Текст книги "Смерть по сценарию"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Это все?

– Ну, там перед этим еще какая-то чушь, что-то о Боге, о Вечности, о смысле жизни. Главное – здесь. Он признается. И обрати внимание на подпись.

Леонидов заглянул в конец последнего листа и увидел размашистую корявую подпись шариковой ручкой: «Павел Клишин. 4.06.99».

– Это еще зачем?

– Для верности, чтобы все убедились. Это самоубийство, Леша, красиво разыгранное, да еще настоящим сумасшедшим.

– Подпись на экспертизу отдавали?

– Конечно. Лично Клишин руку приложил.

– А что Демин?

– Принес, извинился, что не сразу. Он, видите ли, строго выполнял завещание друга, теперь, после того как расследование закончится, издаст этот роман, он у Максима Николаевича есть целиком, с разными там воспоминаниями о детстве, лирическими отступлениями и прочей белибердой. А потом опишет, как велось следствие, каким необыкновенным человеком был покойный писатель, как задумал сценарий смерти, но выдал сначала за шутку, чтобы никто ему не помешал осуществить свой замысел.

– Как дела деминского издательства?

– Неплохо.

– И сколько он на этой «Смерти…» заработает?

– Что я, коммерсант?

– А на остальные книги Клишина у него тоже есть дарственная?

– Похоже, что да. Тот завещал свое творчество человеку, который прославит его имя.

– Что, такая жажда славы, а?

– Это ты у тех спроси, кто ради нее вены себе вскрывает.

– Значит, теперь будет поднята шумиха вокруг этого расследования. Еще бы! Написан детектив, автор которого и есть сама жертва! Потом неожиданная развязка, как положено, и лавры Демину в виде прибылей от продажи книги, ведь он, получается, и издатель, и владелец творческого наследия одновременно. Да, заработать на этом можно неплохо.

– Ты все еще про свое, Леша? Ну так я тебе скажу, что мы нашли приятеля Клишина, того фотографа.

– Голубого?

– Ну да. Он до сих пор по своему другу убивается, безумная, говорит, была любовь. Если бы, говорит, знал, для чего ему нужна ампула с ядом, ни за что не отдал бы.

– А это та ампула?

– Ну да. Там капелька белой краски была на донышке, фотограф ее случайно поставил на свежевыкрашенный подоконник у себя дома.

– А та, что для Аллы знакомый химик доставал?

– Про ту ампулу ничего не ведомо.

– Куда же такая штука делась? Ты же раньше говорил, что на ней маркировка того химико-фармацевтического комбината, с которого получала продукцию лаборатория знакомого Гончаровой.

– Ты думаешь, так много комбинатов в Москву свою продукцию поставляют? Ну, ошиблись. Я заглянул к тому химику, сверил маркировку и показал ампулу, так он подтвердил, что не та.

– А сразу нельзя было это сделать?

– Сразу мы как раз вцепились в версию о том, что к убийству Клишина причастна Алла Константиновна Гончарова, за это ее и убили.

– И за что, получается, ее убили теперь?

– Знаешь, я не хотел тебе говорить… У нее в сумочке нашли какие-то таблетки, они были рассыпаны в кармашке, без всякой упаковки. Химический анализ показал, что это желудочные средства, Гончарова маялась гастритом и часто принимала препараты от изжоги и болей. Возможно, съела что-нибудь в том итальянском ресторане, ее скрутило, и Алла Константиновна что-то приняла. А среди желудочных таблеток оказалось снотворное, она про это забыла, и…

– Чего же у нее таблетки были без пузырька?

– Ну, эти женщины такие рассеянные, сам знаешь.

– Я Аллу видел, она была настолько приземленной, что фантазиями, от которых и происходит всякая рассеянность, там не пахло.

– Может, она после смерти Клишина так расстроилась, а потом эта ампула, и мы с тобой ее стали трясти, и еще с племянницей мужа поцапалась.

– Откуда ты знаешь, что они поцапались?

– Демин рассказал: Алла очень нервничала, плохо спала. Пузырек-то в кабинете мужа нашли.

– Но не в ее же спальне?

– А может, они вместе употребляли, не таскать же туда-сюда? Ну, отсыпала маленько, а потом забыла.

– А кто тогда к Гончарову приходил?

– Да никто к нему не приходил. Доковылял старикан до прихожей, хотел позвонить, не дошел, брякнулся на пол.

– Почему из кухни не позвонил? Там же есть параллельный аппарат.

– Почему-почему… Замучил совсем. Кому и что ты хочешь доказать? Про ампулу выяснили, что Клишин звонил Гончарову около восьми вечера, ты сам мне сказал, есть свидетельница, про твою пуговицу тоже все ясно. Даже предсмертная записка есть с личной подписью Павла Клишина.

– Но Демин там был?

– Да, Демин там был.

– Вот видишь!

И Вера Валентиновна была.

– Что она показала?

– Что случайно увидела у Демина на столе рукопись «Смерти…», когда приезжала разговаривать об отсрочке долга, прочитала выборочно несколько страниц и заглянула в конец, испугалась.

– Чего? Не за племянника, во всяком случае.

– Ну, она и не скрывает, что знала про то, что Павел написал завещание в пользу своего сына от Любы. Они, кстати, с Любовью Николаевной подруги.

– Вот как?

– Та сказала, что ее семья такого наследства не примет, будет скандал, да и самой неохота ходить по судам, но Паша уперся так, что не сдвинешь.

– Еще бы! Если Самойлова начнет отдавать долги, дача все равно отойдет к Демину, зачем же лишние нервы тратить? А Любовь Николаевна не знала, случайно, от своей подруги, как погибли Пашины родители? Ты не спрашивал?

– Короче, когда Вера Валентиновна догадалась, что племянник действительно покончил жизнь самоубийством, она решила изъять завещание, в чем и призналась.

– И когда она приехала на дачу?

– В половине девятого. Павел ходил звонить, а она шарила в комнате. Пока нашла, полчаса прошло, приехала Люба, Вера Валентиновна спряталась на втором этаже, потом приехала Алла и поднялась в спальню наверху. Самойлова ушла в соседнюю со спальней комнатку и оттуда слышала, как та сразу позвонила.

– Так Алла с Любой видели друг друга?

– Выходит, что так.

– И почему Люба не уехала?

– Возможно, ее Клишин специально попросил, ему же нужно было получить еще одного героя для своей пьесы. Ну, наплел, что хочет от Аллы избавиться, а та не уйдет, попросил посидеть, чтобы довести Гончарову до белого каления.

– Понятно: Любе сказал, что не хочет, чтобы осталась Алла, а Алле – что мечтает избавиться от Любы. Блестящий ход!

– Ну а потом?

– Когда Павел вышел встречать Гончарова, Вера Валентиновна смогла выбраться из дома.

– И хладнокровно оставила племянника наедине с желанием покончить с собой? Впрочем, оставила же она родную сестру замерзать в снегу от потери крови. А дальше?

– Она говорит, что встретила машину Демина в двух километрах от клишинской дачи, и было это где-то в половине одиннадцатого. Он вышел, поздоровался, сказал, что очень переживает за Павла, хочет поговорить с ним, остановить его. Они поговорили минут десять, и Демин поехал.

– А почему он машину в лесу оставил?

– Говорит, просто захотел в туалет.

– Ха! С перепугу, не иначе.

– А что? Все мы люди. Потом решил по лесу прогуляться.

– И пришел к Клишину, когда тот был уже мертв?

– Ну да. Увидел труп, понял, что опоздал, и очень расстроился.

– Несчастный. А что говорит та тетенька о времени, когда видела в лесу джип?

– Да ничего не говорит. Она так напугалась, что не помнит, тот вечер был или не тот, видели они машину или не видели машину.

– Сколько лет ее внуку?

– Да ты что, Леша? Ребенка допрашивать? Ну, шесть ему всего.

– Маловато. Значит, Демин утверждает, что видел труп.

– Похоже, что все так и было.

– Нет, не мог я так бездарно ошибиться, не мог!

– Да все мы люди.

– Я же с самого начала понимал, куда Клишин клонит, все эти цитаты, которые Сереге Барышеву зачитывал, вся эта галиматья о том, что жизнь дерьмо… Я же сразу все это понял!

– Вот видишь.

– Но там еще что-то было.

– Начальство дало директиву. Дело ясное, Леша. Ты сам знаешь, сколько у нас проблем, чтобы еще и в очевидном сомневаться.

– Сразу бы так и сказал.

– У нас все есть, чтобы принять версию Демина, и нет ничего, чтобы доказать обратное, ни малейшей зацепки. Да я и не представляю, что там еще могло быть. Этот Клишин псих, больной человек, он сам признается, что не считает себя нормальным.

– Он хотел, чтобы его не считали нормальным, просто за уши притягивал всю свою необыкновенность, нестандартность, прямо из кожи лез. Но он был обычным человеком, и в этом, похоже, и есть ключ.

– Какой ключ?

– Ко всему, что произошло.

– Это уже твое дело.

– А ты свое сделал?

– Здесь опять труп нашли, на соседних дачах. Голый мужик в одних трусах под чьим-то забором. Представляешь? Беда с этими дачниками.

– Последнюю услугу можешь оказать?

– Ты для меня столько сделал. Честное слово, мне бы такой талант!

– Сам видишь, как подводит иногда интуиция.

– Но ты же первый сказал, что Клишин сам все улики подбросил? Я не догадался бы. Так что я могу?

– Адрес Демина. И где его издательство находится.

– Ты что надумал?

– Хочу поговорить о некоторых вещах, которые он собирается описывать в послесловии к клишинскому роману. Я ведь в этом романе тоже фигурирую, как и моя жена, мне это не безразлично.

– А… Ну, это всегда пожалуйста.

– Я возьму для коллекции эти размышления покойного?

– Я для тебя и прихватил копию. На ксероксе сделал, посмотри, красиво?

Алексей взял два листка, при ксерокопировании которых явно переборщили с краской, на обратной стороне одного написал адрес и телефон издательства Демина.

– Заеду как-нибудь, поговорю.

– Ты как вообще?

– Прекрасно! Лучше всех!

– Ну и молодец. Привык я к тебе за этот месяц, честное слово.

– А я тебя не прогоняю. Заходи.

– Да? – обрадовался Михин, потом замялся. – Ты извини, Леша, что с самого начала я так промазал, этот хрен здорово нас всех разыграл, не пожалел и своего времени, и чужого. Короче, бывай здоров и не думай, что это я такая сволочь.

Он положил в папку свои бумажки, поискал глазами Сашу, чтобы попрощаться, но та не выходила из дома, потом неопределенно махнул рукой в сторону и вышел из калитки на пыльную поселковую улицу. Алексей сидел на крыльце и физически ощущал, до чего ж ему мерзко. Все вокруг словно преломилось через призму его внутренней боли и кривыми лучами отскочило назад: серая, лопнувшая по швам земля, за раны которой цеплялась хилыми корнями ссохшаяся зелень; сад, седой от пыли, и пепельное небо; чешуя старой краски на доме, древние доски… Он никак не мог поверить в собственную глупость, сгибал и разгибал в руках листки и не мог сосредоточиться на написанном. Из дома выглянула Саша:

– Михин ушел?

– Да, – коротко бросил он.

– И чаю не попили? Ты что, Леша?

– Что-то сердце заболело.

– Сердце? Да ты знаешь, где оно находится? Леша, ты не шутишь? – Она спустилась с крыльца, заглянула в лицо мужа: – Он что-то сказал?

– Дал прочитать признание Клишина, что он покончил с собой.

– Кто? Паша?! Ну уж нет. – Саша потрясла возмущенно своими кудряшками, села рядом. – Да с чего ему? Тоже мне убогий.

– Не нашел смысла жизни. Горе от ума – болезнь заразная, что ж тут удивляться? Только каторжный труд и постоянная забота о хлебе насущном отбивают охоту размышлять о смысле жизни, потому что он и так ясен, а когда у человека все есть, в том числе и много свободного времени, он начинает страдать. Вот и дострадался твой писатель.

– Почему мой?

– Ты же тоже по нему чахла когда-то, как и прочие бабы.

– Леша, я была почти ребенком! Мне давно разонравились блестящие погремушки.

– Ничего, я еще разберусь с этим сволочным миром! – зло сказал Леонидов неизвестно кому и пошел на улицу, потому что лежать в доме и думать об одном и том же не хотелось.

Он направился было к лесу, когда навстречу ему из-за поворота вылетели вишневые «Жигули» Веры Валентиновны. Она сидела за рулем, весьма довольная жизнью, рядом свеженькая очаровательная Соня листала на коленях какой-то яркий журнал. Леонидов отпрыгнул с дороги на обочину, поморщился от пыли, «Жигули» резко затормозили, и старшая дама открыла дверцу со своей стороны и выглянула:

– Алексей Алексеевич! Вы далеко?

– Гуляю.

– Заходите к нам сегодня отметить. Я мяса купила, пожарим шашлычков.

Он даже обалдел: все было так, как будто ничего не случилось, просто добрые соседи общались между собой, сведенные вместе общим забором волею судьбы и вынужденные той же волею наблюдать из-за этого забора жизнь друг друга.

– А что отмечать, простите?

– А то, что проблемы мои, похоже, кончились. Пашино дело закрывают, а вы разве не знаете? Я и раньше о предсмертной записке знала, только не хотелось племянника подводить.

– Почему подводить?

– Ну, раз ему хотелось, чтобы все побегали… А мне в награду дачка и квартирка. Дачку, правда, Максим Николаевич заберет, квартирку тоже продать придется, но не с голой задницей я после всего этого останусь, нет, не с голой. Вы чем торгуете на своей фирме? Сонечка что-то говорила про бытовую технику и компьютеры. Выгодное дело? Вы постоянным клиентам большие скидки даете? Сколько процентов? А в кредит?

Поскольку Алексей молчал, застыв на пыльной обочине в состоянии, близком к полному оцепенению, энергичная дама продолжала говорить за двоих:

– Мы с вами вечерком поговорим, такие дела решаются в обстановке интимной, можно сказать. Сонечка, что ж ты ничего не скажешь?

Соня опустила стекло со своей стороны, ослепительно и невинно улыбнулась Леонидову, сняла черные очки. Он увидел глаза, такие же пепельные, как сегодня небо, заостренные зерна зрачков, ярко накрашенные, растянутые в улыбке губы:

– Я извиняюсь, Алексей Алексеевич, все эти нервные срывы, наверное, от жары. Заходите к нам, мы все равно это лето будем жить с мамой на Пашиной даче. – И она еще раз улыбнулась так многообещающе и даже, как показалось Леонидову, подмигнула.

Он шарахнулся прочь, обе дверцы машины захлопнулись, и она запылила дальше, к новеньким воротам клишинской дачи, острая крыша которой сверкала блестящим железом на краю улицы.

«Черт знает что, – думал Леонидов, заворачивая в лес. – Бред, умноженный на бред, и есть все это бред в квадрате. Надо выпросить у Серебряковой неделю в счет отпуска и поехать куда-нибудь на юг, к морю, вместе с Сашей и Сережкой. Другое место – другие проблемы, другие люди. Уеду».

Он попинал ногами шишки, походил между деревьев. В лесу этим летом было мертво, жизнь испарялась с каждым днем вместе с остатками влаги, и все вокруг ждало только одного: дождя.

«А гроза, наверное, будет. И какая гроза! – Леонидов посмотрел на небо, где потеками черничного варенья наплывал на кремовое сливочное мороженое облаков грозовой фронт. – Все. Саша там одна, испугается».

И он повернул к дому.

Глава 9
ПАШИНА СМЕРТЬ

1

Оказавшись дома, Леонидов первым делом позвонил Наде. Был опять понедельник, тяжелый день, и сделал это Алексей так, на всякий случай, потому что был почти уверен, что девушка в больнице, но трубку неожиданно взяли, и ровный Надин голос безжизненно произнес:

– Да?

– Надя, это Леонидов. Вы дома? А дядя?

– Дядя умер, – спокойно сказала она.

– Когда? – Он даже растерялся и испугался, забыв, что полагается говорить в случаях смерти близких родственников своим друзьям.

– Вчера вечером.

– А вы?

– Я опять занимаюсь похоронами. Это все?

– Одна?

– Нет, мне мама помогает. И Максим, – добавила она жестко.

– Он там?

– Да, со мной.

– И как это все выглядит?

– Послушайте, вы… Мне жаль, что так получилось с Пашей, но я все прочитала, всю рукопись целиком. Там много мест, которые… Короче, мой любимый был мерзавцем, и слава богу, что до него это дошло.

– Вы передумали посвятить свою жизнь целиком Павлу Андреевичу?

– Максим все рассказал: как его вызывали в прокуратуру, как спрашивали про Аллу, про дядю, про Павла. Разве дело не закрыто?

– Да, наверное.

– И что вам надо?

– Не знаю. Я почему-то не хочу, чтобы у вас было такое настроение, как сейчас.

– У меня нет никакого настроения, ничего не осталось. Я просто замуж выхожу.

– Что?!

– Не звоните больше. Извините, на похороны мы приглашаем только очень близких людей, а вы с дядей только один раз в жизни разговаривали… Так что всего хорошего, Алексей Алексеевич. И не звоните. – Она положила трубку.

Он посмотрел на свою, которую держал в руке, потом пожал плечами и положил ее на рычаг.

«Да провалитесь вы все». Потом подумал и набрал номер Барышева. Трубку взяла Аня.

– Твой дома? – спросил Леонидов.

– Нет. Все насчет работы ходит, никак не решится ни на что.

– И ночью ходит?

Она только вздохнула.

– Аня, скажи, пусть зайдет или позвонит. Что это он совсем пропал?

– Хорошо, скажу.

Алексей снова послушал гудки, еще раз пожал плечами: «Опять дурацкий день».

…За неделю Леонидов попытался забыть об этом деле, Михин больше не появлялся, Соня не звонила, а Надя запретила звонить ей. Все как-то сразу оборвалось, и даже лень было ехать к Демину, как он намеревался было.

Все утряслось само собой: погода наконец испортилась, на солнце наползли облака, пошли дожди, и зелень получила свою порцию влаги, а люди – прохлады. Даже соседи по даче перестали казаться такими мерзкими, когда в выходные он снова увидел их за забором из-за своих вишен. Вернее, только Веру Валентиновну, она одна ходила по участку, бесцельно переставляя шезлонги и копошась с какими-то деревяшками. Наконец Леонидов сообразил, что это дрова для мангала.

«Опять, что ли, шашлыки? В долгах как в шелках, а мясо трескают», – удивился он.

Вера Валентиновна его явно заметила и нацелилась отловить.

– Алексей Алексеевич! Что ж вы от нас прячетесь?

Он нехотя подошел.

– Зайдите через пару часиков, выпьем, посидим.

– А Соня где? – невпопад спросил он.

Дама засмеялась, потом понизила голос до трагического шепота:

– У нее личная драма. За все, что мы для него сделали, этот мерзавец женится на какой-то девке, а моя Сонечка страдает. Не то чтобы она его любит, просто мы очень рассчитывали… А вам нравится моя девочка? Нет, ну правда? – Вера Валентиновна игриво засмеялась, подмигнула. – А жаль, что вы уже женаты, а? Да бог с этим, но двое детей… – Она сокрушенно пожала плечами.

– Да, двое, – пробормотал Леонидов.

– Так зайдете?

– Честное слово, и неудобно, и жена…

– Ну, один, на часок. Сонечке так плохо. Как мужчина, сделайте ей комплимент, утешьте. Она к вам так относится, так относится…

– Как?

– Нежно, – сказала Вера Валентиновна и даже заморгала глазами, выдавливая слезу.

– Хорошо, возможно, зайду на часок.

Дама наконец отстала. Алексей пошел в дом, не зная, как сказать обо всем Саше. Ему и на самом деле хотелось выпить, и, хотя он злился на Соню, больше злости была боязнь, что та выкинет какую-нибудь штуку, и неизвестно, кому достанется больше: Наде или Демину. Он нашел жену на террасе, она читала, и, судя по ее лицу, Алексей понял, что Саша слышала разговор.

– Нет, это не терраса, а пункт наблюдения какой-то. Ну все слышно, что на улице творится. Специально, что ли, в засаде сидишь? – Леонидов сел на кровать рядом с женой.

– Я тебя караулить не собираюсь. – Саша старательно перелистнула страницу.

– Что, сначала начнем? Ревность, потом скандал, потом нежное примирение?

– Когда они наконец отсюда уберутся?!

– Тише ты, там тоже все слышно, между прочим.

– Ну и пусть! А мне надоело! То Михин какой-то, то эти две проститутки. Да, проститутки! И не затыкай мне рот!

– Саша!

– Иди к ним.

– Я тебе потом объясню.

– Это не обязательно.

Он плюнул и ушел. Перелез через забор, подошел к Вере Валентиновне:

– Давайте я помогу.

Доски были старые, наверное, остались после того, как ремонтировали дом еще при жизни Клишина, Алексей ловко стал раскалывать их маленьким блестящим топориком и складывать щепки в мангал.

– Вот что значит мужчина. – Дама явно подлизывалась.

– Ну, вы и сами прекрасно со всем справляетесь. Послушайте, вы бы объяснили своей дочери, что не надо кидаться на людей. Ваш Демин женится ни на какой не на девке, она очень хорошая, милая девушка, и я сам ее отговаривал от замужества с таким типом, как Максим Николаевич.

– Вы знаете, на ком женится Демин? – вылупила глаза Вера Валентиновна.

– Знаю.

– Она что, ваша знакомая? Как ее зовут?

– Надежда ее зовут.

– Она и на самом деле такая богатая?

– Какая богатая?

– Соня говорит, что Макс из-за денег решил на ней жениться. Но у него и так все есть, я не совсем понимаю. Конечно, с другой стороны, деньги, они к деньгам, много их никогда не бывает, у нас с Сонечкой сейчас одни долги. Но Соня такая красивая…

– Наде тоже немногим больше двадцати, и она очень симпатичная девушка. И не из-за денег он женится, не надо себя уговаривать.

– А почему?

– Просто есть женщины, на которых может держаться семья. На любые жизненные трудности они только скажут: «Ничего, я привыкла» – и не станут устраивать истерик и бросать попавших в переплет мужей. А Соня, извините, слишком избалована.

– Да, вокруг Сони всегда было столько мальчиков, я не успевала трубку дома снимать! Она просто должна удачно выйти замуж.

– Ну, пусть выходит.

– А эта Надя очень богатая?

– Не знаю. Думаю, четырехкомнатная квартира семейства Гончаровых почти в центре Москвы теперь перейдет в ее собственность. Ну и дача, скорее всего, что там еще? У тетки покойной, наверное, тоже найдутся родственники, захотят имущество делить, но у Надежды, похоже, гораздо больше прав на наследство.

– Гончаровых? Ее фамилия что, Гончарова?

– Я не хочу вам об этом говорить, потому что ваша Соня…

– Да бросьте. Она и так давно уже знает адрес, просто мне и в голову такое не приходило. А как звали ее отца? Просто так, интересно. Может, мы знакомы.

– Сергеем Михайловичем его звали. Но вряд ли вы могли быть знакомы. Он умер год назад и, хотя и родился в Москве, жил последние двадцать лет на Севере, был главным инженером, потом директором крупного завода. Аркадий Михайлович – его брат, просто у него нет детей, и Надя…

Вера Валентиновна как-то странно засмеялась, вернее, просто хихикала, прислоняя ко рту ладонь, испачканную в саже.

– Нет, за это надо выпить, – хихикая, заявила она и распахнула дверь в дом: – Соня! Иди, что я тебе расскажу, Соня!

Та вылетела на порог, растрепанная, ненакрашенная, в древних джинсах и майке, испачканной салатовой краской на животе. Леонидов заметил, что она не совсем уверенно держит равновесие, и понял, что Соня слегка напилась.

– Мама, можно мне спокойно полежать?

– Нет, ты просто не представляешь, как это весело! Знаешь, на ком женится твой Демин?

– Знаю. Отвяжись.

– Нет, не знаешь. На твоей сестре, между прочим, эта Надя – твоя сестра.

– Еще чего.

– Ну честное слово. Сводная, конечно. Этот ее папаша-инженер приехал двадцать лет назад в Москву пробивать проект и выяснять отношения с братцем. Побрякушки фамильные они не поделили, представляешь? Ну, я и решила от него родить, от такого благородного. А что? Голубая кровь, к моей-то деревенской. А то говорят, что эти аристократы вырождаются. Ну, молодая была, глупая, родила. А теперь его законная дочка, та, которая Гончарова, а не Самойлова, такое наследство отхапала! Четырехкомнатная квартира в центре Москвы! Нет, ну ты подумай!

– Что ты плетешь? Пьяная?

– Это ты с утра не в себе, а я Алексея Алексеевича ждала, чтобы выпить, я же не алкоголичка. Нет, ну и сестренка у тебя! И наследство оттяпала и мужика богатого. Вот они, благородные. Тоже жадные до всякого добра, а ты теряешься, дурочка моя.

– Так ты меня родила от ее папаши?!

– Ну, тогда он еще не был папашей, жена на восьмом месяце, получается, у вас с этой Надей и года разницы нет.

– Не могла другого найти?!

– Да я знала, что так сведется? Он же черт знает откуда прикатил, Сережа этот.

– И что теперь, мне ей спасибо за все сказать, если она моя сестра? Да не дождетесь! Я все с ней Делила, как оказывается: и отца, и брата, и жениха. ЕЙ все – мне ничего. Не хочу! Я убью ее. Не было у меня всю жизнь сестер и сейчас не надо!

Соня бухнула дверью, Вера Валентиновна едва отскочила.

– Не вздумайте ее никуда пускать, – сказал ей Леонидов. – Пусть проспится! Ну, я думаю, что теперь вам не до шашлыков.

– Нет, ну какая мерзавка?

– Кто?

– Надя ваша.

– Да Надя-то здесь при чем?

– Я вот расскажу этой девке про ее папашу! Пусть знает. Сама небось такая же, раз умеет чужих мужиков уводить.

– С ума вы здесь все сошли? Спасибо за приятную компанию, надеюсь, что вы перебеситесь и завтра все утрясется.

– Вы куда?

– Домой.

– Нет, какая все-таки дрянь! – Вера Валентиновна открыла дверь и скрылась в доме. – Соня, ты послушай, что я тебе сейчас расскажу…

Эти две акулы опять умудрились вывести Леонидова из себя, он никак не мог до конца постигнуть глубину их аппетитов, все надеялся, что где-то наступит предел и жадность уступит место здравой мысли о том, что всем в жизни достается по справедливости. В своих неудачах люди склонны винить кого угодно: злодейку-судьбу, несчастливые обстоятельства, плохих родителей, подругу-подлюку или зловредных друзей – словом, всю эту компанию целиком или частями, но только не себя.

Все это Алексей относил прежде всего к себе, потому что Саша опять плакала, и уже не по абстрактным брошенным животным или трагической судьбе родины, а по собственной своей жизни, которая никак не могла вылезти из вязкой трясины мелких претензий и обид.

– Я не ел никаких шашлыков, – прямо с порога террасы объявил Леонидов. – И не пил. Дыхнуть?

Он подошел к кровати, на которой лежала жена, и, нагнувшись, дыхнул ей в лицо.

– И что это меняет? – отодвинула его Саша.

– Ну, кусок мяса из рук врага не достиг моего желудка, и я не предатель, а просто несчастный муж, которого жена не пускает к себе в постель.

– Разве тебе там постель не приготовили? – Саша кивнула в сторону забора.

– А я здесь хочу лечь. Подвинься.

– Ты совсем сдурел последнее время.

– Знаешь, я решил попросить у Серебряковой недельку отпуска и махнуть с вами на юг. Ты, я, Сережка и еще наша девочка. – Алексей кивнул на Сашин живот. – Как ты думаешь, хорошо это?

– Не знаю. А отпустят?

– Я же всего неделю попрошу.

– А здесь кто будет?

– Да гори они синим пламенем, твои грядки! И без них проживем.

– Тебе ничего не надо.

– Надо. Помолчи, пожалуйста, будь хорошей женой. Эти две стервы за забором и так бесплатный цирк сейчас устроили, дай пять минут спокойно полежать.

Он закрыл глаза, расслабился и представил, что он птица, а еще лучше утка, нет, лебедь, под ним волна и она мерно раскачивает его своей упругой плотью и несет все дальше и дальше от берега, вопреки всем существующим в природе законам…

2

С самого утра Алексею было как-то неспокойно, особенно после того, как он не увидел Соню на соседнем участке. Вера Валентиновна опять бродила взад-вперед, а ее дочь не появлялась.

«То ли спит, то ли опять пьет», – решил Леонидов, но соседку на всякий случай окликнул:

– Вера Валентиновна, вы как?

– А что со мной должно случиться?

– А Соня спит?

– Уехала.

– Как уехала?

– Утром собралась, сказала, что по делам.

– И вы ее отпустили?

– Ну, молодежь сейчас самостоятельная.

– Она же одичала совсем от своих переживаний. Еще набросится на кого-нибудь.

– А вам вообще не надо было в это дело лезть, – неожиданно заявила дама. – Вечно вытащите на свет какую-то дрянь, а потом носитесь с ней, а тут не знаешь, что делать.

– Интересно! – обиделся Леонидов.

Телефона у него не было, да и если позвонить, как

сказать все Наде? Он плюнул и пошел к жене Александре:

– Саш, я пораньше сегодня поеду?

– Езжай, – пожала плечами та.

– А ты не обидишься?

– А мне можно?

– Я приеду на неделе. Что привезти?

– Мне все равно.

– Ну и мне все равно. Черт знает что, а не жизнь последнее время!

Он наскоро собрался, сел в машину, резко надавил на газ и уехал в Москву, пообещав себе, что потом все обязательно исправит: и сломанные в очередной раз ворота, и отношения с женой, и свой дурацкий упрямый характер.

Поехал он к Наде, хотя и не знал, пустит ли она его в дом.

…Она была одна, ни матери, ни Демина, хотя Леонидов до сих пор не представлял, как тот выглядит и на что вообще похож. Демин до сих пор был неопределенным туманным пятном без лица, и воображение упорно отказывалось пририсовывать ему какой– то нос и какие-то губы. Он просто существовал, и неприятно было снова и снова узнавать о таком факте.

Надя стояла на пороге опять в своих старых джинсах и с хвостом, он еще подумал некстати, что Соня будет довольна, застав в таком виде сестру, эта яркая, всегда хорошо и модно одетая Соня, не считая, конечно, тех дней, когда пила с горя на клишинской даче.

– Ну что еще? – спросила Надя у Леонидова и посторонилась, пропуская его в дверь.

– Мне надо что-то сказать. Срочно.

– Инопланетяне высадились у стен Кремля? – горько пошутила она.

– А где ваша мама?

– Уехала сразу после похорон.

– Разве она не будет жить теперь с вами?

– Ей не очень понравился Максим.

– И это вас не насторожило?

– Мы так и будем в прихожей стоять? Чаю хотите? Или кофе?

– Кофе? Не думал, что могу на что-нибудь рассчитывать после того, как меня отлучили от телефона.

– Мне на самом деле никого не хочется видеть.

Она прошла на кухню, включила в розетку электрический чайник, достала из холодильника сыр, нарезала хлеб. Потом сделала бутерброды и поставила их в микроволновую печь.

– И когда свадьба?

– Через месяц.

– Быстро. Меня, конечно, не пригласите? В свидетели хотя бы, а?

– Я найду свидетелей. А вы в моем сознании навсегда останетесь только как понятой.

– Спасибо. Это оскорбление, но я вас прощаю, после двух похорон подряд и не такое можно сказать человеку, у которого по отношению к вам дружеские намерения. Надя, а Максим Николаевич никогда не говорил вам, что у него есть девушка или, например, что ваша с ним свадьба кому-то может быть неприятна?

– Мне все равно.

– Вам надо разобраться с одной молодой особой, она очень современна и решительна и наверняка придет устроить душераздирающую сцену. Вы мелодрамы смотрите?

– Нет, не смотрю.

– Ну, неужели? А про всяких там потерянных в детстве детей, романтическую любовь, про неожиданно восстановленные кровные узы? Не смотрите?

– Да что вы там чушь несете? Девушка, душераздирающая сцена, ревность, потерянные дети… Это не про Максима, я не верю, что кто-то может сходить по нему с ума.

– Да не по нему, конечно. Кому он нужен сам по себе, ваш Максим, без его денег, крутого джипа и костюма, который он наверняка не снимает даже дома за обеденным столом. Галстук у него какого цвета? Не красный, случайно? Или в черную клеточку?

– Ваш кофе. – Надя поставила чашку на стол перед Леонидовым.

– Признателен. Надя, у вас есть сестра.

– И счет в швейцарском банке. Спасибо, я буду в курсе.

– Это не так уж и смешно. И дело тут не в Максиме, а в том, что Софья, так, кстати, ее зовут, просто не выносит, когда покушаются на добро, которое она уже занесла в список своего движимого имущества. Он ведь в состоянии передвигаться, ваша бесценность в галстуке не известного мне пока цвета?

– Вы не пили?

– За рулем. Она очень похожа на вас: блондинка, тонкое лицо, хорошая фигура, родинка на левой щеке, только очень ярко красится и одета во все обтягивающее. А так похожа, и возраст слегка за двадцать. У вас разница восемь месяцев.