Текст книги "История"

Автор книги: Никита Хониат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)

ЦАРСТВОВАНИЕ МАНУИЛА КОМНИНА

КНИГА 4

1. Намереваясь опять говорить о делах пэонийских, для ясности рассказа скажу наперед вот что. У тогдашнего правителя гуннов Яцы* было два родных брата, Стефан и Владисфлав, и двое сыновей, Стефан и Вела. Один из братьев, Стефан, вырвавшись из родственных рук, готовых погубить его, убежал в Константинополь и, ласково принятый самодержцем Мануилом, не только нашел у него самое {159} радушное гостеприимство, но и женился на племяннице его Марии, дочери севастократора Исаака. Немного спустя и третий брат, Владисфлав, по следам Стефана, также явился к Мануилу, не столько оттого, что не был любим Яцей, как бы следовало, или боялся его козней, сколько увлеченный слухом о счастливой жизни брата Стефана и желанием побывать у него. Не обманулся в своих надеждах и Владисфлав: и он был принят царем сообразно с достоинством его происхождения, и вообще нашел все так, как предполагал. Он мог бы и жениться на любой женщине, и даже женщине царской крови; но удержался от брака, опасаясь, что, привязанный ласками жены, он забудет о возвращении в отечество и через то повредит своим делам. Что же потом? Умирает король гуннов Яца, и умирает смертью спокойной: сама природа расстроила гармонию настроенного ею инструмента и разобрала его на составные части. Власть его переходит к сыну его Стефану. Царь между тем, обрадовавшись этому неожиданному случаю, сообразил, что если сатрапия гуннов перейдет к зятю его по племяннице Стефану,– так как он действительно имел на то право,– то, во-первых, это ему самому доставит славу, а во-вторых, и римское царство через это, может быть, будет получать оттуда часть доходов и уж во всяком случае будет бесспорно владеть Зевгмином и Франгохорием. Вследствие этого он стал стараться о приведении в исполнение сво-{160}их соображений. Тотчас же отправлены были в страну гуннов послы с тем, чтобы они условились с гуннами о предоставлении царского венца Стефану; а спустя немного времени прибыл и сам царь в Сардику. Но гунны при первом слухе о Стефане отказались от него, даже не хотели слышать его имени, ссылаясь как на другие причины, почему отвергают его, так особенно на то, что он женился у римлян. Они находили совершенно невыгодным для себя допустить к правлению человека, который по браку состоит в родстве с римским царем, опасаясь, как бы не вышло того, что, тогда как гунны будут находиться под его управлением, сам он будет под властью и в зависимости у римского царя. Поэтому они и к Стефану, отправившемуся было туда, не оказали никакого расположения, и бывших с ним царских послов отпустили ни с чем. Тогда царь, признав необходимым оказать Стефану более действительную помощь, и сам выступает из Сардики и приходит к берегам Дуная, именно в Враницову и Велеград, и в то же время вместе со Стефаном высылает с войском племянника своего Алексея Контостефана. Эти, прибыв в Храм*, делали все, что только было можно, для того, чтобы добиться царства: подкупали вельмож пэонийских дарами, обольщали ласками, увлекали большими обещаниями, но успели только в том, что гунны признали своим правителем Владисфлава – родного брата Стефана. Когда же и Владисфлав спустя немного {161} времени после получения власти скончался, они опять склонились на сторону Стефана, сына Яцы. Царь не мог перенести этого равнодушно; да и Стефан, брат Яцы, при содействии царя, стал употреблять всевозможные усилия, чтобы как-нибудь добиться власти. Это было причиной многих войн. Когда же царь просватал дочь свою Марию за сына Яцы Велу, которого предполагал даже сделать наследником своего царства, то противники Стефана из гуннов, чтобы пресечь и уничтожить всякую надежду на успех и избавить самих себя от хлопот, оставив прежний образ противодействия окольными и дальними путями, решились обманом извести ненавистного им Стефана. Яд показался им самым лучшим средством для того, чтобы лишить его жизни. Они стали искать человека, который согласился бы поднести Стефану смертоносную чашу, и когда нашли одного из слуг Стефана, по имени Фома, предложили ему награду. Этот Фома всегда готов был из-за низкой прибыли лишить человека жизни, разлучить душу с телом, и такой был мастер на это дело, что даже сам от себя придумал другой способ, как поскорее отправить Стефана в царство мертвых. Когда Стефан нечаянно порезал себе жилу до крови, Фома накладывает ему на рану повязку, намазанную ядом. Яд распространился и разлился по всему телу и, когда проник в самые важные части организма, лишил Стефана жизни. Смерть этого человека ясно показала, как неверны и ничтожны замы-{162}слы людские, как тщетно люди стремятся к тому, что для них недостижимо, и как напрасно трудятся над своими предприятиями, если Божественная десница свыше не содействует им, не поддерживает их и не руководит ими в их советах и действиях. И между тем как Стефан лежал убитым таким образом, и труп его, поруганный, оставался без должного погребения, Зевгмин принужден был сдаться гуннам на капитуляцию. Царь, услышав об этом, объявляет войну против гуннов.

2. В это же время возвратился в отечество и Андроник, снова бежавший из заключения и проживавший в Галице. Галица – это одна из топархий, принадлежащих россам, которых называют также иперборейскими скифами. А убежал Андроник вот каким образом. Он притворился больным, и ему назначен был в услужение молодой комнатный слуга из иностранцев, и притом плохо знавший наш язык. Этому слуге – так как ему только одному и доступен был вход в тюрьму – Андроник поручает унести потихоньку ключи от дверей башни в то время, когда стражи, порядочно подвыпив, уснут после обеда, и с этих ключей сделать из воска точный снимок, так чтобы он во всем соответствовал подлиннику и вполне походил на него. Невольник исполняет приказание и приносит Андронику слепки ключей. Андроник поручает ему показать их сыну своему Мануилу и сказать, чтобы он как можно скорее приказал сделать из меди такие же {163} ключи и, кроме того, чтобы в амфоры, в которых приносится ему к обеду вино, положил льняные веревочки, клубки ниток и тонкие снурки. Когда все это приведено было в исполнение, замки ночью отпираются, темница без труда отворяется и Андроник, при содействии невольника, который помогал ему в этом деле, получив от него подарок, выходит с веревками в руках. Остаток этой ночи он проводит в густой и высокой траве, которой поросли некоторые места дворцового двора, куда обыкновенно никто не ходил. И второй и третий день он скрывался от поисков в траве. Когда же искавшие утомились розысками по разным местам дворца, Андроник устраивает из палок лестницу и, спустившись со стены между двумя башнями, входит в лодку, ожидавшую его, по уговору, у скалистого морского берега, которым окружена выходящая на море городская стена и о который разбиваются бурные волны. Человек, который принял Андроника в лодку, прозывался Хрисохоопулом. Но едва успели они отплыть от берега, как уже их задерживают стражи вуколеонские, которые всю ночь смотрят, чтобы ни одна лодка не проходила близ царского дворца. Этот надзор начался с того времени, как Иоанн Цимисхий, поднятый в корзине, напал ночью на Никифора Фоку. Таким образом, Андроник чуть было опять не попал под стражу и в более тяжкие оковы, или даже едва было меч не прекратил его жизни и не пресек многих дальней-{164}ших его похождений. Но и тут собственная изобретательность избавила от опасности этого находчивого человека, доставив из своего сада нужное по обстоятельствам лекарство, подобно тому, как некогда Давида в Гефе спасли перемена в лице, звук тимпана и неистовое движение ногами. Притворившись домашним слугой, убежавшим из долговременного заключения, Андроник стал просить поймавших пощадить его, так как он уже и прежде немало потерпел от господина своего да и теперь должен будет расплатиться за побег. А своим господином он называл Хрисохоопула, причем нарочно переменял язык греческий на варварский и притворялся, будто весьма мало его понимает. И сам Хрисохоопул также просил стражей отдать ему Андроника, как его; беглого раба и, подкупив их дарами, успел освободить его. Таким образом, Андроник сверх чаяния пришел в свой дом, называемый Вланга, снял с ног своих оковы и, увидевшись со своими домашними, в одно и то же время и приветствовал их, как человек, только что вошедший, и простился с ними, как отъезжающий на чужую сторону. Достигши Меливота, он садится здесь на приготовленных для него лошадей и бежит прямо в Анхиал*. По прибытии сюда открывается Пупаке, который первый, как я уже сказал, взошел на лестницу на {165} острове Корифо, и, получив от него съестные припасы на дорогу и проводников, отправляется в Галицу. Но когда Андроник считал уже себя вне опасности, так как уже скрылся от преследований и достиг пределов Галицы, куда стремился, как в спасительное убежище, тогда-то именно он и попадается в сети ловцов. Влахи, предупрежденные молвой о его бегстве, схватили его и опять повели назад к царю. Не имея для себя ни в ком ни спасителя и избавителя, ни друга-защитника, без оруженосца, без слуги, этот изобретательный человек опять нашел себе пособие в своей хитрости. Чтобы обмануть тех, которые вели его, он притворился, будто страдает поносом, часто сходил с лошади и, отойдя в сторону, готовился к отправлению естественной нужды, отделялся от спутников и оставался один, как будто его действительно беспокоил понос. Много раз он делал так и днем и ночью и наконец обманул своих спутников. Однажды, поднявшись в темноте, он воткнул в землю палку, на которую опирался в дороге, как человек больной, надел на нее хламиду, наложил сверху шляпу и, таким образом сделав нечто похожее на человека, присевшего для отправления естественной нужды, предоставил стражам наблюдать вместо себя за этим чучелом, а сам, тайно пробравшись в росший там лес, полетел, как серна, освободившаяся от тенет, или птица, вырвавшаяся из западни. Когда стражи увидели наконец его проделку, они броси-{166}лись бежать вперед, полагая, что Андроник следует тому же направлению, по которому шел прежде. Но он обратился назад и другим путем направился в Галицу. Пупаки между тем по приказанию царя был взят и всенародно наказан многими ударами плети по плечам и спине. Потом глашатай публично водил его привязанным веревкой за шею и громко провозглашал: «Так наказывается бичами и всенародно водится всякий, кто принимает к себе в дом приходящего к нему врага царева, дает ему необходимое на дорогу и отпускает его». А Пупаки, пристально и с веселым лицом смотря на собравшийся народ, говорил: «Пусть кто хочет бесчестит меня так за то, что я не выдал пришедшего ко мне благодетеля и не выгнал его с жестокостью, но сколько можно было услужил ему и проводил его в радости!». Что же касается Андроника, он принят был правителем Галицы с распростертыми объятиями, пробыл у него довольно долго и до того привязал его к себе, что вместе с ним и охотился, и заседал в совете, и жил в одном с ним доме, и вместе обедал.

Между тем царь Мануил считал бегство двоюродного брата и удаление его из отечества личным для себя бесчестием. К тому же ему казалось и подозрительным долговременное его отсутствие, так как ходили уже слухи, что он собирает многочисленную скифскую конницу с намерением вторгнуться в римские пределы. Поэтому он признал делом, как {167} говорят, первой важности возвратить Андроника. 3. С этой целью он приглашает его оттуда и, после дружеских уверений с той и другой стороны, действительно принимает странника в свои объятия. Это было, как я сказал, в то самое время, когда пэонийцы, нарушив мирные договоры, опустошали придунайские области римлян. Варвары вступили даже в бой с вождями Михаилом Гаврой и Михаилом Враной и, принудив их бежать, овладели огромной добычей. Гавра только что недавно отпраздновал свадьбу с Евдокией Комниной, с которой, как мы уже выше сказали, был в связи Андроник. Поэтому родственники Евдокии, желая отрекомендовать его самодержцу, чрезвычайно хвалили и превозносили его перед царем, говорили даже, что он храбро сражался в битве с гуннами и в свидетели своих слов приводили Михаила Врану, который вместе с ним начальствовал над войском. Царь приказал Вране поклясться головой императора и сказать по правде, знает ли он какой-либо мужественный подвиг Гавры. Но тот, прежде чем дать ответ, обратился к Гавре и спросил его о самом себе: показал ли сам он сколько-нибудь достохвального мужества и так ли действовал, как прилично вождю, когда они сражались с венграми, предводимыми Дионисием. Когда же Гавра отвечал на это утвердительно и засвидетельствовал, что он точно сражался мужественно, как никто другой, тогда Врана присовокупил, что он не может искажать истины пред ца-{168}рем, который заставил его поклясться своей головой, что Гавра нисколько не выдержал натиска врагов, но при первом их нападении со страха бежал, несмотря на то, что он (Врана) много раз просил его возвратиться и громко кричал ему: «Друг, остановись!». Царь между тем, торопясь возвратить римлянам Зевгмин и отомстить гуннам за смерть и поругание Стефана, вступил в те места с войском. Варвары, расположившись на возвышенных берегах реки Дуная и приготовившись к бою, старались было воспрепятствовать переправе войска, метая всевозможные стрелы и наперед занимая все проходы, но нисколько в том не успели. Римские стрельцы, искусные в дальней стрельбе, да и все вообще тяжеловооруженное войско отбросили и выбили их из прибрежных мест. Тогда царь, прибыв со всем войском к Зевгмину, раскидывает там лагерь. Зевгмин недоступен с юга, так как с этой стороны он огражден близлежащим холмом и течением реки. Царь надеялся без боя овладеть этим городом, рассчитывая на то, что жители испугаются даже первого его появления, отопрут ему ворота и впустят его в город. Когда же они заперли для него решительно все входы, усилили стены всякого рода оружием и метательными орудиями, а сами, показываясь наверху, точили, словно змеи, языки, не только с рук пуская стрелы смертоносные, но из-за ограды зубов бросая стрелы позорных речей, смазанные ядом аспидов, тогда и {169} римляне стали не с пустыми руками подходить к ним, но, отбросив ругательства, как оружие женское и неблагородное, преимущественно вредили им мечом. Император, чтобы возбудить в подчиненных ревность к подражанию, первый направил коня своего к городским воротам и вонзил в середину их копье. Потом, наполнив ров, по недостатку камней, мусором и поставив кругом камнеметные машины (их было четыре), велел разрушать стены. Машины все действовали успешно, и бросаемые из них огромные камни ослабляли связи стен. Преимущественно же одна из них, устроенная Андроником, который сам прикрепил к ней ремень, и рукоятку, и винт, с особенной силой потрясала стены, так что середина стены между двумя башнями, на которую упадали тяжелые камни и под которую притом подведен был подкоп, уже поколебалась и склонилась на сторону. При этом-то случае некоторые из пэонийских вельмож однажды ночью вошли в одну из прикрепленных к стене и выходящих наружу башен, которые на простом народном языке обыкновенно называются арклами, обнажили мечи и, потрясая ими, с величайшим хвастовством грозит римлянам, а пока, за неимением возможности обагрить мечи кровью, примерно поражали ими воздух и наполняли его восклицаниями, крича во все горло. Но месть гналась уже за ними по пятам. Андроник, направив метательное орудие против поддерживавшей их башни, выстрелил из него так удач-{170}но, что эта деревянная постройка, снаружи прикрепленная к стене, тотчас же отделилась от нее, а вместе с тем и они полетели с ней в адское отверстие, опрокинувшись головой вниз, жалко кувыркаясь и бедственно переплывая Ахерон. А спустя немного времени пала и сама стена. Римляне взошли на нее по лестницам и проникли в город. Тогда многие пали и погибли от меча; немалое, впрочем, число и спаслось, покорясь победителям, а были и такие, которые нашли спасение в бегстве. У одного из жителей этого города, человека, принадлежавшего не к толпе и черни, но к числу людей, знаменитых богатством и знатностью рода, была миловидная и весьма красивая жена – предмет его гордости. Видя, что ее насильно тянет один римлянин на поругание, и не имея возможности защитить ее от насилия или отразить силу силой и остановить бесчестного любовника, он решается на дело, столько же благородное и сообразное с обстоятельствами, сколько беззаконное и дерзкое, именно – пронзает сердце своей возлюбленной бывшей при нем короткой саблей. Таким образом, преступный любовник, увлекаемый безумной страстью, погасил свое страстное желание, потому что уже не стало предмета его страсти, а истинно несчастная любовница не видала уже более дней веселья. О роковое сплетение дел человеческих! О какие трагедии разыгрываются на многолюдном театре мира коварным и завистливым Телхином! Вот две противоположные любви, спорящие из-за одной награды: любовь {171} бесчестная и целомудренная. Одна хочет спасти ради преступных наслаждений, другая предупреждает позор насильственной смертью и искореняет страсть страстью. А покорить Зевгмин немало помогли римлянам и некоторые из тамошних жителей, благоприятствовавшие римлянам и по возможности ободрявшие их. Они привязывали записочки к стрелам, не обложенным железом, бросали ночью эти стрелы в римский лагерь и таким образом извещали о силе их войска. В это же время шел однажды пленный пэониец, имея еще на голове туземную шляпу и вообще одетый в свое отечественное платье. С ним встречается один римлянин, поражает его мечом и убивает. Затем, надев себе на голову его шляпу, римлянин продолжал путь. Но мщение незаметно следовало за ним по пятам, и то же самое зло, которое он причинил другому, постигает и его самого. На него нападает сзади другой римлянин, вооруженный еще более острым мечом, наносит ему, как бы пленному пэонийцу, смертельный удар в шею и тут же лишает жизни.

Таким-то образом – сколько я могу сказать вкратце, не пускаясь в подробности повествования,– взят был Зевгмин. Царь, выступив оттуда, отправился в пределы римские, а своего дядю Константина Ангела филадельфийского и с ним Василия Трипсиха оставил на месте для возобновления и укрепления Зевгмина. Эти, исполняя данное им поручение, не только возоб-{172}новили Зевгмин, исправив упавшие его башни, и снабдили его вообще всем, что нужно для охраны, но с особенным старанием позаботились и о городах Велеградских. Они и самый Нис обнесли стеной, и Враницову заселили, и, устроив вообще все надлежащим образом, возвратились к царю.

4. Царь между тем, намереваясь отомстить Десе, который к своим прежним делам присоединил еще худшие, спешил отправиться в Сербию. Но Десе, издали внимательно следя за ходом дела, и в особенности справедливо опасаясь, чтобы не потерпеть ему, в случае вторжения царя в его страну, какого-нибудь вреда и неприятностей, через послов усильно просит царя о позволении безбоязненно явиться к нему. Получив это позволение, он действительно приезжает, окруженный свитой сатрапов, и является к царю; но царь осыпает его упреками за его коварство и высылает от себя, отказав в мире. Он даже подвергался опасности быть задержанным, однако же ему позволили возвратиться домой после того, как он обязался страшными клятвами переменить свое поведение и вперед не делать ничего противного царю. Но невозможно было, чтобы хамелеон изменил свой цвет на белый цвет истины, хотя он и легко принимает на себя всякий другой цвет. Когда Десе вышел от царя, душу его в одно и то же время волновали разные страсти. Он стыдился, что приходил к царю, сердился, что с ним так дурно обо-{173}шлись, жалел, что оградой клятв стеснил себя в выборе решений. Наконец, пренебрегши всем, что обещал и в чем клялся царю против собственного убеждения, этот варвар снова облекается в обычную кожу барса, явно одобрив слова трагика и сказав: «Язык клялся, но душа не связана клятвой».

Так происходило это. Между тем у Мануила не было еще сына, и преемство рода держалось на дочери Марии, которую родила ему жена из рода алеманнов. Поэтому он обязал всех клятвой признавать после его кончины эту самую Марию и жениха ее Алексея, происходившего, как мы сказали, из Венгрии, наследниками его власти, повиноваться им и чтить их, как римских императоров. Все подчинились этому приказанию и дали клятву, как приказывал царь; не покорился один Андроник. Он говорил: «Так как царь вступил во второй брак, то очень может статься, что у него будут дети мужского пола, и если мы должны будем впоследствии предоставить царство и присягнуть этому будущему рождению царя, то, очевидно давая теперь клятву дочери, мы будем клясться несправедливо. Да притом, что за сумасбродство у царя, что он всякого римлянина считает недостойным женихом для своей дочери, а избрал этого иноземца и человека приписного и, к поношению римлян, ему предоставляет царство над римлянами и ставит его над всеми господином!». Но эти дельные слова не убедили царя, который не обращал {174} внимания на слова Андроника, как на пустые речи человека, несогласного с ним во мнении и упрямого. Некоторые, впрочем, и после того как дали клятву, одобрили мысли Андроника, и одни тотчас же объявили свое мнение, а другие хотя его и не высказали, но упорно стояли на том, что решительно нет никакой выгоды ни для царской дочери, ни для римского государства к плодовитой маслине прививать ветвь от иноплеменного дерева и чужеземца предпочтительно перед всеми облекать властью.

Теперь мы расскажем в своей истории и еще нечто такое, о чем несправедливо было бы умолчать. Мануил как-то особенно много заботился о городах и крепостях киликийских, между которыми главное место, как столица, занимает славный и знаменитый город Тарс. Поэтому, после многих славных и благородных мужей, бывших там правителями, туда наконец назначен был Андроник Комнин, как человек и знаменитый родом, и замечательно храбрый. А чтобы ему было чем покрывать тамошние расходы, ему предоставлено было собирать подати и с острова Кипра. Прибыв на место и питая вражду к Торусу, а равно и им ненавидимый, он часто вступал с ним в борьбу и объявлял ему войну, но никогда не совершил ничего славного и даже не сделал ничего достойного той многообразной военной опытности и того искусства, которыми славился. Наконец, когда Торус постыдно разбил его и восторжествовал над ним, он решается на {175} отчаянно дерзкое дело, о котором мы сейчас расскажем. В то время как оба они вывели друг против друга свои войска, Андроник расположил свое войско так, что оно походило на животное и имело голову, и хвост, и все прочие части, а Торус, напротив, разделил свою армию на несколько отдельных частей, на небольшие отряды и партии, засевшие в засаде. Когда войска сошлись и вступили в бой, победа, и притом блистательная, опять досталась Торусу: фаланги Андроника не устояли против армян, постоянно получавших свежие подкрепления и мало-помалу выходивших из засад, и обратились в постыдное бегство. Это крайне опечалило Андроника, и он, не зная, как вознаградить себя за поражение, и желая хоть чем-нибудь теперь же отомстить торжествующим уже победу неприятелям, решается на дело почти совершенно невозможное. Увидев, что Торус, окруженный свитой телохранителей, сидит еще на лошади, ожидая возвращения своих воинов, отправленных для преследования неприятелей, Андроник, пустив во всю прыть своего коня, бросает в него копье и, ударив его в щит, сбрасывает с лошади и затем, пробившись сквозь толпу окружавших его отборных воинов, ускользает из рук всех, как крылатый всадник или как скользкий угорь. Но в этом только и состояло все достоинство поступка Андроника: от дальнейшего вреда предохранили Торуса железные латы, которые он имел на себе, и длинный щит, по-{176}крывавший его сбоку, по одну сторону лошади.

5. Не прошло немного времени после этого случая, и уже для Андроника становится делом второстепенным и посторонним и убийства, и сражения, и войны, и звук бранной трубы, и страх, и ужас, и Арей – губитель людей: отбросив занятия военные, он посвящает себя служению Афродиты. А она не подставляет ему Елену и не выставляет на глаза живущую в Элладе и среди Аргоса, чтобы разнежить его красотой и свести с ума от любви, не строит судна и не вверяет управления им Фереклу, но описывает наружные прелести живущей по соседству Филиппы и как сводня сватает ее страстно влюбленному Андронику. Влюбившись по слуху, Андроник кидает щит, отвергает шлем, сбрасывает с себя все воинские принадлежности и уходит к возлюбленной, жившей в городе Антиохии. Прибыв сюда и переменив доспехи Марса на украшения Эротов, он только что не ткал и не прял, служа Филиппе, как некогда Геркулес служил Омфале. А Филиппа была родная сестра той дочери Петевина, на которой не так давно женился двоюродный брат Андроника, царь Мануил. Итак, прибыв, говорю, в Антиохию, Андроник с увлечением предался роскоши, доходил до безумия в нарядах, с торжеством ходил по улицам со свитой телохранителей, вооруженных серебряными луками, отличавшихся высоким ростом, едва покрытых первым пухом на бороде и блиставших светло-русыми воло-{177}сами. Этим он старался пленить ту, которая его пленила, и, точно, успел очаровать ее и завлечь в любовную связь, возбудив в ней страсть еще сильнее той, какой сам страдал. К тому же он и сам был дивно хорош собой, высок. И строен, как пальма, страстно любил иноземные одежды, и в особенности те из них, которые, опускаясь до чресл, раздваиваются и так плотно обнимают тело, что как будто пристают к нему, и которые он первый ввел в употребление. А свой суровый и всегда пасмурный вид этот дикий зверь постарался развеселить, свой тяжелый и беспокойный характер смягчил и свою гордость отложил. И так как он решительно очаровал Филиппу, то она склонилась на брачное ложе, забыла и дом и отечество и последовала за своим любовником. Когда царь услышал об этом, он, словно пораженный громом, едва не онемел, и им овладели два чувства: и ненависть к Андронику за его беззаконную и преступную любовь, и желание схватить и наказать его за то, что он обманул его надежды на Армению. Поэтому он отправляет севаста* Константина Каламана, человека, исполненного и разумной отваги, и твердого мужества, с тем, чтобы он принял начальство над делами в Армении и попытался {178} вступить в брак с Филиппой. Каламан сначала наряжается женихом и, разодевшись как следовало и как находил нужным, чтобы привлечь к себе возлюбленную, приходит в Антиохию. Но Филиппа не только не обратила на него внимания и не изменила своей прежней любви, но даже не взглянула на него и не удостоила его приветствия: Напротив, она еще посмеялась над ним за его небольшой рост и издевалась над самим самодержцем Мануилом за то, что он мог считать ее столько простой и глупой, что она оставит славного и знаменитого родом героя Андроника и отдастся человеку, который происходит от незнатного рода и если стал известен, то разве вчера или третьего дня. Тогда Константин, увидев, что Эроты Филиппы пренебрегают им и направляют свой полет к другому, бросают яблоки и предносят факелы Андронику, удаляется оттуда. Прибыв в Тарс, он вступил в войну с враждебными римлянам армянами; но когда неприятели напали на него всей массой, он был взят в плен и заключен в оковы. Царь освободил его, дав значительный выкуп. Между тем Андроник, страшась угроз Мануила и опасаясь, как бы его не задержали и как бы из объятий Филиппы не попасть ему в прежнюю тюрьму и не подвергнуться долговременному страданию, ушел из Антиохии и отправился в Иерусалим, вспомнив, как кошка о мясе, о прежних своих побегах и занявшись прежними проделками. А как он на все {179} в жизни смотрел безразлично и, до безумия любя женщин, без разбора, как конь, удовлетворял свои похоти, то и здесь вступает в преступную плотскую связь с Феодорой. Это была дочь его старшего двоюродного брата, т. е. севастократора Исаака, родного брата царя Мануила, которая недавно лишилась своего мужа, незадолго перед тем управлявшего Палестиной,– славного Балдуина, родом итальянца. Царь Мануил, получив этот новый удар, изобретал и употреблял всевозможные средства, как бы поймать Андроника в свои сети. С этой целью он послал к правителям Келесирии написанную красными чернилами грамоту, поручая им задержать Андроника, как злоумышленника и кровосмесника, и лишить его зрения. И верно глаза Андроника обагрились бы кровью и щеки его покрылись бы бледностью в узах и заключении, или даже он крестился бы кровавой смертью, если бы та грамота, писанная царской краской, попала в руки других. Но, видно, Бог хранил его на день гнева и берег для тех будущих зол, которые он и несправедливо причинил своим подданным, когда тиранствовал над римлянами, и которым сам впоследствии безжалостно подвергся,– та грамота отдана была в руки Феодоры. Феодора, прочитав ее и узнав, что готовится Андронику, тотчас же передает ему эту хартию. Андроник понял, что ему нельзя долее оставаться здесь, но надобно поспешно уходить; им овладел страх, и он стал готовиться к побегу. Но, как человек {180} хитрый и лукавый, он к тому же совращает и Феодору; и как некогда Зевс, отвлекши Европу от круга девушек, унес ее на своем хребте, преобразившись в прекраснорогого быка, так и он, отдалив эту женщину от ее домашних и упросив недалеко пройтись с ним, чтобы проводить его и проститься с ним перед отъездом, волей-неволей увел ее и заставил вместе с собой странствовать. Переходя из страны в страну, он в своем продолжительном странствии перебывал у разных правителей и властителей и везде, где останавливался, принимаем был с почетом и уважением, находил самое роскошное угощение и получал богатые подарки. Наконец, после долгого странствования, он останавливается у Салтуха, который владел Колонией* и пограничными с ней местами и собирал дань с областей, смежных и сопредельных с Халдеей. Здесь-то, живя вместе с Феодорой и с двумя прижитыми от нее детьми, Алексеем и Ириной, и еще с сыном Иоанном, который у него родился от прежнего законного брака и которого он увез с собой из Византии, оставался он до самого возвращения своего к императору Мануилу – событие, о котором мы скажем в истории в свое время и в приличном месте, для того чтобы представить и последующие деяния Андроника, и свой рассказ о них в связи и совокупности. Много раз и часто Мануил покушался поймать Андроника и старался погу-{181}бить его, но все его попытки оставались безуспешными. Долго странствовавший и много перенесший Андроник без труда отклонял от себя все удары и, легко избегая сетей, которые часто ему расставлялись и перед ним раскидывались, оставался неуловимым.