Текст книги "Смерть по сценарию"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

«Господи, хочу умереть молодым», – в отчаянии подумал Алексей, глядя на больничные будни, и тут увидел, как из дверей выходит Надя. Она нерешительно замерла, когда увидела Леонидова, и только спросила удивленно:

– Вы?!

– А кто должен быть?

– Санитарка сказала – жених.

– Я и не утверждал, что жених.

– Но похоже, и не отрицали?

– Надя, давайте в скверик пойдем? Все туда тянутся, может, там и на самом деле хорошо? Не могут же люди так жестоко ошибаться?

– Им деваться некуда. Я вообще-то с дядей сижу.

– А мне сказали, что мама ваша приехала.

– Да, приехала.

– Так можно отойти? Сколько вы не спали?

– Не все ли равно?

Но она пошла с Алексеем на улицу, выйдя из дверей, зажмурилась от яркого еще солнца и стала тереть глаза. Алексей полез в верхний карман пиджака:

– У меня очки солнцезащитные есть, хотите?

– Спасибо. – Она неуверенно взяла, очки с нее почти свалились, похожие на огромные, выпуклые глаза стрекозы на этом тонком, худеньком лице. – Смешно?

– Я же не жених, для меня не обязательно быть всегда привлекательной.

Они прошли в больничный садик, где стояли выцветшие лавочки, но лавочки были заняты, даже те, что на солнце, больные оживленно беседовали с родственниками о состоянии своих организмов, количестве сделанных процедур и видимых улучшениях, по словам доктора. Каждый хотел верить, что не зря здесь лежит летом, да еще в такую погоду, только мысль о том, что надо, иначе крышка, держала все эти халаты, тапочки и пижамы в повиновении у батальона врачей, палатных сестер и санитарок. Леонидов углядел поваленное дерево, чахлое, как все и вся вокруг, но вполне пригодное для сидения.

– Пойдемте посидим?

Они прошли туда, сели поближе к густым веткам, чтобы не так пекло солнце.

– Как дядя?

– Плохо. Если и выживет, то парализует по крайней мере всю левую сторону. Алексей Алексеевич, зачем вы пришли?

– Хотите грушу? Только они немытые. Бананы можно есть, они внутри стерильные, или есть место где можно помыть фрукты?

– Я банан съем. – Надя отщипнула от грозди тот, что пожелтее, стала не спеша его очищать. От солнышка и свежего воздуха она почти задремала, сидела на дереве, поджав ноги, словно курица на насесте, и в огромных леонидовских очках ей, наверное, казалось, что уже ночь.

– Надя, Михин утром приходил к вашему дяде, а вечером был кто-то другой. Честное слово, Игорь не такой уж плохой.

– Хороший. – Она проглотила кусок банана. По ее нежному горлу с трудом прокатился ком. – Почему люди друг другу не верят?

– Потому что правда иногда такая некрасивая, а ложь такая правильная, и у нее так много оправданий, что первой намного меньше, чем второй.

– Вы тоже лжете?

– Лгу, Надя. Я человек.

– Значит, нет хороших людей, ну, целиком хороших, которым можно просто верить?

– Есть, наверное, но как их отличить?

– Ну а что во мне так не нравится?

– Почему вы решили, что не нравится?

– Потому что меня подозревают.

– А почему вы три года выносили такую жизнь? Почему надо было терпеть теткины выходки, а не уйти просто в общежитие и не пожить самостоятельно?

– Из-за дяди.

– Это вы себя так оправдываете. В позиции жертвы легче быть хорошей, атакующий человек симпатий не вызывает, атака – это агрессия, которая вызывает инстинктивный страх.

– Хорошо, меня учили уважать старших, у меня нет сил с вами спорить, тем более в таком состоянии.

– Простите.

– Спрашивайте, что хотели, хотя не понимаю, вам-то все это зачем?

– Сначала понимал зачем, теперь не знаю. Скажите, а за кого вы замуж собрались?

– Это так важно для следствия?

– Но я же не следствие.

– А с чего тогда так интересует моя личная жизнь?

– Хорошо, тогда скажите, чья была та визитка, что вы в машине у меня забыли?

Она покраснела:

– Визитка? Вы ее нашли?

– Не я, к сожалению.

– Жена? – испугалась Надя. – Там мое имя было написано. У вас жена умная, Алексей Алексеевич? Наверное, спрашивать обо мне стала, когда визитку нашла?

– Нет, визитку нашла одна странная девушка, которая почему-то едва не взбесилась из-за этого клочка бумаги.

– Если рассказывать про визитку, надо рассказать про все.

– Начните с имени. Как его зовут?

– Демин. Максим Демин.

«Все. Замкнулся круг, хотя это тривиально так думать», – вздохнул про себя Алексей.

– Он был знаком с Аллой?

– Да, их Павел познакомил примерно полгода назад. Мне показалось, что он хочет передать Максиму эстафету, то есть Аллу. Конечно, Максим не так красив, как Паша, вернее, он неброский, ростом даже чуть ниже ее и почему-то не нравится женщинам.

– Почему?

– Не знаю, он весь какой-то ледяной, очень корректный, я бы сказала, у него странные, почти механические движения. Я видела один раз, как Максим танцует, это что-то невероятное, похожее на танец робота, который все время старается подражать.

– Подражать, конечно, Клишину?

– Да, Павел был младше на несколько лет, но Максим его все время так странно разглядывал, как будто запоминал. Взгляд доктора, собирающегося отрезать ногу у больного, а нога так прекрасна и совершенна, ну вроде женской ножки, из тех, что у манекенщиц, что ею любуешься, но все равно режешь, иначе гангрена и смерть.

– Интересно. Образно и интересно, я начинаю представлять, наконец, этого Максима. А почему Павел решил, что Демин будет интересен Алле? Ведь такая женщина, красавица, ей нужен был парадный мужчина, для выходов в свет.

– Демин – богатый человек. У него свое издательство, небольшое, но доход приносит, они люди одного круга с Аллой, а главное, одного склада. Я имею в виду практичность и общие интересы, о делах оба могли говорить часами.

– Так стали они любовниками или нет?

– Откуда я знаю? Абсолютно не разбираюсь в таких вещах.

– А вами он почему заинтересовался?

– Он сделал мне предложение. Месяца через три после того, как Паша его привел к нам в дом.

– Предложение? Вам?!

– А что тут странного? – Она даже обиделась.

– Нет, вы милая девушка, но почему предложение? Он влюбился?

– Максим? Ну нет. По-моему, просто не умеет. Это странный человек, я не могу понять, хороший или плохой, что он думает, врет или нет, притворяется или на самом деле хочет помочь.

– Но почему он решил на вас жениться?

– Будете смеяться.

– Нисколько.

– Ему нужна была гарантия.

– Гарантия чего?

– Порядочности. Его часто бросали женщины, он просто помешался на том, что очередная пассия непременно должна изменить или уйти.

Леонидов почувствовал что-то смутно знакомое, где-то он уже такое слышал.

– И он выбрал вас?

– Максиму почти сорок лет, он один раз уже развелся, но страшно хочет ребенка, нормальную семью, а главное, верную жену, за которой можно не устраивать слежку. Эти детективы его уже и так разорили.

– За кем же он следил?

– Я не задаю неприятных вопросов.

– Бесценное качество. На его месте я бы тоже именно вам сделал предложение. И вы отказали?

– Да. Конечно. Тогда у меня это случилось все с Павлом… ну, вы читали…

– И вы признались Демину?

– Я любила. Люблю. Это безнравственно, когда вводишь в заблуждение человека. Я сказала, что буду верной всю жизнь, только не ему.

– Удар, Надя. Ниже пояса удар. Вы его, похоже, добили.

– Как?

– Своей любовью к Павлу Клишину. И он отстал?

– Максим вообще ни к кому не пристает, он не такой. Просто сказал очень корректно, что через некоторое время рискнет еще раз повторить свое предложение. Именно так и сказал.

– А когда вы искали ту визитку, то решили, что уйдете к нему?

– Да. В конце концов, мне его жалко.

– Но он не бездомный щенок, он взрослый мужчина.

– Но какие у него глаза! Вы не знаете, как смотрят котята, когда их несут топить, они не знают ведь куда и зачем.

– Надя, он не такой уж беспомощный, сам кого хочешь утопит. Это сильный человек, насколько я успел составить о Демине свое мнение, вы его не поняли. Он был у вашей тети на поминках?

– Конечно.

– А с дядей вашим какие отношения у него сложились?

– Нормальные.

– Если бы Демин пришел один, без вас, Аркадий Михайлович его бы впустил?

– Впустил бы. Он любого бы впустил. Только Максим не мог подбросить ампулу с ядом. Вы все время кого-то подозреваете, мне идти пора. – Она коснулась ногами земли и почти встала с дерева.

– Не надо убегать. Вы не видели машину Демина у ресторана?

– Машину? Да вы что?!

– Но кто-то же бросил в пепси снотворное. Если не вы, то это могло быть только в том ресторане.

– Какая глупость!

– Очевидный факт. Признайте его, и вам сразу станет проще посмотреть на мир другими глазами.

– Нет. Я пойду.

– Хорошо, давайте не будем об этом, только не уходите, вас уморит эта больничная атмосфера, она ядовита, как слабый угарный газ: сразу не умрете, но наглотаетесь на всю жизнь. Посидите со мной, расскажите о детстве, о родителях. Человек любит вспоминать о своем детстве. Я, например, очень люблю, это отвлекает. Вы где родились?

– На Севере.

– Одна маленькая девочка на таком большом Севере?

– Вообще-то мои родители – коренные москвичи. Просто уехали по распределению после института, вернее, распределили маму, она моложе отца на десять лет, а он просто уехал с ней.

– Из Москвы?

– Везде люди живут. Что, Москва – единственное место, где можно жить? Они, кажется, поссорились с дядей, у нас никто не говорил, из-за чего, но родители редко общались с ним, а когда бабушка умерла, совсем перестали. Мама говорит, что якобы за месяц до моего рождения отец ездил в Москву, тогда они поссорились окончательно и больше друг другу не писали. Отец стал крупным инженером, получил большую квартиру от завода, хорошо зарабатывал, мы очень неплохо жили, особенно когда папа стал директором и был им до пенсии, шесть лет. А как только перестал работать, так сразу второй инфаркт, и все, конец…

– Как же вы попали к дяде?

– Это мама написала, втайне от отца, у него тогда уже сердце болело после первого инфаркта. Дядя откликнулся сразу, мне всегда казалось, что он чувствовал себя виноватым. Даже Алла не смогла настоять, чтобы после сдачи экзаменов я перешла жить в общежитие, а потом она поняла свою выгоду. Кстати, это смешно, но он написал на меня завещание.

– Завещание?

– Да. Прописал в квартире и оформил свою часть на меня, а не на Аллу, она по этому поводу чуть ли не каждый день устраивала истерики.

– А после ее смерти? Если, не дай бог, ваш дядя сейчас умрет?

– Вы же просили просто рассказать о детстве. Получается, я кругом корыстная и у меня самый веский мотив?

– Интересно, из-за чего же они разругались, ваш отец и Аркадий Михайлович?

– Ну, краем уха я слышала, что дядя продал какие-то вещи, переходившие из поколения в поколение в нашей семье, по молодости продал или по глупости, но ему пришла карточка на «Жигули», тогда машины же были страшным дефицитом, и бабушка отдала икону и какое-то кольцо. Отец, когда получил письмо, выбил себе командировку, уехал в Москву и все доказывал им, что глупо фамильные реликвии менять на железо, которое со временем превратится в прах. Он ведь после смерти деда остался старшим в роду, и бабушка должна была спросить согласие, но она слишком любила младшего сына, то есть дядю. Так я поняла из обрывков разговоров, которые слышала, при мне старались об этом ничего такого не говорить. А дядя написал потом столько монографий, все о семье, о нашем древнем дворянском роде, он понял, что сглупил, но все мы ошибаемся, правда ведь? Что ушло, то ушло, не рыдать же из-за этого и не ссориться с родственниками?

– Да, наверное. Значит, честь семьи. Значит, вы и правда родственники тем Гончаровым?

– Это еще один предмет споров в семье, потому что отец всегда возмущался, что гнусно со стороны брата подтасовывать факты. Он был против дутого родства и говорил, что не порядочно делать на этом деньги. Конечно, наш род древний, но доказать, что это именно те Гончаровы… Я бы не взялась. Мне просто было интересно работать в архивах, потом все это писать…

Надя рассматривала, а Леонидов ловил себя на мысли, что опять слышит что-то знакомое. «Что за черт, второй день не могу отделаться от этого чувства, сначала Михин про Демина говорил, казалось, будто уже где-то слышал, теперь она про свою семью. Нет, бывает такое, будто заново бежишь ту же дистанцию, а как распределятся места на финише, уже известно».

– Да, да.

– Вы меня не слушаете? Плохо рассказываю? Вот Павел умел, его слушали все, а я…

– Вы хорошо рассказываете, только другие любят говорить именно о себе. Обычно вспоминают об учителях, о несправедливых оценках, о школьных романах, о маленьких подвигах в детстве. У вас были подвиги, Надя?

– Знаете, мне и на самом деле пора.

– Вы обиделись?

– Устала. Пойду прилягу на раскладушке в палате, а мама с дядей посидит.

– Фрукты возьмите.

– Спасибо.

– Надя, не выходите вы за Демина замуж.

– Да вам-то что?

– Это только кажется, что в вашей жизни любви больше не будет, вам только двадцать лет.

– Да? А может, мне уже кажется, что я всегда буду любить не тех, кого нужно, может, лучше вообще не стоит ждать?

Она протянула Леонидову очки, спрыгнула с дерева и пошла к дверям, маленькая, худенькая, с ярким полиэтиленовым пакетом в руках и в пушистых розовых тапочках с помпонами на ногах.

3

Все это Алексей вспомнил уже потом, в следующий вечер, когда к нему приехал Михин, еще более энергичный, бодрый, чем обычно, а главное, взведенный, как револьверный курок. Он принес бутылку водки и прямо у порога спросил:

– Как жизнь?

– Уже дошла до половины. – Алексей только что принял прохладный душ и пребывал в настроении благодушном и созерцательном.

– Я не слишком тебе мешаю?

– Все равно ночевать небось останешься?

– Останусь. Давай, Леша, выпьем.

– В честь чего?

– Устал как собака. Ты еще интересуешься подробностями биографии Пашиного друга?

– Много накопал?

– Два дня бегал, как гончая по следам пугливого зайца.

– А я не бегал, но тоже могу кое-что рассказать.

– Мастак! Рюмки давай. У тебя опять магазинные бифштексы?

– А ты чем питаешься? Я хоть временный холостяк, а ты постоянный.

– У меня мама добрая, иногда получаю по вечерам кастрюльку, а в ней… Ух, что в ней! Мать у меня такие деликатесы умеет готовить!

– Тогда лучше не лезь, Михин, в мой холодильник.

– Ну, колбаса-то есть какая-нибудь?

– Сейчас пошарю.

Михин сел за стол на кухне, а Леонидов поставил на плиту сковородку и стал лить туда яйца, предварительно обжарив несколько кусков колбасы. Игорь смотрел жадными глазами на яичницу и водку и облизывался:

– Нет, в России вся истина рождается именно на кухне, это факт, и не в споре, а в совместной выпивке.

– Это называется модным нынче словом «менталитет». – Леонидов потыкал ножом желток, чтобы растекся, он не любил этого сюрприза потом, уже в тарелке. – Этим менталитетом оправдывают любые гадости, которые со страной происходят. Наливай, что ли?

Они выпили по рюмке, Михин блаженно вздохнул и расслабился на стуле:

– Ну и устал! Жара стоит, как будто ее заколдовали. Слышал, что погоду в Москве делает американский компьютер.

– Ага, а бизнес – американский доллар. Ну, рассказывай с самого начала. Например: «Жил-был пес…»

– Какой пес? Волкодав или этот, питбультерьер, кЬторые насмерть дерутся? Демин – не дворняжка какая-нибудь, он собака породистая, с родословной. Папа генерал, правда, уже в отставке, мать – кандидат исторических наук, сам тоже не лаптем щи хлебал, закончил Плехановский институт.

– Ну, детство можно пропустить, тем более что с Клишиным они учились в разное время и в разных школах. Познакомила их, как я понимаю, Любовь Николаевна? Кстати, у Клишина что-то про общагу было, как его элитная девушка там оказалась?

– Так их отца тогда в Москву еще не перевели, это было уже потом, года три спустя, а тогда будущий генерал служил в каком-то дальнем гарнизоне и был еще полковником. Максим Демин как раз начинал присматриваться, куда бы ему направить свои стопы, было ему лет двадцать семь, и познакомила его сестренка с Пашей Клишиным. Да, тогда они были друзья…

– А после того как Любовь Николаевна родила?

– Похоже, что Максим заимел на Пашу зуб, во всяком случае, лет десять они не встречались. Знаешь, большая дружба – весьма странная вещь, как оказывается, ей обязательно нужны паузы, чтобы попять, что она в жизни значит. Бывает, что люди разругаются, а спустя несколько лет вдруг встречаются и уже не помнят, из-за чего была ссора, такой она оказывается мелочной и глупой, помнится только хорошее и потребность в каком-то человеке возрастает с новой силой.

– Ты прямо любовные страсти описываешь.

– А что? Настоящая дружба, между прочим, вещь не менее ценная, из-за друзей и браки распадаются.

– Так, они встретились через десять лет.

– Да, в том издательстве, куда Клишин для пробы принес свой роман. Там в приемной Люба сидела, ну, ты читал, помнишь?

– А само издательство, как оказалось, принадлежит бывшему другу?

– Точно. Демин к тому времени заделался бизнесменом и начал зарабатывать немалые деньги. Тут они пересмотрели свои жизненные позиции: Клишин признал сына, а Демин признал свою выгоду в Павле Андреевиче.

– Какая может быть выгода?

– Да любая. Такой друг, как Клишин, нужен всегда: есть ведомые и ведущие, есть люди, которые имеют деньги, а есть те, которые имеют фантазию. Клишин, по словам некоторых знакомых, иногда просто взрывался, он мог организовать все, что угодно, начиная от взятия Бастилии и кончая банальной оргией у себя на даче, да и бабы к нему липли, как мухи на мухомор. Почему люди нуждаются друг в друге?

– Обычно ищут качества, которых у самих недостает.

– Правильно. А есть еще такие магниты, которые просто притягивают к себе все, что ни попадя, не разбирая, надо это в хозяйстве или нет.

– А говорят, что Павел Андреевич был очень неприятным человеком.

– Он просто был непонятным человеком. Мог устроить гулянку, а потом всех же и описать в очередной книге не в лучшем виде, и себя в том числе, мог просто наобещать, что обязательно приедет на день рождения, и забыть, или завести человека, заинтересовать в себе и бросить, потому что тот ему просто скучен. Этакий рассеянный миллионер, только не деньгами разбрасывался, а собой. А Демин другой, полная противоположность Клишину – очень собранный, обязательный, организованный и пунктуальный. Какие-то даже немецкие корни в их родне прослеживаются.

– Пунктуальный? Аккуратист? Непорядок не выносит?

– Да. А что?

– Так. А ты знаешь, что Демин был знаком с семейством Гончаровых?

– Знаю. А ты откуда узнал?

– Изнутри. Он предложение племяннице Аркадия Михайловича сделал.

– Надежде Сергеевне?

– Уж Сергеевне. Ей двадцать с небольшим.

– Серьезная девушка. О предложении не знал, вокруг Демина все время крутится твоя Соня. Клишину в голову стукнуло породниться с другом, а к племяннице отношение было нежное, воспитал ее сам, сам решил и замуж выдать.

– Почему же Максим Николаевич так уперся?

– Чужая душа, как говорят, потемки, а уж душа бизнесмена вообще кромешная темнота. Спроси у Демина сам, если хочешь.

– Это ты его брать будешь, а следователь вопросы задавать. Какая у Демина машина?

– Джип «паджеро».

– Так. Раз он был знаком с Аллой, то надо поспрашивать, не стояла ли эта машина у итальянского ресторана в тот день, когда разбилась Гончарова.

– А ему-то какой резон ее убивать?

– Потому что у дома Клишина четвертого июня эта машина точно была, в лесу стояла.

– Откуда знаешь?

– Из той же очереди в автолавке.

– Я всю твою очередь попрошу в прокуратуру вызвать. Надо же, оперативникам ничего не сказали, а друг другу сплетни передавать…

– Одно слово – дачники. Ты никогда не думал, что милицию просто боятся?

– А чего честному человеку бояться?

– А чего мне было бояться, когда ты первый раз пришел с подозрением, что это я писателя отравил? Разве мало у нас в тюрьме невинных людей сидит?

– Ну, зря-то мы никого не хватаем.

– Уверен? Процент брака в обвинительных заключениях куда больше официальной статистики, отсюда мнение, что от милиции и вообще от уголовных дел лучше держаться подальше. Это в кино только все наперебой спешат поделиться тем, что видели кого-то подозрительного или, еще хуже, этот подозрительный сам их видел. Сейчас в стране такое творится, что не понятно, с какой стороны свои, а с какой чужие, все перемешалось, как в борще, воровство возведено в официальную степень, а заказные расстрелы вообще обычное дело. За что человек пойдет совершать свой гражданский подвиг? За пулю в лоб? Обыватель смотрит каждый вечер телевизор после работы и ложится спать с мыслью, что закона нет, а наутро ты к нему приходишь со своими вопросами и убеждаешь помочь следствию. Ему никто не помогает, а он почему-то должен помочь. Не чувствуешь ничего в моих рассуждениях?

– Ты поэтому из МУРа ушел?

– Нет, просто подумал, что могу изменить маленький кусочек мира, но он оказался настолько цельным, что ничего отодрать нельзя, и сам начал изменять меня. Это я после второй рюмки обычно философствую, не обращай внимания, просто чувствую, как что-то происходит, но уловить не могу. Вроде каждый день одно и то же, никаких глобальных перемен, но характер все сволочнее и сволочнее. Сегодня стал доказывать продавщице на рынке, что она не умеет торговать, что покупателей так не обслуживают, если хочешь получить прибыль. Раньше бы просто прошел, ну, пошутил бы насчет того, сколько килограммов в день набегает от подложенного на весы листка бумаги, а теперь меня раздирает заорать: «Где у вас контрольные весы и где начальник рынка!» – потому что меня тоже иногда вызывает клиент в торговый зал.

– Но нельзя же потакать, если обвешивают.

– Только не тогда, когда имеешь такую зарплату, как у меня. Обеспеченные люди должны быть снисходительнее, а не звереть от денег, как акулы от запаха крови.

Он вылил из бутылки остатки себе и Михину, порезал на тарелку еще колбасы.

– Занесло меня, Игорь, ты уж прости. Был когда– то классный парень Леша Леонидов, бегал высунув язык по Москве и был свободен от всех обязательств, кроме тех, что взял сам перед собой. Давай, Игорь, за раскрытое дело!

– Погоди, еще не все понятно, может, он и не убивал.

– Ты выпей сначала, а потом я тебе скажу.

Они допили водку, Леонидов прожевал кусок колбасы.

– Сдается мне, что именно у Демина окончание рукописи. Тебе просто надо ее найти, вот и все.

– Ты думаешь, что Клишин предсказал, кто его убьет?

– Я думаю, не случайно его лучший друг – издатель. На этом романе можно заработать, он есть где– то целиком и все разыграно, чтобы потом провести грамотную рекламную кампанию.

– Чего-чего?

– Шумиху раздуть, вот чего.

– И Демин опубликует обвинение в собственный адрес?

– А я пока не знаю, что там: обвинение или нет. Он должен был придумать какой-то хитрый финт ушами, чтобы вылезти сухим из воды, а потом из нее же сварить жирную уху. Слушай, а как у тебя с Верой этой, Валентиновной?

– А! Ну теперь ее следователь дожмет, на основании показаний того мужика, про которого ты говорил.

– Дожал мужика?

– Он даже испугался: откуда пронюхали? Я уж не стал тебя выдавать.

– Сделай одолжение.

– Что, боишься, в очередь больше не пустят?

– Надо же мне где-то продукты покупать.

– Так вот, мы ее вызвали назавтра в прокуратуру, эту гражданку Самойлову, о доставке я лично позабочусь. Показания о том, что была она в тот вечер у племянника, даст, никуда не денется. Наверняка завещание выкрала.

– Не забудь, что, скорее всего, она Демина видела.

– Не забуду. Потом я проясню ситуацию с машиной в лесу. Кто там ее углядел?

– Тетка одна, она ходит в тренировочных штанах и резиновых шлепанцах, знаешь, такие еще называют вьетнамками: подошва и две резинки. Дом, кажется, второй справа у колодца, покрашен модной сейчас краской, темно-коричневой, на олифу похожей.

– Блеск! Ты бы в разведчики пошел, а не в коммерческие директора.

– Да случайно все получилось.

– Значит, опираясь на эти показания, мы Демина и зажмем. Был он у Клишина? Был. А зачем?

– Вот именно. Если ты не докажешь сначала то, что он убил еще и Аллу, плохи твои дела. Здесь как раз первое вытекает из второго, а не второе из первого, потому что убийство Клишина доказать сложнее.

– Почему?

– Мотив? Личная неприязнь? Тут ничего материального, все из области чувств, а как их удачно прокомментировать, чтобы судьи поверили в виновность? И не забудь, что, скорее всего, именно Демин пришел побеседовать с профессором Гончаровым, после чего Аркадия Михайловича разбил инфаркт.

– Это из чего понятно?

– Я потом расскажу, если свидетелей найдешь.

– Что за фокусы?

– Тут история туманная, и я не понимаю пока главного: зачем Демин убил своего друга? Потому и не берусь ничего обосновать.

– А спать нам не пора?

– Ты что, в бой рвешься?

– Ага, хочу, чтобы скорее наступило завтра. Думал, сроду это дело не раскрою.

– Игорь, а на самом деле, почему ты не женился до сих пор?

– Не всем же с бабами везет, как этому писателю. Ну скажи, почему им, к примеру, не любить нормальных мужиков?

– Тебя, например.

– А хоть бы и меня.

– Слушай, а помнишь то место, где Клишин пишет про любовь? С чего начинается глава?

– Ну, я уже не помню.

– Что-то там про тех, кто рождается принцами. Разговор с этим приятелем помнишь?

– Ты хочешь сказать, что тот приятель – Демин?

– То-то мне все время параллели мерещатся. То Надя про свою семью начнет рассказывать, то ты со своими жалобами.

– Какие жалобы? Ты спросил – я ответил. Вот ты как с женой познакомился?

– Лучше не напоминай. Посадил ее мужа за убийство ее же родителей. Вернее, доказал, что это он убил, и мужа посадили. Ну, потом Саша оформила развод, мы стали жить вместе. В истории этой ничего веселого нет, так жен искать не надо.

– Я тоже любил до армии девушку, а она взяла да и замуж вышла. Что теперь, тоже ее мужика в тюрягу засадить?

– Михин, твоя история банальна, как селедка под шубой к новогоднему столу. Из армии сроду никто никого не дожидался, а если и были такие случаи, то браки все равно потом разваливались. Надо это понять, пережить и влюбиться в другую.

– А если я не могу? Если я не такой, как все? Думаешь, у одних только поэтов нервная организация такая особенная?

– Ложись ты спать, ради бога! Опер с душою, погибшей, как сорванный цветок.

– Не знаю, Леша, каким ты был раньше, но что– то гнусное в тебе сейчас есть, не обижайся.

– Вот тебе простыня и еще раз простыня, в такую жару одеяла засовывают в кладовку. Подушку найдешь на диване. Все, спокойной ночи.

– Так тебе сообщить, когда Демин сознается?

– Да, сделай милость, мне отчего-то хочется знать, что дело готовится для передачи в суд.

Игорь ушел вместе с постельным бельем, а Леонидов еще с полчаса сидел на кухне, ему не хотелось спать, и мысли в голову лезли дурацкие. Он никак не мог понять, как сделал со своей жизнью то, что сделал, и откуда в человеке берется желание самого себя мучить, а потом эти же муки ставить себе в заслугу.

4

Потом прошел четверг, и пятница тоже прошла, Михин не звонил, и вечером на даче тоже не объявился. У соседей было тихо, никто не приезжал, ни Соня, ни Вера Валентиновна. Саша ничего не спрашивала, но заметила, что муж не в себе, болтала всякую чепуху, пытаясь его рассмешить:

– Лешка, ну, Лешка же! Представляешь, соседка сварила мужу щи из капусты кольраби, знаешь, такая фиолетовая вырастает, а они получились абсолютно синими. Муж и говорит: «Возьми патент на изготовление чернил, а я тебе не авторучка, нечего меня такой дрянью заправлять». И не стал есть. Смешно?

– Это анекдот?

– Ну спроси у Маши, если не веришь, спроси. А двое других соседей весь вечер ловят рыбу на пруду, маленьких отпускают, а больших складывают в майонезную баночку.

– А не слишком им там просторно?

– Ну почему ты не смеешься?

– Саша, Михин не приходил?

– Без тебя? Да он такой стеснительный.

– А Соня, случайно, не доставала больше?

– Нет, они уехали еще в понедельник. А что?

– Обе уехали?

– Ну да, на «Жигулях» на своих.

– Соня не за рулем, случайно, была?

– Нет, Вера Валентиновна за рулем. А что ты так переживаешь?

– Что-то не по себе. Значит, все спокойно. Ну и хорошо, – успокоил Алексей сам себя. – Хорошо, когда все спокойно. А ты как?

– Нормально. Очень неплохо себя чувствую.

– Значит, у нас все в порядке…

…Игорь Михин неуверенно заглянул к ним в калитку уже вечером следующего дня: вошел, глядя на дорожку, а не на Леонидова, проковылял к крыльцу. Алексею сразу не понравилось его лицо, какое-то озабоченное и по всем ощущениям горькое, как испорченная сметана.

– Ты чего так долго не объявлялся? Квасу хочешь?

– Знатный у вас квас. – Михин сел на крыльцо. – Только комары кусают, не посидишь тут спокойно.

– В дом пройдем? У меня там в розетке штуковина торчит, от которой эти твари дохнут.

– Нет, я здесь, чего пол там топтать?

– Так ты почему такой странный? Вчера не мог позвонить?

– В общем-то не хотел тебя расстраивать…

– Да? А чем таким можно меня расстроить?

– Леша, ты сильно переживаешь, когда ошибаешься в своих догадках?

– Насчет чего?

– Ну, это писательское дело… Там все оказалось так, словом, похоже, мы его скоро закроем…

– И?

– Насчет Демина…

– Да не тяни. Допрашивали его?

– И его, и Веру Валентиновну.

– Признались они, что были у Клишина?

– Да. Оба.

– А окончание этой «Смерти…» нашли?

– Он ее сам принес.

– Кто?

– Демин.

– Сам?!

– Ну да. Короче, на, читай. Только не расстраивайся сильно. – Михин достал из сумки прозрачную папку, из папки несколько листков, так же плотно отпечатанных на лазерном принтере.

– Да вроде уже не в нежном возрасте.

Леонидов взял то, что хотел увидеть с самого начала этого расследования, и разложил перед собой в порядке номеров страниц. Конечно, это было совсем не то, что он ожидал прочесть.

СМЕРТЬ НА ДАЧЕ (ОТРЫВОК)

«Мое время. Ах, это мое время…

«Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт…» – спел Высоцкий и остался в анналах истории едва перевалившим за сорок. В России поэты не умирали в своей постели, они сами искали мучительную смерть и, если она не приходила, обрезали свои годы петлей или пулей. Твое время приходит, и оно же уходит, потому что век продолжается, а ты остаешься в той точке, в которой достиг своей наивысшей славы, и будущего нет, как нет сил родиться заново и написать все заново и как бы уже за другого. Душа – это сосуд, и, как во всяком сосуде, в ней есть дно, приходит момент, и с него уже соскребаются остатки, мутные, неприятные на вкус щербатыми крошками рифм и рваным ритмом явно перестоявшихся и превратившихся в уксус предложений. Это уже не вино, оно никому не бьет в голову, а заставляет выплевывать себя изо рта, и эти плевки стекают изнутри по твоему сознанию, скапливаясь в зловонную мелкую лужу.

Им повезло, всем этим гениям, они все время с чем-то боролись. Тогда был режим, который надо было свергать, или течение масс, слегка развернувшись против которого можно было запросто пролить свою кровь и навсегда остаться мучеником. А с чем бороться сейчас, когда хор голосов против режима куда громче того, который «за», когда можно сказать все, а этого никто даже не услышит, потому что нас погребла под собой свобода слова, обрушившаяся пеплом из жерла разбуженного вулкана, но ее оказалось слишком много, и каждый стал захлебываться и давиться? Что можно противопоставить этой стране, в которой люди не живут, а выживают, и нужно им уже не слово, потому что слов и так говорится слишком много, а просто кусок хлеба и тепло?

Конечно, я совсем не поэт, я позволял себе писать романы потому, что сейчас время – время прозы, а не стихов. Но надеюсь, что и стихи мои когда-нибудь прочитают, я их заботливо собрал и подготовил, как и все остальное, о чем сейчас расскажу.

Есть такая болезнь, от которой умирают только поэты: рак души. Это когда физически абсолютно и даже чересчур здоровый человек не может дальше жить. Ну не может, и все, а видимой причины для этого нет. Но сейчас предисловие к истории моей болезни.

Итак, мне захотелось славы. Почему не досталось ее до сих пор? А кто сейчас не пишет? Разве только ленивый и безграмотный. Зато читать умеют все, а теперь представим, что нужно прочитать человеку, весь день занятому борьбой за существование. Историю такой же борьбы? Чтобы узнать, что бороться бесполезно, что вся его жизнь не больше чем тараканьи бега, а в конце только сомнительный приз в виде вечного успокоения? Этим людям теперь нужны только сказки. Сказки о том, что добро побеждает зло, что за преступлением всегда следует наказание, что бедная секретарша всегда выходит замуж за богатого босса, что любовь есть, она не может не быть… И счастье есть, пусть даже оно каждый раз одинаково тонет в океане любви.

Я решил пренебречь славой дешевой и надыбать себе этого добра более высокой пробы. А за металл такой пробы надо платить цену большую, максимальную цену надо платить. А что самое дорогое у человека? Жизнь, конечно, которая дается ему только один раз, ну и так далее по тексту. Только с моей маленькой коррективой: не прожить ее так, чтобы, а отдать ее так, чтобы не было мучительно больно за небрежное обращение с такой дорогой вещицей. Обществу нужен скандал, нужна кровь, нужно, чтобы на обложке моих книг с обратной стороны было написано: тот самый Клишин, который погиб при неизвестных обстоятельствах, отравленный рукой злодея. Почему погиб? А это уже будет дело нашей извечно берегущей милиции, которая проведет расследование, о достойном освещении которого на страницах прессы позаботится мой лучший друг. В награду за прославление меня после смерти я завещаю ему эту книгу и все прочие труды, которые не столь достойны, но пройдут, возможно, под шумок на ура.

Теперь у читателя закралась мысль, что я сумасшедший. Глупые мои, вы не знаете, что такое талант. Вот я, Павел Клишин, так долго изучал самое себя, что понял его суть. Все гениальные открытия, и вся информация, которую мы так жаждем получить, давно уже есть в природе. Она даже не закодирована, просто носится в воздухе, сама по себе, и ждет, когда кто-нибудь ее услышит. И вот рождается человек с мозгом, настроенным на ту самую волну, и он слышит то, к чему просто глухи другие, и просто записывает это, а потом, само собой, его объявляют гением и поют хвалу. Но естественно, что если хорошо слышно одну волну, то невольно блокируешь для себя остальные. От того, насколько ты увлекся своим главным каналом, зависит твоя нормальность. Следовательно, сумасшедшие – это просто глухие к тому, что так отчетливо слышится окружающим. А как мы определяем степень нормальности? Только по общепринятому мнению нормальных людей, которые слышат одно и то же. Нормальность – всего лишь похожесть, не больше.

Считайте меня психом, но я все решил еще тогда, в январе, когда сел писать свою последнюю книгу. Я представил себя мертвецом так отчетливо, что перестал жить с момента первой главы, и все прочее уже не имело смысла. Конечно, ко мне не приходил никакой сосед, конечно, для верности первой версии я стащил и платок, и пуговицу от рубашки. О Шекспир! Всего лишь маленький кусочек из «Отелло», мне так нравилось про этот платок и глупого мавра, клюнувшего на такую малость. Надеюсь, наша милиция не столь глупа и легковерна, и тот парень выкрутится, у него интеллигентное лицо, несмотря на плохой вкус в одежде.

Потом Люба. Ее и Аллу я пригласил в этот вечер одновременно, не знал, кто приедет первой, и решил скорректировать события по ходу. В любом случае Любин амбал сегодня должен отсыпаться после рейса, как только приедет Алла, надеюсь, что позже Любы, я пожалуюсь, что влюбленная женщина не даст нам спокойно скоротать вечерок, и попрошу свою модельершу позвонить Любиному мужу, чтобы тот приехал. Алла позвонит, она такая стерва, что в этом удовольствии себе не откажет. Потом будет так просто подложить ей в сумочку ампулу, а потом поругаться и проводить к чертям. Для хорошего детектива нужно, как минимум, трое подозреваемых, поэтому придется сходить часиков в восемь и позвонить еще и Гончарову, чтобы приехал за якобы прихворнувшей женой. Он так привык исполнять любую команду «к ноге», что примчится как миленький, и это будет тот довесок, который в моей истории необходим.

Итак, сначала я подставляю соседа, потом Любиного мужа, потом Аллу, а под конец Аркадия Михайловича. Сюжет получается интересный, вся эта канитель раскроется не сразу, их будут допрашивать, подозревать. Безумно забавно, я все это уже представил и пережил, даже в лицах про себя проговорил все возможные диалоги.

Теперь яд. Я положу его в стакан, когда уйдет Люба, потом, перед уходом, подложу ампулу Алле, как уже говорил, а выпью сразу же, как только уйдет Аркадий Михайлович. Достать цианистый калий не слишком большая проблема, потому что у меня есть еще один друг. Это уже не та дружба, что с Максом, здесь другой интерес, вернее, у него, у этого фотографа, а не у меня. Мы познакомились давно, на какой-то рекламной съемке, когда я эксплуатировал свою жутко фотогеничную внешность, чтобы иметь свободные деньги на всякие маленькие приятные вещи.

Не надо только думать, что я голубой. Вернее, голубой из интереса. Особого удовольствия это не доставляет, просто по молодости хотелось все на себе испытать, влечение к своему полу – та проблема, которую в жизни надо решить, есть она или нет. Да, я люблю рассматривать красивых мужчин просто потому, что мне интересно, насколько я на них похож и что для них значит такая внешность. Я пытался разговаривать с ними и, возможно, в своем желании понять зашел слишком далеко. Но мой друг-фотограф, он ко всему относится серьезно и для него это тоже любовь, а не проба на зуб, и не игра, и не дополнение к коллекции половых контактов. Чего во мне было больше во время этих контактов, отвращения или интереса, не знаю, это было перевоплощение во что-то, чем я не являлся, оно много дало, потому что иногда я начинал понимать женщин так, как они понимают себя, и потом никогда не делал то, что самому было неприятно. Мужчине странно чувствовать себя объектом определенного сорта нежности, но иногда она сладка и необременительна, наверное, поэтому мы все-таки встречались с моим фотографом, хотя и редко.

Он дал мне цианистый калий и даже не спросил зачем, подумал, наверное, что хочу избавиться от навязчивой любовницы, которых этот фотограф терпеть не мог. Да, меня ревновали к женщинам, и если бы я действительно кого-то любил… Ох, если бы я кого-то любил!

Но это только то, что касается цианистого калия. Что там еще? Какие нужны доказательства? Причина самоубийства? Если вы еще не поняли до сих пор, могу изложить внятно: искал смысл жизни и не нашел. Играл, но не угадал ни одной буквы в очень известном слове. Так, что ли, в этом дурацком шоу, главный смысл которого найти главного дурака? Что ж, для простых людей чем проще, тем быстрее дойдет, надо выражаться близкими народу понятиями, а не высоким штилем и слогом. Я сам из народа! Я сын рабочего и культпросветработницы, я сплав из отбойного молотка и перьевой ручки, я серп, скрещенный с пером! Или с обычной булавкой? Жну и пришпиливаю все это на бумагу, чтобы далеко не улетало. Бедные мои мертвые бабочки, красивые мои слова!

А теперь по всей форме, для протокола:

«Я, Павел Клишин, прошу в моей смерти никого не винить, я все сделал сам, я сам написал и поставил эту пьесу, надеюсь, что не слишком затянул, и было интересно.

Вам остается только поаплодировать и напоследок громко крикнуть: «Автора!» – и на том свете я шагну на сцену из своего персонального кипящего котла, отодвинув рукою занавес, и долго буду раскланиваться.

Здесь оставляю пустое место, чтобы для верности поставить личную подпись ручкой».

Алексей дочитал, потом обратил внимание на то, что в руках его было только две страницы: