Текст книги "Жертва"

Автор книги: Наташа Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 2

Триш вообще не любила ездить в места заключения, а нынешний визит был еще неприятнее обычного. Она оказалась здесь не по делу, защищенная чувством долга и статусом адвоката; сегодня она была просто подругой подруги заключенной, шла по правилам для рядовых посетителей, и относились к ней соответствующим образом.

Длинная очередь перед постом охраны измучилась долгим ожиданием; сам воздух здесь будто сгустился от раздражения и жары. У охранника, который проверял Триш, были мокрая от пота рубаха и горячие, влажные руки.

Через десять минут Триш уже мечтала о душе, понимая, что не доберется до него еще несколько часов. Наконец ее проводили в просторный зал для свиданий. Родственники кучками сидели с одной стороны длинных серых столов, а напротив устраивались заключенные. Шум стоял невообразимый.

Триш опустилась на стул, на который ей указал охранник, перед усталой на вид женщиной лет на восемь или десять старше, чем она сама. У Деборы были огромные серые глаза – почти такие же серые, как мешки под ними. Кожа неважная, впрочем, это могло быть результатом плохого тюремного питания и недостатка свежего воздуха. Очертания лица и плеч немного расплывчатые. Ничего удивительного, в тюрьме женщины часто полнеют.

– Значит, вас прислала Анна Грейлинг. – Бесстрастный голос мог бы принадлежать одной из коллег Триш и совершенно не вписывался в обстановку этого зала с громкими причитаниями посетителей и заключенных.

В воздухе чувствовался запах пота, сигаретного дыма и еще четырех десятков разных ароматов.

– Да, – сказала Триш. – Анна попросила меня стать консультантом ее нового фильма.

Дебора Гибберт быстро огляделась, словно желая убедиться, что их никто не подслушивает. Она покусывала губу и щипала левую руку.

– Думаете, есть смысл копаться в прошлом?

– Если вы не убивали отца и хотите доказать свою невиновность, то смысл есть.

Триш старалась, чтобы слова ее не звучали чересчур резко.

– Мне никто не верил. С какой стати что-то должно измениться?

Дебора говорила безразлично, будто ее нисколько не волновала собственная судьба.

Триш собралась было сказать, что явилась сюда не ради развлечения, однако ее собеседница вдруг перестала щипать пальцы, вытерла лоб рукой и бросила взгляд на надзирательницу – симпатичную женщину средних лет. Та сидела на высокой платформе и следила за тем, чтобы посетители не передавали заключенным наркотики или другие запрещенные предметы.

Поймав взгляд Деборы, надзирательница покачала головой.

– В чем дело? – спросила Триш, когда Деб снова на нее посмотрела. – Вас что-то беспокоит?

Серые глаза на секунду сузились и блеснули – то ли от мелькнувшей в них насмешки, то ли от презрения. Триш почувствовала себя неловко.

– Моя сокамерница, – объяснила наконец Деб, – пару дней назад попала в лазарет. Передозировка: Хочу узнать, как у нее дела.

– Чего она наглоталась? – спросила Триш и одновременно подумала, что проблемы с передозировкой преследуют Дебору Гибберт повсюду.

– Героин. Ей ввели антидот – налоксон называется, – только я не уверена, что успели вовремя. Черт побери, убила бы этих нар…

Дебора смутилась и замолчала.

– Наркодилеров? – уточнила Триш. – Отлично понимаю ваши чувства.

– Да, но все равно глупо было так говорить. Люди запоминают такие вещи, а потом, через много лет, используют их против тебя.

В голосе Деборы чувствовалась горечь и обида.

– Почему к вам поместили сокамерницу? – задала Триш самый легкий из многочисленных вопросов, которые крутились у нее в голове. – Обычно приговоренные к пожизненному сидят в одиночках.

– Верно. – По лицу Деборы внезапно мелькнула тень другой женщины, более молодой и миловидной. – Только мне было скучно одной. Решила сменить уединение на компанию. В первый и, наверное, последний раз.

За соседним столом хныкал ребенок. Его мать вдруг влепила мальчугану затрещину и велела убираться к чертям собачьим и ныть где-нибудь в другом месте. Ребенок отодвинулся от матери на несколько шагов, его личико скривилось, а глаза наполнились слезами. Посмотрев на Дебору, Триш увидела горечь и бессильный гнев на лице заключенной и впервые подумала, что они могут оказаться на одной стороне.

– Итак… – Триш бросила взгляд на часы. – Времени осталось мало. Я хотела бы задать вам несколько вопросов.

– Задавайте.

– Расскажите мне о своем отце.

Триш включила крохотный диктофон, который принесла с собой. Дебора напряглась, глаза застыли, даже голос стал звучать хрипло и резко, будто скрежетала ножовка.

– У него был тяжелый характер. Вам, наверное, уже рассказывали, что я его ненавидела?

Дебора замолчала, ожидая ответа. Триш успела прочитать материалы судебных заседаний и все документы, какие смогла раздобыть Анна, пыталась разузнать что-нибудь еще у адвокатов Деборы, однако те собирались подавать апелляцию и ждали разрешения суда, а потому не хотели пока предпринимать никаких мер.

Триш утвердительно кивнула.

– Ну так вот – это неправда. Я просто его боялась.

– Почему? Что он вам сделал?

Дебора подняла голову к грязному, некогда светло-желтому потолку. На глазах у женщины выступили слезы, но губы ее не задрожали, а презрительно искривились.

– Физически он мне ничего не сделал, никаких шрамов у меня нет… Трудно объяснить.

– Попробуйте.

Дебора передернула плечами, отчего двойной подбородок слегка колыхнулся.

– Он высмеивал все, что я делала. Унижал. Орал на меня. Постоянно давал понять, что я недостаточно хороша для того мира, где живут он сам и его идеальная Корделия. Вы, наверное, в курсе: Корделия – моя несравненная старшая сестра.

Теперь голос Деборы еще сильнее резал слух. Триш почти что чувствовала, как его лезвие прикасается к коже.

– Как бы вы ни относились к отцу, – легкомысленно сказала Триш, – сестру вы наверняка терпеть не могли.

На лице у Деборы мелькнула тень улыбки, приподняв на секунду уголки губ.

– Иногда случалось, – заметила она. – Корделия вечно подстрекала отца. Особенно если он вдруг проявлял слабость и начинал относиться ко мне, как к…

Ее голос задрожал, и Дебора замолчала, пытаясь справиться с эмоциями. Триш подождала несколько секунд и мягко переспросила:

– Относиться как к кому?

Деб глубоко вздохнула, будто приготовилась сказать что-то невероятно трудное. Когда она наконец продолжила, ее голос звучал гораздо ниже прежнего.

– Как к вполне нормальному человеку.

– Если он так отвратительно к вам относился, зачем вы приходили и ухаживали за ним?

– Я не могла оставить маму. Ей пришлось бы управляться одной. – Голос Деборы дрогнул от негодования. – Она боялась его еще сильнее, чем я.

Правда это или нет? Может статься, на самом деле Деб хотелось, чтобы отец почувствовал себя зависимым от нее – презираемой когда-то дочери?

Глядя в лицо собеседницы, Триш подумала, что, возможно, она к ней несправедлива. Вполне вероятно, Дебора пыталась наладить отношения с отцом, пока не стало слишком поздно. В любом случае неудивительно, что казалось, будто воспоминания едят ее изнутри.

Триш вспомнила о Пэдди, о том, как он лежит на больничной кровати после сердечного приступа – безмолвный, беспомощный и живой только благодаря аппарату искусственного дыхания. Когда он выйдет из больницы, ему понадобится серьезная помощь. Что будет чувствовать она сама? Отец бросил дочь, когда она так отчаянно в нем нуждалась. Смогла бы она поверить самой себе, поддержав отца сейчас?

– Если бы не мама, вряд ли я стала бы ему помогать. Всякий раз, когда она защищала меня, Корделия бесилась еще сильнее.

Слова Деборы отвлекли Триш от размышлений о собственном отце. Она вспомнила, как мало у них осталось времени, и взглянула на свои записи в блокноте.

– Вам никогда не приходило в голову, что смерть отца не только избавит его от мучений, но и облегчит жизнь вашей матери?

Триш посмотрела собеседнице прямо в глаза. Дебора ответила таким же прямым взглядом и сказала, тщательно выговаривая каждый звук:

– Ни единого раза.

– Почему? Извините за сомнения, но я должна быть уверена в вашей искренности.

Дебора передернула плечами.

– Может, все дело в католическом воспитании. Может, в трусости или в чем-то еще. Я не знаю. Скажу только одно: я не способна убить человека. Саму себя – возможно, другого – нет. – Она помолчала и добавила: – Я не люблю насилие.

Триш не верила ей. Она полагала, что в определенных условиях каждый человек способен вести себя агрессивно. Однако говорить об этом не было никакого смысла.

– Наверное, вам очень трудно здесь, среди тех, кто действительно совершил убийство.

– Иногда бывает трудно, – призналась Дебора. – Меня до сих пор трясет от некоторых историй, которые я тут слышу. Женщины убивают мужей, потому что те постоянно их избивают. Избивают даже беременных – так, что выкидыши случаются.

Триш кивнула. Каждый, кто специализируется на семейном праве, знает немало о драчливых мужьях и избиваемых ими женах. Она едва сдерживала дрожь. С тех пор как Триш впервые столкнулась с реальным насилием, она всеми способами старалась избегать подобных людей. «Перестань. Все кончено. Он отбывает пожизненное и не имеет к тебе лично никакого отношения. Забудь о нем».

– Женщины терпят издевательства многие годы.

Голос Деб стал спокойнее и тверже, чем тогда, когда она говорила о собственных проблемах. Триш вздрогнула и вновь сосредоточилась на беседе.

– В один прекрасный день, – продолжала Дебора, – терпение несчастной женщины истощается, и она убивает мужа-подлеца без всякой видимой причины. Я могу понять, почему… однако все равно не верю, что не было другого выхода.

Триш вспомнила, как ее саму – избитую, с текущей изо рта кровью – швырнули к стене. Вспомнила боль и чувство, словно из живота вырвали все внутренности.

– Я всегда говорила то же самое, – кивнула она. – Хотя есть причины, которые не дают им расстаться с мужьями. Этим женщинам нравится, что после избиения им сочувствуют. Они стараются найти оправдание тому, что случилось. Им слишком часто повторяют, что они никчемные, безнадежные неудачницы; они сами начинают верить, будто не заслуживают лучшего.

– Я знаю, – сказала Дебора, и напряжение в ее голосе пробудило в Триш все оборонительные инстинкты.

Она подумала о тех унижениях, которым Деб подвергалась с самого детства, и напомнила себе, что иногда такие люди все-таки дают сдачу.

– С вашей подругой случилось то же самое?

Триш не стоило принимать все слишком близко к сердцу. Она должна задавать разумные вопросы.

Дебора покачала головой;

– Нет. Она была проституткой. Сутенер посадил ее на иглу, и она работала на панели, чтобы расплачиваться с ним за наркотики.

В голосе Деб звучали гнев и горечь, хорошо понятные Триш.

– Значит, она убила сутенера? Как ни странно, такое случается довольно редко.

– Нет, – ответила Дебора. – Одного из клиентов. Била его по голове бутылкой из-под молока, пока бедняга не умер. Бог знает, что он ей такого сделал. Учитывая, что она и так жила в постоянном кошмаре…

История Мэнди не имела никакого отношения к цели их встречи, но реакция Деборы очень много говорила о ее характере – гораздо больше, чем она сама могла сказать в свою защиту.

– Знаете, Мэнди ведь не очень сообразительная. Когда на место убийства приехали полицейские, она все еще сидела там. Пыталась привести клиента в чувство. Естественно, нашли бутылку с отпечатками ее пальцев… – Глаза Деб снова наполнились слезами. – Господи, лишь бы она выкарабкалась.

– Она вам очень нравится, верно?

Дебора кивнула.

– Бог знает почему. Иногда она просто сводила меня с ума. Понимаете, ей ведь ни разу не дали шанса выбрать другой путь – ни родители, ни школа.

Дебора вдруг улыбнулась и показалась Триш почти счастливой.

– И вообще, чтобы в тюрьме не свихнуться, надо обязательно найти хоть кого-нибудь, кто бы тебе нравился.

Эта женщина совсем не похожа на убийцу, подумала Триш, а вслух сказала:

– А теперь, пока меня не выставили вон, расскажите-ка поподробнее о том вечере, когда умер ваш отец.

Поездка в Норфолк сама по себе была неприятной. Чем ближе Дебора подъезжала к месту назначения, тем сильнее становился ее страх. Возле самого дома сделалось еще хуже. Как обычно, заколотилось сердце и перехватило горло.

Дебора припарковала машину между кустами крапивы, которые никто не выпалывал с тех пор, как заболел отец. Достав из багажника сумку, двинулась по неровной тропинке к дому, огибая лужи и стараясь идти помедленнее – совсем как Маркус, когда они вместе отправлялись на какую-нибудь вечеринку.

Дебора знала, чем будет пахнуть в доме. Она распахнула никогда не запираемую входную дверь и почувствовала знакомую смесь из запахов пыли, тления, бедности и мочи, засохшей на полу туалета с тех пор, как отец последний раз промахнулся и не попал в цель. Горло перехватило почти до удушья.

Дверь в гостиную, разбухшая от влаги, с обычным скрипом отворилась, и на пороге появилась мать Деборы. Глаза у нее покраснели, губы были искусаны, а руки нервно сцеплены. Значит, день выдался тяжелый.

Деб бросила сумку на пол и обняла маму, подумав, какой та стала крохотной и как хорошо чувствуются под кожей все ее кости. Мать обхватила дочь руками, и Деборе в позвоночник уткнулась изогнутая рукоять трости. Обе женщины прошли на кухню и открыли краны с водой, чтобы иметь возможность спокойно поговорить, не выслушивая постоянные выкрики отца.

– Он не виноват, – тут же сказала Дебора, безуспешно пытаясь поверить в то, что говорит. – Он не виноват, что сыпь выступила так сильно.

– Я знаю.

Ее мать вытерла глаза обрывком кухонной бумаги – чересчур жесткой для тонкой старческой кожи. Дебора заметила, что на лице матери остались красные пятна.

– Но дело не только в сыпи. Он всю неделю ведет себя совершенно невыносимо, а теперь… Я просто не могу… О, Дебби, я не знаю, что делать. Доктор больше не приходит, а сама я не справляюсь.

– Я знаю. Потому и приехала. Ты не волнуйся, с доктором я разберусь. Иди приляг. Я схожу к отцу, а потом принесу тебе бутылку с горячей водой и чашку чая. Ладно? Иди, мамочка.

– Да. Прости меня.

Она шмыгнула носом. Шмыгнула так, что выдала себя с головой. Если человек всегда заботился об аккуратности и хороших манерах и вдруг начинает хлюпать носом и вытирать его тыльной стороной ладони, значит, он сломлен целиком и полностью.

– Тебе тоже надо отдохнуть, – сказала Деборе мать. – Ты ведь наверняка устала с дороги.

– Обо мне не волнуйся. Иди наверх и ложись. Ты ведь совсем из сил выбилась. В таком состоянии все кажется гораздо мрачнее, чем есть на самом деле. Я буду внизу и присмотрю за отцом.

Дебора следила за тем, как мать медленно подходит к лестнице, потом услышала стук трости о первую ступеньку, вторую, третью. Звук медленных шаркающих шагов и отчетливые удары палки эхом отражались от стен кухни. Наконец они затихли, и раздался скрип пружин. Деб постаралась взять себя в руки и приготовилась встретиться с отцом.

Она быстро заварила чай и составила посуду на поднос так, как отец требовал в последний раз – ручки кружек смотрят вправо, тарелка с печеньем стоит между двумя чашками, а молочник взят не из чайного сервиза, а другой, серебряный.

– О Господи, – произнес отец таким тоном, будто Дебора его пытала. – Это же сливочник, а не молочник. Ничего толком сделать не можешь.

Деб не ответила. Не было смысла. Она налила чаю, отнесла чашку к маленькому столику возле кресла отца и поставила ее вместе с блюдцем на подставку.

У отца дрогнула рука, и на блюдце пролилось немного чаю.

– Ты налила чересчур много, – сказал он. – Мне нужна другая тарелка.

Не говоря ни слова, Дебора сходила на кухню и принесла чистую посуду. Она снова повторила себе, что нельзя требовать разумного поведения от человека, у которого половина лица и шеи покрыта болезненно зудящей сыпью.

Деб притворилась, что пьет чай, а сама наблюдала за отцом, за тем, как он старается не чесаться и все равно чешется. Его коротко остриженные ногти расцарапывали кожу до крови.

– Позвоню-ка я доктору, – спокойно сказала Деб. – Пусть еще какое-нибудь лекарство против сыпи выпишет.

– Не поможет. Мне никогда и ничего не помогает. Зуд начинается всякий раз, когда ты приходишь.

У Деб не было сил сидеть на месте и в который раз выслушивать старую песню. Она улыбнулась, стиснув зубы, и отнесла свой чай на кухню. Вылила его в раковину и позвонила врачу.

Трубку в приемной сняла все та же упрямая и высокомерная стерва, что и всегда. Она заявила Деб, что доктор Фоскатт ведет вечерний прием больных и к телефону подойти никак не может. Дебора объяснила, что отцу требуется неотложная помощь, и попросила принять его сегодня же.

– Неотложная? Что случилось?

Деб объяснила, и медсестра удалилась, чтобы с кем-то проконсультироваться. Вновь взяв трубку, она заявила:

– У вашего отца крапивница, никакой угрозы для жизни. Пускай принимает таблетки, которые выписал доктор, а на прием приходит через неделю. Я записала его на четверг.

В голове гремели барабаны или отбойные молотки. Дебора вернулась в гостиную и, стараясь выглядеть спокойной, сказала отцу, что должна съездить к доктору и забрать новый рецепт. Заглянув в дверь спальни, она увидела, что мама, к счастью, спокойно дремлет. Дебора написала записку и оставила ее на столике возле кровати.

В приемной сидело много людей, и медсестра раздраженно сказала Деборе, что той следовало послушаться доктора и оставаться дома.

– Вам нет смысла чего-то ждать. Я ведь сказала, доктор занят. Он не сможет вас принять. Идите домой.

Дебора почувствовала, как внутри что-то стремительно растет, набирает силу и вот-вот вырвется. Она открыла рот. Сначала не слышала собственных слов, хотя и понимала, что громко кричит. Потрясенные лица пациентов заставили ее прислушаться к себе самой.

– Ах ты, высокомерная корова! – орала она медсестре. – Ты же ни черта не понимаешь! Таким, как ты, вообще нельзя работать с больными людьми, а на твоего чертова доктора надо подать жалобу в органы здравоохранения! Я знала, что у нас в больницах бардак, но чтобы до такой степени! Я потребую…

Дверь кабинета распахнулась, и к Деборе подскочил доктор Фоскатт – щуплый человечек с багровым от ярости лицом и ледяными глазами. Он попытался что-то сказать, но Дебора не слушала. Перекрикивая доктора, она обвиняла его в том, что он бросил на произвол судьбы двух стариков с целым набором болезней. Она заявила, что районная медсестра должна навещать ее родителей по меньшей мере один раз в день, а сам доктор – приходить к ним домой или звонить по телефону не реже чем раз в неделю.

– Все наши пациенты прекрасно знают: чтобы попасть ко мне на прием, необходимо записаться на день раньше, – дрожащим от ярости голосом выговорил доктор Фоскатт. – И они знают, что районная медсестра приходит на дом к больному, если вызвать ее накануне не позднее шести часов вечера.

– У вас вообще есть хоть какое-то чувство ответственности? Мои родители – больные, старые люди. Они нуждаются в помощи. Вы обязаны заботиться о них. За что, черт подери, вам деньги платят?

– Достаточно, миссис Гибберт. Вы ведете себя, как самая настоящая истеричка. Немедленно сядьте и успокойтесь. Сначала я осмотрю тех, у кого прием назначен на сегодня, а потом уже подумаю, что можно сделать для вашего отца.

– Некогда мне ждать! – пронзительно закричала Дебора. – Они там совсем одни! С ними может случиться все, что угодно. Я не собираюсь вас задерживать. Дайте мне что-нибудь для отца прямо сейчас. Это же невыносимо. Вы обязаны помочь ему. Ради всего святого! Будь мой отец собакой, вас посадили бы на скамью подсудимых за жестокое обращение с животными!.. Впрочем, будь он собакой, вы бы усыпили его еще несколько лет назад.

– Думайте, что говорите, миссис Гибберт.

Доктор Фоскатт едва не задыхался от гнева. Дебора глубоко вдохнула и неожиданно пришла в себя. Она оглянулась вокруг, почти смущенная. Все пациенты в приемной выглядели испуганными – все, кроме девочки лет двенадцати с глазами-бусинками, которая наслаждалась каждой секундой происходящего. Деб сунула крепко стиснутые кулаки в карманы куртки.

– Я не уйду, – громко сказала она. – Не уйду, пока вы не дадите мне что-нибудь для отца.

– Прошу вас ко мне в кабинет. Немедленно, – пригласил доктор Фоскатт таким тоном, словно он учитель, а Дебора – провинившаяся ученица.

Сев за стол, доктор взглянул на Дебору поверх сползающих с носа очков и потребовал:

– А теперь спокойно объясните, что у вас там стряслось.

Дебора рассказала все с самого начала.

– Вы с матерью – пара истеричных особ, – заявил доктор, выслушав ее объяснения. – Ваш отец чувствовал бы себя гораздо лучше, находись он в более спокойной обстановке. Его сыпь, как и язвенная болезнь, может быть вызвана стрессом. Ведите себя уравновешеннее в присутствии отца, и его состояние не будет таким тяжелым.

Доктор царапал что-то на рецептурном бланке, а Дебора удивлялась, как он умудряется не чувствовать жара, идущего от ее ярости.

– Теперь сходите в рецептурный отдел и получите у медсестры это лекарство. Давайте его отцу по две таблетки перед сном.

– Что это такое? – требовательно нахмурилась Деб.

– Прошу прощения?

Доктор выглядел таким оскорбленным, словно она велела ему раздеться.

– Я хочу знать, что именно вы прописали.

– У меня нет времени объяснять. Антигистаминное средство, снимает кожный зуд.

– Вы не выписывали его раньше? Отцу не помогало ни одно из прежних лекарств.

– Имейте в виду, пока он принимает эти таблетки, за руль ему садиться нельзя.

– Вы ведь и вправду совершенно безответственны. Вы понятия не имеете, в каком состоянии находятся мои родители. Отец не в состоянии водить автомобиль уже два года. Думаю, я все-таки пожалуюсь на вас в органы надзора.

Дебора не стала дожидаться реакции на свои слова. Ей давно пора было возвращаться. Она потянулась через стол, выхватила из рук Фоскатта пачку рецептурных бланков и оторвала верхнюю страничку, предварительно убедившись, что она подписана. Затем выскочила из кабинета и направилась получать лекарство.

Медсестра взяла рецепт, глядя на посетительницу с откровенным раздражением. Вероятно, отзвуки скандала донеслись из кабинета доктора Фоскатта даже сюда. Дебора сунула руки поглубже в карманы, чтобы ненароком не причинить какого-нибудь вреда. Медсестра внимательно – даже слишком внимательно – проверила рецепт, затем отыскала коробочку с лекарством, наклеила на нее печатную этикетку и сделала какие-то пометки у себя в журнале.

– Возьмите, миссис Гибберт. И пожалуйста, в следующий раз записывайтесь на прием заранее. Доктора нельзя отрывать от работы. Кроме того, вы задерживаете пациентов, которые не поленились записаться на прием заблаговременно.

Не полагаясь на свою выдержку, Деб промолчала.

Вернувшись домой, она дала отцу первые две таблетки и принялась за уборку – привела в порядок его спальню, а заодно почистила старый, давно не полированный комод. Покончив с уборкой, Деб позволила себе редкое удовольствие посидеть полчасика у постели матери и спокойно поговорить о детях. Затем спустилась на кухню, закатала рукава и принялась готовить ужин, стараясь придумать что-нибудь достаточно мягкое для зубов отца и достаточно вкусное, чтобы возбудить аппетит у мамы. Дебора вспомнила, какая она худенькая, и подумала, что они с отцом, наверное, пропустили немало обедов и ужинов.

Едва Дебора закончила мыть посуду, как проснулся отец. Следуя его отрывистым указаниям, она затопила в гостиной камин и поставила перед огнем решетку. Время от времени Деб оборачивалась через плечо и сконфуженно смотрела на мать, а та успокаивающе кивала ей. Включив настольную лампу возле кресла отца, Дебора укрыла ему колени пледом, с которым он предпочитал сидеть у огня.

Через пару часов она проводила отца наверх, в его спальню. Затем последовал обычный и крайне неприятный ритуал, во время которого Дебора уговаривала отца принять таблетки, а он сначала наотрез отказывался, потом согласился и потребовал стакан сока. Разумеется, сок грозил ему обострением язвенной болезни, но у Деборы не оставалось сил спорить. Единственное, на что она была способна, это добраться до кровати. Деб знала, что мама способна дойти до спальни сама.

Следующие два дня прошли спокойнее. В субботу ночью Деборе удалось неплохо выспаться, и в воскресенье утром у нее нашлось достаточно сил, чтобы за завтраком начать милую беседу.

Позднее усилия Деб были вознаграждены сполна – родители снова разговорились и даже немного посмеялись. Слушая благословенные звуки и чувствуя себя гораздо лучше, Дебора усадила их в гостиной с газетами, а сама начала готовить настоящий воскресный обед.

Она действительно думала, что сможет вернуться домой тем же вечером, как и планировала. Позвонив Адаму, Деб пообещала, что постарается приехать до того, как он заснет, а если задержится, то не будет его будить, а ляжет в свободной комнате.

– Как у вас там дела, дорогая? – спросил Адам с нежностью, в которой Дебора сейчас так нуждалась.

– Как ни странно, вполне прилично. Сегодня утром они были так милы друг с другом, даже не верится.

– Надеюсь, это надолго.

– Я тоже надеюсь. Как дети?

– Лучше не бывает. Кейт сегодня утром играла с мальчишками в футбол, поэтому у меня нашлось время спокойно почитать газету. Ты же знаешь, милая, она просто прелесть. Можешь ею гордиться.

– О Адам! – Дебора снова вздохнула, но на сей раз исключительно от удовольствия. – А как Милли?

– Спала всю ночь напролет. Абсолютно сухая. Она у нас такая спокойная, не в пример многим.

– Отлично. Ну ладно, если успею, вечером увидимся. Мне пора идти.

Разговор с Адамом подбодрил Деб настолько, что последнюю часть обеда она готовила, распевая любимые детские песенки. Когда Дебора чистила морковь и пела «Малышка Полли Оливер», к ней присоединилась и мама. Естественно, через пару минут из гостиной раздался крик:

– Может, вы прекратите наконец этот кошачий концерт!

Дебора посмотрела на мать и увидела, как у той с лица исчезает счастливая улыбка, такая редкая в последнее время. Деб закрыла глаза и взмолилась, чтобы эта жалоба оказалась последней на сегодня.

К сожалению, молитва не была услышана. Отец с каждым часом становился все невыносимее. Дебора не понимала, в чем причина такого поведения – во врожденной жестокости, сильной боли или желании сделать все, чтобы она снова не оставила их двоих наедине.

Когда пришло время пить чай, мама уже готова была расплакаться: Деб позвонила домой и сказала Адаму, что сегодня вечером вернуться не сможет.

– Отправишь детей в школу? – грустно спросила она. – Прости, что сваливаю все на тебя, но…

– У тебя нет другого выхода, дорогая. Вернешься, когда получится. Посмотрим, может, Анна опять возьмет Милли к себе. Надеюсь, возьмет. Мы с ней в пятницу разговаривали, и она сказала, что для Полы хорошо, когда в доме есть еще один ребенок. В общем, не волнуйся, мы справимся.

Однако Дебора не могла не волноваться. Милли совсем недавно исполнился годик, а шумным и непоседливым близнецам было по пять лет. Кейт делала все, чтобы помочь отцу с братьями и сестрой, но она и сама была ребенком, а у Адама хватало дел на работе.

Когда пришло время укладывать отца спать, Дебора чувствовала, что готова его ударить. Она знала, что на сей раз у нее не хватит ни сил, ни терпения уговаривать его принять таблетки. Пускай делает как знает, подумала Деб. Если ему станет хуже, пенять будет только на себя.

Конечно, на самом деле все не так просто. Если отец не примет лекарства, у нее исчезнет последняя надежда вырваться завтра домой.

– Ты уже давала мне вон те, белые! – закричал отец, как только Деб протянула ему таблетки.

– Не болтай чепухи!

Она поразилась резкости собственного тона, однако на отца он, похоже, не произвел никакого впечатления.

– Ты прекрасно знаешь, что я рассортировала таблетки на дозы сразу, как только принесла их, – напомнила Дебора уже спокойнее. – Они все лежат в этой коробке. Я купила ее специально, чтобы не заниматься каждый раз одним и тем же. Смотри, вот ячейка для вечера воскресенья. Я беру отсюда таблетки одну за другой, в том порядке, в котором ты предпочитаешь их глотать. Я же, черт побери, не ради собственного удовольствия этим занимаюсь.

– Ты и твоя мать только и делаете, что скармливаете мне всякую дрянь, от которой мне ничуть не лучше. Ты представления не имеешь, каково мне. Я…

– О Господи, сколько можно! – закричала Дебора и отвернулась в сторону, от злости не в силах даже смотреть на отца.

С улицы сквозь раздвинутые шторы на нее глазели старый майор Блэкмор и его жена. Их пес – на удивление непослушный золотистый ретривер – прыгал рядом, но супруги не обращали на него никакого внимания.

Деб вымученно им улыбнулась и помахала рукой. Затем задернула шторы и снова повернулась к отцу. Стараясь держать себя в руках, долила в стакан сока и взяла очередную таблетку.

Весь процесс напоминал Деборе возню с Милли, когда та отказывалась кушать. Однако Милли ребенок, а отец – взрослый человек, который прекрасно понимал, что превращает жизнь близких в ад, и все равно злился в ответ на их усилия хоть как-то помочь. Дебора не понимала, почему он из кожи вон лезет, чтобы заставить людей ненавидеть себя. Особенно тех людей, в которых нуждается сам и которые так стараются, ухаживая за ним.

Наконец с таблетками было покончено, и пришло время вынимать вставную челюсть. Дебора взяла заранее приготовленный стакан с водой и протянула его отцу. Тот сделал неловкое движение и выбил стакан у нее из рук. Вода расплескалась на ковер, а осколки стекла разлетелись по полу. Дебора подумала, что вряд ли это просто случайность.

– Ты всегда была неуклюжей девчонкой, – прошипел отец. – Погляди, что ты наделала – разбила мой любимый стакан.

– Папа, я взяла его в гараже. Он гроша ломаного не стоит. И ради всего святого, не клади ты челюсть прямо в грязь и на осколки. Господи Боже мой.

Дебору мутило от одного вида его вставной челюсти. Задыхаясь от запаха искусственных зубов и больной кожи, она достала из кармана в фартуке рулон полиэтиленовых пакетов, оторвала один из них и, открыв, протянула отцу. Тот бросил в него зубные протезы, чертыхаясь и проклиная все на свете. Челюсти упали на дно пакета и громко клацнули, будто живые.

Кое-как сдерживая тошноту, Дебора отодвинула пакет на расстояние вытянутой руки и отнесла его в ванную. Там она наполнила водой еще один стакан, добавила специальную таблетку для обеззараживания и, стараясь глядеть в сторону, вытряхнула челюсти в стакан.

Убрать беспорядок в спальне отца было несложно, не считая того, что между кроватью и стеной валялась целая россыпь осколков. Стоя на четвереньках, Дебора почти жалела, что ночью отец не встанет с кровати и не порежет босую ногу стеклом.