355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Никита Хониат » История » Текст книги (страница 16)
История
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 01:51

Текст книги "История"


Автор книги: Никита Хониат



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц)

2. Избавившись сверх чаяния от этого страха, Андроник расцвел в мелкой душе своей, как от росы расцветают колосья, выехал из города и медленно, небольшими переходами, прибыл в Кипселлу*. Позабавившись здесь охотой, он отправляется в отцовский монастырь, находящийся в Вире, и является у гроба своего отца, окруженный копьеносцами, в царском блеске, которого и отец когда-то желал, но не получил, так что стремление к царствованию перешло к Андронику от отца как наследственное достояние. В эти дни он воздержался от казней, и потому многие называли их алкионовыми, так как в то время, когда алкион кладет яйца на море, море бывает очень тихо и спокойно. А спустя немного времени, перед наступлением праздника Рождества Христова, он снова возвращается в столицу. Потешившись конскими скачками и театральными зрелищами, с наступлением весны собрал он все войска, какие на Западе и на Востоке оставались ему верными, и сам пошел прямо на Никею, а Алексея Врану, возвратившегося из окрестностей Враницовы, с достаточным войском послал против лопадийцев, потому что и они, по примеру соседей своих никейцев и прузейцев, тоже отложились от него. Врана удачно совершил свой поход и, счастливо окончив войну, выступил из-под Лопадия и, прибыв к Никее, соединился с Андроником. Когда оба ополчения составили одно войско, Ан-{357}дроник решился сделать нападение на город. Жители Никеи не только не боялись Андроника в его отсутствие, но пренебрегали им, когда он и сам явился к ним. Показываясь на стенах, они и отражали его всяким оружием, и поносили гнусными словами, не щадя ничего: ни ударов, ни слов. Городские ворота были заперты и плотно задвинуты запорами, а языки, перед которыми отворены были двери губ, выскочив из-за ограды зубов, бросали в Андроника стрелы сквернословия. Сильно поражаемый этим оружием, Андроник дышал огнем гнева, выпуская дыхание подобно Тифону, потому что не мог скрыть душевного волнения. Город Никея и по крепости своих стен считается непреодолимым или по крайней мере трудноодолимым, так как весь он выстроен из жженого кирпича. А тогда осада его тем менее обещала успеха осаждавшим, что в нем собрались и все те ратники, которые ненавидели Андроника: и Исаак Ангел, который, по низвержении Андроника, воцарился над римлянами, и Федор Кантакузин, и персы, призванные на помощь. Много дней проездил Андроник около города, но не сделал ничего и явно походил на человека, который нападает на отвесные горы, или безумно сражается с каменными скалами, или осаждает Арбелы и Семирамидины стены, или пускает стрелы в небо. Осажденные храбро сражались и оружием отражали нападения вооруженные, а посредством машин делали совершенно безвредными камнеметные орудия, ко-{358}торые устраивал изобретательный Андроник. Так как он много хвалился своим искусством брать города, то, чтобы отличиться перед окружающими его, он и устанавливал стенобитные орудия, и изобретал камнеметные машины, и делал подкопы, и употреблял все другие средства для разрушения городской стены. Но он сколачивал осадные машины, устраивал метательные орудия, укреплял винты и рукояти, вооружал стенобитные тараны железом, а никейцы или, выйдя из города потайными небольшими воротами, сжигали и разламывали руками эти орудия, или во время их действия разрушали их, как паутинную ткань, другими подобными орудиями. Когда Андроник увидел, что все его выдумки оканчиваются ничем, он прибегнул к бесчеловечному средству, которое и в прежние времена употреблялось немногими, как осаждавшими, так и осаждаемыми. Приказав привезти из Византии мать Исаака Ангела Евфросинию, он то ставил ее вместо прикрытия перед осадными машинами, то сажал ее на таран, как на колесницу, и в таком виде придвигал орудие к стене. Тогда представилось зрелище, которое невольно возбуждало в одно и то же время и слезы и удивление: слезы – своей необычайностью и свирепостью разгневанного человека, который готов на все и не отвращается ни от какого неслыханного и несвойственного человеческой природе действия, а удивление – тем, что не умерла от страха женщина, сидя наверху машин, придвигаемых {359} к стенам города. В первый раз теперь люди видели, что нежное женское тело было выставлено на защиту железа, слабая человеческая плоть, по измененному и беззаконно извращенному порядку, поставлена была перед твердыми машинами, чтобы помешать неприятелю оружием отражать оружие, и железо было прикрываемо человеческим телом. Но осажденные по-прежнему бросали со стены стрелы, только направляли их так искусно, что они поражали и устрашали нападавших, а благородной женщине не причиняли никакого вреда, как будто она и руками и жестами отклоняла их от себя и направляла в сердца врагов. Таким образом, эта бесчеловечная выдумка не принесла Андронику никакой пользы. Мало этого, выйдя ночью из города, никейцы и машины сожгли, и Евфросинию перетащили по веревке в город и, как гарпии, похитили ее у Андроника, оставив его самого, как нового Финея, страдать, по неимению чем утолить голод своего гнева. Приобретя через это и у самих врагов большое уважение к своему мужеству, никейцы еще более одушевились и еще смелее стали продолжать борьбу. Они не только, показываясь на стенах, совершали знаменитые подвиги и осыпали Андроника ругательствами, называя его мясником, кровожадным псом, гнилым старикашкой, бессмертным злом, людской фурией, развратником, Приапом старее Тифона и Сатурна и всякими другими постыднейшими именами, но и выходили, как уже нами сказано, из-за ук-{360}реплений и высыпали из ворот. Андроник своим бледным лицом, неестественным взглядом, частым кручением своей длинной и курчавой бороды ясно показывал, что он кипит гневом и замышляет новые козни против никейцев. Будучи не в состоянии выносить наглость осажденных и в то же время не имея возможности удовлетворить голод своего гнева, он, как голодный пес, по нескольку раз в день обходил город и, как разъяренная медведица, переходил с места на место, жаловался на легионы и упрекал военачальников за то, будто они небрежно ведут войну и уклоняются от сражения.

3. Однажды, когда царь Андроник объезжал город с большим отрядом войска и с отборными всадниками, его увидел Федор Кантакузин, человек отважный и по молодости лет кипучий, как недавно выделанное вино. Увлеченный необыкновенным порывом отваги, он со всей поспешностью выезжает из города восточными воротами с немногими спутниками и, пробившись сквозь первые ряды воинов, направляет копье в Андроника. Но он слишком скоро гнал своего коня, постоянно его пришпоривал, явно заставляя лететь, а не бежать с такой скоростью, какую природа дала его ногам,– и тем неожиданно погубил сам себя. Лошадь его споткнулась и, пораженная стрелой, упала на колено, а он, выброшенный из седла, ударился головой о землю, повредил себе спинные мускулы и лежал полуживой без {361} чувств. Меченосцы Андрониковы тотчас же подбежали к нему толпой и отрубили ему голову, а некоторые, желая угодить Андронику, изрезали в куски и все тело. Спустя немного времени голова Кантакузина была отправлена в Константинополь и здесь, поднятая на длинном копье, с торжеством носима была по улицам города. Никейцы, лишившись храброго воина и непобедимого защитника, немало горевали, как и следовало ожидать, о своей потере и упали духом. Обратились они к Исааку Ангелу и хотели подчиниться ему и избрать его своим вождем, но он, будучи человеком нерешительным и, подобно Энею, уклоняясь от войны, может быть, и потому, что предвидел будущее и мечтал об ожидавшем его царском достоинстве, как Эней мечтал о славе своего рода,– не слишком дорожил званием вождя. Поэтому войско, мало-помалу падая духом, хотело вступить в переговоры; прежнее его благородное мужество и необыкновенное одушевление совсем исчезли. Стали составляться сходки, на которых осажденные, собираясь по племенам, рассказывали и со всеми подробностями изображали бедствия, какие они терпят, находясь в осаде. Представляя себе жестокосердие Андроника и перебирая в уме своем всевозможные бедствия, которым они подвергнутся, если город будет взят силой оружия, они тряслись как зайцы. С ними случилось то же, что с Кенеем, только в обратном виде. Кеней, как сказано в басне, из женщины превратился в мужчину, а они из мужчин {362} сделались слабыми женщинами. Не было уже между ними человека, который бы своей пламенной храбростью одушевлял к подвигам мужества. Со смертью Кантакузина все как будто умерли для отваги и потеряли охоту к битвам. Подумав обо всем этом, тогдашний никейский архиерей Николай решился делу необходимости дать вид почетного действия. Собрав народ, предложил ему покориться обстоятельствам и, пока еще город не потонул в волнах войны, передать его добровольно Андронику. Он видел, что Андроник никогда не отступит, как говорится, с пустыми руками, тем более что не было ничего такого, что отвлекало бы его от осады и отзывало в другую сторону, а равно и то, что сами никейцы, мало-помалу оставляя защиту города, стали приниматься за домашние дела свои, как в мирное время. Убедившись, что все считают предложение его хорошим и обеими руками хватаются за благие его последствия, он облачился в священную одежду, взял в руки Евангелие и приказал следовать за собой клиру и всем жителям города, не исключая даже женщин и детей. Все шли совершенно безоружными, с масличными ветвями в руках, с непокрытыми головами, босые, с обнаженными от платья руками, со всеми знаками истинной покорности, и печальным видом и тихим голосом умоляли о сострадании. Когда они вышли в этом виде из города, царь Андроник, пораженный неожиданностью зрелища, несколько раз напрягал зрение, чтобы яснее раз-{363}глядеть представившееся ему явление; событие это решительно казалось ему сновидением. Когда же удостоверился, что это вовсе не обман, а действительность, он не выказал приличного царю прямодушия и чистосердечия, притворился милостивым и на время, пока нельзя было открыть свою львиную шерсть, оделся в лисью шкуру. Он не только встретил их с притворной благосклонностью, но даже едва удержался от слез, которые у Андроника всегда были покрывалом истины и завесой душевных движений. Недолго, однако же, он разыгрывал эту комедию. Спустя немного времени отбросив, как изношенную одежду, нежные и, как масло, мягкие слова, он ясно показал никейцам, и особенно отличавшимся между ними достоинствами и знатностью рода, как силен гнев старика Андроника и сколько злобы, вражды и злопамятства таил он в себе, отлагая мщение до благоприятного времени. Многих впоследствии изгнал он из отечества; некоторых предал жестокой смерти, приказав сбросить со стен, а персов в то же время повесил вокруг города. Но Исаака Ангела похвалил и за дела и за слова, за то, что он не только не обращал своих зубов в оружие и стрелы, по примеру Федора Кантакузина, но часто и осуждал сего последнего, когда он злословил помазанника Божия, извлекая из уст своих, как из ножен, подобный острому мечу, язык свой. Наговорив ему много приятных обещаний или, вернее сказать, питая по Божественному устроению своего убийцу и похи-{364}тителя власти и сохраняя его до определенного Провидением времени, он отослал его назад в Византию, а сам с бывшими при нем войсками пошел к городу прузейцев.

4. Став лагерем и окопавшись валом на южной стороне города – так как с этой стороны, по ровности места, городская стена казалась доступной, не то что с других сторон, где она возвышается на каменистом, круглом и весьма крутом холме,– Андроник на следующий день начал осаду. И машины, и люди не стояли праздно, но делали что следует, а сам Андроник писал записки и, обернув ими нижнюю часть стрел, бросал их в город. В этих по воздуху пересылаемых письмах он убеждал прузейцев переменить мысли и обещал всепрощение, если они отворят ворота и впустят его в город, а Федора Ангела, бродягу Лахану, глупого Синесия – я употребляю собственные его выражения – и их единомышленников схватят и предадут смерти. Это он делал довольно долго, потому что война, завязавшаяся под стенами Прузы, нисколько не уступала никейской ни по храбрости воинов, вступивших в борьбу с царскими легионами, ни по ненависти к Андронику, которая и была причиной войны. Да и самый город Пруза укреплен со всех сторон хорошими башнями и обнесен крепкой стеной, а с южной стороны даже двойной. Неоднократно днем происходили и здесь вылазки, войска бросались друг на друга, и много падало с обеих сторон. Но и этому городу суждено было {365} покориться Андронику, и очень многим захваченным в нем – потерпеть ужасные мучения. Под беспрерывными ударами стенобитной машины стена в одном месте несколько осыпалась, а затем упала в том же месте и деревянная пристройка, скреплявшая старую стену. Находившиеся в городе вообразили, что потрясена и упала вся стена, на которую действовала стенобитная машина. Разнесся об этом событии неясный слух, и сердца всех поражены были страхом. Никто не позаботился хорошенько узнать о несчастьи, но при первом же шуме упавших камней все почти умерли от страха. На стенах не осталось ни одного защитника, и сбежавшие со стен толпились по улицам совершенно растерянные. Тогда враги приставили лестницы и через ворота и стены без труда проникли в город. Хватая прузейцев, они беспощадно умерщвляли их, расхищали их имущество, рубили скот, который весь, и мелкий и крупный, собран был, чтобы жителям было чем питаться, если осада протянется долго. Такими-то ужасами сопровождалось это событие! Когда же вошел в город и остановился в нем сам царь Андроник, то и он поступил с прузейцами не как царь кроткий, хранящий тех, которые и прежде были и опять будут его подданными, хотя на время и возмущались; и даже не с той снисходительностью, какую каждый человек оказывает своим единоплеменникам. Напротив, как голодный царь зверей, напав на овец, не защищенных никакой оградою и не охраняе-{366}мых пастухом, одной ломает шею, у другой вырывает внутренности, с иными поступает еще каким-нибудь жестоким образом, а остальных разгоняет по скалам, горам и пещерам, так и Андроник в то время без всякой пощады погубил и умертвил множество людей, излив свой дикий гнев в различных и разнообразных казнях за то, что город был взят военной силой, а не по предварительному соглашению и договору с прузейцами и не по добровольной их сдаче. Так, Федора Ангела, юношу, у которого только что стала пробиваться борода, лишил очей и, посадив на осла, велел вывести за римские границы и бросить, предоставив ему блуждать там, куда занесет бродящее по своему произволу животное. Вероятно, он сделался бы пищей зверей, что и имел в виду Андроник, назначая ему это наказание, если бы попавшиеся навстречу турки не сжалились над его молодостью, не взяли его в свои палатки и не позаботились о нем. Льва Синесия, Мануила Лахану и многих других, числом сорок человек, повесил на ветвях деревьев, растущих около Прузы. Но гораздо большее число подверг другим казням: одним отрубил руки, другим отрезал пальцы, как виноградные побеги, а у иных отнял ноги. Многие лишились и глаз, и рук, а были и такие, которые потеряли правый глаз и левую руку, и такие, которые потерпели то же, только в обратном виде. Отняв таким бесчеловечным образом у своего царства людей, цветущих крепостью тела и отличавшихся воин-{367}ской опытностью, Андроник пошел к Лопадии. Там он поступил подобным же образом. Одного из епископов он лишил глаз за то, что тот не обличал бунтовщиков из своей паствы, но спокойно и равнодушно смотрел на восстание их против царя Андроника. Вслед затем он возвратился в столицу, восхищаясь такими победами. В Прузе он не позволил похоронить никого из повешенных, но оставил тела их, как особенного рода гроздья, висеть на виноградных лозах, которые поднимались и вились около деревьев. Трупы высохли на солнце и поворачивались от ветра, подобно пугалам, которые выставляются сторожами в смоковничных садах.

По возвращении в Константинополь, принятый народом с радостными восклицаниями, приветствованный речами льстецов, которых всегда воспитывают царские дворцы, и сделавшись оттого еще надменнее, Андроник занялся зрелищами и конскими скачками, так как время было летнее. Однажды обрушились некоторые из смежных с царским седалищем перил и задавили около шести человек. Бывший в театре народ пришел по этому случаю в страшное смятение. Андроник побледнел от страха и, созвав к себе копьеносцев, хотел было встать со своего места и уйти во дворец; но окружавшие его приверженцы упросили его оставить это намерение и убедили сидеть спокойно, сказав, что, чуть только встанет, тотчас же погибнет, потому что народ столпится в кучу {368} и бросится на него и на его свиту. Поэтому он еще немного помедлил и дождался окончания конской скачки и гимнастической борьбы, но решительно отказался от дальнейших представлений, когда зрителей забавляли удальцы, взбиравшиеся вверх по веревкам и плясавшие на высоко протянутом, небольшом и тонком канате, а также быстроногие зайцы и охотничьи собаки – зрелища, очень нравящиеся непривычным посетителям театра. Так-то происходило это.

5. Был некто, человек знаменитого рода, по имени Исаак, не Ангел Исаак, а другой, сын дочери севастократора Исаака, о котором мы сказали в своей истории, что он был родной брат царя Мануила. Этот Исаак, получив от своего деда и царя Мануила Комнина власть управлять Арменией и начальствовать над Тарсом и над сопредельными странами, начал войну с враждебными армянами, был взят в плен и заключен под стражу, что случилось уже по смерти Мануила. Много лет провел он в заключении, но, наконец, был выкуплен иерусалимлянами, которых называют фрериями*, и получил полную возможность возвратиться в отечество. Выкупу его содействовал и Андроник, по просьбе Феодоры, с которой, как мы уже несколько раз говорили, Андроник был в связях, а этот Исаак был ее пле-{369}мянник. К принятию же Исаака и к состраданию над его долговременным пребыванием вне отечества убеждали Андроника Константин Макродука, женатый на родной тетке Исаака, и Андроник Дука, родственник Исаака и друг его с детства. Но этот Исаак не хотел подчиниться царю Андронику, свое отечество считал как бы на звездах, родство и любезное сотоварищество ставил ни во что. Желая господствовать, питая в себе стремление к власти и вовсе не имея расположения повиноваться другим, он воспользовался присланными ему из Византии деньгами как средством и пособием для злокозненного достижения власти. Приплыв на Кипр с весьма значительным войском, он сначала выдавал себя за законного, присланного царем начальника, показывал кипрянам сочиненные им самим царские грамоты, читал вымышленные царские указы относительно того, что ему следует делать, и вообще вел дела так, как по необходимости ведут их люди, поставленные начальствовать от других. Но спустя немного времени он объявил себя тираном и, раскрыв свою врожденную жестокость, начал бесчеловечно поступать с жителями острова. Жестокосердием и свирепостью нрава он столько превзошел Андроника, сколько этот последний превзошел всех, когда-либо прославившихся жестокостью к врагам. С тех пор, как он вообразил, что прочно овладел властью, он непрестанно совершал над жителями Кипра тысячи различных злодеяний. Каждый {370} час он осквернял себя убийством людей невинных, терзал человеческие тела, изобретая, как какое-нибудь орудие злосчастной судьбы, казни и мучения, которые доводили до смерти. Нечестивый и развратный, он бесстыдно предавался преступным связям с женщинами и растлевал девиц. Семейства, прежде благоденствовавшие, лишил всего имущества без всякой причины, старожилов, которые вчера и третьего дня обращали на себя общее внимание и по богатству могли соперничать с Иовом, пустил по миру голодными и нагими, если только по своей крайней раздражительности не погубил мечом. Увы! Увы! Как путь нечестивых благоуспешен! Процвели все делающие беззакония. Ты насадил их и возрастил; они родили детей и принесли плод. Так на это еще пророк жаловался Господу. И точно, тогдашнее поколение произвело людей, которые, как цикута, выросли только на смерть ближним и на погибель множеству городов, которыми они совершенно беззаконно овладели. Когда все это дошло до слуха царя Андроника, он от неистовства никак не мог прийти в себя. Но так как видел, что ему грозит то, чего он давно боялся,– а он всегда опасался начальной йоты, как буквы, гибельной для его власти,– то начал изыскивать средства, как бы схватить Исаака и изъять из среды людей того, кто угрожает ему погибелью. Он боялся, чтобы Исаак, приплыв с Кипра, не лишил его власти, так как знал, что все примут его с радостью, потому {371} что отдаленное бедствие сноснее настоящего и ожидаемое зло, даже более тяжкое, легче того, которое уже гнетет. Мы, люди, обыкновенно с радостью принимаем и кратковременное облегчение своих страданий.

6. Но так как Андроник не мог захватить в свои руки врага, находившегося вдали, то он обратил свой гнев на людей, бывших вблизи, как это нередко делают собаки, которые, находясь вдали от человека, бросившего в них камень, мстят ему лаем, а брошенный камень грызут зубами. Он отдал под суд дядю Исаакова Константина Макродуку и Андроника Дуку за то, что они уверили, что если Исаак получит свободу и возвратится в отечество, то будет полезным и верным слугой Андронику. Спустя несколько дней эти люди были и осуждены за оскорбление царского величества, несмотря на то, что принадлежали к партии Андроника, были самыми главными ее членами и вернейшими его друзьями. Макродука, кроме разных услуг, которые со всем усердием оказывал Андронику, был еще и женат на сестре Феодоры, о незаконной связи которой с Андроником мы уже несколько раз упоминали в своей истории. А Андроник Дука, человек развратный, скупой, с бесстыдным выражением лица, о делах Андроника, казалось, заботился больше, чем сам Андроник. Если Андроник хотел выколоть кому-нибудь глаза, то Андроник Дука, как будто научаемый исконным человекоубийцей, радующимся о несчасть-{372}ях людей, определял еще лишить его и рук или присуждал к виселице. Весьма часто он порицал Андроника и бесчеловечно упрекал за то, что он налагает наказания, далеко не соразмерные с преступлениями. Когда наступил пресветлый и благознаменитый день, в который празднуется Вознесение на небо с плотию Господа и Спасителя нашего, во дворце назначается собрание и приглашаются почти все, принадлежащие к царскому двору. Поэтому люди всякого рода и народа со всех сторон стремились и спешили туда, где находился царь Андроник. Он жил в это время в так называемом внешнем Филопатии, а собиравшиеся по ошибке сошлись в так называемый Манганский дворец, который находился во внутреннем Филопатии и который Андроником впоследствии разрушен. Когда народа собралось много, даже очень много, когда пришли все, кому следовало быть,– вдруг, сверх ожидания собравшихся, выводят из устроенных там низких темниц Дуку и Макродуку и, как осужденных, ведут под конвоем ко дворцу. Думая, что их ведут к суду, и полагая, что они увидят царя в окнах верхнего этажа, Дука и Макродука оправляли на себе платье, поднимали глаза вверх, почтительно слагали руки. Но тут Стефан Агиохристофорит, которого современники называли Антихристофоритом, изменяя имя сообразно с его делами, потому что он действительно был бесстыднейшим из слуг Андроника, преисполненный всякого беззакония, схватил камень, ка-{373}кой только мог взять рукой, и, бросив его в Макродуку, как человека более почтенного и по родству с царем, и по преклонным летам, и по множеству богатств, убеждал всех последовать его примеру. При этом он осматривал все собрание и если замечал, что кто-нибудь не бросает камней, того осмеивал, бранил как неверного царю и уверял, что он скоро подвергнется тому же наказанию. Вследствие таких угроз, все собравшиеся взялись за камни и стали бросать их в этих мужей – жалкое и невероятное зрелище,– так что из камней образовалась большая куча. Затем, когда они еще дышали, их подняли люди, которым было поручено это дело и, закрыв их покрывалами, какими обыкновенно покрываются вьюки на мулах, отнесли Дуку в отдаленное место, отведенное иудеям для кладбища, а Макродуку переправили на ту сторону пролива, на противоположный Манганскому монастырю высокий берег, и повесили обоих. Тогда-то в первый раз жители Константинополя увидели то, что прежде и для самого слуха казалось невероятным; о чем прежде они и слышать не хотели, то теперь было у них перед глазами и то они оплакивали. Размышляя об этой казни, они находились в безвыходном положении, не знали, что делать, и испытывали двойное мучение. С одной стороны, они терзались страданиями единоплеменников, а с другой, представляя себе, что беда скоро дойдет и до них, они терпели более продолжительное мучение, чем те, кото-{374}рые уже подверглись страданиям. Эти с наступлением бедствия, о котором прежде помышляли, уже избавились от тяжкого ожидания, а у них постоянное ожидание беды и представление будущего, как будто уже наступившего, и ночью отнимало сон, и днем больше всякого бича терзало душу. И что всего удивительнее, так страдали не только те, у которых совесть не совсем была покойна, оттого что они желали и замышляли сделать зло Андронику, но и те, к которым он был расположен, которым постоянно оказывал какие-нибудь милости. Зная крайнюю подозрительность его характера и непостоянство в мыслях и в то же время опасаясь его чрезвычайной склонности к казням, и эти люди не считали себя безопасными от смерти.

Нельзя умолчать и о следующих обстоятельствах. Некоторые из приближенных к Андронику попросили у него позволения снять тела повешенных. Выслушав просьбу без неудовольствия, Андроник спросил, давно ли они умерли, и, узнав от исполнителей казни, что злые зле погибли, сказал, что он жалеет об участи этих людей. С этими словами он заплакал и затем прибавил, что власть и строгость законов сильнее собственных его чувств и склонностей и решение судей сильнее его личного расположения. О слезы, и у предков наших, и у нас льющиеся в душевной скорби из сердца, как дождь из облаков! О знак сильнейшей скорби и несомненное свидетельство внутренних мучений, хотя иной раз и от ра-{375}дости вы струей льетесь из глаз, как из желоба! У Андроника вы имеете не то значение, у него вы получили другую природу; когда льетесь из его глаз, вы служите предвестницами гибели и, можно сказать, открываете путь переправы через Ахеронт к водам Стикса, столько же холодным, сколько страшным, которые одним своим именем возбуждают отвращение. О, сколько очей погасили вы, когда лились обильными струями! Сколько душ увлекли вы в глубину ада, когда текли неудержимым потоком! Как много людей потопили вы! Каких мужей проводили вы в могилу, как последнее омовение или как надгробное и прощальное возлияние!

Так-то умертвил Андроник Константина Макродуку и Андроника Дуку, и такую-то они получили от него награду за свою преданность и услуги. А спустя немного времени он повесил по ту сторону пролива, называемого Перамой, и двух братьев Севастианов за то, что будто бы они злоумышляли на его жизнь. И вот такими-то и другими подобными делами, а часто и еще худшими, постоянно занимался Андроник.

7. Между тем Алексей Комнин, происходивший от одной крови с царем Мануилом – он был сын его племянника – и занимавший при нем должность виночерпия, был сослан Андроником в Скифию, бежал оттуда и, как какой-нибудь крылатый змей, перенесся в Сицилию. Явившись к тамошнему тирану Вильгельму, он открылся ему и рассказал, кто он {376} такой. С ним был и Малеин, родом из Филиппийской области, человек незнатного рода, судьбой незамечательный и никакими подвигами не прославившийся. Оба они питали и таили в себе злобу главным образом против Андроника; первый негодовал, может быть, и справедливо, а Малеин – из угождения Комнину, и вместе для того, чтобы не знавшим его людям показаться человеком достойным внимания. Но эта их злоба обратилась ко вреду отечества: они рассказали королю не на ухо, но в слух многих – причем чуть не гладили его пяток и, как собаки, чуть не лизали их своими языками,– рассказали со всей увлекательностью не то, от чего должен был пострадать Андроник, но то, что могло побудить сицилийского тирана на завоевание римских областей как на легкую добычу. Воспламененный их речами, тем более что рассказы их были вполне согласны и сходны с тем, что он часто слышал от своих единоплеменников латинян, которые служили прежде по найму у римлян и терлись в императорском дворце, а в это время рассеялись в разные стороны вследствие жестокого и презрительного обращения с ними Андроника,– Вильгельм собирает все бывшие у него войска и нанимает множество иноземной пехоты и целые тысячи конницы, предложив щедрое жалованье и обещав еще большую награду. Переправив пехоту в Эпидамн и при первом же нападении овладев этим городом, а морские силы направив прямо в Фессалоникский залив, {377} он без боя, на известных условиях, занимает все области, лежащие между этими пунктами. Затем войска его в одно время окружили и опоясали Марсовым поясом славный город Фессалонику, и через несколько дней осады город был взят и занят неприятелем. Это произошло не оттого, что защитники его были слабы и неопытны в воинском деле, но преимущественно от бездеятельности военачальника Давида, из рода Комниных. Он оказался человеком, совершенно бесполезным для фессалоникийцев, и был большой мастер только на то, чтобы вечно бояться Андроника и изыскивать средства, как избежать его страшных рук. Ему приличнее было бы потонуть в пучине морской, или броситься с высокой скалы, или укрыться в горах и пещерах, или, подобно Пророку, бежать и быть проглоченным морским китом. Но он ничего подобного не сделал, а, по несчастной судьбе фессалоникийцев, управляя ими и бесчестно приобретя себе звание вождя, хотя был изнеженнее женщины и трусливее оленя, тайно чуть не звал к себе врагов, готовых взять и его и город Фессалонику, когда они были еще вдали, и всеми мерами старался добровольно отдаться в их руки живым. Поэтому, когда наступило время битвы, когда всякого рода оружие и машины двинуты были против города, он скорее был зрителем врагов, чем противоборцем. Во все продолжение осады он ни сам ни разу не пошел на вылазку, хотя защитники города сильно побуждали его к тому, ни {378} им не позволял этого делать, но подавлял отвагу жителей, подобно тому, как негодный охотник подавляет лучшие порывы собак. Никто не видел его в полном вооружении; шлема, лат, наколенников и щита он избегал, подобно изнеженным женщинам, ничего не знающим, кроме своего гинекея, и только разъезжал по городу, сидя на муле, в широких шароварах, застегнутых назади, и в великолепных сапогах, вышитых золотом до самых пяток. Когда машины били в стены и бросали камни на землю, свист бросаемых камней и гул поражаемых стен возбуждали в нем только смех. Когда начали показываться и осыпаться проломы, этот человек, сам нуждавшийся еще в няньке, забившись под прочную арку стены, говорил своим приятелям, людям самым негодным: «Послушайте, как ворчит старуха»,– старухой он называл самую большую стенобитную машину, которая много вредила городской стене, выбивая из нее камни. Имея, по несчастью, такого предателя своим хранителем, такого пирата – кормчим, такого отравителя – врачом, Фессалоника, после непродолжительного сопротивления, покорилась врагам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю