Текст книги "Все реки текут"
Автор книги: Нэнси Като
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 51 страниц)
Книга четвертая
К ПОСЛЕДНЕМУ БЕРЕГУ
И это, о монахи, есть великая правда о том, как утихает боль и не остается ничего от прежней страсти, как приходит отдаление, забвение, освобождение и свобода от желания.
Будда. Проповедь в Оленьем Парке
1
Наводнение 1931 года было самым большим со времен печально достопамятного наводнения 1870 года – разлившийся Муррей затопил долину на всем своем протяжении. Вода покрыла пойму, залила насосные станции и размыла дамбу, словно та была из песка.
Некоторые угрюмо ворчали, что кто-то намеренно пробил брешь в дамбе, сведя на нет добросовестную работу горожан, таскавших песок, месивших глину и строивших плотину. – Существовало и другое мнение, особенно среди фермеров: разлив реки должен быть естественным – он промывает и очищает русло от осадков, которые переносятся в низовья и служат естественным удобрением для заливных лугов. Другие обвиняли во всем Департамент общественных работ, который так стеснил реку всякими заграждениями и шлюзами (а сейчас собирается возвести и дамбы в устье), что ей пришлось прорвать плотину, чтобы большая вода с верховий могла пройти вниз. Но все сходились в одном: кто-то в этом виноват; некоторые даже обвиняли католиков, которые во время засухи, предшествующей большому разливу, целую неделю служили молебны и просили о дожде.
В этот раз, как и при любом наводнении, больше всего пострадали обитатели времянок и палаток на самом берегу. Их жилища с маленькими садиками, бельевыми веревками и хитроумными устройствами для поднятия воды из реки были затоплены или унесены водой.
Великая депрессия лишила работы в городах тысячи людей. И на берегах реки поселенцев в этот год расположилось больше, чем обычно: река кормила рыбой и давала воду для садов и огородов. Большинство из переселенцев устраивались невдалеке от городов и поселков, чтобы иметь возможность каждую неделю ходить в город и получать у властей продуктовые талоны на муку, сахар и чай. Прибывающую воду в реке они воспринимали как еще одно незаслуженное наказание.
Команда «Филадельфии» спасла несколько человек, которые не смогли вовремя добраться до высокого утеса за лагерем. Дели страдала глядя на их бедственное положение, она раздавала им старую одежду, но никому из них не могла предложить работу, которой они жаждали как единственную надежду на спасение в этом безумном мире, где миллионы голодают, а продукты выбрасывают в море или сжигают, потому что продавать их невыгодно; где банки закрывают кредит и потенциальные покупатели не имеют денег, чтобы покупать, и колеса промышленности крутятся все медленнее и медленнее.
В этом отношении сыновьям Дели повезло, они были сами себе хозяева; над ними не висел знакомый многим страх потерять работу.
Двое старших плавали, а Алекс, закончив курс на медицинском факультете, теперь набирался опыта, подменяя сельских врачей, когда те уходили в отпуск. В качестве младшего врача он год стажировался в крупной больнице, где показал хорошие способности к хирургии. В дальнейшем он хотел специализироваться в этой области и собирался поехать учиться в ординатуру за границу, но Великая депрессия заставила его отложить эти планы. Заказы на перевозку поступали реже, грузов стало мало, и если бы жизнь на судне не обходилась так дешево, Дели было бы трудно свести концы с концами.
Мэг работала младшей медсестрой в одной из больниц Аделаиды, организованной монахинями. Практика здесь была серьезной и основательной: не успела она в первый раз выйти на ночное дежурство, как старшая сестра послала ее снять трубку носового кормления у только что умершего больного; еще долго потом Мэг не могла забыть, как капли физиологического раствора растекались по мертвому лицу.
Было что-то странное в ночных дежурствах: отдых днем и бодрствование во время всеобщего сна. Полутемные коридоры, тишина, изредка нарушаемая стоном тяжелобольного, звуком ее собственных шагов, когда она тихо обходит палаты. К концу дежурства Мэг почти растворялась в чувстве нереальности и требовалось усилие, чтобы стряхнуть его и ступить в шумную многоголосицу городского дня.
Больше всего Мэг нравилось работать в родильном отделении; там и ночью не затихала жизнь – принимались роды, а младенцев надо было регулярно поить кипяченой водой и подкармливать. Только если умирала роженица или малыш, она внезапно проникалась ненавистью к больнице, но такое случалось редко.
Мэг мечтала со временем стать старшей сестрой где-нибудь в солидной больнице, например в Марри-Бридж, или даже в большом городе; но пока ей хотелось просто помогать больным. Она любила свою работу, несмотря на то что после двенадцатичасового дежурства валилась с ног от усталости (за смену полагалось отдыхать не больше двух часов). Даже в анатомичке, где молодые стажеры то и дело падали в обморок, Мэг держалась молодцом. С Алексом они разговаривали часами и все о «деле». Она хотела когда-нибудь выйти замуж за врача. Но в одном Мэг не сомневалась: ей никого уже не полюбить так, как Гарри Мелвилла.
Мэг жалела, что мать не вышла замуж еще раз. Дели было за пятьдесят, она поседела, ее лицо покрылось сетью глубоких морщинок, но дышало спокойствием и умиротворенностью. У нее сохранились прекрасные зубы и улыбка очень красивая и молодила ее.
Мэг, когда не была на работе, стала подкрашивать губы и без губной помады чувствовала себя не комфортно. Она попыталась убедить Дели подстричься и тоже начать пользоваться помадой, но пока что все ее уговоры не находили отклика. Дели как будто старалась забыть, что она женщина, по своим длинным волосам по-прежнему оставалась верна. Когда в моду вошли широкие брюки, она сшила на заказ несколько пар и, так как поправилась лишь немного в талии, выглядела в них аккуратно и деловито. Бренни, который придерживался старомодных взглядов на женщин, это шокировало, но Гордон и Мэг ее поддерживали; Гордон даже привел в пример женщин, которые, надев солдатскую форму, отправлялись на войну, и сослуживцы-мужчины принимали их на равных, как товарищей.
Каждый отпуск Мэг проводила на пароходе. Через год после наводнения она присоединилась к ним в Моргане, и они отправились в Милдьюру.
…Дамба, построенная в 1928 году на озере Виктория, оказалась недостаточно мощной, чтобы выдержать напор большой воды. Сейчас Комитет по проведению работ в долине Муррея возводил огромную дамбу; водохранилище, образованное этой дамбой, будет вмещать больше воды, чем сиднейская гавань, и судоходству на Мурее станет не страшна любая засуха в течение двух лет. После сооружения дамбы у Хьюма засухи вообще не будут влиять на жизнь реки.
В систему шлюзов на озере Виктория входил седьмой шлюз. Он накапливал воды Руфуса и, при необходимости, мог пополнять ими озеро. Сюда около полудня и прибыла «Филадельфия ».
Бренни, как обычно, дымя во всю мощь, вел пароход на предельной скорости, а затем, медленно и осторожно, стал входить в шлюзовую камеру. Начальник шлюза вышел наружу и начал поднимать передвижным краном шлюзовые заслоны, понижая уровень воды.
Стоя рядом с Бренни в рулевой рубке – на случай, если ему потребуется помощь, – Дели вдруг увидела, что кран начал крениться в сторону. Она закричала, но ее голос потонул в шуме двигателя; в это время шлюзовик сам заметил опасность и попытался спастись, но размеры мостика, на котором он стоял, позволили ему лишь немного отбежать в сторону.
Будто в замедленной съемке, Дели видела тяжелый кран, неумолимо опускающийся вниз, и человека, с ужасающей медлительностью бегущего от него.
«Берегись!» – неизвестно зачем крикнула она, а Бренни, видя, что происходит, тихо и яростно ругался, мучаясь от собственного бессилия. Кран упал, и, когда колеса перестали вспенивать воду, они услышали страшный, звериный крик человека, пришпиленного одной ногой к мостику.
У Дели закружилась голова; вся дрожа, она крепко уцепилась за поручни; Бренни скатился вниз по трапу и позвал Мэг. Та схватила пароходную аптечку, и они присоединились к двум рабочим, которые пытались закрыть с помощью лебедки шлюзовую камеру; один из них бросился на берег за большим домкратом.
В аптечке нашлась ампула с морфием и шприц, который Алекс достал для Дели – на случай, если с кем-нибудь из команды произойдет несчастный случай.
Она хорошо помнила рассказ Брентона о том, как бывшему хозяину «Филадельфии», старику Тому, оторвало ногу валом гребного колеса. Тогда Чарли Макбин был бессилен помочь ему и сбить зажим; именно после смерти Тома механик вовсю и пристрастился к бутылке.
Мэг опустилась на мостик и вколола морфий, поддерживая голову пострадавшего, пока шлюзовые рабочие и команда с парохода, включая побелевшего Гордона, – сдвигали кран с разможженной ступни. Шлюзовик был в полном сознании и даже пробовал шутить:
– Ну… разве… не повезло? – говорил он, с трудом выдыхая слова, когда Мэг бережно уложила его голову к себе на колени. – Точно… рассчитал… когда появится… такая красавица…
– Тебе повезло больше, чем ты думаешь, – заметил Бренни. – Она дипломированная медсестра и в обморок от крови не падает.
У Гордона заалели уши, до этой минуты он старался не смотреть на раненого. Мэг решила пощадить брата:
– Гордон, здесь и без тебя хватает людей. Принеси ему, пожалуйста, попить чего-нибудь тепленького и не забудь положить сахар.
Раненый сильно побледнел и покрылся липким холодным потом.
Ногу удалось освободить не сразу, но мужчина не терял сознания, и все время, не отрываясь, смотрел в лицо Мэг своими карими глазами, от которых лучиками расходились морщинки. Он не кричал, но все сильнее и сильнее сжимал ее руку. Когда его положили на носилки и Мэг увидела, что ботинок вмят в размозженную ступню, она поняла, что накладывать шины бессмысленно. Здесь должен поработать хирург и, чем раньше, тем больше шансов спасти ногу.
Седьмой шлюз находился в глухом уголке Нового Южного Уэльса, недалеко от границы с Южной Австралией; вокруг простиралась нескончаемая степь. Начальник шлюза получал жалованье в штате Южная Австралия, почту ему пересылали из штата Виктория, а свою машину он держал в штате Новый Уэльс. По берегу озера Виктория дороги не было, а в Новом Южном Уэльсе ближайшая больница находилась в Уэнтворте. Решили, что удобнее будет доставить его туда на пароходе, где он сможет лежать в постели, а не трястись в стареньком автомобиле по ухабистой степной дороге.
Мэг нравилось ухаживать за больными, поэтому она была довольна. К тому же ее пациент – спокойный, не очень молодой, уверенный в себе мужчина с веселыми, насмешливыми глазами – чем-то ей нравился. Он вел себя очень мужественно и все время называл ее красавицей. Когда они доплыли до Уэнтворта, Мэг не захотела расставаться со своим пациентом.
– Я останусь в больнице и прослежу, чтобы за ним был хороший уход, – сказала она Бренни и Дели. – Вы идите дальше до Милдьюры, а меня заберете на обратном пути. Может, если у него будет «своя» сиделка, ногу удастся спасти. Жаль, если он останется калекой.
Дели была против. Материнское чутье подсказывало ей, что лучше не оставлять Мэг, но та приняла решение и спорить с ней было бесполезно. «Филадельфия» пошла дальше без Мэг.
Пока они добрались до Милдьюры, врачи два раза успешно прооперировали ногу и риск ампутации миновал; когда они отправились в обратный путь, пациент влюбился в свою сиделку, а когда через взбаламученные воды нижнего Дарлинга «Филадельфия» приплыли в Уэнтворт, он сделал Мэг предложение, и оно было принято.
Дели расстроилась. Она знала, что когда-нибудь Мэг выйдет замуж, но не сейчас же и не за кого-то, кто живет в степи без всяких удобств, где рядом нет ни магазина, ни врача, если он вдруг понадобится.
– Такую жизнь в свое время выбрала и ты, – заметил с улыбкой Гордон, принимая сторону Мэг, которая была готова решительно отстаивать свое счастье.
– Но я даже не знаю, как его зовут, – простонала Дели. – Ты говорила – что-то на «г», какое-то странное имя.
– Огден, милая. Огден Саутвелл. Я думаю, звучит неплохо. И у него ответственная работа. А ты будешь видеть меня каждый раз, когда поплывешь до Виктории, или до Уэнтворта, или до Милдьюры и обратно.
– Но твоя карьера медицинской сестры?!
– Я буду практиковаться на своей собственной семье, когда она будет расти. Ну, иди познакомься с Огденом: от волнения у него, наверно, уже поднялась температура, хотя я сказала ему, что ты – прелесть.
– Но у меня нет шляпы!
– Шляпы! Зачем, скажи на милость, тебе нужна шляпа, чтобы предстать перед будущим затем? Давай я немного подкрашу тебе губы, и ты «неузнаваемо преобразишься».
Когда они повернули на основное русло и пошли вниз по течению, Дели попросила Бренни уступить ей на время штурвал. Она хотела подумать, попробовать свыкнуться с тем, что Мэг выходит замуж.
Один на один со скользящими по воде отражениями и отступающими назад деревьями, танцующими на поверхности реки солнечными бликами и птицами, делающими беспорядочные круги над пароходом и садящимися на воду перед самым его носом, – Дели пыталась разобраться в собственных чувствах.
Почему она так враждебно настроена? Мэг имеет полное право выйти замуж. Она уже закончила учебу и, если понадобится, сможет в любое время вернуться к работе. Ей нужен муж и семья, а Огден, кажется, хороший человек и, совершенно очевидно, влюблен в Мэг. Это главное, что располагало в его пользу: он по достоинству оценил ее дочь.
Дели нравились его честные карие глаза, белозубая улыбка на загорелом лице, морщинки в уголках глаз и рта – видно было, что он любит посмеяться. Он не останется инвалидом и на работе его ждут; у нее не может быть против него никаких весомых возражений. Никаких! Только одно: он недостаточно хорош для Мэг. Но Дели хватило объективности посмотреть на себя со стороны и посмеяться над своим материнским пристрастием. Беда в том, что для нее любой мужчина будет недостоин дочери. Она должна привыкнуть к мысли, что Мэг все равно достанется человеку, который ее не заслуживает. Огден – Боже, что за имя! – или кто-то другой, какая разница.
2
Мисс Баретт писала, что Джессамин вместе с несколькими девушками в сопровождении некоей дамы из Мельбурна, которая хорошо знает континент, отправилась в Европу «заканчивать свое образование».
«Я бы с удовольствием поехала с ними сама, будь я помоложе и поздоровее, – писала она. – Я бы заново открыла для себя Европу, путешествуя с таким молодым, восприимчивым существом, как Джесси. Боюсь только, она может быстро заскучать – вот уж что мне совсем непонятно. Я в своей жизни, говорю совершенно искренне, никогда не скучала!
Ведь жизнь все время преподносит чудесные сюрпризы. Например, у сестры Илейны обнаружился замечательный голос, и, пройдя конкурс, она получила стипендию для дальнейшей учебы. Аборигены никогда не достигнут больших высот в коммерции, это чуждо их натуре; если им и суждено занять достойное место в Содружестве, то лишь благодаря их талантам в искусстве.
Я все еще живу у Рибурнов в их уютном доме, который стал мне почти родным. Честно говоря, не хотелось бы уезжать именно сейчас, так как мисс Дженет очень обеспокоена: по ее словам, сестра пристрастилась к алкоголю и выпивает так много бренди, что это не может не отразиться на ее здоровье, хотя пьет она только по ночам, и племянник об этом не подозревает. Я сочла бы возможным вмешаться, но мисс Дженет не разрешает мне рассказать обо всем Аластеру. Я предложила ей посвятить семейного врача, но мисс Дженет уверена, что он ни за что ей не поверит – это старый, глухой и упрямый старик, а больше обращаться не к кому. Что до миссис Рибурн – ее не стоит и просить, она только разведет руками и скажет, что это не ее дело. Кстати, по всей видимости, заводить детей она не собирается. Наверное, это разумно.»
Дели опустила письмо. Ее удивило, что она все еще ревнует Аластера к Сесили, а сейчас даже испытывает какое-то облегчение, узнав, что их брак не дал видимых результатов. То, о чем говорилось в начале письма, для нее не было новостью, странно, что никто так долго не подозревал о секрете мисс Рибурн.
Десять лет прошло с той поры, как Дели последний раз переступила порог дома в Миланге. Однажды она видела в городе мисс Баретт с юной Джесси, которая превратилась в довольно своенравную красавицу, превосходно одетую и причесанную. «Я бы никогда не смогла соответствовать нормам этого дома», – подумала Дели, вытянув ноги, обутые в удобные туфли на низком каблуке, и убирая со лба прядь непослушных волос.
Мисс Баретт исполнилось семьдесят лет, но почерк у нее был по-прежнему твердый и четкий. Скорее всего, она проживет еще лет двадцать и до самого конца не утратит ясности мысли. Сколько бы ни исполнилось мисс Баретт, невозможно представить ее дряхлой или лепечущей вздор.
А через несколько дней пришла телеграмма от Аластера – по счастливой случайности она застала Дели в Моргане, где она только пришвартовалась. Он просил ее немедленно приехать в Миланг. В свое время она поклялась, что больше никогда ее ноги не будет в его доме, но теперь дело другое: мисс Баретт серьезно больна и хочет ее видеть. Дели в тот же день села на поезд и к полудню следующего дня была в Миланге.
Она не телеграфировала о своем приезде и на вокзале взяла такси.
– К дому Рибурнов, – сказала Дели шоферу. От вокзала до дома рукой подать, но у нее с собой были вещи.
Шофер повернулся и с удивлением посмотрел на нее:
– Куда, мэм?
– К дому Рибурнов, вы, что, здесь недавно?
– И дом, и склад третьего дня сгорели, это ж все знают. Дели не вскрикнула, ничего не сказала, но через какое-то время поняла, что рот у нее все еще открыт. Она закрыла его и приказала:
– Везите меня прямо в больницу и побыстрей! Когда они повернули за угол и поехали вдоль озера, она увидела почерневшие руины большого каменного здания и смотрела на него без отрыва. Балкон и оконные рамы исчезли, провалилась крыша, а вместе с ней и обзорная башня; должно быть, погибли и все картины Аластера. Но сам-то он жив! Ведь это он подписал телеграмму.
Руины мрачно смотрели на Дели пустыми глазницами окон; казалось, они стоят здесь не одну сотню лет. У Дели было чувство, что она видит скелет старого друга. Она отвела взгляд и попросила шофера ехать быстрей, хотя тот собрался было остановиться и подробно рассказать о пожаре, в котором сгорели две женщины, а третья получила тяжелые увечья. В Миланге годами не случалось таких «интересных» событий. Дели стало нехорошо, но она заставила себя спросить шофера, кто пострадал.
– Рибурны, кто ж еще, – с некоторым раздражением ответил он.
– Миссис или мисс?
– Две леди, которые здесь жили, больше я ничего не знаю.
Дели сунула ему деньги и бросилась к дверям больницы.
– Пожалуйста, завезите мои вещи в гостиницу. (В городе была только одна гостиница.) – А вы не знаете, где живет мистер Рибурн?
– Думаю, в больнице, чтоб долго не искали – если что.
«Почему он меня не предупредил?» – подумала Дели сердито. Наверное, боялся, что она будет очень волноваться, если заранее узнает. Зато теперь ее мучила неизвестность. И это было не лучше.
В больнице она первым делом спросила о мисс Баретт. Дежурная сестра выглядела озабоченной.
– Вы родственница?
– У нее здесь нет родственников. Я ее старый друг. Пожалуйста, проводите меня к ней. – Мистер Рибурн…
– А… вы знаете мистера Рибурна? Он всю ночь дежурил у постели мисс Баретт, а теперь, думаю, спит. Но я спрошу, можно ли вам увидеть мисс Баретт. Понимаете, она в очень тяжелом состоянии; я бы даже сказала в критическом.
– Она хотела меня видеть. Я проехала двести миль, чтобы повидаться с ней и, если вы не поторопитесь, будет поздно. Пожалуйста, спросите прямо сейчас.
Шурша халатом, сестра ушла, но быстро вернулась обратно.
– Больной немного лучше, вы можете с ней повидаться, но не долго. Может быть, вы хотели бы сначала поговорить с мистером Рибурном?
– Ну, если нет срочной необходимости…
– Какое-то время есть.
– Тогда поговорю. Спасибо.
Дели показалось, что Аластер почти не изменился. Это ее почему-то удивило. Конечно, он постарел и еще больше поседел и после двухдневного дежурства в больнице выглядел усталым, но у него была все та же аккуратная фигура и тот же дремлющий огонь за приспущенными веками.
– Я чувствовал, что отвечаю перед тобой за нее, – сказал Аластер; взяв Дели за руки, он внимательно всматривался ей в лицо, изучая каждую его черточку; так рассматривает любимую картину тонкий ценитель искусства, боясь обнаружить, что время ее не пощадило.
– Десять лет… – задумчиво произнес он. – Это долгий срок, Дели. Странно, что мы встречаемся именно так.
– Да… Аластер, расскажи, что произошло. Я знаю только, что пожар почти все уничтожил и твои тетушки…
– Боюсь, во всем виновата тетя Алисия. Меня тогда не было дома, я уехал в Аделаиду. По-видимому, она пила много лет, и в ту ночь у нее в комнате от свечи загорелись занавески; было ли это delirium tremens[40]40
Delirium tremens (лат.) – белая горячка.
[Закрыть] и она представляла, что «очищает» комнату. По словам Дженет, она пожаловалась, будто у нее по стенам ползают черные жуки. Или она впала в безумие и не понимала, что происходит, мы не знаем. Так или иначе, пожар начался в полночь. Мисс Баретт проснулась первой и могла бы еще спастись, но она пошла к Алисии и пыталась разбудить ее, но когда та проснулась, то заупрямилась и отказалась уходить.
Мисс Баретт потратила какое-то время, стараясь вытащить ее из комнаты, но тут уже загорелась лестница. Мисс Баретт еще задержалась, чтобы поднять из постели Дженет и, закутав ее в одеяло, столкнуть вниз. А Дженет, оказавшись в опасности, упала в обморок. Мисс Баретт надеялась, что пожар разбудил Сесили и она спаслась, но, позвав ее и не услышав ответа, мисс Баретт попыталась опять подняться по лестнице и тогда-то… как я понимаю… обвалился весь верхний этаж. Бедная Сесили! Дай Бог, чтобы она умерла во сне, потеряв сознание от дыма и не видя этого ужаса. Но сейчас уже не скажешь, как было на самом деле.
– Сесили! Дорогой мой, а я думала!.. Я так тебе сочувствую. – В глубине ее сознания промелькнула мысль, что это все меняет, что теперь надо будет о чем-то подумать, но сейчас не время для этого.
Аластер мрачно продолжал:
– Да, спаслась только Дженет. Джеми и Джесси я еще ничего не говорил, не знаю, как это сделать.
– Бедные дети! – Дели стиснула руки. – О, я должна была сказать тебе об этом давным-давно! Я знала о ее страсти. Сама видела ее однажды ночью в коридоре, когда… когда… выходила из твоей комнаты, она тогда очень неаккуратно держала свечу. А недавно мисс Баретт писала об этом в письме… Боже, сколько смертей… и твой чудесный дом, и картины, и Лили…
Он жестом остановил ее.
– Мир вряд ли заметит эти потери. Но это коснулось и тебя. Мисс Баретт вряд ли поправится, в ее возрасте…
У Дели на глазах навернулись слезы, но она сдержалась.
– Проводи меня к ней.
– Конечно. Она стала спрашивать о тебе, как только пришла в сознание. Поэтому я послал телеграмму. У нее ожоги третьей степени, чудо, что она еще жива. Думаю, она держится тем, что ждет твоего приезда.
Дели страшила мысль о том, что она увидит в палате, но бесформенная фигура на кровати, вся в бинтах, так что виднелись только одни глаза, казалось, не имела отношения к ее старому другу.
Мисс Баретт заговорила и ее глубокий вибрирующий голос – существенная черта ее индивидуальности – был все тот же, хотя слабость заставляла ее делать паузу после каждой фразы.
– Привет, Дели.
– О, мисс Баретт! Я приехала сразу, как только получила телеграмму от Аластера.
– Пожалуйста, говори «Дороти». Мы ведь стали… почти ровесницами… если бы я протянула… еще лет десять, мы обе были бы старухами. Сколько тебе сейчас… пятьдесят пять?
Дели кивнула, она не могла говорить. Тень прежнего юмора слышалась в словах мисс Баретт, и это подействовало на нее сильнее, чем слезы.
– Дели… Я думаю, ты как раз вовремя… Уже сегодня… ну неважно… Странно все произошло; Аластера не было, Дженет первый раз в жизни упала в обморок… надо было решать… Как будто я бог… Дели, я могла бы пойти сначала в комнату той, но не пошла… Потом пошла… знала, что поздно… но я должна была… Иначе как жить после… Будь счастлива, деточка… Ты заслуживаешь этого. – Ее голос прервался, потом из-под белой массы бинтов донесся еле слышный шепот: – Аластер… он все еще… Ах!.. – Этот вздох был похож на вздох облегчения. Ее глаза заволоклись пеленой и померкли; Дели бросилась к звонку. Дороти Баретт еще дышала, но слабые прерывистые вздохи были едва заметны. «Необратимые последствия шока», – вспомнила она фразу из учебника Мэг. Вошли две сестры и увели ее из палаты.
