Текст книги "Смерть по сценарию"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– В той замечательной главе, что попала в руки капитана Михина в пятницу, – Леонидов кивнул на Игоря, внимательно разглядывавшего любовь писателя, – в той главе так упоительно рассказывается о вашем романе с Павлом Андреевичем и о том, как вас ревновал муж и как подсыпал яд в стакан. Вы помните этот стакан?

– Какой яд? Какая глупость!

– Фантазия писателя?

– Да, фантазия, – уверенно заявила она.

– А ваша любовь тоже фантазия?

– Он что, про все это написал?

– Вы не читали?

– Я не котировалась у Павла как достойный литературный рецензент.

– Что ж, тогда, думаю, вам стоит почитать. Ты позволишь? – Леонидов взял у Михина отрывок, который сегодня утром впервые прочитал сам.

Любовь Николаевна сначала колебалась: читать или не читать, потом нерешительно тронула первый листок. Ее щеки то бледнели, то краснели, она морщилась, почти плакала, потом, нахмурившись, замирала, и все ее чувства отражались на лице. Наконец все кончилось, Леонидов понял, что она уже прочитала и просто боится что-либо сказать. Сидит, не решаясь поднять глаза от бумаги и признать даже небольшую долю правды, которая наверняка там была.

– Любовь Николаевна, не надо.

– Что?

– Я и про себя и про жену свою прочитал отнюдь не деликатные вещи, что ж поделаешь. Так он врал?

– Да если бы это было правдой! Если бы было правдой! Да разве я тогда могла бы? – Она захлебнулась своим горем, как соленой морской волной, охнула и прижалась к шершавому деревянному столбу беседки.

– Вас не было на даче в тот вечер?

– Да была я там, господи, была! Только Паша меня не любил. Ну, тогда, в конце второго курса, может быть, что-то и было, хотя я никогда не верила, трудно было верить. Он все себе придумал, как придумывал эти свои романы, надо же было деть куда– то все эти красивые слова, эти описания, эту не поддающуюся контролю страсть. Все ложь. Он был человеком расчетливым, холодным, умел подавлять любые лишние чувства в себе. А любовь, по Клиши– ну, – это лишнее чувство.

– Значит, вы не были его любовницей в течение этого года?

– Любовницей? Я? Да вы на меня посмотрите: некрасивая, не слишком удачливая в жизни тетка, зажатая в тиски семейством этих людей, которым вообще наплевать на литературу, даже если я на ней деньги зарабатываю для их дурацкой дачи! Любовницей… Да если бы это было возможно, если бы он меня захотел, я бы нашла силы вырваться из этого болота, послать к чертям и самовар этот, и бесконечные грядки, и вечные напоминания о том, какую меня взяли в этот безупречный дом…

– А какую?

– Это не относится…

– Так вы любили его?

– Да, я была им больна. Мне не нравилось то, что он писал, мне нравился он сам. Это я с ума сходила по каждой родинке на его теле, я, слышите, а не он! С моей души все это содрано, как кожа, он влез туда, этот оборотень, высосал всю кровь и потом написал это! – Она потрясла папкой, из которой вылетел белый лист и упал на пол беседки. Любовь Николаевна тут же нагнулась, схватила его и стала бережно стряхивать с бумаги свежие опилки.

– А зачем вы были тогда вечером на его даче?

– Уж не потому, что он так страстно захотел затащить меня в постель. Красиво написано, но меня там не было, в постели этой. Хотя наверху, в спальне, кто-то был, я слышала шаги. Мы с ним были не одни в доме, понимаете?

– Так что же вы там делали?

– Говорили о вещах, не имеющих никакого отношения к его смерти. Это личное, и это касается моей семьи, я не собираюсь объяснять.

– А ваш муж?

– Да, он приехал. Не знаю, кто ему позвонил и сказал эту глупость, будто мы с Павлом любовники. Говорит, какая-то женщина.

– Женщина позвонила? И он приехал?

– Да.

– Ваш муж ревнив?

– Не знаю.

– Как это?

– Очень просто: этот человек меня мало интересует, я не знаю, на что он способен.

– Зачем вы вышли за него замуж?

– Зачем выходят замуж женщины, когда приходит время, а любимый мужчина бросил? Просто чтобы устроить свою жизнь все равно с кем.

– Есть те, которые хранят верность…

– Да? И что с ними потом происходит? Всю жизнь упиваться воспоминаниями тех мгновений, которые, конечно, были прекрасны, но всего лишь были? Романтика приходит и уходит, а дети, проблемы, работа, деньги – все это остается, и именно это и есть жизнь.

– Так между вашим мужем и Клишиным была ссора?

– Ну, если это можно назвать… Никита заикнулся было насчет того, чтобы Паша не лез… ну, не лез, куда его не просят. Паша рассмеялся и сказал: «Что, морду набьешь?»

– Ваш муж не производит впечатление физически слабого человека. Почему же Клишин был так уверен, что ничего не будет?

– А разве в драке всегда побеждает тот, кто физически сильнее? Побеждает тот, кто в себе уверен, и не обязательно иметь здоровые кулаки, надо просто наплевать на то, что тебе может быть больно. Знаете, в тот вечер у меня было ощущение, что Паше вообще наплевать, когда его будут бить и смогут ли убить. Он был уже почти мертв.

– Как это?

– Не знаю. Разве с вами такого не было? Момента, когда вы теряете в жизни столько, что не боитесь смерти, а сами ее торопите.

– Допустим. Что же он такое потерял?

– Уж не любовь, во всяком случае.

– Он и на самом деле был так неотразим?

– Да.

– Так коротко?

– А что тут говорить? О том, каким он был необыкновенным человеком? Чушь. Просто это была такая гремучая смесь физической красоты, ума, таланта, обаяния, сексуальности, если хотите, что она могла взорвать любую крепость. Я имею в виду неприступные бастионы женской добродетели. Так лучше?

– Очень образно. Я понял. – Леонидов вздохнул. – Значит, отпечатки на стаканах ваши? Не отрицаете?

– Зачем? Я же говорю, что в доме кто-то был. Этот человек, я уверена, женщина, найдите ее, она должна сказать, как все произошло с нами: со мной и Никитой. Когда мы с мужем ушли, Павел был жив, а в доме он был не один.

– Кто это может подтвердить, кроме той неизвестной личности, перед существованием которой мы пока поставим вопросительный знак?

– Не знаю. Не будете же вы с секундомером высчитывать дорогу отсюда до Пашиной дачи? О том, во сколько мы приехали, могут сказать и свекровь, и соседка.

– Все произошло в пределах двадцати минут. А показания у нас есть только одного человека – покойника, как это ни парадоксально. Придется с вашим мужем поговорить. Скажите, он мог достать цианистый калий? Ведь Клишин и потом мог выпить из стакана, в который перед уходом незаметно бросили яд?

– Мой муж не имеет понятия о том, чем можно отравить человека.

– Ну, это вы так думаете.

– Цианистый калий для него – слово из крутых боевиков. О том, что такой препарат не вымысел, как все приключения его любимых героев, Никита вряд ли подозревает. Что такое кухонный нож, например, или топорик для рубки мяса в условиях собственного дома, он знает прекрасно. Если бы эти орудия были причиной смерти, я не стала бы так уверенно утверждать, что муж ни при чем.

– Хорошо, Любовь Николаевна. Все-таки мы должны побеседовать с вашим мужем.

– Ради бога. Можно я оставлю себе это? – Она кивнула на лежащую в прозрачной папке «Смерть…». – У вас ведь есть дискета?

– Конечно. Но вы же сказали, что не любите творчество Клишина?

– Это лучшая его вещь. Пожалуй, ему все-таки удалось оставить что-то значимое, оригинальное, не похожее на все остальное. Я плохой критик, но мне понравилось. Покажу в издательстве, может…

– Не надо, – вмешался Леонидов. – Там есть вещи, публикации которых для себя лично я бы не хотел.

– Где? Я не нашла.

– В начале книги.

– А вы не думаете, что текста рукописи нет у кого-нибудь еще?

– А где она может быть целиком?

– Не знаю. Ищите.

– Теперь придется. Дорого бы я дал, чтобы дочитать до конца роман. Ну что, Игорь, пойдем беседовать с Никитой Викторовичем?

Они поднялись и вышли из беседки. Между деревьями Леонидов заметил натянутый гамак, там кто-то лежал. Они с Михиным проходили мимо, Алексей взглянул в тень лениво шевелящих листвой деревьев и толкнул Игоря в бок:

– Помнишь, с утра я заикался насчет того, что начну ото всей этой ерунды верить в переселение душ?

– И что?

– Теперь верю. – Он кивнул в сторону гамака.

Услышав чужие голоса, оттуда резко выскочил

парень лет четырнадцати, стройный, синеглазый, светловолосый и загорелый. Вот его лицо как раз светилось, потому что кожа была золотистой, яркие глаза притягивали взгляд так, что хотелось вставить это чудо в рамку и носить с собой, чтобы время от времени любоваться им. Леонидов спросил:

– Павел?

– Ну. – Парень захлопнул книгу и хотел пройти.

– Слушай, Паша, а ты стихи пишешь?

– А это никого не касается. – Он резко дернул плечом и быстрым шагом прошел впереди их. Леонидов усмехнулся:

– Понял теперь, кто послал тебе эти страницы?

– Да ну?

– Вот так. Только чем Клишин зацепил сынка? Про его любовь с матерью красиво написано не для Любови Николаевны. Для сына написано, точно.

– Думаешь, они общались?

– Конечно. Я теперь многое в этой истории начинаю понимать. Сейчас поговорим с Никитой Викторовичем, тогда все станет совсем ясно.

Никита Викторович места себе не находил, пока Леонидов с Михиным разговаривали с его женой. Вообще Солдатов производил впечатление стопроцентного флегматика, без всяких там меланхолических и холерических отклонений, поэтому, если он нервничал, значит, его очень сильно все происходящее задело. Увидев, как сначала пронесся мимо него в дом сын, а потом появились люди, беседовали с его женой, он дернулся и пошел им навстречу:

– Послушайте, э…

– Алексей Алексеевич и Игорь Павлович, смотря к кому вы обращаетесь, – помог ему Леонидов.

– Ну да. Вы не трогайте пацана, мужики. Пацан учится, книжки читает, и пусть себе. Экзамены у него в этой самой спецшколе, не трогайте, мужики.

– Мы не разговаривали с Павлом, а с вами вот хотелось бы.

– Ну, со мной. А что со мной говорить? Жена у меня умная, а я так, при ней. Любку спросите, если что, она и разъяснит. А я что – шофер я. Хороший шофер, конечно, начальство меня ценит, в зарплате не прижимает, дело свое я знаю, а всякие там эти интеллигентные штучки – это лучше к жене моей.

– Любовь Николаевна нам уже все и разъяснила. Несколько вопросов можно в дополнение?

– Вопросов? Да насчет чего? Насчет этого ее хмыря, что ли, которого грохнули?

– Да. О том, как вы относились к писателю Павлу Клишину.

– Как относился? Да как черт к кресту, вот как относился.

– Боялись, значит?

– Кого? Этого паршивого интеллигента? Да боялся шею ему ненароком свернуть, если он еще вокруг моего Пашки будет крутиться.

– Вашего? Разве он не сын Клишина?

– А? Любка разболтала? А клялась, дура, что не вспомнит ни разу.

– Да при чем тут жена, мальчик на Клишина так похож, что никакой экспертизы не надо.

– Похож? Ну да, не повезло.

– Он знает, что его отец – другой человек?

– Знает… Да сам черт не поймет, что он знает, а что нет. Конечно, этот писатель как узнал про сына, стал возле него крутиться, а малец и рад – как же, кровь у них родная. А когда, значит, Любку аборт делать посылал, так не подумал, что может парень родиться. А я этого парня вырастил, в садик его маленького водил, нос от соплей вытирал и в школы разные устраивал. Конечно, мне этого не понять – малец кучу бумаги марает или краски переводит – это, конечно, глупости. Профессия, она вот, – он поднял вверх свои огромные, местами порезанные руки, – в руках, а не в голове. Шел бы на механика учиться, раз не дурак, имел бы деньги, халтуру, пол– литра по выходным в свое удовольствие, жену да детишек, а то будет всю жизнь с такой-то рожей по бабам болтаться, как этот ваш Клишин. Уж слишком он красив, Пашка мой, как картинка какая – из тех, что в журналах печатают. Мужику ни к чему это. Сейчас уже девки каждый вечер домой звонят, а ему только четырнадцать. Еще штангу эту домой приволок, гимнастика, значит. Воду бы бабке в огород потаскал, а не железку свою каждое утро. Дурь. – Солдатов наконец выговорился, вытер рукой рот, сплюнул на тропинку.

– Так зачем вы все-таки рванулись к Клишину на дачу?

– Баба какая-то позвонила.

– И что?

– Ну, интеллигентная дамочка, культурная, вроде жены, так все грамотно изъяснила: «Ах, у вашей Любы свидание, ах, я неравнодушна к Павлу, ах, мы совместными усилиями должны их разлучить…» Я только из рейса вернулся, не успел и руки помыть. На дачу собирался, а тут она… Ну я, как дурак, полез в свой «жигуль» да дернулся, куда дамочка сказала. Приехал – они сидят, беседуют. Ну и что? У этого писателя небось баб разных было в очереди, как раньше за колбасой, моей дурехи не хватало только. И не верил я никогда, что между ними что-то есть.

– А ребенок?

– Ребенок… Небось не один у него ребенок. По всей стране небось нарожали от такого-то. Ну, приехал я туда, ну, покрутился, велел Любке собираться, про Пашку-меньшого сказал, чтоб не лез. Сам себя чувствовал дураком. Зачем поехал? Чепуховина какая-то.

– Вы знаете, Никита Викторович, что такое цианистый калий?

– Чего? Калий? Которым травануться можно?

– Да, травануться.

– Слыхал.

– А у вас фотографы есть знакомые или из химиков кто?

– Из каких еще химиков? Вы все про писателя этого? Да если бы я его захотел пригрохать, мне никакие химики не нужны. Химики… Мы без всякой химии монтировкой по башке. Да не нужна ему была моя дуреха Любка, а Пашка – что Пашка? Взрослый уже совсем, все равно в моем доме ему не житье, цепляться за него я не собираюсь, он уже лыжи навострил.

– Куда?

– Да кто его знает, куда? Мы с ним не очень-то… ладим.

– Понятно. А в доме, когда вы там были, был кто-то еще?

– Не видел. Но наверху шуршало что-то. То ли человек, то ли кошка. Не знаю. Не буду врать.

– Значит, с Павлом-младшим отношения у вас не очень?

– Да не лезьте вы в больное. Очень – не очень, вам-то что? Растет, питается, одевается как все, недавно велосипед новый ему купил, на штангу эту денег дал, что еще?

– Все нормально, Никита Викторович, все нормально. Ну что, Игорь, пойдем с Любовью Николаевной попрощаемся?

– А чайку?

– Да нет, спасибо.

Они с Михиным пошли обратно к беседке. Вдруг откуда-то из-за дерева к ним шагнул золотокожий синеглазый парень и, прищурившись, зло спросил:

– А что, этого не арестуете?

– Кого?

– Ну, этого. – Пашка кивнул с гримасой в сторону дома.

– Отца?

– Ха! А то я не знаю!

– Что не знаешь?

– Про настоящего. Не мог же я родиться от этой тупой скотины.

Леонидов даже обалдел:

– Паша, этот мужик – муж твоей матери, кормит тебя тринадцать лет, одевает. Нормальный мужик.

– Да? Все, чего не понимает, называет так презрительно: интеллигенция. Что, крутить баранку – высшее призвание? Это, по-вашему, нормально? – Парень скривил рот.

– А что высшее призвание?

– А то, что мой настоящий отец говорил. Только вам я не буду повторять.

– Почему?

Он молчал, не собираясь ничего объяснять, Леонидов сам полез на рожон:

– Потому что мы менты? А менты, по твоему отцу, все как один тупые? Так?

– Я этого не говорил.

– Значит, ты хочешь жить, как твой настоящий отец?

– Да. Хочу и буду.

– И то, что ты прочитал, тебя не смущает?

– Откуда вы знаете, что я прочитал?

– Он просил тебя отправить конверт, если вдруг умрет?

– Ну и что?

– И ты поверил, будто твой отец, то есть Солдатов, мог насыпать в стакан яд?

– Мое дело, во что я поверил.

– Да ты просто хочешь от него избавиться.

– Да, хочу. Ненавижу его.

– Ладно, Паша, нам с тобой не договориться. С Клишиным ты часто виделся?

– Нормально.

– Значит, редко. И тем не менее он успел тебя обработать.

– Не смейте так об отце! Я фамилию сменю, скоро я буду паспорт получать! И отчество сменю! Я буду Павлом Павловичем Клишиным, поняли? И все буду подписывать: Павел Клишин. Вот так.

– Паша! Что ты так кричишь? – Из беседки к ним бежала Любовь Николаевна.

– А чего они…

– Что вы к ребенку пристали? Что вы ему сказали? Зачем это все надо? Зачем?!

– Он талантливый мальчик? – Леонидов посмотрел вслед убегающему парню и повернулся к Любе. – Он пишет? Что?

– Да вам-то какая разница. – Она вытерла глаза, но мать взяла верх над испуганной женщиной. Ей захотелось рассказать о сыне, о том, какой он необыкновенный и замечательный. – Да, я не сделала тогда аборт.

– Почему Павлу не сказали?

– Что бы это изменило? Жениться он на мне не женился бы, денег от него мой муж принципиально не хотел брать.

– Откуда же Клишин узнал?

– А что, он на него не похож, не заметно, что это его сын? – Она горько усмехнулась. – Увидел – и понял, что ж еще?

– И мальчику он сказал?

– Мой сын очень умный. Слышите, вы? Он всегда понимал, что эта семья ему чужая. Он – человек другой породы, он тоже родился принцем. Паша очень хорошо сказал в своей книге об этом, и то, что они друг друга поняли, – это естественно.

– Ну, Игорь, что скажешь?

– Клишина они не травили.

– И это все? – Леонидов рассмеялся, до слез рассмеялся. – Сразу видно человека практичного: тут такая семейная драма, а ты со своим выводом, что, мол, Клишина они не травили. Вот что я тебе скажу. Если бы парень был повзрослее, я бы подумал, что продолжения пишет он.

– Какие еще продолжения? Одно только и было.

– Погоди, еще не вечер.

3

В машине они молча ехали минут десять, потом Михин сказал:

– И что дальше?

– А что ты хотел?

– Если это не они, если все написанное – просто вымысел и бред, то кто же тогда? Ждать очередного послания с того света?

– Тут полный тупик: никаких следов, кроме этих двух отпечатков, ничего. А может, они не все сказали?

– Конечно не все.

– Почему же мы тогда ушли?

– Потому. Сегодня к ним больше нет вопросов, понял? И не паникуй. Тебе надо успокоиться, телевизор посмотреть, а в начале новой недели заняться биографией этого писателя. Как там раньше называлось? Серия «ЖЗЛ», вот. Представь, что ты один из ее авторов, это не так уж скучно. Не с неба же этот Клишин к нам свалился, не с другой планеты, не зеленый он человечек, не со щупальцами – обычный земной мужик, только здорово смазливый. Были у него и папа, и мама, и врачи-психиатры в детстве, и история болезни в поликлинике, и баба, с которой он действительно спал. Звонила же Солдатову женщина, явно имеющая на Клишина виды.

– А если он не с женщинами?

– Тогда Павел Андреевич должен был непременно это как-то мотивировать в своем творчестве.

– Почему?

– Да потому, что главный герой произведения любого писателя – он сам.

– Ну нет! Читать все это?

– Страшно?

– Я лучше по соседям его пройдусь, по друзьям, знакомым. Моя правда в ногах, а не в этих непонятно откуда появившихся посланиях.

– Эх, Михин, Михин! Какой редкий случай, когда можно вычислить убийцу не выходя из дома, а ты все розыском занимаешься. Кстати, узнай насчет его завещания. Родители, так я понимаю, умерли?

– Ну да.

– Отчего?

– Не знаю. Умерли и умерли. Вроде несколько лет прошло, но жил Клишин и на даче, и в Москве один, это точно.

– Выясни обязательно, как они умерли, может, авария, несчастный случай или групповое самоубийство.

– Шутишь?

– Делать мне нечего. Детей законных у Клишина тоже нет, так я опять понимаю? А остальные родственники? Кто его хоронил?

– Тетка вроде.

– Узнай, ей ли он все завещал. Идеи идеями, а от меркантильных поползновений тоже умирают, и даже великие люди.

– Знаешь, Алексей, ты высади меня у платформы, я в родной город поеду.

– А что так?

– Устал. На такой жаре полдня и по таким делам – помираю совсем. Поезжай в пруду своем плавать, а я тоже переоденусь – и на пляж. Хватит на сегодня.

– Как хочешь. Если придет еще один конверт, ты мне позвони на работу или домой после десяти.

– А ты уверен, что придет?

– Почти…

…На даче у Алексея все было тихо и спокойно: он просто никого там не нашел.

«На пруду все, где же им быть?» Есть Леонидову не хотелось, при мысли о горячей пище организм поджимался и начинал активно протестовать. Постоянно хотелось только пить, пить и пить, хотя вода, казалось, испарялась, не доходя до желудка.

«А быть может, сегодня я видел будущее нашей русской литературы в плетеном гамаке между двух яблонь, – лениво подумал Алексей. – А, бог с ним, с будущим. Да здравствует настоящее, если оно содержит в себе прохладную воду в этот жаркий день! Да здравствует пруд!»

Он быстренько надел плавки, запер дом и побежал к воде.

Они все были там: Барышев лежал пластом под раскаленным солнцем на остатках песка, прореженного чахлой травкой; Саша – в теньке довольно сочных кустиков у воды; Анечка рядом с ней, но на солнышке, подставляя для загара худенькие плечи и спину. При виде Алексея Саша фыркнула:

– Если бы он у любовницы был, я бы еще поняла. Если бы с машиной каждый день лизался, разбила бы ее молотком вдребезги. Но скажите мне, ради бога, как расцарапать лицо этой страсти постоянно лезть в чужую жизнь?

– Между прочим, я просто не стал тебя будить.

– Да, значит, ты хороший? Еще в пятницу была в прекрасном настроении, думала: у нас будет целых три дня выходных. Три! Три дня муж будет рядом, и я снова почувствую, что замужем не за привидением, не за свидетельством о браке, которое ты, Леонидов, кстати, успел потерять, не прошло и года, а за нормальным человеком из мяса и костей. И где мои три дня?

– Александра, есть еще целое завтра.

– Да? Ты хочешь сказать, что завтра сюда не приедет никакой Михин и вы с Барышевым не будете взламывать чужие сейфы, как какие-то медвежатники?

– Какие еще сейфы? – ахнула Анечка. – Сережа, что ты сделал?!

– Ну вот, Саша, обязательно было…

– Сережа! Ты меня обманул?!

– Это тогда, когда ночное дежурство…

– Да ты что?! – Анечка вскочила и кинулась на Барышева с полотенцем.

– Тихо ты, народ смотрит!

Она обернулась, увидела, что люди вокруг действительно заинтересованно подняли головы, и кинулась к дому. Саша за ней.

– Бабы, ну бабы! – вздохнул Барышев.

– Пойдем за ними?

– Еще чего. Сейчас поплачут вместе за компанию, потом помирятся, потом обед будут готовить.

Ну а уж к обеду я пойду мириться. Кстати, как съездил?

– А, не хочу об этом. Слушай, Серега, у тебя ведь проблемы на работе. Ну так и брось ее.

– А что искать? Где мое место под солнцем? По-? ка, кроме этого, ничего не нашел. – Он хлопнул рукой по песку рядом с собой.

– Пойдешь ко мне, начальником охраны?

– Друзья вместе работать не должны, потом начнется дележка денег, я начальник – ты подчиненный, я сказал, и ты будешь делать, и дружбе конец. Невесело.

– Вот-вот, за одну такую идею мы с тобой только что получили.

– Что, пойдем каяться?

– Я за твоей широкой спиной, Леша.

– Барышев, боюсь, ты уронишь на мое худое тело свою гигантскую тень и женщины меня не заметят. Лучше я за тобой, ты же мне друг?

– Ты хитрый, Леонидов. Всегда больше попадает не тем, кто подал идею, а тем, кто принял ее слишком близко к сердцу и принялся осуществлять.

Они встали, отряхнули песок и пошли к даче.