Текст книги "Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро"

Автор книги: Автор Неизвестен

Перевод Н. Горской

 
На балконе высокой башни,
Почти что под самой крышей,
Где вершина любви высокой
И прелести наивысшей,
Стояли две мавританки.
Так прекрасны вдвоем девицы,
Что любить их хочется вдвое
И хочется раздвоиться.
Одну из них Селия звали,
А другую звали Харифа,
Харифа, что острые стрелы
Пускает в мужчин игриво.
Выходят Гасуль и Тарфе,
Под высоким балконом ходят,
Пред теми, что превосходством
Превосходнейших превосходят.
И бросают камешки сверху
Кокетки своими руками,
Дорога любви камениста,
Но камни смягчают камень.
И бросают лучи улыбок,
И лучится улыбки лучик,
Лучистого солнца ярче,
Самой лучезарности лучше.
Пламенея, застыли мавры,
Но пламя им души плавит,
Их пламенный взгляд пылает,
И пламя рождает пламя.
Слепящий свет ослепляет,
Но бежать от него нелепо —
Слепота слепцу не помеха
Красоте поклоняться слепо.
Ликуют два кавалера,
От света лишившись зренья —
Ведь зримый свет озаряет,
А незримый дает прозренье.
Цвета на одеждах мавров
Сплетены в такие узоры,
Что понять невозможно дамам,
Которую любит который.
С балкона сбегают обе
И бегут так быстро и скоро,
Как будто поможет скорость
Ускорить решенье спора.
Вблизи их живая прелесть
Увеличилась сразу вдвое,
Оживить она может мертвых
И повергнуть во прах живое.
И к ослепшим недавно маврам
Вернулось зренье при встрече,
Но, прозрев, они вновь ослепли
И вдобавок лишились речи.
Потом влюбленные мавры
Удалились куда-то вместе,
Очевидно, чтоб спор продолжить
В ином, подходящем, месте.
 

Перевод Н. Горской

 
«Твоих насмешек, Саида,
Я больше терпеть не стану,
Меня ты ранила больно,
Потом углубила рану,
Любовь казалась мне раем,
Когда ты бывала рядом.
Признайся, что рай желанный
Теперь обернулся адом.
Когда я прошу ответа,
Молчишь и смотришь лукаво,
Скажи, что не любишь больше,—
И будет честнее, право!
Зачем такая надменность
И вместе с нею кокетство?
Любовь не знает уловок,
Уловки – дурное средство.
В тебя знатнейшие мавры
Влюбляются то и дело,
Ты думаешь – обожанью
Вовек не будет предела.
Но гордые наши мавры,
И все мужчины, наверно,
Не вытерпят униженья,
Поскольку оно безмерно.
А время – игрок серьезный,
С ним шутки шутить опасно —
Проснешься и вдруг заметишь,
Что годы прошли напрасно.
Уж лучше ты выйди замуж,
Ведь брак сохраняет тайны,
Иначе чужой откроет
Все тайны твои случайно.
Не думай задобрить время,—
Законы его едины:
Оно не знает пощады
И все обратит в руины.
Внемли этой страстной речи,
Где правда каждое слово,—
Когда гремят аркебузы,
Глухой да услышит снова!
Хочу, чтоб глаза сияли
И сердце мое согрели,
Хочу, чтоб в моей победе
Звучала песня свирели!..»
С таким изяществом Тарфе
Открыл пред Саидой чувства.
Для каждого андалузца
Любовь – святое искусство.
 

Перевод Н. Горской

 
Задумал король Гранады
С Кастильским домом сражаться.
И пишет он в Антекеру:
«Копейщиков славных шестнадцать
Пришли мне, алькальд, на помощь,
Пусть восемь отправятся сразу
И путь свой держат к Хаэну,
А прочие ждут приказа».
Посланье алькальд целует,
Послушный воле сеньора,
Сзывает храбрейших мавров —
Пускай начинают сборы.
Как жаль, в этом деле трудном
Участвовать он не сможет —
Спешит ко двору, где смуту
Затеяли два вельможи.
Алькальд поручает сыну
Поехать с отрядом вместе,
В бою не уронит Харифе
Высокой семейной чести.
Проснулся от звона доспехов
Воскресным утром весь город —
На резвых конях кордовских
Проносятся всадники гордо.
В лазурных, желтых и белых
Одеждах гарцуют все восемь.
В честь дамы, прекрасной Селинды,
Они цвета эти носят.
Султаны из белых перьев
На шапках остроугольных
Чуть связаны лентой зеленой,
Их ветер колышет вольно.
Пристегнуты к портупеям
Тунисские сабли кривые,
Сверкают на солнце пики
И палицы боевые.
Высокие белые седла
На спинах коней буланых.
Сапожки из черной кожи
В стальных стременах чеканных.
Трубач самым первым едет,
Ведет отряд за собою,
Его труба возвещает,
Что мавры готовы к бою.
Простое камковое знамя
Высоко реет над ними,
На знамени этом строгом
Алькальда вышито имя.
И герб Сегрийского дома [515]515
  И герб Сегрийского дома… —герб одной из влиятельнейших арабских фамилий Гранады XV в.


[Закрыть]
Блестит на щитах и латах —
Пять львов свирепых и диких,
Стоящих на задних лапах.
Все мавры отряд провожают,
Любуются дамы отрядом…
Муса, прославленный рыцарь,
Померк с отважными рядом.
По улицам скачет Харифе
На быстрой своей кобылице,
Она белизной и статью
Лишь с лебедем белым сравнится.
Расчесаны тщательно грива
И хвост шелковистый длинный,
Усыпана бисером сбруя,
И вкраплены в бисер рубины.
Гербом его щит украшен:
Над солнцем черная птица
Раскинула крылья смерти,
И надпись: «Пока не затмится».
В тунисской шапке Харифе
С пером петушиным желтым,
Сплетение звезд и лилий —
Узор на плаще тяжелом.
Клинок из толедской стали,
Вдоль ножен – аквамарины,
Кончается рукоятка
Литой головой тигриной.
Харифе, пробуя силу,
Играет дубовой пикой,
С такою же легкостью ветер
Играет лозою гибкой.
Призывы трубы проникли
Сквозь стены Хенералифе,
Сады покидают дамы —
Спешат увидеть Харифе.
Вниманием он доволен,
Но ищет Селинду влюбленный
И вот наконец увидел
Ее у решетки балконной.
Сказал он: «Прекрасная дама,
Ах, если б ты только знала,
Как мучит меня разлука!
Мне рыцарской славы мало,
Не надо наград королевских,
И благ не ищу я бренных.
Тебе я отдам добычу —
Толпу христиан презренных.
Во имя твое эти мавры —
Пускай им судьба поможет! —
Свершат дела боевые
И славу свою умножат.
И я, повинуясь долгу,
Сегодня готовлюсь к бою,
И я вместе с ними еду,
Но сердце мое с тобою.
И если в сраженье будет
Сопутствовать мне удача,
Возьми меня в плен навеки
К рабам христианским в придачу!»
Селинда взглянула нежно,
Достоин рыцарь награды:
Харифе ей отдал сердце,
А меч – королю Гранады,
Прекрасная мавританка
Его осыпает цветами,
Харифе поклон глубокий
Отвесил прекрасной даме,
Махнул рукой на прощанье,
Подковы цокнули звонко,
Помчалась его кобылица.
И ветер за ней вдогонку.
 

Перевод И. Чижеговой

 
Славный знаменосец войска,
Молния на поле брани,
Воплощенье благородства,
Непреклонности, отваги;
Вызывавший зависть юных
И почтенье мудрых старцев,
Он, за кем с восторгом шумным
Чернь на улицах бросалась;
Он, учтивостью снискавший
Дам и дев благоволенье,
Этот баловень Фортуны,
Этот первенец успеха;
Он, украсивший мечети
Блеском боевых трофеев,
Он, кто населил темницы
Толпами гяуров пленных;
Он, кто храбростью своею
Больше, чем разящей сталью,
Дважды от границ отчизны
Отразил враждебный натиск;
Доблестный Абенсулема —
На изгнанье осужден он
Повелением халифа,
А верней – своей любовью.
Мавр пленился мавританкой,
Чьей красою несравненной,
Несравненным благородством
Сам халиф был ранен смертно.
Мавританкою   однажды
Был цветок подарен мавру,
Для ревнивого владыки
Тот цветок стал злой отравой.
И, разгневанный, герою
Удалиться повелел он:
Очернил он верность мавра,
Обелить желая ревность.
Едет мужественный мавр,
Конь соловый горячится,
Долго пил он на прощанье
Воду из Гвадалквивира…
И обеими руками
Сдерживает мавр поводья,
Чтоб скакун его горячий
Вихрем не умчался в поле.
Конь звенит наборной сбруей,—
Марокканская работа:
Бляхи с чернью и финифтью,
С филигранью золотою.
В черное полукафтанье
Мавр одет, с накидкой белой:
Цвет неутолимой скорби
С цветом безупречной чести.
А над головным убором,
Темно-голубым, как небо,
Схвачены алмазной пряжкой,
На ветру трепещут перья.
Перья птиц он взял с собою,
Чтоб душа домой летела,
Пусть земли его лишили —
С ним остался вольный ветер.
На плаще узор из копий
Выткан серебром по краю
И слова: «Лишь в этом грешен»
Вышиты арабской вязью.
Из оружья – только сабля,
Дар толедского владыки:
Не оружье, но отвага
От врагов ему защита.
Так через родной свой город
Ехал доблестный изгнанник:
По бокам его – алькальды
Мармолехо и Альгамбры,
Следом – рыцари верхами,
А вокруг – толпа народа.
Чтоб изгнанника увидеть,
Дамы сгрудились у окон.
Скрыть красавицы не тщились
Горьких слез, когда с балконов
Перед ним на мостовую
Выливали благовонья.
А прекрасная Балаха,
Что рвала в опочивальне
На себе густые кудри
Из-за прихоти монаршей,
Многогласный шум услышав,
На балкон свой устремилась,
И немым исходит криком
Взор ее красноречивый:
«Знай, ты одинок не будешь,
Мы в разлуке, но утешься,—
Пусть ты изгнан из Хереса,
Жить в моем ты будешь сердце».
Ей он отвечает взглядом:
«Буду и вдали – с тобою,
За неправый суд халифа
Мне воздаст любимой стойкость».
Сотни раз до поворота
На нее он оглянулся.
А потом коня направил
По дороге на Андухар.
 

 
Королю служил в Оране
Шпагою один испанец,
А душой служил и сердцем
Он прекрасной африканке,
Столь же гордой и прекрасной,
Сколь любимой и влюбленной.
Ночью на любовном ложе
Был он с ней, и вдруг: «Тревога!»
Приближенье берберийцев —
Вот что вызвало тревогу:
Их щиты сияньем лунным
Были выданы дозору.
Под луной щиты сверкнули
Искрой для костров сигнальных,
Молния огней тревожных
Породила гром набатный,
И в объятиях любимой
Был возлюбленный разбужен:
Он услышал гул набата,
Конский топот, лязг оружья,
Долг в него вонзает шпоры.
Страсть удерживает повод:
Не пойти в сраженье – трусость,
Женщину покинуть – подлость.
Только он за меч свой взялся,
Как к нему она метнулась,
Шею обвила руками,
Телом трепетным прильнула:
«Что ж, иди! В слезах бессильных
Утоплю я это ложе,
Без тебя оно, любимый,
Мне страшней, чем поле боя.
Одевайся, что ж ты медлишь?
Ждет тебя военачальник,
Ты его приказам внемлешь,
Глух к моим мольбам печальным.
Для чего тебе кираса?
Сердце ведь твое – из стали:
Скорбью мне его не тронуть,
Не смягчить его слезами!»
Но, в доспехи облачаясь,
Так испанец ей ответил:
«О любимая! И в страсти
Ты прекрасна и во гневе.
Движим долгом и любовью,
Ухожу и остаюсь я,
Плоть моя идет в сраженье,
Но душа с тобой пребудет.
О властительница сердца,
Не печалься и не сетуй:
В честь твою пойду на бой я,
В честь твою вернусь с победой».
 

 
Каторжной прикован цепью
Накрепко к скамье галерной,
Руки положив на весла,
Очи устремив на берег,
Раб турецкого корсара
Жалобы свои и пени
Изливал под скрип уключин
И бряцанье ржавой цепи:
«О, мое родное море,
О, родной испанский берег,
О, театр, где разыгрались
Тысячи морских трагедий!
Белым языком прибоя
Ты подобострастно лижешь
Горделивые, крутые
Берега моей отчизны.
Ты мне истину поведай
О судьбе моей супруги:
Вправду ль, проливая слезы,
Обо мне она тоскует?
Коль правдивое об этом
До меня дошло известье,—
Перлы слез ее пополнят
Жемчугом твои глубины.
Но письма напрасно жду я,
Может, нет ее на свете?
Если так, тогда зачем же
Я сопротивляюсь смерти?
Вот уж десять лет влачу я
Жизнь в неволе без подруги,
Лишь с веслом своим тяжелым
И тоскою неразлучен.
Если истинно сужденье,
Что волна красноречива,—
О божественное море,
Дай мне, дай ответ правдивый!»
Тут мальтийская эскадра
Выросла у горизонта,
И галерникам начальник
Приказал налечь на весла.
 

 
Белую вздымая пену,
Мчат алжирские галеры
За майоркским галеотом,
Словно гончие по следу.
В нем с женой – валенсианкой
Благородной и прекрасной —
От Испании к Майорке
Плыл счастливый новобрачный.
Он, любовью окрыленный,
На двойной стремился праздник;
Праздновать хотел он свадьбу
Вместе с празднованьем пасхи.
Весело плескаясь, волны
К веслам ластились бесшумно,
К парусу с лобзаньем нежным
Ветерок прильнул попутный.
Но предательская бухта,
Давшая приют корсарам,
Выпустила вдруг на волю
Их – грозу морей испанских.
Галеот вперед рванулся,
Но четыре вражьих судна
Мчатся по волнам – о, горе! —
За добычей неотступно.
Их подстегивает алчность,
А преследуемых – ужас…
Жемчуг слез роняя в волны,
Молит юная супруга:
«О зефир, о вольный ветер,
Взысканный любовью Флоры,
В час опасности ужели
Не поможешь ты влюбленным?
Если только пожелаешь,
Ты в своем всесильном гневе
Дерзновенные галеры
Сможешь выбросить на берег.
Ведь не раз, могучий ветер,
Вняв моленьям беззащитных.
Утлые челны спасал ты
От флотилий горделивых.
Не отдай наш бедный парус
В руки извергов бездушных,
Из когтей из ястребиных
Вырви белую голубку!».
 

 
Ты, что целишься так метко,
Озорной слепец-стрелок,
Ты, меня продавший в рабство,
Древний маленький божок,
Мстишь за мать свою, богиню,
Что должна была свой трон
Уступить моей любимой?
Пощади! Услышь мой стон:
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»
 
 
Преданно тебе служил я,
А какой был в этом толк?
Ветреный военачальник,
Покидаю я твой полк.
Хоть давно завербовался
Я под сень твоих знамен,—
До сих пор ничем за службу
Не был я вознагражден.
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»
 
 
Войско горемык влюбленных
Верит в разум твой и мощь,
Но беда солдату, если
У него незрячий вождь.
Где у полководца стойкость,
Если с крылышками он?
И как с голого получишь
Свой солдатский рацион?
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»
 
 
Труженик любовной нивы,
Жил я только для нее,
Десять лучших лет ей отдал,
Все имение свое.
Я пахал морские волны,
Засевал песчаный склон —
Урожай стыда и скорби
Я собрать был обречен.
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»
 
 
Башню в пустоте возвел я
Из неисполнимых снов —
Кончилось, как с Вавилоном,
Страшной путаницей слов:
Стала желчь там зваться «медом»,
«Стрекозою» – скорпион,
Зло преобразилось в «благо»,
Беззаконие – в «закон»…
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»
 

 
Из-за черной сеньориты
В горе черный воздыхатель,
Из очей его из черных
Слезы черные струятся.
Чернотой ночной укутан,
Черною объят печалью,
Черную он серенаду
Ей поет о черной страсти.
Черная в руках гитара,
Черные колки и струны,
Словно черная досада
Их одела в черный траур.
«Черный день господь послал мне!
Если бы я не был черным,
Почернел бы я, увидев
Черную неблагодарность.
Ах! Меж нас, мой ангел черный,
Черная шмыгнула кошка,—
В черном теле меня держишь,
Белое зовешь ты черным».
Чернокожей сеньорите
Надоел вздыхатель черный,
И чернить беднягу стала
Черными она словами:
«Что ты ходишь, черномазый,
Вслед за мною черной тенью?
Ты достоин, черный дурень,
Только черного презренья».
Став чернее черной тучи,
Черный кавалер с поклоном
Черным помахал сомбреро
И пропал во мраке черном.
 

Перевод М. Донского

 
В цитадели Антекеры
Пленный мавр Абиндарраэс
Горько сетовал, и стонам
Эхо гулко откликалось.
И наместник антекерский,
Дон Родриго де Нарваэс,
Поражен был: воин должен
Стойкость проявлять в несчастье.
«Ах! – Абенсеррах воскликнул,—
Благороднейший Нарваэс!
Потерпел я пораженье,
Но, на этот жребий плачась,
Выказал бы я Фортуне
Черную неблагодарность:
Быть в плену у вас почетно
Даже для Абенсерраха.
Нынче двадцать два мне года,
И прекрасная Харифа
Двадцать и два года правит
В этом сердце как царица.
Это имя всем известно:
Не равно ли знамениты
Меч алькальда Антекеры
И краса моей Харифы?
С ней в один мы день родились,
Но боюсь, что я ошибся,
Двадцатидвухлетним сроком
Меря преданность любимой.
Нет, я знаю, что задолго
До того, как мне родиться,
Страсть мою сама природа
Властно предопределила.
Говорят, любовь нисходит
К нам по воле звезд лучистых,
Но стыдливо меркнут звезды
Перед красотой Харифы.
Мы росли, как брат с сестрою,
Нашей дружбы безмятежность
Подавила нетерпенье,
Сбила со следа надежды.
Но расстались мы, – и разом
Спала с глаз моих завеса:
Краткий час разлуки нашей
Длился для меня как вечность,
Свидеться должны мы были
Нынче на заре вечерней:
Собирался я на свадьбу,
Предстояло ж мне – сраженье.
Вы напали, дон Родриго,
В миг, когда слагал я строфы:
То, что мнил я гимном счастья,
Оказалось песнью скорби.
Я отважно защищался,
Но защиты нет от рока.
Я в плену. Моей Харифе
Ждать меня придется долго.
Человек мечтать лишь властен,
Но не властен над судьбою:
Ждал объятий я любовных,
А дождался злой неволи».
Тут алькальд великодушный,
Тронутый его рассказом,
Юноше вернул свободу,
И к Харифе мавр умчался.
Но о том, что с ним случилось,
Утром лишь она узнала,
Ибо ночь любви не терпит
Длительных повествований.
 

Перевод М. Донского

 
Аполлон в венке лавровом
И бог Марс с дубовой ветвью,
Препоясанный оружьем,
В латах и пернатом шлеме,
Чтимая среди испанцев
Память о великих предках
И сверкающая Слава,
Что сулит мужам бессмертье,—
Все они зовут Лисардо
К ратным подвигам, в то время
Как младой пастух беспечно
На лесной опушке дремлет.
«На войну!» – призывы эти
Слышит он в журчанье речки,
Слышит в щебетанье птичьем
И в блеянье стад овечьих.
Все как будто сговорились
И, под звуки труб военных,
Повторяют: «В путь, Лисардо,
Стань скорей под стяг победный!»
«Я иду!» – вскричал Лисардо,
Пробудясь; но с изумленьем
Увидал пастуший посох,
А не меч в своей руке он.
«Что ж, пускай, – сказал Лисардо,—
В шкуры я одет овечьи,
Я себе в долине Тахо
По плечу найду доспехи.
Много там прекрасных замков,
Предо мной падут их стены,—
И завидовать мне будут
Те, кто правит королевством».
В путь уже готов Лисардо,
Вещему призыву внемля;
Вдруг он слышит чей-то оклик,
Чувствует прикосновенье.
Обернулся он в досаде
И глаза Альсильды встретил,—
В них блистал, переливаясь,
Горьких слез бесценный жемчуг.
«Ты куда бежишь, предатель?
Где ж обещанная верность?
Лишь уснули подозренья,
Пробуждается измена».
Но ответствует Лисардо:
«О любовь моя, не сетуй!
Цапля мимо пролетела,
Подстрелить ее хотел я».
«Ты возьми меня с собою,
И пойдем за цаплей вместе:
Лук тугой сгибать ты будешь,
Подавать я буду стрелы».
«Нет! Завистливое солнце
Опалит твой лик небесный,
Исцарапают колючки
Кожу этих ножек нежных».
Но в ответ ему Альсильда:
«Иль не говорил ты прежде,
Что, меня завидев, солнце
Тотчас прячется в смущенье?
Иль меня не уверял ты,
Будто под ногой моею
Превращаются колючки
В лилии и первоцветы?»
И тогда сказал Лисардо:
«Должен я идти в сраженье;
Аполлон, и Марс, и Слава
Мне сулят венок победный».
Обезумевши от горя,
Рвет Альсильда в исступленье
Волосы свои златые:
«Предал ты меня, изменник!
Ты уйдешь и не вернешься…
Пусть же за тобою следом
Полетит любовь Альсильды
Охранять тебя от смерти.
Ни краса моя, ни юность
Пыл воинственный не сдержат,
Но пускай с тобою будут
Преданность моя и нежность».
Тут приблизились к Лисардо
Пастухи с лугов окрестных,
Чтоб, поверх овчины мягкой,
На него надеть доспехи.
 

Перевод М. Донского

 
В дни, когда и дуб могучий,
И высокий стройный тополь
Старые нагие сучья
Прячут под листвою новой,
А плодовые деревья
На зеленые покровы
Надевают плащ свой белый
Из соцветий благовонных,
Землю чествуя послушно
Этой данью ежегодной,
Как им велено премудрой,
Благодетельной природой;
В дни, когда законы жизни
Бурое жнитво сухое
Сызнова преображают
В зеленеющее поле,
Пышно зацветают травы
И своим цветеньем пестрым
Изумрудную лужайку
Делают ковром узорным,
А на травянистых склонах
Безмятежно и привольно
Корм пощипывают сладкий
Овцы со своим приплодом,—
Один пастух Альбано
Красы не видит вешней,
Все горестней он плачет,
Рыдает безутешней:
«Где ты, моя Белиса?
Тоскует твой Альбано.
В кровоточащем сердце
Не заживает рана».
К розмарину и тимьяну
Льнут заботливые пчелы,
Запасаясь неустанно
Сладким и прозрачным соком,
День-деньской они хлопочут,
Занимаясь медосбором,
Наполняют до отказа
Соты ароматным медом;
Медом выкормив личинок,
Выведут проворных пчелок,
Чтоб они пустые ульи
Заселили новым роем.
Толпы муравьев прилежных
Из дворцов своих просторных
Выползают деловито
На песок, согретый солнцем.
Птицы, рыбы, травы, злаки,
Все созданья, все живое
Радуется и ликует,
Жизнь благословляя снова,
Но грустит пастух Альбано,—
Чуждый радости всеобщей,
Льет он слезы по любимой,
Глядя на ее надгробье.
Один пастух Альбано
Красы не видит вешней,
Все горестней он плачет,
Рыдает безутешней:
«Где ты, моя Белиса?
Тоскует твой Альбано.
В кровоточащем сердце
Не заживает рана».
Нынче год, моя Белиса,
Как тоска мне сердце точит,—
Преждевременной утраты
Терпкую испил я горечь.
Год пред этим ты хворала…
Тысячу бы лет за хворой
Я ходил, когда бы этим
Горестный конец отсрочил!
Я один с тобой остался,—
Как мне быть с тобою розно?
Я любил тебя живую,
Верен остаюсь и мертвой.
И в свидетели беру я
Провидение благое:
Дорогая мне при жизни,
В смерти ты еще дороже.
И о доме и о стаде
На меня легли заботы;
Умирая, дар бесценный
Мне оставила в залог ты,—
В ней была моя отрада,
В дочери, тобой рожденной;
Безмятежный лик младенца
Был твоим портретом точным,
Но, увы, решило небо,
За мои грехи, должно быть,
Чтобы следом за тобою
В мир она ушла загробный.
Один пастух Альбано
Красы не видит вешней,
Все горестней он плачет,
Рыдает безутешней:
«Где ты, моя Белиса?
Тоскует твой Альбано.
В кровоточащем сердце
Не заживает рана».
 

Перевод М. Донского

 
Поет, тоскуя, Фабьо,
И, песне той внимая,
Вздыхают волны Тахо
И слезы льют наяды.
С вершин нисходит в долы
Неторопливый вечер,
Неся в своих объятьях
Густеющие тени.
Уже примолкли птицы
И притаились в гнездах,
День светлый незаметно
Сменился темной ночью.
Одни колеса мельниц,
Не покорясь молчанью,
Сверкающие нимбы
Из волн речных вздымают.
Сгоняет бич свистящий
Разбредшееся стадо,
И ждет нетерпеливо
Овец загон дощатый.
А в хижине пастушьей
Лежит, простершись, Фабьо,
Не на одре болезни,
Не на постели праздной,
Не спит, – мешают думы,
Не бодрствует, – мечтает,
Не умирает, – мертв он
В живых воспоминаньях.
Заря уже зарделась,
И, пробудясь, гвоздики
С улыбкою кивали
Жемчужинам росинок,
Когда коснулся Фабьо
Струн громкозвучной лиры,
И стало вторить эхо
Стенаниям тоскливым:
 
 
РОМАНСИЛЬО
 
 
Плененный, Амарилис,
Твоею красотой,
Любовью не посмел бы
Я свой назвать восторг.
Возвышенный твой разум
С душевной чистотой,—
Вот от чего зажегся
Любви моей огонь.
Не думай, что случайной
Я прихотью влеком,
К тебе неотвратимо
Я приведен судьбой.
Нет у меня надежды,
Утратил я ее
И, – безутешный странник,—
Утратил я покой.
Я слышу отовсюду,
Что сладостна любовь,
Но страх меня объемлет
Перед твоей красой.
Страсть и благоговенье
Порождены тобой,
Два столь враждебных чувства
Сливаются в одно.
Ужель возможно это,
И в существе моем
Ты разжигаешь битву
Меж плотью и душой?
Могу ли я отречься
От красоты такой?
Могу ли, созерцая,
Не возжелать ее?
Но в спор душа вступает,
Гоня желанье прочь,
О чистоте любимой
Напоминает вновь.
Чтобы меня не ранил
Твой оскорбленный взор,
К тебе я прикасаюсь
Лишь робкою мечтой.
И все же дерзновеньем
Я собственным смущен:
Ничтожный, я пленился
Небесною звездой.
Внемли же, Амарилис,—
Молчать, увы, невмочь,
Хочу излить я в песне
Тоску мою и боль.
 
 
ПЕСНЯ
 
 
Пусть мне горько и больно,
Не прошу ни о чем,
Нахожу упоенье
Я в страданье самом.
Я, любовью сраженный,
Лишь любовью живу.
Безответно влюбленный,
Сладким сном наяву
Я взаимность зову.
Обескровленный страстью,
Открываю путь к счастью
И в несчастье моем,
Нахожу упоенье
Я в страданье самом.