Текст книги "Давно, в Цагвери..."

Автор книги: Наталья Туманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Э, нет, не выйдет! – живо возразил дядя Серго. – Одного не пущу. Вдруг и тебя похитят! Тогда действительно никаких денег не хватит.

Это, конечно, была шутка, но никто не рассмеялся.

За чаем опять заговорили о Волшебнике. Я прислушивался с болезненно-настороженным вниманием: мне все же не хотелось верить, что Волшебник, о котором я придумал две интересные сказки, может оказаться преступником. Но после разговора с Амираном Леон Георгиевич охотно допускал, что Волшебник мог войти в сделку с шайкой жуликов и предложить им любыми путями добыть приглянувшийся ему старинный ковер. Поэтому-то ковер и пытались украсть!

И снова разгорелись страсти. Леон Георгиевич и дядя Серго говорили разом, перебивая друг друга, выкладывая доказательства и возражения.

В разгар спора в передней задребезжал звонок. Я бросился открывать и, как обычно, прежде чем отвести рычажок замка, заглянул в щелочку между стеклом и дверной рамой…

За дверью стоял пожилой мужчина в отлично сшитом дорогом сером костюме и такой же велюровой шляпе, с седой бородой, на пальцах руки, державшей трость, сверкало драгоценным камнем кольцо. «Видимо, кто-то из друзей Леона Георгиевича?» – решил я, распахивая дверь.

Нет, я далеко не сразу узнал Волшебника – так изменил его облик европейский костюм. Если бы не седая борода и не запоминающиеся пронзительные и иронические глаза, я бы и не узнал. А он стоял и с высоты своего роста рассматривал меня, растерявшегося и, наверно, смешного.

– Мне нужно видеть твою бабушку. – Волшебник произносил слова мягко и негромко, словно боялся меня испугать.

– У меня нет бабушки, – растерялся я. – Она давно умерла.

Пришла очередь недоумевать Волшебнику, он даже сделал шаг назад.

– А старая дама-художница? – с удивлением спросил он.

– Она не моя бабушка, – приходя в себя от смущения, пояснил я. – Она бабушка Ли.

– Ли? Той, которая пропала?

– Да.

– Ее не нашли?

– Нет.

– Тогда, мальчик, будь добр, проводи меня к бабушке Ли! – попросил Волшебник, снимая шляпу. – Мне крайне необходимо ее видеть.

Я пошел впереди, Волшебник шествовал сзади, и я не знаю, какими словами описать впечатление, произведенное его появлением в столовой, где сию минуту недобро склонялось его имя.

Стоя у двери, он с церемонной, старомодной учтивостью поклонился.

– Прошу прощения за неожиданное вторжение! – Он еще раз поклонился, остановившись взглядом на Ольге Христофоровне. – Мне нужно поговорить с мадам художницей по весьма важному для нее и неотложному делу.

Ольга Христофоровна встала; смотрела она на Волшебника настороженно и неприязненно.

– Вы опять насчет ковра, господин коммерсант? – подчеркнуто сухо спросила она.

– Да, я насчет ковра. – Волшебник покорно склонил начинавшую лысеть голову. – Насчет старинного ковра, мадам.

– Напрасно утруждали себя, господин коммерсант. – С непонятной мне язвительностью Ольга Христофоровна поклонилась в ответ. – Ковер вчера отправлен в Москву. И полагаю, говорить о нем нам больше не стоит.

Строгое лицо Волшебника оставалось спокойным, оно не выражало ни огорчения, ни обиды.

– Вы ошибаетесь, мадам, – сказал он с прежней учтивостью, – стоит. Сегодня утром в мой номер в гостинице подкинули послание. Если вас не затруднит, я просил бы ознакомиться с ним.

Он сделал три шага к столу и положил перед Ольгой Христофоровной конверт без адреса. И хотел снова отступить к двери.

– О, садитесь, садитесь, пожалуйста! – неожиданно заторопилась Ольга Христофоровна, как будто что-то поняв и проникаясь доверием к Волшебнику. – Гиви, дай, пожалуйста, гостю стул!

Я подвинул стул, и Волшебник сел, поставил между коленями трость с набалдашником из слоновой кости и скрестил на нем холеные длинные пальцы. Без тени смущения и с явным доброжелательством рассматривал он сидевших за столом: обеих бабушек Ли, Маргариту Кирилловну, Леона Георгиевича, дядю Серго.

И я внезапно поверил: нет, не имеет он отношения к похищению Ли! Человек, совершивший подлость, не может оставаться таким спокойным! И на душе у меня стало удивительно легко и просторно, как будто Ли уже нашлась.

Леон Георгиевич с пристальным интересом смотрел на Волшебника и с не меньшим – на конверт в руках Ольги Христофоровны. Мне кажется, он сразу догадался о содержании письма, недаром же считался первоклассным юристом.

– Вам предложили купить старинный ковер, батоно? – спросил он Волшебника, пока Ольга Христофоровна, развернув письмо, вчитывалась в его каракули.

Волшебник кивнул:

– Да, батоно, вы угадали.

– Письмо подписано? – В голосе Леона Георгиевича звучало сдерживаемое волнение.

– Увы, нет. Аноним.

Не вытерпев, Леон Георгиевич выхватил из рук Ольги Христофоровны листок из конторской книги, испещренный неровными печатными буквами, и прочитал вслух:

– «Вы хатели купит стариный кавер с аленем. Такой кавер у нас ест. Он стоит дэсят тысяч рубилей. Если согласны наша цена павесте ваше окно ваш зеленый чалма. Кавер доставит два дня. Где будет кавер и куда ложит дэнги скажем завтра. Ваши друзя».

– Так вот оно что! – воскликнул дядя Серго. – Все ясно.

– Да, все ясно! – подтвердил Леон Георгиевич и протянул Волшебнику руку. – Простите! Мы думали… мы думали… Ах, что говорить! Разрешите пожать вашу руку, батоно!

Да, Волшебник не был преступником, он ничего плохого не замышлял против Ли и не похищал ее. Леон Георгиевич показал ему полученную сегодня записку, и Волшебник прочитал ее, держа далеко от глаз, и потом, вернув Леону Георгиевичу, долго вытирал руки белоснежным платком.

И все в столовой вдруг как будто переменилось. Маргарита Кирилловна приветливо пригласила Волшебника к столу, и он вместе со всеми пил чай из огромной чашки, похожей на цветок тюльпана.

А потом он и Леон Георгиевич разговорились, и все слушали их беседу с напряженным вниманием. Однако и дядя Серго, и дядя Леон не забывали, что перед ними как-никак буржуа, явившийся из другого мира, и время от времени вставляли иронические реплики, задавали каверзные вопросы. Но Волшебник отвечал неизменно корректно и доброжелательно.

О себе рассказал, что он из Афганистана, что учился в Санкт-Петербургском, а потом в Гейдельбергском университетах, изучает искусство Ближнего Востока, собирает коллекции и хочет создать музей искусств у себя на родине, в Кабуле.

Слушали Волшебника внимательно; не осталось и следа подозрительности и недоброжелательства, какими он был встречен. Леон Георгиевич даже предупредил его, что Лениным еще в восемнадцатом году подписан декрет, запрещающий вывоз из страны особенно ценных предметов старины и искусства. Из своего кабинета он принес сборник декретов и постановлений Совнаркома и прочитал Волшебнику некоторые места декрета. Читал строго, с выражением, а Волшебник слушал, чуть склонив лысеющую голову, и оставался по-прежнему величественно-спокойным.

– «Виновные в неисполнении сего декрета, – отчетливо и громко читал Леон Георгиевич, подчеркивая слова, которые считал наиболее важными, – подвергаются ответственности по всей строгости революционных законов, вплоть до конфискации всего имущества и тюремного заключения». – Леон Георгиевич со значением посмотрел на Волшебника.

Но тот спокойно протянул руку, попросил:

– Дайте мне на минуту сей декрет, батоно. – И когда Леон Георгиевич вручил ему сборник, Волшебник, иронически покосившись на дядю Серго, прочитал: – «…воспретить вывоз из всех мест республики и продажу за границу кем бы то ни было предметов искусства и старины… – Волшебник сделал многозначительную паузу и дальше читал, разделяя слова по слогам: – …без раз-ре-ше-ний, вы-да-ва-емых кол-ле-ги-ей по де-лам му-зе-ев и ох-ране па-мят-ни-ков ис-кус-ства…»

Оборвав чтение, Волшебник протянул сборник Леону Георгиевичу и, когда тот, недоумевая, взял его, закончил:

– Должен сообщить вам, что такое разрешение у меня есть. И все, что я куплю здесь для своего музея, будет мной предъявлено комиссии в Москве. Я, как вы можете догадаться, отнюдь не горю желанием сидеть в тюрьме и оттуда просить вас стать моим юридическим защитником. О нет!

Волшебник скользнул насмешливым взглядом по лицам собеседников и, снова став серьезным, продолжал:

– Хочу вам напомнить, что моя страна первая признала ваше новое молодое государство. Мы надеемся на доброе соседство и помощь вашего народа. Что ж скрывать… – Голос Волшебника зазвенел неожиданной и страстной горечью. – Страна моя нища, и потребуется немало времени, прежде чем мой народ обретет подлинную государственную самостоятельность и сможет по-настоящему построить свою культуру. И если я, собирая по крохам разбросанные осколки искусства и моей страны и других государств Ближнего Востока, принесу хоть малую пользу, смогу считать, что не напрасно прожил жизнь…

Волшебник встал, поклонился общим поклоном и взял с дивана трость и шляпу.

– А теперь, простите, мне пора идти. Благодарю за прекрасный и содержательный вечер. Надеюсь, у вас не осталось сомнений, что чужеземец из Афганистана не похищал милой девочки Ли. Я оставляю вам сию подлую записку, можете использовать ее по вашему усмотрению. Свою зеленую чалму на окно я вешать не буду! А если понадобятся мои показания, я к вашим услугам. Вот этот юный джентльмен, – Волшебник с улыбкой покосился в мою сторону, – знает, где меня найти. Он первый явился ко мне с требованием вернуть похищенную девочку Ли… Честь имею!

Волшебник поклонился и, не надевая шляпы, удалился. Я провожал его до входной двери. Когда я вернулся в столовую, семья Лианы с жаром обсуждала происшедшее.

Тут пришла моя мама – тоже хотелось узнать новости, – выслушала рассказ о Волшебнике и увела меня спать.

Как и все последние ночи, спал я дурно, и снилась мне снова Ли. Будто сидит на берегу Черепашьего озера, неподалеку от разрушенной часовни, грустная-прегрустная, похожая на Аленушку с известной картины. Я подхожу, окликаю, зову, но Ли почему-то не слышит, даже не смотрит в мою сторону. Медленно поднимается, пристально взглядывает на меня – ее иссиня-черные глаза печальны, – но не говорит ни слова, будто стала немая. И уходит. Я порываюсь бежать за ней, кричу: «Да это же я, Гиви!» – но ноги не слушаются, я не могу двинуться с места. И Ли уходит, как-то странно исчезает, словно тает в тумане, поднимающемся над озером…

Все-таки вчерашний утомительный и тяжелый день сказался: под утро я крепко уснул и проснулся поздно – в окна давно ломилось солнце. Мамы дома не оказалось, на столе лежала записочка: «Гиви, поешь. Я – на базар», и ждал накрытый скатерочкой завтрак: молоко, лаваш, сыр.

Я наскоро поел и бросился в квартиру Ли. Но – опоздал: Леон Георгиевич и дядя Серго, как и уговорились вчера, уже уехали на Черепашье озеро. А я еще вечером решил отправиться следом за ними, спрятаться на озере где-нибудь в камнях или в траве и, когда они уедут, посмотреть, кто придет к Рогатому камню за их запиской. Сами они оставаться там, конечно, не могут, при них никто к камню не подойдет, побоится милицейской засады. А если я спрячусь хотя бы в часовне или на берегу озера, я наверняка увижу, кто появится там… Будут ли это телохранители Волшебника? Бэм? Кто знает?..

Мне пришло в голову, что хорошо бы позвать с собой Ваську, если он уже расправился с утренними газетами, – вдвоем веселее и не так страшно!

Я выскочил на балкон, перевесился через перила. Амалия и младшие тигранята возились внизу, возле кучи песка, а Васька как раз входил с улицы через арку ворот. Он был в своей форменной фуражке, но с пустой сумкой. Значит, газеты проданы. Я свистнул и помахал флажком Ли. Васька тотчас же по черной лестнице поднялся на балкон и, выслушав мой рассказ о событиях вчерашнего вечера, с радостью согласился поехать на озеро.

В последнюю минуту я вспомнил про папин фронтовой бинокль и взял с собой – вдруг пригодится.

Примерно через час дребезжащий трамвай довез нас до конечной остановки – уже за чертой города, – и, выйдя на ней, мы, озираясь, двинулись по дороге к Черепашьему озеру. Но вскоре почти перестали беспокоиться: на дороге никого не было. Две женщины с пустыми корзинками, ехавшие вместе с нами в трамвае, не спеша побрели в другую сторону. Они не обратили на нас никакого внимания.

Но мы пробирались все же осторожно: где-нибудь здесь, может быть, спрятались и следят за дорогой к озеру злоумышленники; если они и увидят нас, пусть подумают, что мальчишки просто выбрались из города побегать, порезвиться. Мы размахивали сачками для ловли бабочек, гонялись друг за другом, кувыркались, но все время наблюдали за дорогой: мы же не знали, вернулись ли с озера отец Ли и дядя Серго. Встречаться с ними тоже не хотелось: кто знает, как отнеслись бы они к нашей затее. К счастью, мы их не встретили – по всей вероятности, они вернулись в город, пока мы сюда добирались.

Нет, это не огорчило нас. Наоборот, нам даже нравилось действовать самостоятельно, на собственный страх и риск. Вот вышло бы здорово, если бы вечером мы смогли доложить родителям Ли о бандитах, которых увидим у Черепашьего.

Не дойдя до озера с полкилометра, мы свернули с дороги и продолжали свой путь, прячась за ближними холмами. Теперь мы крались еще осторожнее, часто останавливаясь, а кое-где на открытых местах передвигались ползком, скрываясь в кустарниках и траве. Дорога оставалась пустынной, только козы иногда переходили через нее да на дальних зеленых увалах паслись овцы.

В уже пожелтевшей от солнца траве пестрели летние цветы – лютики, ромашки, медуница, сотни бабочек вились над нами, перелетая с цветка на цветок.

Вскоре впереди, чуть в стороне, засинело озеро, показались очертания знакомых камней Рогатого, а за ними – кирпичные стены полуразрушенной часовни. Мы долго стояли, внимательно вглядываясь.

Нет, кажется, никого нет в этом знойном, пустынном каменном краю. И все же мы не смели выйти на открытое место, решили двигаться дальше ползком: надо затаиться поблизости от Рогатого и наблюдать.

Солнце поднялось высоко, пекло с каждой минутой сильнее: только теперь мы поняли, какую оплошность допустили, не захватив с собой хотя бы бутылку воды. Было ясно, что до вечера без воды не вытерпеть, придется спускаться к озеру. Что ж, если станет невтерпеж, обойдем Рогатый камень и часовню километра за полтора и там спустимся к воде. А пока – терпеть и ждать!

Мы отыскали среди завалов камней небольшую ложбинку, обросшую по краям кустарником, – заросли надежно скрывали нас от посторонних глаз. Отсюда было хорошо видно и Рогатый камень, и опоясывающую его тропу, и берег озера.

Пока ехали по городу и пробирались к озеру, я, чтобы не привлекать к себе внимания, прятал бинокль под рубашкой: мальчишка, у которого на шее висит на ремешке восьмикратный армейский бинокль, любому бросится в глаза! Здесь же, в укрытии, я достал бинокль, тщательно протер стекла, и мы с Васькой принялись по очереди рассматривать окрестности.

До чего же здорово в бинокль видно! Мама рассказывала, что этот бинокль папа всегда брал в разведку. Он и в самом деле увеличивал не меньше чем в восемь раз – отчетливо видно даже трещины на поверхности Рогатого, можно пересчитать лепестки ромашек, бело-желтым ковром разросшихся между камнями. Да, когда-то мой отец воевал с этим биноклем, высматривал в него белых. А сейчас бинокль пригодился нам с Васькой в мирной жизни.

В мирной? А разве похитители Ли не являлись нашими заклятыми врагами? Бинокль моего отца продолжал свою верную службу!

Солнце палило беспощадно. Сняв майки, мы обвязали ими головы; майки были синие, и Васька посмеялся: мы, наверно, если смотреть со стороны, стали тоже похожи на маленьких волшебников, только не в зеленых, а в синих чалмах.

Так мы пролежали, изнывая под солнцем, часа два, не меньше. Еле шевеля пересохшими губами, мы принялись обсуждать вопрос: не пора ли спуститься к озеру – попить, искупаться? Да, мы уже собрались покинуть неуютное убежище, но нас вовремя остановил собачий лай. Через вершину холма, вздымавшегося метрах в двухстах, стали переваливаться в сторону озера овцы. Выскочила большая лохматая овчарка, а за ней на вершине показался и пастух, в остроплечей бурке, с высоким пастушьим посохом.

– Стой, Васо! Сперва поглядим! – Я передал бинокль Ваське.

Он посмотрел и вскрикнул:

– Ой, да ведь это тот самый старик, которого мы встретили, когда ездили сюда с хайриком Ли! Помнишь, мы тебе рассказывали?

Старик не спеша уселся в тени Рогатого камня, устало привалился спиной к валуну, огляделся, крикнул что-то Шайтану и закурил трубку. Шайтан неохотно отошел к сбившимся на солнцепеке овцам и лег возле них, высунув красный, блестевший от слюны язык и тяжело дыша.

– Черт принес! – зло буркнул Васька. – Как бы нас этот Шайтан не учуял!

– Да нет, далеко!

Мы поминутно вырывали друг у друга бинокль и, перебрасываясь коротенькими фразами, напряженно наблюдали за стариком.

Покурив и спрятав трубку, старик пастух достал из кармана своих необъятных шаровар сверток, развернул на коленях и, откашлявшись, принялся за обед. Время от времени бросал Шайтану кусочки хлеба, пес ловил их на лету и проглатывал не жуя.

Окончив скромную трапезу и запив ее из фляжки, висевшей у него через плечо, – ах, как я завидовал ему в ту минуту, как жгло у меня в горле и во рту! – он завернул в тряпочку остатки чурека и сыра, а потом, воровато оглядевшись, вдруг наклонился и принялся поднимать один камень за другим, что-то высматривая под ними.

– Смотри! Смотри! – шепнул я Ваське, до боли прижимая к глазам окуляры бинокля. – Ищет!

Но, видимо, старик не знал, где точно надо искать то, что его интересовало, и ему пришлось перевернуть с десяток камней. Наконец он что-то поднял с земли, отряхнул от пыли, повертел в руках и, выпрямившись, снова зорко огляделся.

Мы с Васькой тоже не знали, где именно спрятал записку Леон Георгиевич, но, по-видимому, ее-то и нашел сейчас пастух. Мы переглянулись: неужели он замешан в истории с похищением Ли? Немыслимо, невозможно! Да ведь он, наверно, ничего не смыслит в старинных коврах!

Меня вдруг перестала мучить жажда, я не замечал полуденного зноя. Не мигая, не сводя глаз, я наблюдал за пастухом. Вот он еще раз пытливо глянул кругом, взял брошенную на камни бурку и, что-то крикнув овчарке, пошел к полуразрушенной часовне, одиноко красневшей в хаотическом нагромождении камней. Вскоре высокая сухощавая фигура, чуть наклонившись, скрылась в темном проеме двери.

Теперь-то я сообразил, что заброшенная часовня в знойные и ненастные дни служила пастухам пристанищем от жары и дождя, – там на охапке сена можно и подремать часок, оставив стадо на попечении верного пса.

Весной, во время посещения Черепашьего, Ли, пробегая около часовенки, мимоходом заглянула в нее. Икон в ней, по ее словам, не оказалось, на полу валялись охапки травы, на стене висела черная бурка и кнут. Видно, часовенку облюбовали горные пастухи под временное жилье – после революции охотников молиться стало, наверно, поменьше.

Мы с Васькой подползали к часовенке все ближе, прячась среди камней и кустов. Но бдительный Шайтан, то и дело поднимавший голову, удерживал нас на расстоянии.

Мы лежали в траве, наведя на дверь часовни бинокль, изнывая от нетерпения. И примерно через полчаса ожидание наше было вознаграждено. Сначала в двери показалась знакомая фигура пастуха; прикрыв глаза ладонью, он долго всматривался в дорогу, ведущую к Тифлису, в тропинки, пересекавшие луг. Везде было безлюдно. Тихо.

Повернувшись к часовенке, старик что-то сказал, и из часовни вышли еще двое: толстый человек с грубым широким лицом, в светлом чесучовом пиджаке, а следом статный щеголеватый парень в кепке и накинутом на плечи синем пиджаке.

Я выхватил у Васьки бинокль и впился глазами в парня: что-то знакомое почудилось мне в стройной его фигуре, в посадке красивой головы. В бинокль был отчетливо виден орлиный профиль с резко очерченными ноздрями, волевой, выпяченный подбородок, черные усики.

Где, когда я видел этого человека? Не было сомнений – я видел его, и видел недавно, но где, когда, не мог вспомнить.

И вдруг вспомнил! Да ведь это тот самый парень, что прогуливался мимо нашего дома, когда мы с Ли пускали мыльные пузыри!

Да, да, он был тогда в новеньких желтых ботинках! Но сейчас ботинок нельзя разглядеть в траве. Я до рези в глазах всматривался в него: лицо казалось сейчас неприятным, несмотря на красоту, – жестким, недобрым!

Трое у часовни, коротко переговорив, разошлись в разные стороны. Пастух вернулся к Рогатому камню. И опять посидел на валуне в его тени, пытливо поглядывая на дорогу, потом нагнулся и сунул что-то под один из камней. Ответ на записку Леона Георгиевича? Вероятно… И, сделав пару глотков из фляжки, направился к своим овцам.

А его сообщники пошли в сторону, противоположную трамвайной остановке, – видимо, не хотели возвращаться в Тифлис дорогой, по которой приходили и приезжали к озеру отдыхающие горожане.

Теперь и нам не терпелось поскорее вернуться, добраться до улицы Джорджиашвили. Вот обрадуются там нашему рассказу! Но может, лучше подождать, пока спадет зной и пастух угонит стадо от озера? Тогда можно будет взять из-под камня записку-ответ.

Так, выжидая, мы пролежали в тайнике с полчаса, и, к нашей радости, пастух с помощью пса действительно вскоре погнал стадо от озера – по направлению сочных зеленых лугов.

Но взять из-под камня записку нам все же не удалось. Не успели скрыться за холмами пастух и его стадо, как на дороге из Тифлиса послышались громкие голоса, смех. Многочисленная подвыпившая компания на двух фаэтонах шумно приближалась к озеру.

Тогда в моду опять вошли так называемые пикники: буржуйчики собирались компаниями и, нагрузив экипажи выпивкой и закусками, отправлялись на «лоно природы». Отыскав за городом уютное местечко, они располагались там на весь день кутить.

Так, к нашему огорчению, случилось и на сей раз. Кавалеры помогли выйти из экипажей дамам в стиле мадам Маконян. Ослепительно блеснула под солнцем никелированная граммофонная труба, похожая на громадный цветок настурции. Все засуетились, расстилая на берегу ковры и скатерти, с жестяным дребезгом взвыл граммофон – томясь и по-цыгански рыдая, запела о любви знаменитая Варя Панина. Молодые щеголи разбрелись по берегу, – собирать сушняк для костра. И все, казалось, громче дребезжал над озером голос певицы: «Ночью нас ни-икто-о не встретит, мы простимся на мосту…»

– Нэпмачи проклятые, чтоб им подавиться! – злобно бормотал сквозь зубы Васька.

Стало ясно, что компания не уберется с озера до позднего вечера, а может, останется здесь и до утра.

– Бездельники толстобрюхие! – шипел Васька, когда мы уходили от озера.

Мы то и дело останавливались на дороге и подолгу с ненавистью смотрели назад. Красные, потные, хохочущие лица, завывание граммофона, хлопанье пробок шампанского, кокетливый женский визг. И кто-то уже принялся разводить костер для шашлыков – к небу потянулись синеватые струйки дыма…

Но наши злоключения не окончились. Трамвай, на который мы сели на окраине Тифлиса, взойдя на Верийский мост, потерпел аварию; что-то лязгнуло над крышей вагона, мимо окон пролетел сноп фиолетовых искр, и трамвай намертво остановился. Ругаясь, водитель вскарабкался на крышу вагона и оттуда крикнул, что трамвай дальше не пойдет, необходимо вызывать «аварийку».

Ворча, пассажиры выходили на раскаленную за день мостовую.

Вылезли и мы с Васькой. Чтобы сократить дорогу к дому, пошли по дорожке, вьющейся вдоль Куры.

Я всегда любил этот уголок города: отсюда открывался необычайно живописный вид на противоположный берег. Там, словно ласточкины гнезда, лепились над водой ветхие, но привлекающие взгляд затейливые дома, необычно расположенные на самой круче. И Ли тоже любила этот старый уголок Тифлиса. Когда мы, в сопровождении Ольги Христофоровны, Леона Георгиевича или дяди Серго, отправлялись гулять, мы всегда старались увлечь сюда взрослых и подолгу бродили вдоль Куры, любуясь домами, будто бы выросшими из каменной стены берегового обрыва.

Однажды, помню, мы поспорили с Ли: она говорила, что жить в повисших над бурной Курой домах, наверно, неуютно и страшно, а мне, наоборот, казалось – чрезвычайно интересно и романтично, будто летишь над пенящейся рекой на аэроплане или ковре-самолете… Дух, должно быть, захватывает и сердце останавливается у тех, кому приходится карабкаться вон по тем крутым лестничкам, повисшим над пропастью. А может, живущие там привыкли к ощущению высоты и просто не замечают ее?

Ваське, как и Ли, не нравились те дома; он относился к ним с пренебрежением. «Разве это дома? – возмущался он. – Там даже дворников нет! И живут в них кинтошки всякие! Разве можно держать двор такого дома в порядке, как держит мой хайрик Тигран? Ни за что не стал бы жить в таком скворечнике!» И Васька презрительно отплевывался.

А я и в тот трудный день не мог не любоваться «ласточкиными гнездами» – жилищами людей-птиц. Тем более, что в руках у меня оказался бинокль, приближавший их ко мне, казалось, на расстояние вытянутой руки. Они представлялись мне декорациями к сказочному спектаклю.

Несмотря на ворчание Васьки, я то и дело останавливался, принимаясь рассматривать противоположный берег, и поражался: как же раньше, отправляясь бродить по городу или поднимаясь на Мтацминду, я не догадывался брать с собой отцовский бинокль? Как много я потерял!

Домики, свешивавшиеся над рекой, напоминали мне Уплисцихе – каменный пещерный город, который показывал Леон Георгиевич, когда ехали в Цагвери. Да, дома эти давно не ремонтируют, и во многих, наверно, боятся жить – тут и там окна и балконные двери заколочены досками. Вот где, должно быть, привольно привидениям, о которых так часто рассказывают английские сказки…

И вдруг красное шевелящееся пятнышко в одном из окон остановило мое внимание. Я поточнее настроил бинокль и всмотрелся: узенькая красная тряпочка трепетала на ветру в одной из форточек заколоченного понизу окна. Красное пятнышко напомнило мне флажок, которым мы с Ли сигнализировали Амалии и Ваське, когда хотели что-то тайком от взрослых передать им.

– Васо! А ну смотри! – Я протянул ему бинокль. – Вон тот серый двухэтажный дом. Третье слева окно на втором этаже. Смотри! Смотри!

Васька взял бинокль и без всякого воодушевления принялся рассматривать показанный мной дом. Лицо его оставалось недовольным и скучным.

А меня охватило необычайное возбуждение.

– Ну, Васико! Видишь?!

– Ну, вижу. Красная лента болтается! Ну и что?

– Да дом-то нежилой! – горячился я. – Окна забиты!

– Ну и что? – повторял Васька. – Ну, уехали и позабыли красную тряпицу… Да брось ты, Гиви, на пустяки заглядываться. Нам торопиться надо, рассказать про пастуха и про тех… Забыл, что ли?..

Трудно описать, с каким взволнованным вниманием слушали нас на улице Джорджиашвили! Когда я описал парня в синем пиджаке, его острое ястребиное лицо, Маргарита Кирилловна на секунду задумалась, появившиеся в последние дни морщинки на ее лбу стали глубже, заметнее.

– А знаете, – сказала она, – я, кажется, помню такого человека. Однажды я встретила на Руставели нашу Миранду с парнем, похожим на того, которого видели Гиви и Вася. Хищный нос, похожий на клюв, синий пиджак?

– Да, – подтвердили мы в один голос.

– И в желтых ботинках, – добавил я.

– Нет, ботинок я не заметила, – отмахнулась Маргарита Кирилловна, – не обратила внимания.

– Слушайте, – воскликнула Ольга Христофоровна, – а может, черноглазая женщина, которую милиционер видел в Хашури с Ли, и была Миранда?! А? Ведь при ней Волшебник предлагал за ковер деньги!

– Да, похоже! – согласился Леон Георгиевич, поднимаясь с кресла. – Похоже, она из шайки. Наводчица! – И он не выдержал и принялся горько упрекать жену и тещу: – Я тысячу раз предупреждал вас обеих – ваша глупейшая доверчивость, ваше умиление перед всевозможными несчастненькими обязательно доведут нас до беды! И вот пожалуйста, получайте, «святая женщина»! – Последние слова он произнес, копируя интонации Миранды и обращаясь к Ольге Христофоровне: – Я не представляю, какую травму нанесет эта история бедной Ли, если даже удастся вырвать ее из лап банды! И вы, только вы, Ольга Христофоровна, во всем виноваты! Ваше прекраснодушие, ваша доверчивость!

Ольга Христофоровна пыталась защищаться:

– Ничего же пока не известно, трудно допустить, чтобы она, Миранда, которой семья сделала столько хорошего, пошла на преступление против нас!

В тот день я рано лег спать: истомил проведенный на солнцепеке день, обилие впечатлений, возрастающая тревога.

А что, если шайку не удовлетворит предложенный выкуп? Они могут побояться отпустить Ли – ведь она расскажет о них, покажет, где их притон, их обязательно арестуют и будут судить. Рискнут ли они обнаружить свое гнездо? Они же, подлые, могут решить, что лучше просто-напросто убить Ли и скинуть тело в Куру, тогда никто не доберется до них, не докопается до их змеиного гнезда. А позже, пройдет год или два, они отсидятся, дождутся, пока все утихнет, и снова примутся за свои черные дела. И как ни пытался я успокоить себя, зловещие мысли лезли и лезли в голову.

И вдруг перед моими глазами затрепетала красная лента в форточке дома над Курой. А если лента все-таки не случайность, а сигнал, крик о помощи? Я рывком сел на постели и, словно наяву, увидел тоненькую руку Лианы, помахивающую тигранятам красным первомайским флажком…

Мне стало нестерпимо душно, хотя окна были распахнуты настежь.

Опустив на пол ноги, я нащупал ими сандалии и, стараясь не разбудить маму, подкрался к окну. Да, Леон Георгиевич не спал – две полосы зеленоватого, сквозь шелковые шторы, света лежали на полу балкона.

Я побоялся скрипнуть дверью в переднюю и с осторожностью перебросил через подоконник одну, потом другую ногу и постоял так, прислушиваясь.

Нет, ничто не нарушило сонный покой дома, лишь будильник возле маминой кровати тикал очень громко, словно колокол бил в набат. Мама не проснулась, но пошевелилась и прошептала во сне: «Нет, нет, не надо…»

Я беззвучно, как мышь, пробрался по балкону к окнам кабинета Леона Георгиевича. За зеленой шелковой шторой мелькала тень, слышался шорох шагов, – ну конечно же, он тоже не может уснуть!

Я постучал пальцем в стекло. Штора тотчас же метнулась в сторону, за ней показалось бледное, настороженное лицо.

– Кто?.. Ты, Гиви?

– Леон Георгиевич… я… вспомнил…

И я рассказал про заброшенный дом, нависший над Курой, про красную ленточку, про нашу сигнализацию красными флажками. Леон Георгиевич задумался, отошел к столу, схватил пачку «Цыганки Азы» и закурил, судорожно затягиваясь.

– Весьма и весьма любопытно! – шепнул он, возвращаясь к окну. – Представь, Гиви, я как раз думал сейчас… Они, негодяи, не осмелились бы держать Ли в домах, где живут сами, или в домах приятелей. Если бы так, после освобождения Ли мы легко обнаружили бы их логово! Я и подумал: они держат девочку либо за городом, либо здесь, в Тифлисе, но в каком-то нейтральном месте. Но уж никак не в собственном жилище!.. Да, да!.. И весьма возможно… Спасибо, Гиви!