Текст книги "Все реки текут"
Автор книги: Нэнси Като
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 51 страниц)
5
– Мы с «Каделлом» шли наперегонки до самого Маннума. Дели сидела на краю кровати, где среди подушек было распростерто безжизненное тело мужа, и с мукой ждала ответа. Если хоть что-то осталось от старины Тедди, капитана, который не мог стерпеть поражения, у которого всегда был самый быстрый пароход на реке; если искра старого Брентона сохранилась, он должен проявить хоть какой-то интерес.
Его нависшие веки медленно поднялись настолько, насколько могли, губы шевельнулись, и стали слышны слова, искаженные, но узнаваемые:
– Это… старое корыто! Надо… думать… что так. Она улыбнулась, ей стало легче. Она сжала в ладонях его левую руку (в ней было больше чувствительности, чем в правой), и стала в деталях описывать захватывающую гонку – как два парохода в ночной тьме шли, обгоняя друг друга, и последний рывок, в результате чего они вошли под навес каменоломни и взяли весь груз в четыреста тонн, который с вечера уже был в вагонетках, а «Каделлу» теперь придется подождать, пока будет готова новая порция. До них доносился грохот падающего камня – баржа еще грузилась, но не пройдет и получаса, и они будут готовы к отплытию.
– А помнишь, как я ругала тебя за гонки! – сказала Дели, продолжая сжимать его руку. – Сама себе удивляюсь, наверное, я сошла с ума, но в этот раз я просто была обязана доказать, что наш пароход лучше, и у штурвала стоит более опытный капитан. Будут знать, как насмехаться над женщинами-капитанами!
– Лучший… капитан… на реке… так все думают.
– Что ты сказал, дорогой? Я лучший капитан на реке? Кто же так думает? После того, как я зацепила трос и так далее…
– Чарли говорит. Самый лучший после меня.
– Чарли Макбин! – она уткнулась лицом в подушку у его седой головы, чтобы спрятать свое ликование. Ее похвалил Чарли, известный женоненавистник! После ночного представления он, наверняка, будет служить ей с преданностью пса.
Они покинули Бланштаун вчера в восемь вечера; сейчас уже почти рассвело. К тому времени, когда они снова подойдут к шлюзу и разгрузятся, пройдет двадцать четыре часа. Сутки она стоит на бессменной вахте! Но выхода не было, надо наверстывать упущенное, когда они простаивали без работы. И теперь она ухватила десять минут, пока баржа загружалась, чтобы побыть с Брентоном.
– Ты заглядывал в книгу? – она подняла «Жизнь на Миссисипи», которая валялась рядом с кроватью. Он уже мог некоторое время удерживать книгу левой рукой, но ему приходилось опускать ее, чтобы перевернуть страницу – для его непослушных пальцев это была трудная задача, и усилия быстро утомляли его. – Я почитаю тебе, пока идет погрузка.
Она взглянула на экслибрис, оттиснутый на форзаце: «Сайрэс П. Джеймс», и замысловатый рисунок из машин, инженерных сооружений, увитых розами. Инженер зашел к ним на пароход, пока ремонтировалась труба, и принес эту книгу.
– Вам нравится Марк Твен? – спросил он Дели.
– «Том Сойер» и «Гекльберри Финн»? С удовольствием читала их. А вот «Простаки за границей» не произвели большого впечатления.
– Ну-ну, тут уж дело вкуса. С юмором янки всегда так – или вы его принимаете, или нет. Но эта книга вам должна понравиться, уверен. Один капитан сказал мне, что практически все, что здесь сказано о Миссисипи, справедливо и для Муррея. Можете держать ее, сколько захотите, мэм. Возможно, она понравится и вашему мужу.
Дели провела мистера Джеймса на верхнюю палубу, чтобы познакомить с Брентоном. Инженер был вежлив и в то же время не выказывал чрезмерного сочувствия, которое так угнетало Брентона. Тедди Эдвардс не любил посетителей, даже если приходили старые друзья; он стыдился собственной беспомощности, своей затрудненной, корявой речи. Мистер Джеймс почувствовал это, и не стал задерживаться долго.
Перелистывая страницы, Дели с улыбкой рассматривала огромные плавучие дворцы с двойными трубами и сдвоенными котлами. Они были совсем не похожи на колесные пароходы, ходившие по Муррею. Тут ее взгляд остановился на одном абзаце:
«Мы заметили, что выше Дьюберка воды Миссисипи приобретали оливково-зеленый оттенок – очень красивый и необычный, особенно когда лучи солнца освещали полупрозрачную воду».
Спрямления русла, топляки, мели, наносные пески, описание зеркальной поверхности реки на восходе – здесь было все. Она принесла книгу Брентону, обещая ему читать всякий раз, когда у нее будет время.
И вот теперь она открыла книгу наугад и прочла:
«Лоцман на Миссисипи должен обладать поразительной памятью. Если сначала у него просто хорошая память, то работа на реке разовьет ее колоссально – но только в отношении вещей, с которыми он ежедневно сталкивается. Такая память ему необходима, потому что глиняные берега постоянно оседают и меняются, топляки все время подбирают себе новые укромные места, пески никогда не останавливаются на покой, и фарватеры вечно увиливают и уклоняются…».
Она подняла голову и поймала взгляд аквамариновых глаз Брентона, настороженно и заинтересованно глядящего на ее губы. Она начала читать обличительную речь дядюшки Мамфорда, произнесенную из рулевой рубки:
«Когда на реке бывало по четыре тысячи паровых кораблей да еще десять тысяч акров баржей и плотов, топляков было больше, чем щетины на спине у борова; а теперь, когда всего-то три дюжины пароходов и, почитай, ни баржи вокруг, ни плота. Правительство повыловило все топляки, да еще освещает берега, что на твоем Бродвее, теперь-то судно на реке в безопасности, как у Христа за пазухой.
Я так понимаю, что когда пароходов вообще не останется, приедут сюда какие-нибудь комиссии и все усовершенствуют, углубят дно, где надо, обнесут все загородками, укрепят берега – плавание станет простейшим делом, совершенно надежным и прибыльным…».
– Смотри, все… как у нас, – Брентон нетерпеливо двинул левой рукой, стараясь помочь заплетающемуся языку выразить свою мысль. – Правит…ство везде… то же самое. Шлюзы строят… дамбы… загородили плотинами… весь год высокая вода… а кораблей больше нет. Все кончено.
– Но в Америке это произошло из-за железных дорог. Они вытеснили речной транспорт, я так понимаю, – Дели перевернула несколько страниц. – Вот, как раз говорится: «Железные дороги убили речной транспорт, ведь на паровозе можно за два-три дня проехать расстояние, на покрытие которого кораблю понадобится неделя… Пароходное движение по Миссисипи началось в 1812 году; прошло всего шестьдесят лет, и оно умерло! Удивительно короткая жизнь для такого величественного явления. Разумеется, оно еще не умерло окончательно, не превратилось оно и в калеку…».
Ее глаза, скользящие дальше по странице, широко раскрылись, она кусала губу. Она просто не могла прочесть конец предложения.
– Продолжай… Я это уже читал…
– «…не превратилось оно и в калеку, который когда-то мог подпрыгнуть на двадцать два фута над землей; но по сравнению со своей прошлой силой и энергией пароходное движение на Миссисипи мертво».
Последнее слово повисло в воздухе, и воцарилось молчание, которое еще больше подчеркивал грохот камней, сыпавшихся на баржу.
Дели молча смотрела на мужа. «Только не жалость, – говорила она себе. – Он не выносит жалости…».
– Мертво! Да. Лучше… мертвым… – в его глазах появилось прежнее выражение, с каким он отдавал приказы: – Дай… мне… ружье… Заряди… Слышишь?
– Да, я слышу тебя, Брентон. Но я этого не сделаю. Ты нам нужен – детям, пароходу и мне.
– Что… умолять тебя!
– Дорогой, послушай меня! Тебе уже гораздо лучше. Ты можешь говорить, можешь двигать рукой. Ты должен бороться, надо бороться, ради самого себя и ради всех нас. Я не думала, что ты легко можешь отступить.
– Буду… бороться… Увидишь. Выберусь… из постели… или умру. Найду, как. Не буду есть. Не могу… так… больше.
Он поднял свою работающую руку в жесте одновременно жалком и дерзком, будто грозил каждому, кто попробует его остановить, но рука беспомощно упала рядом.
Раздался стук, и в дверь просунулась голова Лимба – в интерпретации Чарли – Лимба-сатаны.
– Погрузка закончена, миссис. Механик говорит, пар поднялся.
– Иду.
Она смотрела, как Лимб прыгает и скачет по палубе впереди нее (он никогда не ходил нормально) и поражалась его безграничной энергии, бьющей с раннего утра. Бренни и Алекс еще спали. А Лимб всю ночь не ложился, помогая кочегару – он получал огромное наслаждение от гонок, и сейчас на его круглом веснушчатом лице с торчащими вперед зубами играло всегдашнее радостное выражение, а круглая войлочная шляпа была натянута до самых ушей. Дели посмотрела в сторону Маннума. Хотя еще только рассвело, городок уже был на ногах: в лавках и домах, прилепившихся к утесу, как ласточкины гнезда, горел свет; через реку с пыхтением двигался плоскодонный ялик, везущий первую смену рабочих на фабрику сельскохозяйственного оборудования Дэйвида Ширера; на судовых верфях Дж. Г. Арнольда виднелись отблески, из кузницы доносился металлический лязг.
А где-то здесь, на противоположной стороне реки, лежит в иле старая «Мэри Эн» капитана Рэнделла, – первый пароход на Муррее, построенный здесь, на этих древних берегах. Это произошло почти шестьдесят лет назад; а ведь на Миссисипи пароходы продержались менее шестидесяти лет! Дели почувствовала, что ее знобит, но не от прохладного утреннего воздуха.
Над рекой кружила пара орлов – их силуэты четко вырисовывались на фоне светлеющего неба, а заунывный печальный призыв, доносившийся с высоты, растворялся в шуме текущей воды, свисте клапанов и криках Чарли Макбина.
– Эй ты, Лимб-сатана, ты сказал миссис, что мы готовы отчалить?
– Конечное дело, сказал. Дели вошла в рубку.
– Да, Чарли, я готова.
– Эй, Лимб, отдать швартовы! Вперед!
Баржмен и кочегар стояли наготове с длинными шестами, чтобы оттолкнуться от ската. Дели двинула дроссель, и лопасти стали сбивать воду в пену.
– «Чарли-Барли, молодец! Продал жену за огурец!» – распевал матрос.
– Эй ты, Лимб! – вопил Чарли, – Погоди у меня, ужо я до тебя доберусь!
6
В конце концов доставлять шерсть на склады в Миланге пришлось другому пароходу. Дели получила контракт, который нельзя было упускать, и из-за этого не смогла отправиться на озера.
«Каделл» возил почту из Марри-Бриджа в Морган, но его изношенным машинам оказалось не под силу преодолевать быстрое встречное течение, когда он проходил через сужение реки у строящегося шлюза (после наводнения там снова кипела работа). Команда пыталась подтянуть пароход против течения, зацепившись канатом за большое дерево, но гнилые брусья не выдержали и черенок столба выскочил наружу.
По совету капитана «Каделла» Дели подала заявление и скоро получила для «Филадельфии» контракт на доставку почты. Это означало, что у нее будет постоянный доход, а помимо этого она сможет брать и дополнительные грузы. Правда, теперь придется строго придерживаться расписания, поскольку в обоих конечных пунктах нужно успевать к поезду. Но это был настоящий триумф и парохода, и его капитана. Никогда еще почта Ее Величества не перевозилась по реке женщиной.
Строительный лагерь в Бланштауне находился как раз посередине. Здесь также открыли почтовое отделение, поскольку это был довольно крупный, пусть и временный, поселок, застроенный бараками, в каждом из которых жили по восемьдесят человек. Были здесь и столовая, и два отдельных домика для главного инженера и управляющего.
Иногда у инженера-консультанта в последнюю минуту вдруг возникали документы и письма, обычно адресованные в Канаду, которые он спешил положить в почтовый мешок. Дели теперь часто видела мистера Джеймса, спешащего на пароход, чтобы отдать и получить почту, а заодно принести стопку книг и журналов для больного.
Склонный к практическим знаниям, Брентон полюбил «Сайнтифик Америкэн», который инженер исправно приносил. Брентон привык к визитам мистера Джеймса и больше не избегал его; но Дели вдруг поняла, что эти посещения стали слишком частыми, и ее спокойствие было нарушено. Она начала ждать их с безотчетным трепетом и волнением, не решаясь углубляться в их происхождение.
Сайрэс Джеймс был крупным мужчиной и, когда они встречались, он обыкновенно стремительно приближался к ней, как барка, мчащаяся на мелкий ялик, будто хотел захватить ее, победить одной своей массой. Она знала, что у него в Канаде есть жена, а здесь он ведет холостяцкую жизнь, мало подходящую для такого мужчины, который работал и двигался с неукротимой энергией. У него были большие мускулистые руки с узловатыми пальцами, поросшие на суставах черными волосками. Эти пронзительные мужские руки одновременно притягивали и отталкивали ее.
Но когда Дели заметила, что постоянно думает о нем, она решила, что их встречи нужно сократить. Но она приняла это решение слишком поздно.
Он пришел на борт однажды вечером, когда в Бланштауне помимо мешков с почтой выгружался еще какой-то товар. Они стояли в салоне у стола, рассматривая старую карту Брентона и обсуждая качество берегов в том месте, где предполагалось возводить третий шлюз. Сайрэс Джеймс не собирался принимать участия в этих работах; как только строительство первого шлюза закончится, он вернется в Канаду.
Перед ними на столе была развернута длинная узкая карта. Дели пальцем указывала фарватер, обозначенный жирной чернильной линией.
Широкий пояс охватывал ее стройную талию между скромной темной юбкой и белой муслиновой гофрированной блузкой – на пароходе это был ее единственный по-настоящему женский наряд. Весь «хороший» гардероб был упакован и лежал у миссис Мелвилл.
Сайрэс Джеймс стоял так близко, что она ощущала его присутствие каждой клеткой своего тела. Он наклонился, чтобы рассмотреть какой-то участок, и как бы ненароком положил руку ей на плечо. Затем его пальцы тронули, едва коснувшись, ее открытую шею, под убранными в пучок волосами. Она вздрогнула, не в силах проронить ни звука.
– Вы удивительный человек, – тихо сказал он ей на ухо. – Разве вы не знаете, что вы сделали со мной? Я не могу думать ни о чем другом, только о вас, – его пальцы продолжали гладить ее шею. – Боже! Я хочу тебя!
С усилием она оторвалась от него и передвинулась на другой конец стола.
– Вам лучше уйти, – сказала она, но ее губы задрожали и она опустила голову.
– Выслушай, только выслушай меня! – Через стол он поймал ее руку и крепко сжал. – Подними голову! Посмотри на меня! Я вовсе не хочу сказать, что я не люблю тебя. Я люблю, восхищаюсь тобой, уважаю тебя… Я люблю тебя во всех смыслах этого слова. Но ведь я не школьник, а ты женщина. Пойми это, дорогая. Я тебе нужен, ты ведь тоже хочешь меня, разве нет? Разве не так?
– Да!.. Нет! Пожалуйста, уйдите, – она отдернула руку.
– Хорошо, – он внезапно успокоился, как будто решил, что бесполезно спорить с истеричным ребенком. – Ладно. Я уйду. Но ты совершаешь ошибку. Мы бы могли быть счастливы, и это бы никому не повредило.
– А как же ваша жена?
– Это звучит нелепо, я знаю, но то, что происходит со мной, никак не влияет на мои чувства к ней. Я все так же люблю ее, но из-за тебя я лишился рассудка.
– Значит, мне придется быть сильной за двоих. Мой ответ – нет! Я переживала подобные ситуации в роли жены. И я сочувствую женам. Кроме того, это будет предательством по отношению к Брентону, когда он в таком состоянии, как сейчас… Разве вы не чувствуете этого? Вам не приходило в голову, что вы играете не очень благовидную роль?
При этих словах он слегка поморщился.
– Вы говорите так, будто у меня был какой-то расчет. Это звучит отвратительно. Но поверьте мне, я просто не смог сдержаться.
– Хорошо. Я верю вам. Но теперь, пожалуйста, уходите. Она думала, что победа за ней, но не рассчитала его упорства. Он продолжал добиваться своего, он тянулся к ней, невзирая ни на какие возражения, ни на какие слова. Мысль о том, что работы на плотине и шлюзе подходят к концу, придавала ему решимости.
Он обошел стол и снова схватил ее за руки, бормоча что-то бессвязное, он тянулся к ее губам, как изголодавшийся к пище. Его колено прижалось к ее бедрам, крепкие пальцы впились в грудь, язык с усилием разжимал губы. Она отчаянно сопротивлялась, снова и снова повторяя про себя: «Я должна быть сильной. Я должна быть сильной.» Наконец, ей удалось оторваться от него – она тяжело дышала, прическа растрепалась. Она сказала:
– Если вы еще раз посмеете тронуть меня, я позову Чарли. Почему вы позволяете себе подобное? Ах, зачем я родилась женщиной? – Она бросилась в кресло, и, положив голову на стол, закрыла лицо руками. В этот миг она почувствовала нежное прикосновение к ее волосам:
– Послушай, Дели. Ради Бога, посмотри на меня. Я ухожу. Мне жаль, что так получилось, я… просто я схожу по тебе с ума, как последний безумец, понимаешь? Я ничего не могу поделать с собой! – Она не подняла головы, но услышала, как хлопнула дверь салона.
В ту ночь, лежа на своей койке, она не могла заснуть, разглядывая деревянный потолок, нависший низко над головой, снова и снова переживала ту битву. «Почему бы и нет? – шептал коварный голос. – Почему бы и нет, кто узнает, кому это повредит? Почему не уступить?»
Искушение было сильным, но если она поддастся ему, это будет прецедент. Но ведь она не любит Сайрэса Джеймса – он нравится ей, она восхищается им, находит его волнующе привлекательным. И только-то. И ей не будет оправдания, кроме сомнительного «Лови день, жизнь уходит». Да, жизнь уходит, и через сто лет всем будет абсолютно безразлично – как именно она поступила сегодня. И все же она не могла принять эту философию. Жизнь дается только раз, и нужно прожить ее лучшим образом, в меру наших возможностей; мы должны вести себя так, будто важно все, что мы делаем, каждый поступок, каждая деталь, иначе жизнь наша превратится в фарс.
Бывают, разумеется, моменты, когда она действительно похожа на фарс… но этот путь ведет к гедонизму или безумию. Она снова задумалась о проблеме Сайрэса Джеймса. Не видеться с ним вообще было невозможно. Значит, нельзя оставаться с ним наедине. Она не была уверена, может ли полностью доверять себе, и была убеждена, что не может доверять ему.
7
Мировая война, война за демократию, за окончание всех войн наконец-то окончилась. Она длилась четыре невероятно долгих года, исполненных страданий и разрушения. Поставщики военного снаряжения и стальные короли сделались еще богаче; мир стал беднее, потеряв много молодых многообещающих жизней.
Как и в других странах, в Австралии было много людей, которым предстояло заново найти себя в мирной жизни. Они были ввергнуты в бойню; им дали по винтовке со штыком и научили убивать без пощады. Теперь, с руками, запачканными кровью, с душами, обремененными жестокими деяниями, они вернулись к своим женам, к невинным детям, к спокойной и рутинной канцелярской работе. Среди них были искалеченные на всю жизнь: кто потерял глаз, кто ногу или руку; у других были шрамы на душе, невидимые, но такие же пугающие.
Многие из вернувшихся в города с трудом приспосабливались к мирной жизни, и благодарное правительство поселило их на земле. Им дали энное количество акров австралийского скраба – необжитых засушливых земель, заросших кустарником, на которых им предстояло возделывать пшеницу. Низкорослые эвкалипты, очень живучие и цепкие, упорно сопротивлялись топору и огню: от мощных корней они вновь прорастали сквозь вспаханную землю будто зубы дракона. Появился и другой враг – эрозия: почвенный слой сдувался, наступающие пески засыпали пастбища.
Были начаты новые программы по ирригации земель, расположенных по берегам Муррея, и демобилизованные солдаты стали работать над сооружением каналов и арыков, над установкой водяных насосов.
По окончании работ они были расселены по берегам реки и занялись выращиванием и торговлей фруктами. Менее удачливые из них разорились и снова подались в города или же пополнили собой ряды вольных странников, кочующих по глубинным районам страны. Лишь немногие преуспели в садоводстве, и хотя не стали богаче, но смогли обеспечить себе средства к существованию.
Мелвиллы относились именно к таким семьям. Но и их дом не обошла беда. Джим, их первенец, погиб во Франции незадолго до того, как было подписано перемирие.[23]23
Перемирие, положившее конец первой мировой войне, было подписано 11 ноября 1918 года.
[Закрыть] Это было несправедливо: ведь он прошел через трехлетнюю мясорубку, не получив ни единой царапины. Мать тяжело переживала потерю. Она никогда не говорила о нем и не разрешала говорить мужу; на ее обычно добродушном лице застыло скорбное выражение; углы плотно сжатых губ опустились вниз, от них к носу пролегли глубокие складки.
Младший сын, Гарри, молодой и жизнерадостный, не очень изменился. Он всегда выглядел старше своих лет и только суровая складка у рта, да еще приобретенная привычка нервно моргать глазами, будто желая отогнать нечто, слишком уж страшное, говорили о пережитом. Его отпустили домой по ранению, и пароход, привезший Гарри, в то же самое время доставил родителям и похоронку на Джима.
Дели узнала обо всем, когда приехала за Гордоном – он уже заканчивал школу, а вместо него у Мелвиллов поселялся Бренни. Господин Мелвилл встретил ее на берегу, куда он по привычке съехал по водонасосной трубе и, сообщив ей печальную новость, сказал со сдержанной суровостью:
– Мать очень переживает. Я прошу вас не распространяться об этом, – в его живых глазах застыла боль.
В смятении Дели прошла на кухню и молча стиснула руку несчастной.
Она взглянула на Дели спокойными сухими глазами – к чему ей это молчаливое сочувствие? Голову она держала высоко, рот был плотно сжат, но когда Дели отпустила ее руки, она заметила, как дрожат они. Лишь плотно прижав ладони к столу, женщине удалось унять дрожь.
За прошедшую неделю жена фермера начала привыкать к мысли, что это – правда, что Джим, ее первенец, ее любимец, носящий имя ее отца, никогда не вернется домой.
Седоватые волосы миссис Мелвилл были аккуратно уложены, свежее и румяное лицо свидетельствовало о физическом здоровье, сохранившемся, несмотря на тяжелую утрату. Но ее карие глаза, обычно чистые и яркие, теперь были затуманены, будто маленькие озера, затененные набежавшим облаком.
– Итак, вы приехали забрать Гордона, – сказала миссис Мелвилл с присущей ей живостью. – Я была бы не прочь оставить его у себя вместо моего мальчика. Мне будет его недоставать. Такой тихий паренек и такой заботливый… По крайней мере, я вам желаю не лишиться его, как лишилась я моего Джима. Пусть не будет больше войн…
– Извините, миссис Мелвилл… Я только сейчас узнала…
– Не надо извиняться, милая. Он погиб за то, чтобы избавить мир от Германии, во всяком случае на ближайшее время. Мерзкие Гансы! Я бы их всех перестреляла или бы, по меньшей мере, кастрировала бы их мужчин, чтобы они не могли размножаться!
– Я понимаю ваши чувства. Это так несправедливо – в самом конце войны… Но нам с немцами жить. Планета у нас одна, все мы – люди, а немцы получили хороший урок. Они никогда больше не начнут…
– Как можно положиться на это? Гарри говорит, что они – фанатики, особенно офицеры. Нет, надо их сдерживать!
– Тетушка! – послышался детский голосок, и в кухню впорхнула Мэг с корзиной яиц на согнутой руке. Увидев мать, она круто остановилась и стеснительно подошла поздороваться с ней. Поцеловав Дели, она сразу же повернулась к миссис Мелвилл. – Тетушка Мелви, курочка-бентамка[24]24
Бентамка – порода мелких кур.
[Закрыть] устроила себе гнездо на тыквенной грядке. Я нашла в нем уже четыре яичка.
– Хорошо, дорогая. Ты разве не знала, что твоя мама здесь? Ты не слышала, как пристало судно?
– Нет, никогда! Я была в курятнике, а петухи затеяли такую драку…
– Правильно говорить: «Нет, не слышала», а не «Нет, никогда», – сказала Дели и тут же спохватилась: может, не стоило поправлять дочь с первых же ее слов. Ей было трудно удержаться от замечаний по неправильным оборотам в речи детей. Позднее она перестанет обращать на них внимание.
– Нет, не слышала! – послушно повторила Мэг. – Я очень удивилась, мэм.
Удивилась. Но, видать, не обрадовалась, подумала Дели, испытывая легкое чувство досады, сродни ревности. Миссис Мелвилл сама доброта, но разве она в состоянии заменить ребенку родную мать?
– Поставь корзину на стол, Мэг, и пойди причешись, – приказала фермерша спокойным, ровным голосом. – А то мама подумает, что ты похожа на пугало.
– Вовсе нет! Она прелесть. Какие волосы, настоящий шелк! – Дели погладила их рукой; спустя короткое время Мэг отстранилась от матери.
– Мне бант завязать? – спросила она и посмотрела на миссис Мелвилл.
– Да, розовый! И помой руки – поможешь мне намазать масло на лепешки.
Мэг вприпрыжку убежала.
– Она испекла их сама, – сказала миссис Мелвилл. – Гордон уехал за водой. Скоро он должен вернуться, и мы устроим чаепитие. – Она поставила на огонь большой чайник, для которого была приспособлена особая конфорка в центре плиты. Кухня выглядела прекрасно оборудованной, удобной, с различными шкафами и полками, встроенными умелыми руками додельного хозяина. На окнах висели муслиновые занавески, в углу стояла белоснежная фарфоровая раковина, хотя умывались все над помятым жестяным тазом.
В кухню вошел Гарри, и Дели поздоровалась с ним за руку, любуясь этим загорелым коренастым молодым человеком, который до фронта был долговязым, нескладным подростком. Его худое обветренное лицо украшал крупный мужской нос, из-под закатанных рукавов виднелись загорелые мускулистые руки. Это был настоящий австралиец. На его левой руке не хватало двух пальцев.
В глубине души Гарри считал, что мать предпочла бы видеть вернувшимся домой старшего сына. Иногда он и сам жалел, что вернулся: ему было не просто привыкать к деревенской тишине после жизни в Каире, Париже, Лондоне. Он видел их лишь мельком, и теперь его тянуло познакомиться с ними поближе.
Миссис Мелвилл налила сыну чаю. Он сел за кухонный стол и погрузился в воспоминания, задумчиво прихлебывая из чашки.
– Бренни будет смотреть на него, как на героя, – сказала Дели.
– Именно так смотрит на него Мэг, мне кажется, – отозвалась миссис Мелвилл. – Эта девочка готова для Гарри на все.
– Бренни сейчас придет, он помогает кочегару грузить дрова. Мальчик очень вынослив, и полон жизни, прямо сгусток энергии. Я надеюсь, он у вас быстро освоится. Уж он-то не будет стесняться, будьте покойны, – Дели закусила губу, жалея о вылетевших ненароком словах «полон жизни», но миссис Мелвилл не придала им значения. – Я прошу только об одном: не позволяйте ему съезжать вниз по водонасосной трубе. Он очень любит рискованные игры и, конечно, захочет попробовать, но пусть он, пока не подрастет, лучше ходит кругом, по ступенькам.
– Хорошо, я предупрежу мужа. Мне очень не нравится, что он практикует это, но ему ведь не прикажешь. Ох, уж эти мужчины! Им я обязана своими седыми волосами. Иногда я думаю: лучше бы у меня были дочери! Мэг не доставляет мне никаких тревог, сплошное утешение. Просто не представляю себе, как я буду с ней расставаться.
– Думаю, что и мне придется в свое время расстаться с дочерью, когда она захочет выйти замуж, – заметила Дели. Ей не совсем нравился тот тон, каким миссис Мелвилл говорила о детях, словно они были ее собственные. Возможно, стоит забрать Мэг отсюда уже на будущий год. Она может заниматься с Алексом, раз Бренни перейдет на ферму.
Дели хотела бы обсудить этот вопрос с мужем, но он, по-видимому, не слишком интересовался детьми, хотя и выказывал удовольствие, когда Мэг приходила повидаться с ним. Веселая и живая девочка не смущалась при виде его беспомощности, в отличие от впечатлительного Гордона, который весь съеживался при виде болезни и страданий. Возможно, она станет медсестрой, подумала Дели, забегая вперед и стараясь, по обыкновению, предугадать будущее.
Она не станет на пути дочери, если та захочет работать, считая, что каждая девушка должна быть в известной мере независимой. Теперь профессии медсестры и учительницы уже не являются единственными женскими профессиями. Годы войны, дефицит рабочей силы показали, что девушки способны не только к канцелярской работе, причем исполняют ее лучше, чем их ровесники – юноши. И это только начало. Подлинное равенство наступит тогда, когда равный труд будет оплачиваться одинаково. В Аделаиде уже есть женщины-врачи. Может быть, и Мэг… Как было бы чудесно, если бы она нашла свое место в мире мужчин, переступила бы за границу женского мирка, основанного на естестве. Дели пыталась совершить этот поступок всю свою сознательную жизнь. И Мэг тоже должна получить свой «сертификат» и доказать, что она может стать вровень с мужчинами в избранной профессии. А если дочь захочет создать семью, это не поздно будет сделать и после того, как она получит образование.
