Текст книги "Как стать добрым"

Автор книги: Ник Хорнби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Что случилось с Молли за ее первые восемь лет жизни, за этот крохотный отрезок существования? Да ничего – можно сказать, почти ничего. Мы, как могли, защищали ее от влияния внешнего мира. Прикладывали к этому все наши усилия. Она выросла в семье, окруженная заботой, вниманием и любовью. У нее были и папа, и мама – семья в полном составе, так сказать, укомплектованное счастье. Она не голодала и училась там, где надо учиться, чтобы получить в конечном счете образование, которое подготовит ее к взрослой жизни. И вот, пожалуйста, – даже в таких, казалось бы, тепличных условиях ребенок может почувствовать себя несчастным. Однако и при самом поверхностном размышлении ее печали вовсе не представляются неуместными. Ее волнуют отношения между родителями, она переживает потерю близкого человека и кота, она постигла, что существуют утраты – неизбежная часть ее будущей жизни. Теперь мне кажется, что любая, с виду спокойная и лишенная внешних переживаний жизнь по сути трагична. Нет таких счастливчиков, которые живут блаженной безоблачной жизнью, как нет и тех, кто пускай в самом горестном и бедственном существовании не находил бы хоть какую-то отраду. И не надо садиться на героин или выступать на публике со стихами, чтобы испытать экстремальные ощущения. Достаточно просто полюбить.

Была еще одна вещь, которая никак не выходила у меня из головы: я почувствовала, что теряю собственную дочь. Я неправильно ее воспитывала. Мировая скорбь в восьмилетнем возрасте… Я же не этого хотела – чтобы с моей восьмилетней дочуркой случилась ипохондрия. Когда она родилась, я была уверена, что смогу уберечь этого маленького человечка от треволнений внешнего мира, а на деле оказалась неспособной даже на это. Хоть я и вижу, насколько нереальна и недостижима подобная задача, сейчас это не имеет значения и ничуть меня не оправдывает. В результате я произвела на свет еще одно смущенное и запуганное человеческое существо.

Так я и просидела наедине с собственными мыслями. В темноте и одиночестве. Однако следовало вернуться к нормальной, привычной жизни. Поняв, что дальше затягивать нельзя – мое отсутствие могло показаться неприличным, – я спустилась к ужину: к супругу и вселившемуся к нам гуру-приживале с черепашками на бровях, чтобы вести за столом разговор о наших соседях и о том, кто из них может подселить к себе на год бездомного ребенка.

Они были настроены совершенно серьезно, я поняла это сразу. От теории они уже перешли к практике, и дело у них значительно продвинулось. Сейчас они обсуждали список претендентов – на листе бумаги были выписаны все дома на нашей улице, а также информация об обитателях, которой располагал Дэвид. На мое появление никто даже не обратил внимания, так что я, расположившись за стулом Дэвида, заглянула ему через плечо. Список Дэвида гласил:

1. Незнакомы.

3. Незнакомы.

5. Незнакомы.

7. Пожилая леди. (Кажется, с ней должен проживать пожилой джентльмен. Не имеет значения, могут спать в одной постели и занимать одну комнату.)

9. Незнакомы.

11. Ричард, Мэри, Дэниел, Хлоя.

13. Приятная азиатская семейка (четверо (уточнить) детей).

15. Незнакомы.

17. Незнакомы.

19. Уэнди и Эд.

21. Мартина.

23. Хью.

25. Саймон и Ричард.

27. Неприятная семейка азиатов (шестеро (уточнить) детей + восточноевропейская овчарка).

29. Роз и Макс.

31. Энни и Пит + 2 детей.

33. Роджер и Мэл + 3.

35. Выставлен на продажу.

Так же была расписана и другая сторона улицы. На секунду меня поразил бросающийся в глаза факт – мы знали, кто живет рядом с нами и напротив нас, и были почти в абсолютном неведении о соседях, проживающих всего в каких-нибудь шестидесяти-семидесяти метрах, – но вскоре очевидное сумасбродство происходящего вновь привлекло мое внимание.

– Согласно моим подсчетам, – нет, вы слыхали – «согласно его подсчетам»! – на этой улице насчитывается как минимум сорок свободных спален, – сказал Дэвид. – Невероятно, не правда ли? Сорок пустующих комнат, а вокруг тысячи людей ночуют без подушки под головой. До сих пор я не задумывался над этим парадоксом. Мне просто в голову не приходило, что такое возможно. Ну, пустые дома, и что? Когда видишь пустые дома, просто в голову не приходит, что это поразительная социальная несправедливость. Если на улице насчитывается четыре десятка свободных комнат, то здесь можно пристроить уйму бездомных.

– Следует опустить планку. Скажем, наметить вселение десяти человек, – сказал ГудНьюс. – Меня вполне устроит такое количество.

– В самом деле? Вы так считаете? – Похоже, Дэвида такое количество осчастливленных бездомных не вполне устраивало. Он был несколько разочарован столь скромным размахом притязаний ГудНьюса. Подселить незнакомца с улицы всего десяти соседям казалось ему каким-то чудовищным компромиссом, к которому он был пока не готов. Вот до чего мы докатились: духовный хилер, который принципиально не пользуется машинами для мытья посуды, превратился в трезвого реалиста, а мой супруг сделался наивным идеалистом.

– Но разве мы так решим проблему? Десять! – фыркнул Дэвид. – Что такое – десять?

– Не у всех найдутся свободные комнаты, – заметил трезвый реалист ГудНьюс.

– Кроме того, некоторым свободные комнаты могут понадобиться для другого, – осторожно вставила я.

– Для чего же? – агрессивно оглянулся Дэвид.

Именно таким тоном он привык выяснять со мной отношения. Например, когда он затевал в прежние дни беседу о том, с чего это мне взбрело в голову рассказывать детям об альтернативных формах религии. Он был противником всех религий, включая традиционные. Или когда он выяснял, зачем это меня потянуло на лекцию Майи Анжелу. [27]27
  Афроамериканская писательница, преподаватель, активистка движения за права чернокожих женщин.


[Закрыть](«Что? Так ты у нас теперь чернаяфеминистка?» – с таким вот подчеркнутым «черная».) Я уже успела отвыкнуть от подобных интонаций.

– Ты же, например, занял одну из наших свободных комнат, потому что тебе необходим кабинет для работы. У других людей тоже могут быть свои проблемы и потребности. В конце концов, это их дело – решать, как использовать свободную жилплощадь в своем доме.

– Ладно, допустим, в пяти случаях из сорока там в самом деле могут быть рабочие кабинеты. А что скажешь об остальных?

– А как быть с теми, кто подселил к себе своих престарелых родителей?

– Господи, не надо все воспринимать так буквально. Я понял, на что ты намекаешь. Твоиродители.

– А что особенного в том, что у людей есть долг перед родителями?

– При чем тут это? Речь идет о духовном, а не об исполнении социального долга. Ты сейчас о духовном не думаешь.

– Ну спасибо.

– Пойми, это не проблема, и не надо переходить на личное. Ты просто негативно настроена к нашей идее.

– А ты понятия не имеешь о том, что это за люди и чем они живут. Ты представления не имеешь об их внутренней жизни. Ты даже имен их толком не знаешь. – Я с вызовом ткнула пальцем в его бумажку. – А мне тут объясняешь, что такое личные проблемы, а что – общественные. Кто дал тебе право обсуждать этих людей?

– Кто дал им право занимать полупустые дома, когда другие люди ютятся в картонных коробках?

– Кто дал им право? Чертов залог, который надо оплачивать, и вкалывать ради того, чтобы вовремя вносить плату, вот что дает им право, если тебе это так интересно. Это жилье принадлежит им, это их дома, Дэвид. Причем не такие уж вместительные. Почему ты не обратишься к Биллу Гейтсу? Или к Тому Крузу? Ты знаешь, сколько у них свободных комнат?

– Если бы они жили по соседству, я бы занялся ими. Но ни Билл Гейтс, ни Том Круз не живут на нашей улице. И не надо, здесь и без того достаточно пустых помещений. Ты просто боишься, что поднимется шум.

– Неправда, не боюсь. – На самом деле именно этого я и боялась. Я уже слышала рев автобусов, тесными рядами запрудивших нашу улицу и под завязку забитых бездомными. – И как же ты собираешься известить соседей о своих планах? Как ты собираешься с ними договариваться?

– Не знаю. Об этом я еще не задумывался. Наверное, надо будет обходить поочередно дом за домом.

– А что, если устроить совместную вечеринку? – вдруг оживился ГудНьюс. – Мы устроим пати, и там можно будет переговорить со всеми вместе и каждым в отдельности. И вообще, вечеринка – это здорово. Потому что вечеринка – это всегда здорово.

– Великолепно! – тоном человека, находящегося в присутствии гения, оценил предложение Дэвид.

– Великолепно, – сказала и я – с воодушевлением человека, которому предстоит сунуть голову в печь. Однако подобные сравнения сейчас никого ни в малейшей степени не интересовали.

Ладно, они не правы, это ясно. К тому же совершенно спятили. И мне понятно отчего. Какая разница между предоставлением незанятых комнат эвакуированным беженцам в тысяча девятьсот сороковом году и подселением бездомных в двухтысячном? Вы могли бы заметить, что в первом случае над беженцами нависала смертельная угроза. Дэвид и ГудНьюс указали бы, что у беспризорников меньше жизненных перспектив, нежели у кого-либо из нас. Вы могли обратить их внимание на то, что в сороковом году вся нация объединилась в монолитном порыве. Они же могли козырнуть тем, что именно такими бескорыстными поступками и можно добиться подъема национального духа. Вы могли, в конце концов, высмеять их, назвав наивными, ханжами, моральными шантажистами или просто изуверами. Они же могли с легкостью отразить эти обвинения, заявив, что им совершенно все равно, что вы о них думаете, что их цель гораздо выше этого. И вообще, разве имеем мы моральное право приберегать для себя лишнюю комнату в качестве кладовки или кабинета, или для остающихся на ночь гостей, которые у нас никогда не остаются, когда в феврале, на морозе дети остаются на тротуаре без крыши над головой? А как же «Шелтер»? [28]28
  Благотворительное общество, занимается изысканием средств для обеспечения бездомных жильем.


[Закрыть]Но разве одного «Шелтера» достаточно? А что, если мой муж, или ГудНьюс, или оба они станут фигурами эпохального размаха, такими как Иисус, Ганди или Боб Гелдоф? [29]29
  Британский музыкант, общественный деятель, социальный преобразователь.


[Закрыть]Что, если вся страна будет с почтенным трепетом произносить их имена и славословить им. Что, если они совершат переворот в мировоззрении целого народа, изменят его взгляд на частную собственность и у бездомных исчезнут проблемы – в Лондоне, во всей Британии или даже на всем Западе? Что тогда?

У меня не было ответов на эти вопросы. Единственное, что я твердо знала: я не желаю этой вечеринки и не хочу втравливать соседей в эту историю. Лучше бы эти идеалисты изобрели какой-нибудь Интернет, заработали миллионы фунтов и тратили их на проституток, бассейны, кокаин и костюмы от-кутюр. Это бы люди поняли. Такое не раздражает соседей.

Наутро, за завтраком, они посвятили в свои безумные планы наших детей. Нельзя сказать, чтобы те с особым восторгом приняли идею насчет вечеринки. Молли была несколько озадачена поводом для вечеринки, но с готовностью изъявила желание принять участие в ее подготовке. Том сидел за столом, молча раскладывая «трансформера», изредка он забрасывал в рот ложку-другую хлопьев и недвусмысленно подчеркивал отсутствие интереса к происходящему. Я сидела на линии огня, между детьми. Любопытные изменения произошли в моей семейной жизни – мое место было теперь среди детей, младших домочадцев, которым отведена пассивная роль принимать как данность решения старших. Еще в детстве, в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, я постоянно мучилась вопросом, с кем же мне предстоит сидеть за столом на предстоящей вечеринке – с кузинами, которые были младше меня, или же с тетями и дядями?

– А мы тоже возьмем к себе бездомного? – поинтересовалась Молли.

– Конечно, – ответил Дэвид. – А как же.

– Разве мы уже не взяли? – невольно вырвалось у меня. – Так и кого же мы выберем?

– Любого, кто захочет.

Я прыснула в тарелку. Любого, кто захочет…Прямо как на Рождество – бездомные разлетятся нарасхват, будто горячие пирожки или механические календари, которые, помнится, были популярны пару лет назад. С той только разницей, что, в отличие от прочих магазинных товаров, бездомные никогда не кончаются на складе.

– Ты не хочешь поделиться со мной, что ты нашла здесь смешного, Кейти?

Клянусь, именно так он и сказал, слово в слово. И даже голос у него был точно у духовного наставника: авторитетный, убежденный в нерушимости проповедуемых истин и вековых мудростей.

– Это не относится к делу, – сказала я, внезапно почувствовав себя ребенком, которому сделали замечание на уроке: «Ну-ка, Кейти, поделись со всем классом, над чем ты так смеешься?»

– О чем ты?

– А я понял, – встрял Том. – До тебя что, не дошло, папа? Ты учитель, а мама шалит на уроке.

– Не говори глупостей.

– Это правда, – возмутился Том. – Очень похоже.

– Что ж, жаль. Я совсем не хотел читать тебе лекций. Ну ладно, что решим?

Я подняла руку:

– Можно вопрос?

Сидя между детей, я невольно чувствовала себя ребенком – именно это униженное положение бесправного существа придало мне новые силы.

– Да, Кейти?

– Что произойдет, если бездомный заселится и потом выкурит хозяев? – Действительно, только ребенок был способен задать такой вопрос, больше такое просто никому не пришло бы в голову.

– Я что-то не понял… О чем ты?

– Все о том же. Ну, подойдем с другой стороны, чтобы было понятнее. Что, если мы окажемся пособниками, помогая вору забраться в соседский дом? Допустим, возьмем человека с надломленной психикой, безнадежного наркомана, который не способен отвечать за свои поступки?

– Ты опять сползаешь в стереотипы, Кейти. Не думаю, что это верный путь. Бездомные в своей среде…

– Я знаю, о чем говорю, Дэвид. Типичный футбольный фанат – это пьяный мужлан на трибуне, разбивающий бутылки о чужие головы. Я знаю, что это стереотип, и знаю одного-двух человек, которые ходят болеть за «Арсенал», но подобными вещами не занимаются. Исключения, подтверждающие правило. Вот также и среди бездомных может оказаться пара случайных «неправильных» бездомных. Не уверена, что мне захочется рекомендовать их в качестве жильцов нашим общим знакомым: хотя бы Роз и Максу. Что ты на это скажешь?

– Не вижу особого смысла в обсуждении этой темы.

– Значит, ты об этом даже не задумывался?

– Конечно же нет.

– Вот видишь. А когда ты начнешь об этом думать?

– Да никогда.

– Как так – никогда? Почему?

– Потому что я собираюсь изменить человеческое мышление. Понимаешь – отойти от стереотипов. Но мне никогда не удастся этого сделать, если я буду думать так же, как остальные. Неужели непонятно? Я хочу верить в лучшее в людях. Иначе какой смысл?

На последний риторический вопрос можно было дать великое множество ответов, но я приберегла их для себя. Я только покачала головой и, встав из-за стола, отправилась на работу, чтобы снова стать взрослой.

Правда, в связи с домашними условиями, работа моя также изменилась. Стоило мне добраться до поликлиники, как Дон, регистратор, поднялась мне навстречу из-за своего барьера. Она мужественно отбивалась от небольшой толпы пожилых европейских леди, которые размахивали руками с криками «Горячий мужчина!» и оживленно гримасничали, пытаясь выглядеть несчастными.

Дон с отчаянием посмотрела в мою сторону.

– Что происходит? – спросила она.

– Ничего особенного, – торопливо сказала я, прежде чем Дон успела предположить обратное. – Да, я приводила вчера «горячего» парня. Что-то вроде массажиста-бесконтактника. Для мисс Кортенца, чтобы он помог ей с суставами. Стало быть, они тоже собрались к нему на прием?

– Он что, такой красавчик? Что они с ума посходили? Что они все так к нему ломятся?

– Не думаю, что дело в этом. Он просто умеет производить впечатление на старых леди.

– И что мне им сказать?

– Ну, скажите им… не знаю что. Скажите, чтобы купили какой-нибудь мази для притираний. Эффект будет тот же. Напишите на кусочке бумаги «мазь от „горячего мужчины“» и продайте им любую упаковку.

И я пошла себе дальше по коридору в напрасной надежде, что, уйдя со сцены, оставлю в прошлом этот несчастный эпизод моей биографии.

Не прошло и часа, как ко мне заглянула Ребекка, пожелавшая видеть меня во что бы то ни стало.

– В коридоре пошел слух, будто какой-то тип лечит безнадежных больных, – заявила она обвиняющим тоном. – Кого ты сюда привела?

– Прости. Этого больше не повторится.

– Надеюсь. Все эти старухи тарахтят без умолку о каком-то кудеснике с горячими руками, твоем друге. Это и есть тот парень?

– Какой еще парень?

– Ну, с которым у тебя роман.

– Нет. Это другой.

– Ну ты даешь, подруга. У тебя уже двое? Слушай, только между нами, никому ни слова, клянусь – у тебя с ним было что-нибудь? С горячими руками?

– Еще раз говорю: речь идет о совсем другом человеке. Парень из романа в прошлом. Можешь о нем забыть. Это совершенно другой человек. Духовный хилер, понятно? Тот, от которого у Дэвида крыша съехала. Сейчас живет у нас.

– Ах он еще и живет у вас? И ты с ним не спишь?

– Ребекка, почему у тебя все сводится к одному и тому же?

– И все-таки?

– Нет, я с ним не сплю. О господи. Я думала, тебя больше интересует, как он лечит, чем с кем он спит.

– Да нет, чего уж там. Просто зашла спросить, на что это похоже.

– Что похоже?

– Ну, секс с таким «горячим» человеком, у которого в ладонях все, наверное, тает. А ты, получается, ничего сказать на этот счет не можешь.

– На этот раз – не могу.

– Но расскажешь… если что? Обещай, ты ведь как-никак подруга.

– Ребекка, судя по всему, ты теперь постоянно будешь подозревать, что я прячу от тебя очередного любовника. А мне сейчас совсем не до них. Так что давай перестанем шутить на эту тему.

– Прости-прости.

– И что мне теперь делать с этим парнем?

– Которым? У тебя их, похоже, развелось…

– Прекрати.

– Все, все.

– Так мне вызвать его еще раз, чтобы они унялись, или как?

– Только не это!

– Но почему?

– Мы же врачи, Кейти. Учились семь лет, чтобы лечить. В мире, конечно, полно людей, которые могут это делать лучше нас, но, если об этом узнают пациенты, можешь поставить крест на карьере.

Она права. ГудНьюс здесь совсем не нужен, даже если он сможет исцелить всех моих «безнадег». Особенно – если сможет. Ведь это моя работа, а он и так уже достаточно натворил.

8

У Тома не было «трансформера» – никто никогда не покупал ему этой игрушки. Мне это было хорошо известно, так же как и Дэвиду. Тем не менее мы смотрели на то, как он играет с ним весь завтрак, и как-то совершенно упустили из виду это немаловажное обстоятельство. Какие-то смутные подозрения шевелились у меня в голове, но их все время оттесняла на задний план текущая беседа – оттого я никак не могла сформулировать, что именно меня беспокоит. Хотелось бы думать, что именно подсознательный материнский инстинкт заставил меня взяться за телефон, чтобы успокоиться на это счет. По я не успела снять трубку, как позвонил Дэвид. Нас приглашали в школу – на беседу с классным руководителем, насчет недавнего случая воровства.

– И что он украл? – спросила я Дэвида.

– Ну, для начала «трансформер», – ответил он.

И только тогда мой, можно сказать, материнский детективный инстинкт включился и заработал в полную мощь.

Когда мы в пятом часу явились в школу, на учительском столе уже была организована выставка вещей, украденных нашим ребенком. Со стороны это выглядело так, будто учительница собиралась сыграть с родителями своего ученика в «Угадай и запомни». На выставке присутствовали «трансформер», парочка видеокартриджей, тамагочи, куча вкладышей с изображениями покемонов, майка с эмблемой «Манчестер Юнайтед», несколько початых пакетиков с леденцами и, что совсем непостижимо, кошелек одноклассника.

– Для чего тебе все это понадобилось? – спросила я у Тома, но у него не нашлось ответа (что, впрочем, было понятно).

Том лишь пожал плечами. Он осознавал вину и теперь сидел, сгорбившись на стуле, – однако в глубине души он был обижен на нас, как всякий уличенный малолетний преступник. Из наблюдений за собственным ребенком я давно вынесла эту характерную черту в его поведении: когда он попадал впросак и его заставали за чем-нибудь гадким, он пристально смотрел на меня, и, как я поняла, таким образом искал снисхождения. Ему было необходимо знать, что, несмотря на возмущение его проступком, ты все еще любишь его. Сегодня, однако, он не искал сочувствия. Он упорно не хотел встречаться с кем-либо взглядом и явно не собирался идти на контакт ни с кем из присутствующих.

– Знаете, он тащит все, что только гвоздями не прибито, – поведала нам преподавательница. – Сейчас он не пользуется особой популярностью в классе, сами можете представить.

Симпатичная, интеллигентная, обходительная женщина Дженни Филд всегда говорила о наших детях только хорошее, отчасти, как я подозреваю, оттого, что они не требовали от нее внимания. Они приходили в школу и сами возвращались домой. Теперь Том представлял собой дополнительную проблему, на что потребовались дополнительное время и силы. Он стал, если можно так выразиться, обузой, выделившись из стройных рядов беспроблемных учеников. Одна мысль об этом выводила меня из себя. Я была поставлена в идиотское положение.

– Может, у него что-нибудь дома случилось?

С чего тут начнешь? С «обращения» его отца? С достопамятного обсуждения, с кем из родителей он останется в случае развода? С появления ГудНьюса в нашем семействе? Я красноречиво посмотрела на Дэвида. Должен же он понять, как мне непросто объяснить события последних месяцев и при этом не вызвать замешательство учителя. Дэвид заерзал на стуле.

– У нас в самом деле есть некоторые трудности. – Я с ужасом поняла, что после тесного знакомства с ГудНьюсом Дэвид лишился такого простого и распространенного в обществе чувства, как стыдливость. Стыд стал для него буржуазным пунктиком, с которым невозможен никакой компромисс.

– Том, ты не мог бы подождать за дверью? – торопливо ввернула я.

Том не тронулся с места. Тогда я схватила его за руку и выволокла в коридор. Дэвид попытался было протестовать, но я только мотнула головой, как упрямая лошадь, и он замолк.

– Кейти не хочет рассказывать про свой роман на стороне, – сказал Дэвид, когда я зашла обратно в кабинет.

– Как раз именно об этом я и хочу тебе напомнить.

Пусть знают. Я сказала это, чтобы снять всякую двусмысленность.

– Ах вот оно что. – Дэвид был озадачен. – Ну, в таком случае это мой недочет. Я был невнимательным и несговорчивым супругом с трудным характером. Я недостаточно любил ее, не оценивал по достоинству.

– Ну… такое часто случается, – сказала Дженни, которая сейчас явно предпочла бы встречу с родителями-наркоторговцами, у которых торчат ножи за голенищами, с какими-нибудь безграмотными извращенцами или чем-то в этом роде. С ними ей было бы проще.

– Но я… гм… смог освободиться от этих изъянов, когда встретил духовного хилера Мне кажется, теперь я другой. Я изменился, не правда ли, Кейти?

– О, еще как изменился, – устало заметила я.

– И этот духовный хилер сейчас живет у нас в семье… и мы… пересматриваем всю нашу жизнь… Может быть, это могло повлиять на Тома или даже расстроить его. Вывести из состояния душевного равновесия! – Он наконец нашел нужное слово и быстро выпалил его, чтобы не забыть.

– Вполне возможно, – откликнулась Дженни. Она умеет вести себя «как белое вино», что никак не получается у меня.

В дверь постучали, зашел Том.

– Вы закончили? – спросил он.

– Что значит – закончили?

– Рассказывать про то, что мне нельзя слушать, – про маминого любовника и прочее?

Мы принялись рассматривать свои туфли. Картина маслом.

– Сядь, Том, – сказала Дженни.

Он забился в угол класса, и нам пришлось развернуть стулья, чтобы, в воспитательных целях, оказаться с ним лицом к лицу.

– Мы тут говорили о том, что могло тебя толкнуть на воровство. Или у тебя не все в порядке дома, или какие-то проблемы в школе, или же…

– У меня все отнимают, – вырвалась у Тома сердитая реплика.

– Как так? – удивилась Дженни.

– А так. Он все только забирает. – Последовал кивок в сторону отца.

– Том! – воскликнул Дэвид, задетый за живое. – Как ты можешь такое говорить? Тебе столько всего накупили. Мы просто решили избавиться от лишнего.

– Погодите-погодите, – вмешалась я, сообразив, что меня опять во что-то не поставили в известность. – Том, ты хочешь сказать, что у тебя забрали еще что-то, кроме компьютера?

– Да. Кучу всего.

– Ну, так уж прямо и кучу, – наигранным тоном заметил Дэвид, но беспокойство в голосе выдало его с головой.

– Когда это произошло?

– На прошлой неделе. Он заставил нас перебрать все игрушки и забрал половину.

– Почему ты мне ничего не сказал? – Вопрос был адресован скорее Тому, чем Дэвиду, что кое о чем свидетельствовало.

– Он сказал не говорить.

– И вы послушались его? Вы же знаете, что он сумасшедший.

Дженни поднялась с места:

– Думаю, есть вещи, которые лучше обсуждать в домашних условиях, – ненавязчиво заметила она. – Но здесь определенно есть над чем поразмыслить, должна вам заметить.

Оказалось, что большинство отданного – разумеется, в тот же облюбованный Дэвидом приют одиноких матерей – просто мусор или барахло, с которым дети давно перестали играть. По утверждению Дэвида, инициативу проявила Молли: она считала, что подарки будут бессмысленны, если они отдадут вещи, с которыми не жалко расставаться. Так что между детьми и Дэвидом было достигнуто соглашение при одном воздержавшемся (Том выступил, таким образом, пассивно-потерпевшей стороной). Было решено пожертвовать что-то из текущего арсенала игрушек. Том пожертвовал свою радиоуправляемую машинку и почти немедленно об этом пожалел. Именно здесь и содержалась психологическая мотивация его преступной деятельности: отдав одно, он жаждал немедленного возмещения.

По возвращении домой с Томом была немедленно проведена беседа и получены все необходимые гарантии насчет его будущего поведения. Мы также пришли к соглашению о справедливом воздаянии, соответствующем масштабу проступка (запрет смотреть телевизор на неделю, «Симпсонов» – на месяц). Но главный разговор ждал меня впереди.

– Я что-то не понимаю, – сказала я Дэвиду, как только мы остались наедине. – Ты все-таки объяснись. Я не понимаю, чего ты добиваешься – что все это значит.

– Что именно?

– Ты делаешь из наших детей моральных уродов.

Только, пожалуйста, не надо говорить, что у каждого есть свои странности, не надо, не надо об этом, пожалуйста. Потому что это все равно неправда. И не может быть правдой, если в этом мире слово «странный» имеет хоть какой-то смысл. Иначе бы оно просто ничего не значило. Ведь странно не смотреть «Кто хочет стать миллионером?», когда все не отрываются от телевизоров? Странно считать «биг мак» отравой и «пищевым мусором», когда миллионы людей почти ничем другим и не питаются. Вот видите: всегда можно нарисовать еще один кружок, размером поменьше, внутри большого круга и отнести себя к «странному» меньшинству или «нестранному» большинству. Я, например, автоматически попадаю в кружок людей, которые уже не считают чем-то особенным раздачу воскресного обеда алкоголикам в парке, которые привычно распространяют игрушки собственных детей среди неимущих, однако этим кружком я могу обвести лишь собственный дом. Это и будет моим определением «странности». А также безвыходности и одиночества.

– Это в самом деле странно.

– Что странно?

– Твое беспокойство.

– Беспокойство здесь ни при чем. Беспокоиться можно сколько угодно, хоть до белой горячки. Надо пытаться как-то решать проблемы.

– Скажи мне, какие ты видишь проблемы?

– Какие проблемы? Ты действительно спросил это, я не ослышалась? Ты не видишь никаких проблем в нашей жизни – так прикажешь тебя понимать?

– Я понимаю, в чем ты видишь проблемы. Что тебе кажется проблемами. По это не значит, что это проблемы и для меня.

– То есть тебя не волнует, что твой сын становится Артфулом Доджером?

– Он больше не будет трогать чужие вещи. Перед нами стоят куда более важные вопросы.

– Вот тут-то я и перестала тебя понимать. Я совершенно запуталась, Дэвид. Я не понимаю, что это за глобальные вопросы, которые так тебя волнуют, что ради них можно забыть обо всем: о сыне, обо мне, о всей нашей семье…

– Я не могу объяснить тебе. Все время пытаюсь, и никак не получается.

– Ну, попробуй еще раз.

– Бесполезно.

– Сделай еще одну попытку.

– Просто… понимаешь, – этим своим «понимаешь» Дэвид сейчас напомнил мне Ребекку, – хочется другой жизни. Лучшей. Мы неправильно живем.

– Мы? Это ты про нас? Это ты – ты писал свой паршивый роман, а не «мы». Ты вел в газете рубрику, выставляя там всех дебилами и моральными уродами. А я пыталась хоть как-то улучшить самочувствие людей, которые обращались ко мне за помощью.

Я представила, как пошло это звучит со стороны, но Дэвид и впрямь разозлил меня не на шутку. Я же хороший человек, в конце концов, я доктор! Да, у меня был роман, да, была связь на стороне, но это вовсе не значит, что я стала плохой и что я должна раздать все, что у меня есть, или должна смотреть сложа руки, как мои дети «жертвуют» свои игрушки.

– Понимаю, я слишком много прошу от тебя. Может быть, даже взваливаю непосильную ношу. И ты вольна выбирать самостоятельно, жить тебе с этим или остаться в стороне. Это твое дело. Но ничего не поделаешь – я не могу по-другому. Пелена спала с глаз моих, Кейти. Я прожил напрасную жизнь.

– С чего это у тебя началось?

– Теперь уже не имеет значения.

– А что тогда имеет значение? Пожалуйста, объясни – мне как-то невдомек.

– Смысл в том… в том, что я чувствую. И мне теперь все равно. Главное – знать, что ты делаешь. Я не хочу умирать с чувством, что так и не сделал попытки изменить свою жизнь к лучшему. Я не верю в Небеса, Рай и прочее. Но хочу стать человеком, который мог бы получить туда пропуск. Теперь ты поняла?

Конечно, поняла. Я же доктор.

Позже, уже засыпая, я стала размышлять о «плохих» людях – обо всех этих наркоторговцах, фабрикантах оружия, политиках-коррупционерах, о циничных подонках на всех ступенях власти – интересно, если бы они прошли через руки ГудНьюса, то изменились бы, как Дэвид? Сна тут же как не бывало. Я испугалась за них, за этих моральных уродов и подлецов. Мне нужны были эти люди, они служили мне компасом в мире. Идешь на юг – там святые, монахини-медсестры, учителя в кварталах бедноты. Идешь на север – исполнительные директора табачных компаний и сердитые газетные комментаторы. Пожалуйста, не думайте, что я двигаюсь на север, если меня иногда сносит в эту сторону, или я слегка заблудилась в землях, где то, что я совершила и чего не совершила, в самом деле что-то значит.

Назавтра был четверг. Я смогла отлучиться с работы в обед, так что успела перехватить вернувшегося из школы Тома под предлогом совместной прогулки. Он согласился со скрипом, смущенный таким предложением. «Гулять? Зачем? Просто так?» – и попытался уклониться, но тщетно – он прекрасно понимал, что сегодня не его день и лучше не рыпаться. Тем более если прогулка в соседнем парке может как-то облегчить его участь, этим стоит воспользоваться.