Текст книги "Первый декабрист. Повесть о Владимире Раевском"
Автор книги: Натан Эйдельман
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)
Эпилог
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна…
Тому же, кто задержался на празднике жизни, – нет блаженства.
Один из самых увлекающих и в то же время бесполезных споров – что стало бы с историческим деятелем, если бы – прожил много дольше, посетил другие времена.
10 февраля 1925 года, в 88-ю годовщину смерти Пушкина, на его последней квартире (Мойка, 12) сошлось немало людей. Знаменитый литературовед академик Нестор Котляревский, тяжелобольной (осталось жить три месяца), собрался с силами и прочитал странный доклад: „Чем бы стал Пушкин, если бы не погиб в 1837 году, а продолжал жить хотя бы до конца царствования Николая I и до 1860-х годов?“
Академик, как всегда бывает в подобных случаях, невольно наделил великого поэта некоторыми своими чувствами и настроениями; в докладе говорилось о том, „как тяжело жилось бы Пушкину и какие ожидали бы его душевные драмы!“. Котляревский воображал Пушкина „в звании камергера, со звездой Анны 1-й степени“, который должен был бы лечь „между молотом все более и более недоверчивой и суровой власти и наковальней созревающего общественного мнения“; конечно, поэт „взволнованно радовался бы реформе 1861 года, но вскоре разглядел бы на горизонте грозовые тучи“. Наконец, Пушкин нелегко перенес бы „отрицание его поэзии молодыми людьми, уверенными в том, что все истины в их кулаке зажаты“.
Котляревский находил, что все же хорошо для Пушкина всего этого не знать…
Академику горячо возражал один из героев нашего повествования – Павел Елисеевич Щеголев: „Пушкин пришел бы к революционно-демократической идеологии в духе Белинского и его последователей“.
Вот как спорили о Пушкине в 1925-м.
Что было бы, если бы…
Что было.
* * *
Ученый и писатель Владислав Михайлович Глинка опубликовал ряд интереснейших работ о российской военной истории, в частности об Эрмитажной галерее 1812 года.
Однажды в своей ленинградской квартире он разложил рядом фотографии той галереи и портреты генералов более поздних, николаевских, среди которых были и персонажи 1812 года, но только сильно постаревшие.
Герои Военной галереи, победители Наполеона, глядели лихо, дерзко – каждый неповторим: у одного ус закручен, у другого – своевольные бакенбарды, третий весел и задорен, четвертый угрюм и курнос… Свободные, самостоятельные, яркие личности.
Николаевские же генералы – все почти на одно лицо: единообразный зачес, тусклый взгляд, готовность к беспрекословному исполнению. Положим, в жизни было и не совсем так, но любопытно, что художники знали – какова официальная мода…
Вздрогнув перед николаевскими генералами, вернемся в Военную галерею.
Приглядимся к старинным знакомым, участникам нашего рассказа – более всего, конечно, к Сабанееву.
Лицо непочтительное; „слуга царю“, но обязательно (если только не в ярости) – „отец солдатам“; готов искоренять непорядок, но не желает вынюхивать заговор; непокорного майора арестует и готов съездить в Таганрог – „хриплым голосом“ за него просить…
Вряд ли ужился бы с Николаем, даже получив награды, повышения: все равно – не свой, не Желтухин, не Бенкендорф. Не нравится ему „учебный шаг, хорошая стойка, быстрый взор, ружейная скобка против рта, параллельность шеренг, неподвижность“.
* * *
„Нам, русским, хлеба не надо: мы друг друга едим и тем сыты бываем“.
Владимир Раевский и Иван Сабанеев вместе разбили Наполеона: а 40 лет спустя, в Крымской войне, Наполеон III и его союзники возьмут верх из-за отсутствия в армии офицера Раевского и генерала Сабанеева.
* * *
Нужно ли доказывать, что это метафора: что Раевскому к началу войны – около шестидесяти, а Сабанееву было бы за восемьдесят? Однако смысл метафоры ощущали многие современники, если один из них, отнюдь не самый либеральный, утверждал, что „граф Бестужев никогда бы не отдал Севастополя“ (то есть декабрист-моряк Николай Бестужев, если б не сидел в Сибири, то непременно вышел бы в адмиралы, в графы и сражался бы как следует вместе с другими Бестужевыми, Муравьевыми, Раевскими). Недаром Москва 1850-х годов с пылким энтузиазмом выбрала вождем объявленного ополчения 80-летнего Ермолова: понятно, это был прежде всего акт оппозиции, недоверия к николаевским генералам…
Но разве не было истинных храбрецов в Севастополе?
Разумеется, были, и, наверное, не меньше, чем в прежние времена. Однако мало быть храбрым, необходимо быть свободным, способным, инициативным. На одного Нахимова, Корнилова, Истомина приходились десятки военных „николаевского разлива“ с одинаковыми тусклыми выражениями лица: многие из них умели умереть, но куда хуже умели побеждать. Поэтому нахимовым было в 10–20 раз труднее, чем их отцам. Старшие действовали в 1812-м среди большого числа себе подобных, в Севастополе же требовался неслыханный подвиг – одному тянуть за десятки.
Николай I, убрав из армии раевских и сабанеевых, за их грамотность, за характер, внешний вид, выражение глаз, – этот царь постепенно плодил лишних людей, ту общественную категорию, которая была почти совсем неизвестна до 1830-х годов.
Прежде – не было лишних, все были „при деле“, били французов и турок, строили крепости, прокладывали дороги, писали книги, продвигали науку.
Денис Давыдов (один из Сабанеевых), умирая в 1839 году, пророчествовал, что изгнание со службы способных людей добром не кончится, и сказал, что за все расплатится Россия, сотни тысяч ни в чем не виноватых…
* * *
Трагедия Раевского была бы не столь сильна, если б губили его только Аракчеев и ему подобные; куда страшнее и печальнее, что тут постарались и Сабанеев, и Киселев, и Александр I.
Одни далеко не худшие люди съедают других – „хлеба не надо…“.
Владимир Федосеевич Раевский, „первый декабрист“, – человек феноменальной энергии, оптимизма, мужества. Однако, при всем огромном уважении к этим качествам, автор книги не стал бы писать еще одну биографию, удлиняя и без того немалый список печатных работ о „тираспольском узнике“.
Сегодня, в конце XX столетия, для нас, для многих, Раевский прежде всего – участник главного разговора.
О будущем страны; о российском счастье и его цене.
Прислушиваясь к молдавскому диалогу двух поэтов – „Оставь другим певцам любовь“ и „Это не в моем духе, в духе крепости…“; наблюдая, как Сабанеев съедает Раевского, а потом готов просить за него царя, – но поздно…; читая тягостное, безнадежное – „Как истукан немой народ…“, после чего вдруг несокрушимая уверенность, что „Воспрянет он…“, – присутствуя при всем этом, мы легко находим массу российских продолжений, аналогий.
Революционеры, идущие на восстание, глядят как на врагов, в лучшем случае жалеют, презирают сторонников „малых дел“: мы хотим освободить всех сразу и быстро – они же отдают способности строительству заводов, плотин, железных дорог; мы, бунтовщики, знаем, кто друг и где враг, кто эксплуататор и кто эксплуатируется, – у тех же, кто решительно не верит „кровавой цене“ прогресса, – у них, просветителей, вроде бы обе стороны равны, и вот что порою пишется о заговоре, революции:
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
(Пушкин)
Смеясь, урча и хохоча,
Тварь восстает на палача.
(Хлебников)
В комиссарах дух самодержавья,
Пламя революции в царях.
(Волошин)
Вспоминается, к слову, история о трех братьях, российских разночинцах, родившихся в 1880-х годах.
Старший – весьма опытный дореволюционный подпольщик, красный командир гражданской войны, один из решительных лидеров индустриализации, коллективизации, – гибнет в 1937-м.
Младший, близкий старшему своими способностями, темпераментом, энергией, сражается за белых, отступает из Крыма, спивается, голодает, умирает то ли в Париже, то ли в Харбине.
Средний же брат – делец, спекулянт, циник (впрочем, только через него кое-какие вести от младшего приходили к старшему и обратно); говорили, что в 1937-м нарочно попался на спекуляции, чтобы просидеть несколько лет по уголовной статье, выйти, уцелеть. Обоих братьев пережил на десятилетия, умер сравнительно недавно…
Еще и еще подобные примеры: в конце 1930-х в камере Казанской тюрьмы эсерка спрашивает разрешения у своих „старших“, можно ли принять что-либо от коммунистки: „старшие“ запрещают…
Председатель ВЦИКа Свердлов и его родной брат, офицер (потом генерал) французской армии Зиновий Пешков, знать не желают друг друга.
Спите себе, братцы, – все начнется вновь,
все должно в природе повториться:
и слова, и пули, и любовь, и кровь…
Времени не будет помириться.
(Окуджава)
Грустно.
Есть ли хоть какой-то просвет в этом „раевско-сабанеевском“ тупике?
Есть, клянемся, что есть!
Он заключается в том, что обе враждующие, друг друга не слышащие стороны – все же не безразличны, не равнодушны, не стары смолоду, но молоды и в дряхлости.
Этого, конечно, довольно мало для оптимизма и энтузиазма, – но все же, все же…
И как тут не вспомнить Андрея Платонова, завершая наше повествование его недавно опубликованной строкой:
„Отчего так хорошо на свете, когда ничего тут нету хорошего и все дела известны?“
Комментарии
1 Арнаут – турецкое наименование албанца.
2 Энергичный полководец XVII века, один из героев Шиллера. (Прим. авт.)
3 Никаких «может быть»! Каждая – шлюха… и т. д. (фр.).
4 Как я скучаю без моей маленькой Каролины (фр.).
5 Жертву моей страсти (фр.).
6 Наследство Раевского. (Прим. авт.)
7 Это и ряд других писем Оксмана к родным и близким цитируются по недавно появившейся интереснейшей публикации М. О. Чудаковой и Е. А. Тоддеса «Из переписки Ю. Г. Оксмана». Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1988. (Прим. авт.)
8 Автор очень благодарен Константину Марковичу Азадовскому, ознакомившему его с перепиской отца.
9 Подразумеваются декабристы – братья Бестужевы и Горбачевский. (Прим. авт.)
10 В письме между прочим мелькает «село Бабель над Днепром, в 12 верстах от Измаила… здесь, в Бабеле, лучше вода». Именно от этого географического названия, по всей видимости, произошла фамилия прекрасного писателя, родившегося 13 июля 1894-го и расстрелянного 26 января 1940 года. (Прим. авт.)
11 То есть с буквальной точностью. (Прим. авт.)
12 Это неверно, но Пушкин следует распространенному преданию (Прим. авт.).
13 Адамов – командир полка, как раз отставленный Орловым: по Сабанеев знает, что в этом случае Орлов совершенно прав. (Прим. авт.)
14 Подразумеваются, конечно, Аракчеев, Волконский, Закревский и другие петербургские персоны. (Прим. авт.)
15 Павел I, чей труп гримировали для сокрытия страшных увечий.
16 Павел I рассказывал, что ему являлся призрак Петра Великого. восклицавший: «Бедный Павел!»
17 Петр III и Екатерина II. (Прим. авт.)
18 Петр III был племянником императрицы Елизаветы Петровны, а Павел I – внучатым племянником. (Прим. авт.)
19 Подразумевается, вероятно, легенда о разбойничьем атамане Кудеяре, будто бы сводном брате Ивана Грозного. (Прим. авт.)
20 Документ, удостовоциющий офицерский чин. (Прим. авт.)
21 Раевский делает вид, будто он скопировал чужую рукопись «О рабство крестьян», а не сам ее сочинил. (Прим. авт.)
22 Яков Долгоруков – приближенный Петра I, прославившийся смелыми разговорами с царем. (Прим. авт.)
