Текст книги "Смерть по сценарию"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глава 7
ПАШИНА СЕМЬЯ

1

На шум мотора по ту сторону забора Саша вышла из дома и стала открывать ворота. Мужнины «Жигули» въехали на участок, и сам он, довольный, сияющий, с букетом роз, вылез из них и шагнул навстречу.

– Что случилось? – испугалась она.

– А что должно случиться?

– Цветы?! Мне?!

– Самой любимой женщине. И еще это. – Он вынул небольшую белую коробочку из кармана пиджака. – Зарплату дали.

– И где она?

Алексей послушно отдал еще и конверт.

– Ты на себя сегодня не похож. Иди, я ужин приготовила. – Саша прошла в дом.

Копаясь у плиты, бросила:

– А девушка сегодня не с тобой?

– Какая девушка? – Он сделал вид, что не понимает.

– Эта Соня.

– Ну, наверное, я не единственное средство добраться до дачи.

– Зато самое безотказное.

– Я думал, ты обрадуешься, перестанешь дуться, улыбнешься хотя бы. Как ты себя чувствуешь? Как ты жила здесь без меня, Саша?

Она неожиданно расплакалась, села рядом на диван, бросив все свои сковородки, и уткнулась Алексею в шею. Он почувствовал запах ландышей и слез, влагу на своей и без того потной белой рубашке и пробормотал:

– Да что случилось-то?

– Я тут все думала, думала одна… Мне плохо, Леша. Я все время представляю, как мой муж целует другую женщину, с ума просто схожу, и мне даже не страшно, что ты уйдешь, просто обидно. Я знаю, что женщину с двумя детьми трудно бросить, что ты слишком порядочный, когда все так, как сейчас, что ничего бы твоя измена не значила, но все равно… Мне неприятно это так, что плакать все время хочется. А тут еще эти розы, духи. Сразу кажется, что ты откупаешься или замаливаешь какие-то грехи.

– Да ничего я не замаливаю. Люблю тебя, и все. Ну, как вы здесь, ты и Сережка? Как тетя Маша, молоко разбавляет? А тот зловредный сосед?

– Тебе правда интересно? – Саша наконец подняла голову.

Алексей нежно поцеловал ее.

– Соскучился. Я мяса привез, пожарим завтра шашлыки?

– Завтра Вера Валентиновна в гости приглашала.

– Да? – Он насторожился. – Зачем?

– Просто познакомиться, соседи все-таки.

– Ты с ней общаешься?

– Так. Мне тут не слишком весело: у Сережки друзья, компания, они все время то купаются на пруду, то на велосипедах гоняют. А я могу и говорить разучиться за неделю.

– Ну, я сегодня весь вечер буду тебя слушать, и, если захочешь, мы заново повторим весь алфавит. – Он погладил Сашу по плечам и нежно нагнулся к ее уху: – С чего там у нас все начинается?

Ухо было загорелое, коричневое, с маленькой дырочкой там, где обычно раньше болталась серьга, Алексей тихонько пробовал его губами и удивился тому, как это ему нравится.

– Нет, ты какой-то не такой. – Саша заглянула ему в глаза.

– Такой, такой. Если хочешь, пойдем к этой Вере.

– Неудобно не пойти.

– А если там будет Соня? Ты снова будешь ревновать?

– Знаешь, я тебя ревную, когда ты где-то далеко, в городе. Здесь мне почему-то спокойно.

– Тебе везде за меня должно быть спокойно. – Было странно, но Леонидов и сам теперь не верил, что еще недавно был с другой женщиной, теперь ему казалось, что вчера он просто посмотрел какой-то не слишком хороший фильм и даже обсуждать его содержание теперь неохота, просто забыть и не смотреть снова.

– А как там с Пашиным делом? Не нашли того, кто его отравил? – неожиданно спросила жена.

– А почему ты думаешь, что я знаю?

– Разве Михин больше не приходил?

– Ну тебе же это неприятно…

– Знаешь, Леша, нельзя же на тебя всегда давить. Я эгоистка, скучаю и пытаюсь привязать тебя к себе. Мне просто тоскливо иногда, и я не слишком– то хорошо себя чувствую.

– Болит что-то? Ребенок беспокоит? – испугался он. – Давай съездим в город к врачу?

– Нет, пройдет. Пятый месяц еще только, обойдется, а то сразу в больницу положат на сохранение, будут уколы колоть, им только попадись.

– А если случится что? Телефон в поселке только, а сотовые у тех, что побогаче. А мама моя упирается, вцепилась в свою дачу, но я силой сюда ее на следующей же неделе привезу. И мне будет спокойнее.

– У Веры Валентиновны сотовый есть. А маму твою понимаю, ей не хочется свое бросать.

– Я на неделе буду приезжать и этой Вере скажу, чтобы, если что, сразу позвонила. Пойдем прогуляемся перед сном да ляжем. Сережка пойдет?

– Вряд ли, они там в футбол играют.

На улице было тепло, воздух прогрелся за день и не собирался остывать, пахло засыхающими травами и теплой потрескавшейся землей. Они где-то с час бродили вдоль леса, прислушиваясь к его тишине, говорили обо всякой ерунде, отмахиваясь от комаров душистыми березовыми ветками, багровое солнце цеплялось за рваный дымчатый горизонт, и струйки ароматных дымков тянулись с дачных участков в высокое, выцветшее от жары небо.

Потом они уложили Сережку спать и ушли в свою терраску. Алексею спать не хотелось, по ногам пробегали колючие искорки, тело расслаблялось после долгой ходьбы, они с Сашей лежали и тихонько шептались.

– Сашка, у тебя нос облезает.

– А у тебя уши.

– Какой у тебя животик уже большой…

– Ш-ш-ш. На улице все слышно, как мы шепчемся.

– А пусть не подслушивают. А если я буду тебя целовать, пусть им будет завидно… – Он в шутку громко зачмокал губами возле ее щеки, потом почувствовал, как и на самом деле хочет окунуться в эти запахи волос и духов, которыми пропитались ее одежда и кожа, полез руками под рубашку, осторожно стал подвигать Сашу к себе:

– Можно?

– Все равно ты не такой…

И сам он почувствовал, что хочет жену как-то по– другому, как то, что только ему одному принадлежит, и это уже была не подсмотренная чужая серия не слишком удачного фильма, а его собственная жизнь, и это было крохотное, но счастье…

Они помирились окончательно и всю половину следующего дня ходили друг за другом, вместе возясь со своим маленьким огородиком и собирая клубнику на грядках. Клубники в этом году созрело много, она пахла так, как может пахнуть только первая ягода, тем плавным переходом от цветения к созреванию плодов, и это был запах надежды и радости. Им было хорошо вдвоем и не хотелось идти ни в какие гости.

Вера Валентиновна подошла к забору со своей стороны:

– Здравствуйте, соседи! А у меня все готово, заходите, посидим.

– Вера Валентиновна, а зелень у вас есть? – спросила Саша.

– Ну, конечно же нет. Мы же недавно приехали, а Паша ничего не выращивал.

– Сейчас я нарву. – Саша пошла к своим грядкам, нащипала зеленого сочного салата, выдернула лук, укроп, немного петрушки. – Леша, пошли?

– Ага. – Он прихватил свою бутылку джина и культурно, не через забор, а в калитку прошел на соседний участок.

Вера Валентиновна уже вынесла в сад небольшой столик и расставила вокруг шезлонги. Угощение на даче у всех стандартное: шашлыки. Дама, привыкшая всю жизнь обходиться без мужской руки в доме, сама справилась с мясом и теперь закладывала на угли несколько шампуров.

– Давайте пока выпьем за знакомство, бутербродов поедим.

Маленькие канапе яркими цветными кусочками, похожими на мозаику, лежали на блюде, Вера Валентиновна вдобавок ко всему украсила их Сашиной зеленью, получился весьма сочный натюрморт на белых фарфоровых тарелках.

– Можно мне соку? – попросила Александра.

– Конечно, конечно. А мы с Алексеем Алексеевичем сейчас сделаем коктейль. Как?

– Можно, – согласился Леонидов.

Дама принялась что-то лить в стаканы, мешать, он решил не лезть и выпить любое пойло. Пойло оказалось не таким уж мерзким и достаточно крепким, Алексей сразу оценил количество градусов и подумал, насколько же крепка на выпивку эта дама. Даму развезло только после третьей, когда закусили шашлычком, и совсем трезвая Саша с улыбкой следила за двумя собеседниками: Верой Валентиновной и своим мужем. Разморенный Леонидов слушал воспоминания деловой женщины о трудном пути по жизни, в котором замаячившие было звезды снова сгинули последнее время в терниях.

– Я всю жизнь всего добиваюсь сама. Родилась в деревне, сама корову в детстве доила, сама дрова пилила с матерью и в Москву потом сама перебралась. Наша деревня там, в западном направлении. – Она махнула рукой почему-то в сторону солнца.

– А я думал, что вы всю жизнь только на югах отдыхали, – усмехнулся Алексей, вспомнив первое знакомство.

– А просто еще в юности все надоело: и огород, и грязные местные речки, и вообще вся эта деревенская жизнь. Нахлебалась в детстве навоза, до сих пор запах земли не выношу. У племянника все тут так культурно: и насос, и душ, и отопление в доме. А так ни за что бы в деревню не поехала! – Она совсем разошлась, налила еще в рюмки. – Ну, за нормальную жизнь!

Алексей только пригубил, Вера Валентиновна выпила все.

– Вот вы, Сашенька, молодец, второго хотите родить, а мне и одна дочка с трудом досталась. Когда двадцать пять исполнилось, да в магазине на хорошем месте проработала пару лет, думаю: надо родить. Мужиков на дух не выношу, все такие инфантильные. Извините, не про присутствующих. – Она подмигнула Леонидову. – Вот и родила. Да. Командировочный какой-то подвернулся, из интеллигентов. Инженер, приехал в столицу пробивать проект, неглупый, интересный, пожил у меня недельку. Это еще двадцать лет назад было, тогда жизнь другая была… – Она раскисла на жаре, подперла руками голову.

«Еще песни петь будет, как простая русская баба, а гонору сначала было сколько! Так, «Окрасился месяц багрянцем…» уже близко, чувствую. Мне, что ли, с ней запеть, раз так разморило? Бедная Саша, отправить ее домой?»

– Саша, тебе не жарко? Может, ты пойдешь?

– Вы извините, Вера Валентиновна, мне и на самом деле не слишком хорошо… – Александра поднялась с шезлонга, посмотрела выразительно на мужа.

– А мы с Алексеем Алексеевичем еще по одной, я его вам доставлю в целости и сохранности. – Дама разошлась, потянулась к джину опять.

«А мне тебя куда доставлять? – подумал Леонидов. – Да, нет повести печальнее на свете, чем повесть о законченном банкете… Дамочке часто стресс приходится снимать». Жена ушла, а он продолжал слушать лирические воспоминания.

– Да, Сережа был такой милый… Ну, приехал человек в командировку, жена на восьмом месяце, в Москве мать, брат, с которым ссоры каждый день. Побрякушки, что ли, фамильные не поделили? Из благородных они, голубых кровей, а сам Сережа такой интеллигентный, взятки давать не умеет, в наш магазин зашел случайно, подарок жене покупать, да так и не вернулся к своему брату, у меня заночевал. Я даже никогда адреса его не узнавала, ну родила и родила, по собственной воле, для себя. Еще с мужиком и ребенка своего делить! Мы с матерью семь лет одни прожили, да не в городе, в деревне… Вот и Соне не везет, – неожиданно сменила тему она. – Дочка самостоятельная, тоже не умеет промолчать, когда надо. Этот Демин ее ходит кругами, а ни мычит ни телится, хорошо хоть деньги с меня не требует…

– Какие деньги?

Она поняла, что про деньги заикнулась зря, махнула рукой:

– Деньги, деньги… Господи, везде нужны деньги! Дачу эту все равно придется отдать, так бы хоть в

семье осталась, но скользкий же он мужик! Чем ему Сонечка нехороша? Вам Соня нравится, Алексей? – Отчество дама уже не выговорила.

– Очень красивая девушка.

– Вот и я такая была. Не верите? – Вера Валентиновна вскинула голову, не совсем трезвые глаза' упорно не могли сконцентрироваться на лице Леонидова.

– Давайте я вас в дом отведу? Жарко сегодня, и после такого обеда надо полежать.

– Я в порядке. Думаете, пить не умею?

– Да это я пить не умею.

Он аккуратно повел даму в дом. В кухне мало что изменилось после его ночного визита, по-прежнему висела иконка в углу, мебель на тех же местах, запах опилок. На первом этаже было прохладно, это сверху, от раскаленной крыши стекал в верхние комнаты жар, а здесь на окнах висели свежие чистенькие занавески и на разобранной кровати белело свежее белье. Алексей за локоть поддержал женщину в дверях, провел мимо стола. Она неожиданно качнулась туда, взяла фотографию Клишина, стоявшую в новой металлической рамке:

– Паша, Паша, ты меня так никогда и не простил, Паша! – Она заскулила, вцепилась рукой в покрасневшее от солнца и джина лицо. – Да, мы вместе с тобой это сделали. Все чужие, ты только был свой, теперь одна, одна совсем, и Валечка, и Паша… Соня! Соня здесь?

– Здесь. – В дверях стояла, опираясь о косяк, злая Софья. – Черт знает что, стояли в этой электричке сорок минут в какой-то дыре. Тебе что, пьяные женщины интересны? Или чего вынюхиваешь опять? – накинулась она на Леонидова.

– Слушай, девушка, тебе вчера предлагали комфорт, нечего орать. Твоей матери я просто помог до койки добраться, теперь сама справишься.

– Сонечка, мы просто посидели с соседями немного. Ты же сама хотела…

– Да помолчи ты, – оборвала Соня. – Не обязательно об этом кричать.

– Ба, да у вас тут целый бабий заговор! И какова благая цель? Кстати, завещание у Клишина кто из вас украл?

– Иди отсюда. – Соня зашипела, замахнулась на него сумкой. – Иди к своему выводку, а не то я устрою на вашей дачке такой скандал!

– Верю. – Он вышел из комнаты, зло захлопнул за собой дверь.

«Опять испорчены к черту все выходные. Нет, это дело надо закрывать, завяз по самые уши, ну и семейка! Скорей бы они с этой дачи убрались! А завещание у Клишина было, и они его сперли, точно. Только кто из них и когда?»

2

Леонидов не стал тащиться через калитку, привычно перемахнул через забор и упал в собственный сад, приземлившись спьяну не слишком удачно. Конечно, до состояния Веры Валентиновны он не дошел, но на жаре в тридцать градусов любая доза алкоголя добивала организм. Саша сидела под яблоней, читая какую-то книгу, на мужа взглянула, как на архангела, внезапно упавшего с небес на один из дачных участков при деревне Петушки:

– Леша, ты жив?

– Второе пришествие на грешную землю. И снова помер. – Он растянулся прямо посреди сада, на колючках скошенной травы, не замечая, как они больно втыкаются в бока и спину.

– Ты хоть в тень доползи, – посочувствовала Александра.

– Между прочим, это твоя инициатива – гости.

– Я же думала, что она женщина, – протянула Саша, кивая в сторону забора.

– А она кто?

– Мужики и то так не пьют.

– Ну, прожила бы ты так, как она, свою жизнь, может, тоже оттягивалась бы время от времени.

– А как она ее прожила?

– Самостоятельно. Пойду водички холодненькой попью или квасу. Квас у нас есть?

– Позавчера в коридоре белое эмалированное ведро поставила.

– Ты святая.

Леонидов побрел в сторону дома и вдруг за своим забором, в просвете между деревьями, увидел знакомую лохматую голову Михина. Тот шел явно в сторону клишинской дачи.

– Игорь! Ты почему мимо?

– А я не к тебе сегодня. – Михин подошел со стороны улицы к леонидовскому забору.

– А куда?

– Имею несколько вопросов к госпоже Самойловой Вере Валентиновне.

– Сейчас? Это ты зря.

– А кто мне помешает?

– Да никто и не собирается мешать, только госпожа Самойлова не в состоянии отвечать на твои вопросы по причине не совсем удачного собственного состояния. – Язык у Алексея присох к небу и ворочался во рту не совсем свободно.

– А что у нее за состояние?

– Перепила.

– Это с кем, интересно?

– Со мной.

– Ты что, серьезно?

– А это разве преступление, по-соседски выпить вместе после тяжелой трудовой недели? Не знаю, как там с графиком работы у нее, а я вполне созрел.

– А жена?

– С нами сидела, не пила, конечно, но шашлык кушала. Ты заходи, Игорь, может, твоя Вера Валентиновна проснется через пару часов.

– С кем ты там разговариваешь? – Саша вышла из сада. – А, Игорь Павлович! Да вы в калитку-то пройдите. Квасу не хотите?

– А можно?

– Ну, раз хозяин не предложил, мне придется.

– Заходи, Игорь, заходи.

Михин вошел на территорию леонидовского дачного участка, сел рядом с Алексеем на крыльце:

– Пекло-то какое, а?

Погода в этом месяце у обывателей была излюбленной темой для разговоров, продержавшаяся весь месяц жара косила урожай с таким же успехом, как в прошлом году косили его же проливные дожди.

– На вас не угодишь, – буркнул Леонидов.

Саша вздохнула, принесла литровую кружку

квасу и без комментариев ушла в дом.

– Как жена? – спросил Михин.

– Сам видишь – все нормально.

– Мне, что ли, жениться?

– Там, по ту сторону забора, как раз есть подходящий экземпляр.

– Соня, что ли? Ты мне ее уже сватал. Нет, не надо мне никого из этого семейства.

– Что так?

– Умаялся. У Гончаровых все отпираются, Надежда Сергеевна говорит про то, что теткина машина стояла у ресторана, сам профессор вообще с приветом. А завещание украли, нигде его нет. Знаешь, я думаю, что это Вера Валентиновна в тот вечер находилась за стенкой спальни на верхнем этаже. Ее слышала Алла. Или эту твою Соню. Кто-то из них залез тихонечко в дом за бумагой, и не исключено, что видел преступника или сам траванул.

– Это уже из области твоих фантазий.

– Ну да! Ты знаешь, какая там темная история с этой автокатастрофой, где погибли Клишины? Вера Валентиновна сводную сестру терпеть не могла, они через Павла в основном общались, а после той аварии расплевались и с Клишиным вдрызг. Мне соседи такое наплели! У этой Самойловой все больше мотивов избавиться от племянника находится, позарез надо с ней поговорить.

– А что сказала твоя экспертиза?

– Какая? А, насчет автора… Говорят, стиль и манера письма, несомненно, принадлежат Павлу Андреевичу Клишину. Литературоведы, мать их… – нехотя ответил Михин. – Тоже мне провидец. Нет, черт знает что за дело!

– Слушай, Игорь, а можешь ты выяснить для меня, кто такой Демин?

– Какой еще Демин?

– Знаю только, что Максим. Похоже, Вера Валентиновна у него заняла часть денег, если не все, на реабилитацию своего бизнеса.

– И при чем здесь этот Демин?

– Да сам не знаю, просто так, чутье.

– Чепуха все это. Клишина отравила собственная тетка, а Гончаровой снотворного родственнички подбросили. Все эти белые «форды» у итальянских ресторанов – миф. Надо вызвать на допрос, надавить, и они признаются. У нас все убийства происходят на бытовой почве.

– Правильно, потому что другие не раскрываются, но это не значит, что их не было. Если есть явный мотив, найти убийцу легко, но есть такой фактор, как ненависть. Нет никакой выгоды убивать, но терпеть рядом с собой на матушке-Земле такого человека просто невыносимо.

– Это обычно у родственников бывает, например, когда зять ножом ни с того ни с сего вдруг пырнет тещу или дочка на мамашу ополчится.

– Поэтому ты и выясни на всякий случай, кто такой Демин.

– Да что он им, родственник, что ли?

– А ты это и проверь. Пойдем, Игорь, искупаемся. Плавки на тебе есть?

– На мне все есть, я по делу сюда шел.

– Окунемся по-быстрому и пойдем проверим, проспалась госпожа Самойлова или нет.

Леонидов сделал большой глоток квасу, почувствовал, как вместо тумана в голову начало заползать какое-то гудение, и крикнул жене:

– Саша! Купаться с нами пойдешь?

– Идите, я лучше в террасе полежу.

Алексей стянул с веревки махровое полосатое полотенце и вместе с Михиным пошел к пруду. Они пролежали у воды почти час, потому что отрываться от зеленой лужайки рядом с вожделенной прохладой никак не хотелось. В такую погоду сходили медленно с ума все: и взрослые, и дети, и собаки, и насекомые. Да, такого лета дачники не видели давно.

– Нет, ну зажрали совсем, – не выдержал наконец Михин. – Это пираньи какие-то, а не слепни! Ты гляди, каждый с половину моего мизинца, прямо лошади летающие.

– На мокрое лезут, гады.

– Отходим, Леша, сил больше нет.

– Пойдем, я с тобой к соседям зайду.

Они сбежали с пруда, долго ломились в зеленую новенькую калитку, пока из дома не вышла Соня с полотенцем в руке.

– Не надоело дверь ломать?

– Вера Валентиновна не проснулась? – крикнул ей через забор Михин.

– Можете зайти, если вы не ко мне.

– Нет, буду я еще спрашивать, как представитель законной власти! – пожаловался Игорь Леонидову, заходя внутрь.

Соня в упор смотрела на них светлыми злыми глазами и ждала.

– В дом можно пройти?

– А кто вы такой?

– Сотрудник внутренних органов, ведущий расследование по делу об убийстве ныне покойного хозяина этой дачи. – Михин достал удостоверение.

– А этот? – Соня кивнула на Леонидова.

– Соседа не узнаете?

– Он что, ваш внештатный сотрудник?

– Я понятой, – буркнул Леонидов, – вдруг мы у вас тут бомбу найдем, я с удовольствием распишусь в протоколе.

– Проходите в дом, мама кофе пьет.

Почти протрезвевшая после отдыха дама пила крепкий кофе, приложив мокрое полотенце к голове.

– Как вы себя чувствуете, Вера Валентиновна? – Леонидов сочувственно посмотрел на измученное лицо прогоревшей предпринимательницы.

– А вы?

– Неплохо посидели, а? Вот мой коллега по бывшей работе зашел вам несколько вопросов задать.

– Какой работе?

– Розыскной. Я в МУРе когда-то работал, старшим оперуполномоченным.

Она так испугалась, что даже не стала уточнять, на каком основании Леонидов теперь лезет не в свое дело, просто прижала к лицу мокрое полотенце, стянув его с головы, всхлипнула и пожаловалась:

– Ну мы же ничего не сделали, просто решили здесь пожить, пока не оформим официально наследство и не продадим дачу. Жарко же, ну не сидеть нам в такое время в Москве?

– Да меня мало интересуют имущественные претензии, которые вам могут предъявить наследники, – не выдержал Михин, – меня само завещание интересует, как вы его раздобыли?

– Какое завещание? Да что вы все пристали с этим завещанием?! Я – единственная наследница по закону, и все.

– Клишин писал о том, что все имущество оставляет своему сыну, которого и признает.

– Писал! Да мало ли что он писал? Он даже собственную смерть придумал, не то что какое-то там завещание!

– А что вы знаете про его смерть?

– Ничего не знаю, кроме того, что все это бред. У меня голова болит, это ужасно гнусно, я вообще ни при чем, мне плохо, и все это кончится когда-нибудь или нет?!

– Ладно, значит, к вам надо с конкретными бумагами приезжать, так ничего говорить не хотите? Или к следователю вызывать повесткой?

– Вызывайте. Думаете, я не судилась ни с кем? Следователем меня пугает! Да меня не такие пугали, и тюрьмой вашей… пугали. Я за свой кусок горло разгрызу, и все сядут, все!!!

– До свидания. Увидимся еще в соответствующем кабинете. – Михин вышел, а Алексей присел напротив дамы.

– Здорово вас прижали, да?

– А вы кто такой? Сроду с ментами дело не имела, а еще коммерческим директором прикидывался!

– Не знаю, кого вы там покрываете, но боитесь правильно, жизнь – она только одна. Вот и госпожа Алла Константиновна Гончарова взбрыкнула, наверное, и разбилась в тот же день на своем «форде».

– Гончарова, Гончарова… Знакомая фамилия, но не знаю такую. Мало ли Гончаровых, тот тоже был Гончаров.

– Кто был?

– Да мало ли каких только в моей жизни не было! И Гончаровых, и Петровых с Сидоровыми. У меня дочь есть, ради нее все. Вы-то хоть понимаете?

– Я понимаю. Если что, заходите, Вера Валентиновна, соседи все-таки.

– Да уж, соседи! Нет, как можно после такого людям доверять? Соседом он еще прикидывался, тоже порядочным…

Михина Алексей нашел возле Сони, он что-то спрашивал, она злилась, вместе оба со стороны напоминали петуха и наседку, девушка огрызалась и явно хотела выцарапать Игорю глаза. «А я еще поженить их хотел», – ужаснулся Леонидов и подошел.

– О чем спор? – спросил он нейтрально.

– Так, девушка не хочет признаваться, что она тебе в машину подсунула конверт с творением.

– Не одна я в этой машине езжу.

– Соня, кроме тебя, у Клишина больше не было доверенных лиц на ту часть «Смерти…». Он очень мудро рассовал куски рукописи по заинтересованным людям: сначала сын решил потопить приемного отца, потом племянница – злую тетку, потом ты – профессора Гончарова, чтобы отвести подозрение от матери. Так?

– Ну и что? Если мама действительно Павла не убивала?

– Откуда такая уверенность?

– Потому что она моя мать!

– Ну да, о самых близких людях никогда такое не подумаешь.

– Да что вы привязались?! Да уйдете вы отсюда наконец или нет?!

Она побежала в дом, потом через несколько минут стремительно вылетела оттуда, сунула Михину в руки пару листков:

– Вот, все. Больше у меня ничего нет. Оставила себе на память. Забирайте! Дело возбуждайте! Только про свою мать я ничего нигде не скажу!

Она опять исчезла в доме и весьма выразительно заперла за собой дверь.

– Какая нервная девушка, а ты мне ее еще в жены предлагал, – усмехнулся Михин и развернул листки. – Еще один кусок клишинского шедевра. Хочешь для коллекции?

– А тебе?

– Я в нее уже не верю.

– Почитай хоть.

– Сам читай, а я займусь Верой Валентиновной. Хотя дай глянуть, может, это ей посвящается.

Михин прочитал, хмыкнул, протянул Алексею:

– А характер дамы все больше прорисовывается. Ознакомься.

Алексей уткнулся в листки:

СМЕРТЬ НА ДАЧЕ (ОТРЫВОК)

«…девочка. Мне ведь всегда хотелось, чтобы рядом со мной росла маленькая девочка, именно она, пахнущая детством, материнским молоком, пластмассовыми погремушками и пушистой присыпкой. Чтобы эта девочка улыбалась только мне по утрам, а на ночь целовала в щеку и желала «спокойной ночи». Это ностальгия по совершенной женщине, которую хочется из ничего создать самому, но не так, как Пигмалион создал Галатею, не для себя – для общества. Она должна была стать идеалом для других женщин, она, а не глупые тощие модели с лицами, затвердевшими под цементом искусственной красоты. Впрочем, замашки творца может найти в себе каждый, кто таскает собственное чадо по кружкам и секциям, в которые сам в детстве не попал.

А то, что у меня получилось, – плачевно, хотя я со своей девочкой просто говорил, но получалось так, что она видела и то, что я делал. Сначала надо было стать совершенным самому, прежде чем браться за работу Пигмалиона. Соню всегда принимали за мою родную сестру, такая она была беленькая и хорошенькая, как пушистый желтенький цыпленочек, в своем оранжевом платье с золотистым бантом, когда мы выходили к нам во двор, где в детской песочнице возились другие, конечно, не такие совершенные, как она, дети. У Сони всегда было много игрушек – Вера откупалась, как могла, поглощенная сначала работой, потом собственным бизнесом. Она явно переоценила свои материнские силы, дома даже года не пожелала с ребенком сидеть, ринулась в бой за сомнительные жизненные блага, подбросив девочку мне. Соня отвечала матери тем, что сразу невзлюбила плюшевых медвежат, лопоухих зайцев, кукол со стеклянными глазами и пучками искусственных волос. Она в детстве любила только одну игрушку – меня. Беря в руки очередного клоуна, одетого в яркие цветные тряпки, крутила его минуту в руках и рассерженно бросала на пол:

– Ты красивее.

– Разве? – пытался бороться с ее скверным вкусом я. – Зато его можно посадить, и он никуда не денется, не убежит по своим делам, спокойно сядет в компании других кукол и будет вместе с ними пить понарошечный чай.

– А стишки он умеет придумывать? Про краба? Паша, расскажи!

И я заводил свою шарманку в двадцатый раз:

– Жил-был краб, восемь лап, белые носочки, ползает в песочке…

Стихи Соня так и не научилась сочинять сама, она вообще была девочкой практичной, в мать, и всегда лучше считала, чем читала. Это у нее в Веру,

Вера… Да, я всегда называл свою единственную тетку просто Верой, она старше меня на десять лет и у них с моей матерью родным был только отец. Их с трудом можно было даже назвать сестрами, так они ссорились, а иногда и в открытую враждовали. Это было из-за бабкиного наследства, которое они не поделили, когда та умерла, оставив завещание, что огромный старый дом и усадьба размером в половину гектара отходит к обеим сестрам в равных долях. Моя мать никак не соглашалась свою долю ни уступить, ни продать, говорила, что в этой усадьбе ее корни и предки не простят, если чужие люди будут хозяйничать в доме и в саду. Это было с ее стороны простое, ничем не мотивированное упрямство, у нас тогда уже была и эта дача, и свой огород, но деревенский дом в ста километрах от Москвы, где мать родилась, отдать целиком в чужие руки она не хотела.

Со временем там все пришло в упадок: дом, старый сад, где древние ветви яблонь по-прежнему ломились осенью от зелено-красных твердых, как само дерево, плодов, потому что яблоки были в основном поздних сортов, из тех, что кладут на зиму в лежку, пересыпая ржаной соломой. Я до сих пор помню, как в детстве с упоением повторял загадочные, непонятные названия, пробуя их на вкус, как и сами яблоки: «штрифлинг», «пепин-шафран», «анис». Из этого сада, как и из моего детства, я еще помню изумительные кусты смородины: в июле ветки провисали до земли под тяжестью длинных висячих гроздьев, алых, как совсем свежая, еще не свернувшаяся артериальная кровь.

Так вот, из-за того сада они и ссорились, Вера и моя мать. Тетка хотела после смерти бабушки все это продать, ей всегда нужны были деньги, любые, лишь бы удачно попробовать их крутануть. Вера часами могла обсуждать мать, и, каюсь, часто я был ее согласным собеседником.

Тогда я думал, что тетка мне ближе, чем родители, те мне просто иногда мешали. Если не врать, то мешали всегда, потому что мать слишком любила меня опекать, причем такой мелочной, настойчивой заботой, что становилось тошно от постоянных приставаний и немыслимого количества еды, которое она старалась в меня запихнуть. Отец же просто изводил своими дачными делами, железками, заводом, на котором работал, попытками развернуть меня лицом в сторону другой, более «мужской», по его мнению, профессии, для чего звал в гараж к работягам или на улицу, под березу, – забивать в домино «козла». Они были для меня всего лишь типажами: обычный, крепкий мужик из простой рабочей семьи и домашняя курица – директор детской библиотеки. За библиотеку, конечно, безмерно благодарен, потому что мать не жаловала больничные и с гипсом на вывихнутой руке или соплями в носу я часто ошивался там, среди пачек наваленных в хранилище журналов, которым пришел срок быть списанными из читального зала.

Именно среди этой макулатуры все и случилось с моим писательством: вдруг в мозгу открылся какой– то краник, и мысли потекли, словно вода, и я увидел свою судьбу с того момента у той пыльной книжной полки и до самого конца, до стакана с отравленным вином. А когда увидел, то уже ничего не захотел менять.

Мои родители три года назад разбились в автокатастрофе. Что поделаешь, автомобиль – самый опасный вид транспорта, но некоторые обстоятельства этой смерти мне и сейчас не слишком хочется вспоминать. С ними в тот день ехала Вера, это была поездка на девять дней, прошедшие после похорон какой-то их общей двоюродной сестры. Отец вез обеих на своей старенькой «копейке», зимой, по скользкой дороге, а на шипованную резину мать все время жалась. Где-то за городом машина неудачно заскользила на повороте, перевернулась, обычное дело, но снега в том году было мало, а склон слишком крутой. Они перевернулись не один раз, но Вера осталась жива, она-то все потом и рассказывала, перемежая нытье словами: «Ну что я могла, Паша, а?» Не знаю, что там она могла, потому что, по словам врачей, отец погиб сразу, а мать была еще жива, когда Вера выползала на шоссе в ужасном, по ее собственным словам, состоянии. Она все время при этом говорила, что при падении разбился ее сотовый телефон, а машин на дороге не было, как не работал и первый попавшийся в конце концов телефонный автомат. Я не знаю, насколько это все правда, но мать просто замерзла от потери крови в снегу и, не приходя в сознание, умерла в больнице на следующий день.

А Вера продала в конце концов тот дом наших предков, очень выгодно продала, она это умеет, и у фирмы «Вера» появился еще один маленький магазин. Конечно, если тетка и не спешила добраться до больницы, то не из меркантильных интересов, а просто потому, что всегда была своей сестре чужой. Поэтому-то я и не хочу оставлять свое, а большей частью доставшееся от покойных родителей имущество Вере. К ней теперь все равно вернулось это зло: фирма рухнула, кредиторы зажали в тиски. И я ни за что не скажу Максу, чтобы он отсрочил платежи, хотя это мой единственный друг и мы прочно с ним связаны. Слишком прочно, чтобы он мог в чем-то отказать.

А что касается Софьи, то она не знает, что ей на самом деле нужно, просто потому, что, с одной стороны, я внушил ей некоторые собственные принципы, а с другой – давила мать, пропагандировавшая вольное обращение с мужчинами и полный суверенитет. Получился коктейль, в котором слоями намешано много всякой дряни, и, смотря на какую глубину опустишь соломинку, можно глотнуть и чистый спирт, и газированную воду.

Кстати, я знаю, что Вера много пьет. Это побочный эффект ее самостоятельности: не перед кем держать отчет, а обстоятельства давят. Алкоголь поддерживает в ней иллюзию, что жизнь удалась, что она права в своем выборе, что все мужчины сволочи и надо самой вбивать в стену все до одного гвозди, воспитывать детей и покупать себе подарки. Надо было познакомить их с Аллой, они похожи, только Алла более рационально использует мужчин.

Конечно, Вера на многое способна, она, как та лягушка в банке с молоком, будет работать лапками до тех пор, пока не собьет кусок масла и не вылезет вон. И самое главное, что из-за этого жирного куска она потопит всех, кто еще плавает в той же банке – у некоторых людей инстинкт самосохранения пожирает все остальные, вплоть до инстинктов размножения и материнства. Надеюсь только, что к тому времени Соня тоже научится активно работать лапками и будет сбивать свое масло, у нее неплохой аппетит.

Впрочем, все это теперь от меня далеко. Я занят сейчас развязкой собственной драмы, это вам, господа, еще доживать, а мое время…»

– И что там дальше про его время? Больше у девушки ничего нет? – Леонидов посмотрел на Михина.