Текст книги "Арбалетчики в Вест-Индии (СИ)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

У претория, едва миновав разоружившую нас первую линию постов, наш проводник повёл нас налево – в квесторий, состоящий из больших складских палаток и нескольких жилых, в одной из которых и обитал назначивший нам встречу римский всадник. Там мы миновали ещё один пост охраны, с которым сопровождающий нас легионер обменялся паролём и отзывом, после чего проследовали за ним к самой большой из жилых палаток, один из охранников которой, кратко переговорив с проводником, пошёл внутрь докладывать о нашем приходе.

О римском бюрократизме мы уже были наслышаны и ожидали, что сейчас ощутим его и на собственных шкурах – ведь и не граждане даже, а всего лишь какие-то туземцы, а тут – целый преторский проквестор. Но – вот что значат связи «досточтимого» – не стал он нас мурыжить у входа, а принял сразу же. Не стал и слишком уж строить из себя неподкупного, когда сопровождавшие нас рабы выложили перед ним несколько увесистых и весьма характерно звякнувших кошелей и развернули свёрток с кучкой ювелирных украшений, в том числе и золотых – не так, чтоб очень уж массивных, но и не слишком ажурных, а главное – тонкой и искусной работы. Во всяком случае, Гнею Марцию Септиму наше подношение явно понравилось, и мы имели все основания рассчитывать, что и рожи наши ему после этого тоже понравятся, гы-гы! Ничто не предвещало беды, когда картинно возлежащий на ложе римлянин вдруг всмотрелся в Фуфлунса и изумился не самым благожелательным образом:

– Ты?! И тебе хватило наглости САМОМУ явиться в римский лагерь! Вот уж где не ожидал тебя увидеть!

– Разве мы знакомы?

– Короткая же у тебя память, этруск! Но у меня она подлиннее! – и римский проквестор выразительно хлопнул себя ладонью по правому боку, – Ну, вспомнил теперь?

Мы с Володей и Хренио лихорадочно соображали и приходили к весьма неутешительному выводу – что надо было всё-же рискнуть и прихватить с собой наш огнестрельный и холодно-метательный арсенал, потому как без него мы в полной заднице. Конечно, при нас наши складные ножи, которых римляне даже вообразить себе не в состоянии, и можно в принципе, взяв римлянина в заложники, попытаться вырваться на свободу, но дальше-то что? Жопа! Как есть полная жопа!

Проквестор тем временем, даже не подозревая о грозящей ему нешуточной опасности, не говоря уже о бесчестье, заговорил резко и отрывисто по-латыни, от которой настроение нашего «бригадира» тоже не улучшилось. Тот невесело, хотя и без явного испуга, ответил парой фраз на том же языке.

– Так-то лучше, этруск! – римлянин снова перешёл на греческий, на котором и начал этот не самый приятный разговор, – Не люблю, когда меня пытаются дурачить! Если бы ты упорствовал, я бы приказал арестовать тебя прямо сейчас. Но ты смел, этруск… как и тогда, при Заме… Почему я не видел тебя среди выданных нам перебежчиков? Тебя утаили от выдачи?

– Меня выкупили, – пояснил Фуфлунс, – По списку, без самой выдачи.

– А, помню, брат рассказывал мне об этой афере! Много вас таких было! Был даже скандал по этому поводу – небольшой, правда, поскольку в нём был замешан мой тогдашний командир Гай Лелий, друг и легат нашего проконсула, и по его приказу дело было замято. Что ж, Публий Корнелий Сципион – наш патрон, и ему виднее. Ну, раз уж ты не беглый, а выкупленный законно – ну, почти, хе-хе – будем считать, что ты отбыл свою кару, и арестовывать тебя не за что. А раз так – не будем ворошить старое и продолжать законченную войну. Хоть и нелегко мне забыть тот бой – хорошо ты меня тогда пометил, до сих пор ноет в непогоду!

– Впервые в жизни я рад тому, что мой удар в бою не достиг цели, – развёл руками наш «бригадир».

– Не прибедняйся, этруск – почти достиг! – хохотнул римлянин, – Если бы не боковая застёжка панциря – не беседовали бы мы сейчас с тобой!

– На всё воля богов и судьбы…

– Я же сказал – не прибедняйся! То была война, и ты был на ней достойным противником. Мы, римляне, умеем ценить ловкость и отвагу в тех, с кем воюем. Да и не хлопотал бы за тебя досточтимый Ремд, которого я знаю и уважаю, если бы ты не был достойным по его мнению человеком. А посему – война окончена, выпьем за мир! – по его знаку наша компания примостилась на ложах вокруг стола, а рабыня разлила по чашам вино.

Дальше разговор пошёл уже конструктивный, ради которого и пришли. План-то, предложенный Фабрицием Миликону, был хорош, но всего ведь не предусмотришь. Как говорится – гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Мы предполагали, что люди вождя, располагая численным перевесом, сумеют задавить противника массой и взять его живым, но слишком уж искусными бойцами оказались мнимые разбойники, и добрую их половину его турдетанам пришлось уложить на месте, а остальных изранить так, что лишь двое только и дожили до Кордубы. Миликон чехвостил своих остолопов последними словами, но что сделано – то сделано, и приходилось приноравливаться к реально сложившемуся раскладу. А он был не слишком хорош – один из доставленных в Кордубу пленников был контужен так, что толку от него добиться не представлялось возможным.

– Я охотно верю, что всё было так, как рассказывают вождь испанцев и его свидетели, – сказал нам Гней Марций, выслушав нас, – К сожалению, такое происходит – я мог бы назвать вам ещё несколько подобных случаев. Но что я могу поделать? Такова политика, проводимая людьми нашего консула, а оба нынешних претора – из их числа. Нерон – ещё более-менее умеренный человек, а доводилось ли вам слыхать, что вытворяет Публий Манлий в Ближней Испании? Там таких случаев – уже более десятка! Целые селения собирают свои пожитки и уходят на север – к кельтиберам! Представляете? К тем самым кельтиберам, на чьи набеги они прежде постоянно жаловались! И происходит всё это под неусыпным надзором нашего консула – честного, неподкупного и справедливого Марка Порция Катона! Сам-то Катон – я его знаю и готов поклясться, что ни единого подобного приказа он не отдал сам, но возможно ли поверить, чтобы его претор-помощник творил свой произвол без его ведома? Увы, такова наша нынешняя политика…

– Нас мало волнуют дела в Ближней Испании, – напомнил нашему собеседнику Фуфлунс, – Нас интересует судьба Миликона и его людей. Можно ли что-то сделать для него?

– Трудно. Говорить может только один из арестованных вождём бандитов, так что их даже нельзя допросить по отдельности, а без их показаний не получится достоверного следствия. Верить или не верить показаниям испанцев – решать будет претор, а его позиция вам, надеюсь, понятна? Я, конечно, сделаю, что удастся, но не могу обещать многого. С Нероном ведь ещё и его жена – жадная и капризная патрицианка, недовольная отсутствием домашней роскоши, и это тоже не слишком способствует справедливости и беспристрастности суда её мужа…

– А что, если бы человек, желающий повлиять на решение претора, преподнёс ему для его капризной жены нечто ценное и крайне редкое в Испании? – вкрадчиво поинтересовался я, и нашим не потребовалось разжёвывать, на что именно я намекаю.

– Кусок косской ткани, которого хватит на небольшую нижнюю тунику, – пояснил римлянину этруск.

– Косской?! – поразился тот.

– Ну, не совсем косской. Она не с Коса, но ничем не хуже, – разжевал я.

– Материал тот же? Не наполовину с шерстью или льном, а целиком тот?

– Абсолютно тот же. Ей не придётся больше жаловаться на насекомых в промежутках между приёмами ванны…

– Ну… Гм… Это было бы действительно достойное подношение. А нельзя ли раздобыть ещё кусок – поменьше, на мужскую нижнюю тунику, для самого претора? Ему, знаете ли, тоже изрядно досаждают проклятые вши с клопами и блохами. Представьте себе только, каково приходится ему на официальных построениях и приёмах, когда нужно держать приличествующую его положению позу и осанку, а его то и дело тянет почесаться, хе-хе! За такое подношение он был бы ОЧЕНЬ благодарен…

– Грёбаная завидючая шпана, – проворчал я по-русски, когда вся наша честная компания уставилась на меня. Кусок шёлка на платье у нас был приготовлен, хотя и предназначался не для преторской жены, а для жены Миликона, которой мы собирались поднести его на новом месте в знак уверенности в будущих успехах её мужа. Ничего, раз такие дела – почешется до следующего завоза, не сотрётся. Но вот нам самим чесаться не хотелось категорически, и снимать с себя весьма полезные в далеко не стерильной обстановке шёлковые поддёвки никто, естественно, не собирался, а запасная на смену была пока только у меня. Ну, грабители, млять! Грёбаная оккупационная администрация! Грёбаный римский порядок!

– Ладно уж, чего только не сделаешь ради Англии! – буркнул я, пародируя Джеймса Бонда – тоже по-русски, конечно. Перевести – не дословно, а по смыслу – было кому и без меня…

От Гнея Марция мы, спросив у него, где находится лагерная «санчасть», сразу после получения обратно своего холодного клинкового оружия, прогулялись туда. Фуфлунс ворчал, что это совершенно лишнее, и прибитый Нирулом римский центурион получил своё по заслугам, но я настоял на визите. Есть в ДЭИРовской «пятёрке» такая фишка – правило «второй ноги». Суть его в том, что вероятность неприятных событий резко снижается, если ты к ним подготовился и их не боишься. В этом случае тебя волнует уже что-то совсем другое, куда менее значимое, и скорее всего, именно в этом Мироздание и будет стремиться тебе подкузьмить. Дополнительно я раскочегарил и жизненную «полосатость», убедив себя в том, что потеря запасной шёлковой безрукавки, которую мне придётся пожертвовать для римского претора – самая натуральная чёрная полоса в жизни, за которую судьба теперь просто обязана предоставить мне белую. Тоже стандартный ДЭИРовский приём, практически бесполезный для дилетанта, но в исполнении подготовленного человека вполне работающий.

Навестив болящего и переговорив с ним – говорить пришлось нашему «бригадиру», поскольку кроме него никто больше из нас не владел латынью – мы убедили его в том, что он и сам был в том неприятном эпизоде не вполне прав. Разве достойно было честного и справедливого римского солдата приставать к честной замужней женщине, когда в Кордубе столько продажных шлюх? Поразмыслив непредвзято, а заодно и заценив поднесённое ему «лекарство» в виде нескольких увесистых пятишекелевых монет, достаточных на добрый десяток кутежей с далеко не самым скверным вином и далеко не самыми стрёмными шлюхами, бравый римский центурион понял и осознал, что мы – хорошие парни, хоть и всего лишь испанцы. Ну а раз к нему по хорошему, то и он ведь тоже готов ответить тем же. Он ведь римлянин, а не какой-то неблагодарный варвар. В общем, раз такие дела – он охотно признаёт, что был в тот раз неправ, и у него нет претензий к мужу той смазливой испанки. У его бойцов, пострадавших куда меньше его самого – тем более, уж это-то он гарантирует. Расчувствовавшись, он даже попросил нас передать испанской чете извинения за себя и своих солдат – парней вовсе даже неплохих, просто слегка подгулявших и перебравших вина. Полностью это проблему, конечно, не решало, поскольку дело успело получить огласку и было известно претору, но снятие обвинения со стороны потерпевших резко снижало его остроту на случай, если бы нам не удалось вывезти Эссельту из Кордубы незамеченной. В общем – подстраховались.

– Вымогатели, млять! Алариха с вестготами на них нет! – ворчал я на обратном пути, когда мы благополучно миновали кордубскую привратную стражу вместе с наверняка околачивающимися возле ворот тайными римскими соглядатаями. Хоть и намекнул потом Ремд при встрече самому претору, что заминая большие дела, нехудо бы вместе с ними и одно мелкое дельце замять, да и не грозили, вроде бы, очень уж серьёзные неприятности, очко всё-же играло. Замять – это одно, а вот отдать официальный приказ о прекращении розыска – совсем другое. Вряд ли претор на такое пойдёт, порядок есть порядок, а задержание и долгое разбирательство в наши планы ну никак не входило. На улицах города и в воротах, хвала богам, пронесло – Софониба научила мнимую рабыню, как она должна держаться, дабы не привлечь к себе внимания и не вызвать подозрений. Но мы не спешили расслабляться – римская агентура, если не совсем уж орясины, могла запросто не подать виду открыто, но втихаря доложить, куда следует. Не стоит недооценивать античных шпионов. Поэтому мы и по дороге продолжали руководствоваться принципом «лучше перебздеть, чем недобздеть» и уж «бздели» на совесть – только на привале и расслабились. Особенно я расслабился. Млять! Собственными руками перерезал бы этих грёбаных античных рэкетиров с берегов Тибра! Ведь запасную шёлковую безрукавку пришлось подарить этим грёбаным Аппию, Клавдию и Нерону! Да знаю я, что это один, а не трое, знаю! Жаль, что не трое – сам бы на три части расчекрыжил урода! Он там, у себя, теперь кайфует за мой счёт, а мне в простой льняной спать! Хотя – тут сам виноват, конечно, надо было Софонибу предупредить, что до Гадеса дотерплю, да вот, расслабился и забыл, а она тоже сама не сообразила, что запасной-то уже нет. В общем – постирала она мою шелковую поддёвку, пока мы в речке купались, так что теперь надо ждать, пока высохнет. А я ведь уже отвык от клопов, крепко отвык…

– Эссельта! – окликнул я нируловскую супружницу, направившуюся в кустики до ветра, – Далеко не забредай. Мы не для того вывозили тебя из Кордубы, чтоб подарить какому-нибудь лесному бродяге.

– А ты подстрахуй! – подгребнул меня Володя.

– От подстрахуя слышу! – отбрил я его, отчего они с Васкесом заржали оба. Мы ведь нашему испанцу этот анекдот скормили сразу же, как только он овладел «великим и могучим» в достаточной мере, чтобы въехать в юмор. Я и сам с удовольствием поржал бы вместе с ними, если бы не перспектива спать с клопами. Как это по научному называется? Инсектофилия, что ли? Млять, сделали таки извращенцем! Ну, римляне, ну, грёбаные оккупанты! Вернёмся домой, расскажу Велии, как с насекомыми ей изменял – так со смеху ведь упадёт, похлеще этих двоих. Любит она у меня такого рода шутки…

– Да ладно тебе, Макс! Всего-то одну ночку с клопами провести! – включил телепата наш спецназер.

– И тебя так же, тем же и туда же! – пожелал я ему, после чего мы наконец-то поржали уже втроём.

На самом деле это я, конечно, опять пользуюсь случаем, чтобы поДЭИРить, очередную белую полосу у судьбы рэкетнуть. Бельё ведь у нас у всех давно уже новое, ещё с прежней кордубской службы. Баб ведь на руднике нечем было занять, и мы им тогда грубой пряжи купили, из которой они вязать принялись. Ну, сперва-то просто шарфики – чисто от безделья, а потом уж прикинули хрен к носу и сообразили, что трусы с лифчиками нужны. Современные ведь ихние аборигенам нельзя было показывать, слишком уж тонкая работа, шквал лишних вопросов схлопотали бы, вот они и связали себе грубятину из грубой шерстяной пряжи, а мы вместо своих трусов туземными набедренными повязками обзавелись, не так уж сильно от плавок отличающимися. Одно неудобство – шнурки вместо нормальной резинки, но к этому уж пришлось приноравливаться. А в Карфагене, как появилась возможность, сразу же шёлковым бельём обзавелись, так что и без поддёвки не сильно-то меня те клопы заедят. Софонибу, кстати, надо с собой уложить. Хоть и в Кордубе ещё на постоялом дворе отымел её вволю, но иначе она ведь с Эссельтой за компанию уляжется, чтоб поболтать перед сном «о своём, о женском», а у неё ведь тоже шёлковое бельё, и хрен она удержится от хвастовства перед попутчицей. Так моя бастулонка просто похвастается, без всякой задней мысли, а та ведь обзавидуется до белого каления, после чего Нирулу уж точно хрен позавидуешь, гы-гы! Нет уж, на хрен, на хрен! Хоть и не мне страдать, но и мой вольноотпущенник не заслуживает такой участи. Такой участи заслуживают только оккупанты-римляне, и я – вот мля буду, в натуре, век свободы не видать – позабочусь, чтобы ихние стервозные патрицианки запилили своих несчастных патрициев до поросячьего визга! Дайте только шёлка побольше наработать, и тогда – держитесь, ущербные уроды! Припомню вам ваш грёбаный римский порядок!

4. Дахау

– Вы были правы, а я нет, – самокритично признал Миликон, когда его люди оставили нас одних, – А ведь только из уважения к вам, а точнее – даже не к вам самим, а к приславшим вас ко мне Тарквиниям я согласился тогда сделать по-вашему. Представляете, каково мне было объяснять «своё» решение моим людям и тем вождям и старейшинам, кто успел уже тогда примкнуть ко мне? Теперь – да, ваша правота видна всякому и неоспорима, и я рад, что с вашей помощью оказался «прав» и сам перед всеми этими людьми. Но тогда…

– Зато теперь, послушав нас, ты можешь спокойно прогуливаться по всей своей территории, не боясь вступить в недостойную твоего величия субстанцию, – утешил я его, – Да и дышать можешь легко, не зажимая пальцами ноздрей. Разве это не стоило того, чтобы вытерпеть ропот глупцов?

– Стоило, конечно, я ж разве спорю! Но каково было растолковать им, почему нужно сделать так, как никогда не делал никто из наших предков! Ведь одно дело – город, и совсем другое – временный лагерь! Теперь – да, теперь – понятно, – вождь обвёл рукой вереницы стягивающихся к лагерю людей, количество которых впечатляло. Кто налегке, кто со скудными пожитками в дорожной котомке, а кто и на телеге со всем своим домашним скарбом.

Говорили же мы о самом главном пункте устроенного вождём по нашему совету лагеря для переселенцев, который мы, не мудрствуя лукаво, предложили ему организовать по образу и подобию военного римского. А в римском военном лагере главный пункт – не преторий, не квесторий и даже не жилые палатки. Пожалуй, даже фортификационные заграждения лагеря имеют первостепенную важность лишь в том случае, если находиться в нём предстоит от силы несколько дней. В долговременном же лагере, а тем более – в постоянном, самым важным пунктом становится ни разу не героическое, а вполне прозаическое отхожее место. Срать надо упорядоченно. Не в том смысле, что строем на оправку ходить и укладываться в неведомо кем придуманные нормативы времени, как дрочат сержанты вновь призванных салажат в «непобедимой и легендарной», а в том, что делать это следует в специально отведённом месте, а не где кому приспичило. Ни в храбрости, ни в стойкости те же цизальпинские галлы – инсубры с бойями – гордым квиритам не уступают, в качестве оружия – тем более, ещё с лохматых времён научились даже и некоторым подобием строя воевать и не в одном сражении, бывало, сминали хвалёный строй римских легионеров. Многие сражения они у них выигрывали, а вот войны в целом – почти всегда проигрывали. Точнее – всегда, когда не удавалось одержать убедительной победы сразу же. И не в последнюю очередь из-за того, что не могли подолгу оставаться на одном месте. Не только оттого, что сжирали всё съедобное и начинали голодать, но и оттого, что засирали всё вокруг себя – вплоть до эпидемий. И если нужно избежать их – можно несколько дней питаться всухомятку и даже жить впроголодь, пока припасы не подвезут, можно поспать несколько ночей на соломе, а то и вовсе на голой земле, завернувшись в плащ, но нельзя срать где попало. Отправлять естественные надобности там, где положено – удовольствие ниже среднего. Там не обдувает свежий ветерок, вместо пения птиц жужжат мухи, да и пахнет совсем не полевыми цветами и травами – ведь ты на этом толчке не только не первый, но даже и не десятый. В первые дни воякам Миликона приходилось гнать туда желающих оправиться чуть ли не силой, а пару раз даже и драки случались, после которых пришлось показательно высечь виновных розгами. Нелегко прививаются порядок и дисциплина там, где они непривычны. А ведь это – турдетаны, самый культурный народ в Испании. Однако ж – даже их надо приучать к тому, что в лагере, как и в городе, срать можно лишь в специально отведённом для этого месте. Оттого-то и важнейшеее оно даже по сравнению с укреплениями. В первую очередь его показывают вновь прибывшим, а потом уж – всё остальное…

Но и об укреплениях, конечно, тоже никто не забывает – благо, есть кого задействовать на их строительстве. Ведь кто не работает – тот не ест, верно? По подсказке решившего приколоться Володи я, тоже приколовшись, надоумил Миликона приказать закрепить над воротами лагеря доску с вырезанной на ней и прорисованной красной охрой надписью «Труд облагораживает человека» – естественно, по-турдетански и похожими на руны иберийскими буквами. На самом деле лозунг «Arbeit macht Frei», реально висевший на воротах немецких концлагерей, переводится как «Труд делает свободным», но это было бы уже чересчур, и мы остановились на заведомо ошибочном, но ничуть не менее стереотипном варианте. Не обладая нашим послезнанием, вождь нашего циничного юмора, конечно, не уловил, но ему хватило и поверхностного смысла идеи. Для нас же суть прикола была в том, что хотя по своему предназначению миликоновский «концлагерь» и отличался от известных нам немецких аналогов самым принципиальным образом – ни уничтожать, ни морить голодом, ни гнобить непосильной работой помещённых туда людей никто не собирался – технически он всё-же был ни чем иным, как натуральным концентрационным лагерем. А как ещё прикажете разместить, организовать, прокормить и занять полезным делом такую прорву народу, не создавая при этом невыносимых условий для местного населения? Всех, кого можно, Миликон при первой же возможности расселяет по окрестным деревням и договаривается с их старостами о выделении пустошей под новые поселения и под распашку, но дело это непростое и небыстрое, а не проходит и дня, чтобы не подошло хоть сколько-то новых людей.

Прокормить – особая песня. Из-за постоянной опасности лузитанских набегов, местные привыкли выращивать жратвы лишь столько, чтоб хватало самим. А какой смысл богатеть, когда есть кому тебя раскуркулить? Ну и ради чего тогда перетруждаться, обрабатывая лишние площади? Лишней пшеницы у них, соответственно, не водилось, так что кормить «узников» приходилось ячменным хлебом, а на кашу организовывать сбор желудей. Эта «свинская» пища, кстати – вполне обычная и даже нормальная для большинства испанских племён, нормальным зерновым земледелием занимающихся не слишком фанатично. Турдетаны с бастетанами, конечно – другое дело, но в неурожайные годы тоже едят и жёлуди, и никто ещё от этого не умер. Что «еда нищих и дикарей», которую приличному человеку есть в падлу – это да, и чтобы обитатели лагеря не ощущали себя униженными, раз в пару-тройку дней жёлуди едят и охраняющие их вояки, а пару раз и мы с самим вождём их «подегустировали». Ну, не лакомство, конечно, но если правильно приготовлены – есть можно вполне. А если размолоть помельче и немного нормальной пшеничной муки добавить, то можно даже и хлеб печь. Тоже на любителя, конечно, но Бенат вон трескает с удовольствием и ни одной солдатской желудёвой трапезы не пропускает. Родное селение вспоминает, по его словам. Но понятно, что одно дело есть эту «свинскую» пищу изредка как мы с вояками, и совсем другое – постоянно. В этом тоже просматривается аналогия с концлагерем. Но, по крайней мере, никто не голодает.

Поскольку лагерь не только концентрационный, но и полувоенный, он тоже обносится укреплениями по периметру. Уже отрыт ров и насыпан вал, вкапывается частокол – скорее символическая, чем настоящая фортификация. Так, подучить людей фортификационным работам, чтоб потом настоящие укрепления строить умели. Поставили уже и пару вышек, на которых дежурят немногочисленные пока лучники – ага, для полной аналогии не хватает только единобразного обмундирования, рогатых касок, «шмайссеров» и овчарок, гы-гы!

– Если ти путишь плёхо рапотать, ти путишь полючайт сапога в морда! – схохмил Володя – по-русски, естественно – подбадривая землекопов, – Млять, надо было в натуре губную гармошку из дому прихватить! И чего я пожлобился? Не тяжёлая, много места в чемодане не заняла бы, а уж поприкалывался бы всласть!

– Напрасно вы так шутите, сеньоры! – заметил Васькин, – Для вас это шутки, а с вашей лёгкой руки уже и наши солдаты называют этот лагерь Дахау. А он ведь рядом с городом, который восстанавливает Миликон, и он решил дать ему новое название, но ещё не определился, какое именно. Пока он будет думать – может случиться так, что от наших солдат его подхватят и его собственные, а от них – и все жители. И что мы будем с этим делать, если оно вдруг приживётся?

– А ничего не будем, – ответил я ему, – Прикалывались и будем прикалываться, а местные не в курсах, и у них никакой ассоциации не возникнет. Главное – чтоб на деле параллелей было поменьше – понимаешь, о чём я?

– Так уже и на деле наметилась параллель – желудями людей кормим.

– Ты можешь посоветовать лучший вариант?

– Ну, можно ведь развести свиней и кормить желудями их, а людей – уже свининой. Я же видел, свиней здесь разводят. Не понимаю только, почему они мало распространены…

– Может, из-за влияния финикийцев на культуру Тартесса? Коз и овец, как видишь, разводят широко.

– Так свиньи ведь размножаются и растут быстрее.

– Не так быстро, как нужно – еда нужна людям уже сейчас. Да и прокормится свининой с тех желудей гораздо меньше ртов, чем теми же желудями напрямую. Всё понимаю, но пока – не время. Вот позже – да, надо будет внедрить обязательно…

– А кролики? Они ведь желудей не едят, а едят траву, листья там, ветки…

– На них и так охотятся, а разводить – нет традиции. Ладно, допустим, убедим мы Миликона. Допустим даже, что он убедит старейшин, а они – народ. А где держать тех кроликов? Нужны металлические клетки – где напастись столько проволоки? Железа-то хватило бы, но проката-то нет – представляешь, каково ковать её врукопашную? По этой же причине, насколько я понимаю, местные и кур держат мало.

– А курам-то клетки зачем?

– Ты забыл о хорьках и лисах. Какой смысл разводить кур для них?

– Млять! – резюмировал испанец.

К счастью, народ трудности понимал и не выступал. И видно было, что работают на совесть. Успевшие наработать опыт на ограждении лагеря теперь были задействованы на «лимесе». Как и объяснял Фабриций Рузиру, сыну Миликона, укреплённая линия возводилась вдоль всего берега реки. В основном земляная на основе плетня, и лишь в самых ответственных местах с досчатым парапетом – на самом деле прежде всего для тренировки плотников. Ведь в главное-то «досточтимый» пацана не посвятил – что «лимес» имеет чисто символическое назначение. Так, обозначить линию, которую лузитанам Ликута – в соответствии с достигнутой договорённостью – пересекать не следует. Обходить – не возбраняется, но тогда уж и безобразничать только там, не заходя на обозначенную бутафорской оградой территорию Миликона. Но договорённости – это с солидными людьми, а есть ведь ещё и буйная гопота, с которой договориться невозможно в принципе. Сюрпризов от подобной шантрапы нам не надо, поэтому сразу же за «лимесом» возводилась линия небольших, но хорошо укреплённых фортов по образцу будущих римских имперских. Добротным частоколом кроме того обносились вновь обзразуемые деревни переселенцев, по которым со временем должны были расселиться все обитатели «концлагеря». А самые мощные укрепления сооружались вокруг нового города Миликона – на их строительство перебрасывался народ, уже попрактиковавшийся в возведении пограничных фортов.

Но смысл фортификации был не только в целях обороны от набегов. До трети переселенцев прибывало не организованными общинами под руководством своих вождей и старейшин, а индивидуальным порядком, и строительные бригады облегчали задачу организовать их и выявить будущих предводителей. Ведь будущему царю пока ещё не подвластной ему сопредельной территории требовались не просто крестьяне. Требовались военные поселенцы – организованные, спаянные, дисциплинированные и умеющие обращаться с оружием. К счастью, у большинства оружие имелось – копья, дротики и кинжалы, не говоря уже о пращах, были практически у всех. Примерно половина имела мечи или фалькаты с цетрами, а около четверти – шлемы и кожаные панцири. Такие первым делом привлекались к военной подготовке, пополняя войско вождя, но не забывали и об остальных. В ожидании, пока для них будет изготовлено недостающее оружие и снаряжение, их уже занимали во второй половине дня тренировками с учебными деревяшками. А тем, кто пытался отлынивать от таких занятий, ссылаясь на усталость после работ, предлагали попробовать себя в охоте – только не с пращой, а с луком. Естественно, самодельным охотничьим, из тиса, можжевельника или лещины. Тем, кто покажет себя хорошим стрелком, обещался перевод со строительных работ на охотничий промысел. Многие роптали, показывая своих домашних хорьков, а некоторые – и виртуозный навык обращения с пращой, но настропалённый нами Миликон был непреклонен – пращников у него много, ему нужны лучники. А как ещё прикажете производить предварительный набор подходящих людей из народа, в общем и целом к луку непривычного? Нашлось где-то с десяток охотников-горцев, пришедших со своими луками и стрелять из них умеющих, а к ним уж стали поодиночке присоединяться желающие попробовать себя в новом качестве. Особенно, когда вождь объявил о еженедельных стрелковых состязаниях с призами в один гадесский шекель за третье место, два – за второе и три – за первое.

– Теперь понимаете, почему я настаивал на коротком охотничьем луке? – спросил я приятелей, когда мы наблюдали, как позорно мажут новобранцы на первой тренировке.

– Да понятно, что он во много раз легче в обучении стрельбе, чем длинный, – ответил Володя, – Но ведь он же совсем слабенький! Хрен ли это за оружие для настоящего боя? То ли дело длинный английский лук? Из испанского тиса, кстати, делался!

– Ну и сколько лет надо обучать хороших стрелков из него?

– Так то ж снайперов, можно сказать. Он же не для этого предназначен, а для залповой стрелбы издали по большим скоплениям противника.

– К которому ты перед этим вышлешь парламентёра с просьбой вывести своих людей на открытое место и построить их поплотнее? – съязвил Хренио, – Лузитаны так не воюют, и убедить их сделать именно так будет нелегко.

– Да, с ними придётся перестреливаться в зарослях, и тут нужна именно прицельная стрельба, – поддержал я его, – А видимость в лесу не такая, чтобы на большие дистанции стрелять – нахрена он сдался, этот длинный лук?

– Эта слабенькая игрушка чем-то лучше?

– Пусть хотя бы из неё для начала попадать в цель научатся. Из короткого лука это несложно – всё-таки целишься глазом, а не наугад стреляешь, как при растягивании длинного лука до уха. А как научатся – получат лузитанские луки, которые уже неплохие.