Текст книги "Я вернусь! Неудачные каникулы"

Автор книги: Наталья Парыгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Ночь

– Вот, – сказал Марков, – привёз тебе, Светлана, молодого человека вместо Павлика. Прошу любить и жаловать.

Светлана?

Полная женщина в брюках и свитере подошла ко мне и положила руки мне на плечи.

– Да мы знакомы, – сказала она. – Ты в отряде Вольфрама был? У Шехислама Абубакировича встречались, помнишь?

– Помню.

– Сергей, письма есть? – спросил кавказец.

– Есть. Давай, Карпис, бороться, – предложил Марков. – Если ты меня поборешь, сегодня отдам письмо, если я тебя – только завтра получишь.

– Я десять таких, как ты, положу на лопатки, – храбро заявил Карпис. – Потому что мне сегодня нужно письмо.

Они сбросили рубахи и вышли на середину поляны. Конечно, все остальные стали смотреть ночную борьбу.

Не знаю, как для борцов, но для зрителей было совершенно невыгодно, что арена не освещалась. Мы только видели, как что-то чёрное, бесформенное моталось по поляне, и лишь изредка удавалось различить головы или поднятые в воздух чьи-то ноги. Слышалось сопение, пыхтение и покрякивание.

– Карпис, держись! Карпис, не сдавайся! – подбадривала Светлана.

Я болел за Маркова. Но я молча болел.

– Забавляются, – мрачным, скрипучим голосом сказал кто-то справа от меня.

Голос показался мне знакомым. Я оглянулся. Человек стоял ссутулясь, руки сунул в карманы. Да это ведь Жук! Андрей… Андрей… кажется, Николаевич.

– Ура-а! – вдруг заорал Карпис.

Мы подбежали и увидели, что он сидит на Маркове, прижав его к земле и упираясь кулаками в его ключицы.

– Сдаюсь, – сказал Марков.

– Давай письмо, – потребовал победитель.

Марков принёс из машины в освещённую палатку вещевой мешок, достал из него полевую сумку и вынул письма. Карпису было два письма. Андрею Николаевичу – одно.

– А мне? – спросила Светлана.

– У-у, тебе… Твой муж замучил меня телеграммами, – сказал Марков. – Две телеграммы прислал. «Телеграфь, что случилось, беспокоюсь…» А что я могу отвечать? «Здорова целую Марков…» Нужны ему мои поцелуи? Я ничего не отвечал. Вот ещё письмо…

– Он что, с ума сошёл? – распечатывая письмо, проговорила Светлана. – За двадцать дней – две телеграммы и письмо. Делать, наверно, ему больше нечего, только на почту бегает!

Она села к столу напротив Карписа, стала читать письмо. И вдруг засмеялась:

– Он видел во сне, что была гроза и на меня упало дерево.

– Фу, чудак! – сказал Марков.

Карпис вскочил и принялся исполнять какой-то дикий танец.

– Стол опрокинешь, – испугалась Светлана.

– Сын родился! – вопил Карпис.

Он обнял Жука, который оказался ближе всех, и начал его целовать. Потом целовал всех подряд и меня тоже.

– Мы не знали, – сказал Марков, – а то бы купили бутылку вина. У тебя нет?

– Нету, – сказал Карпис.

– Эх ты, а ещё отец!

После ужина я почему-то долго не мог уснуть. Ночная степь мерещилась мне, белая рубашка Маркова, Вольфрам на берегу Урала. Ещё Тузик мешал спать – лаял и лаял. Марков тоже не спал – я слышал, как он кричал на Тузика. И Карпис ворочался рядом со мной в своём спальнике.

– Не спишь? – сказал Карпис. – Пойдём к озеру, посидим.

Мне не хотелось вылезать из тёплого мешка. Но я всё-таки вылез и пошёл с ним к озеру.

Мы сели у самой воды на корявый ствол старой ивы. Ива от корня сначала стелилась по земле, а потом наклонно поднималась над озером, так что нижние ветви её доставали до воды. Сидеть на дереве было удобно, как на скамье.

Озеро называлось Голубым, но сейчас оно было чёрное, вода маслянисто блестела, и по этой блестящей чёрной поверхности наискосок тянулась серебристая лунная полоса. По берегам озера зубчато темнел лес, а как раз напротив лагеря, на той стороне озера, поднималась гора.

Карпис курил и молчал, только огонёк его папиросы то вспыхивал ярко, то бледнел. Я дома тоже покуривал потихоньку от матери, но так, изредка, чтобы не ударить в грязь лицом перед товарищами, а всерьёз ещё не втянулся. Если бы Карпис предложил мне закурить, я тоже сейчас по-мужски попыхивал бы папиросой. Но он не предложил, а просить я не стал.

Мы сидели, смотрели на озеро и молчали. Мне казалось, что лунная дорожка похожа на удивительный узкий мостик – можно встать и пойти по этому мостику через озеро, в тот тёмный лес на противоположном берегу, на гору и дальше, в какой-то неизвестный странный мир.

Но и тут, на берегу, было странно. Сидят два незнакомых человека, сидят без слов, и старший не считает другого даже за взрослого, не предложит ему закурить, а всё-таки что-то неуловимое связывает этих людей. Что? Может, ночь, а может, просто живущая в каждом жажда простой человеческой близости.

Громко, с подвыванием залаял Тузик:

«Гав, гав, гау-у!»

– Тузик, Тузик! – сонно позвал с машины Марков – они с Иваном устроились спать в кузове машины.

«Гау-у!» – отозвался Тузик.

– Вот подлая собака! – в сердцах крикнул Марков.

– Ты спи, не слушай, – посоветовал Иван.

«Гав, гав, гав!» – заливался Тузик.

– Чтоб тебе провалиться, дрянь бесхвостая! – крикнул Марков.

Он слез с машины и погнался за собакой. Тузик теперь лаял уже не возле лагеря, а в отдалении, и притворно-ласковый голос Маркова доносился откуда-то справа.

– Тузик, Тузик! – звал Марков.

Тузик пуще лаял – наверное, вообразил, что Марков до смерти рад поиграть с ним под луной.

– Ну, приди только, наглец! – пригрозил Марков.

Карпис тихонько смеялся:

– Не уважает Тузик нашего начальника.

– А другие уважают? – спросил я.

Карпис не сразу ответил – сперва в последний раз затянулся папиросой и швырнул её в озеро. Оранжевый огонёк описал в воздухе дугу и погас.

– Уважают, – сказал наконец Карпис. – Справедливый мужик. И дело знает.

Лунного мостика уже не было на озере, луна спряталась за облаками, а очертания берегов яснее проступали в ночном мраке – может, оттого, что глаза успели привыкнуть к темноте. По середине озера поднималось что-то чёрное.

– Что там, остров? – спросил я.

– Нет, камыши.

Было очень тихо, только слабые всплески тревожили временами ночную тишь – рыба выпрыгивала или ветерок нагонял на берег волну.

– Понимаешь, – заговорил Карпис, – я после этого письма как будто другим стал. Старше. Сильнее. И счастливее. Отец… Великолепно звучит: о-тец. Ты не находишь?

– Нахожу, – сказал я. – Великолепно. Но у меня нет отца.

– Умер?

– Ушёл. Где-то у Ремарка сказано, что жизнь слишком длинна для одной любви. Ну вот… Он ушёл от нас.

Карпис молчал и, кажется, старался разглядеть меня.

– Ты не хочешь закурить? – вдруг спросил он.

– Давай.

Два огонька вспыхивают и меркнут на берегу озера. Два человека сидят у воды на стволе старой ивы и молчат. Тёмные ветви ивы покачиваются над ними, будто дерево тоже хочет что-то сказать.

– Это неверно, – говорит Карпис, опустив над водою руку с папиросой, – это неверно, что жизнь длинна для одной любви. Жизнь коротка для одной любви. Человек умирает и уносит с собой в могилу столько неясности, что её хватило бы обогреть не одно сердце. Если только он знает, что такое любовь.

– А что это такое? – спрашиваю я, глядя через озеро на тёмные очертания гор.

Карпис отвечает вопросом:

– Ты любишь свою мать?

– Мать?

Я не знаю. Раньше мне казалось, что нет. А теперь… Наверное, люблю. Наверное? Никогда не думал о том, люблю ли я мать. И я отвечаю уклончиво:

– Не так уж люблю…

– Значит, ты не узнаешь и настоящей любви к женщине.

Я пожимаю плечами:

– А тот, кто вырос в детдоме?

– Да, – сказал Карпис. – Может, стало меньше любви оттого, что война оставила нам много сирот. У малыша нежное сердце. Если плеснуть холодной воды, оно сожмётся, и не всегда потом удаётся его отогреть.

– А ты любил свою мать? – спросил я.

– Любил, – сказал Карпис. – Я и теперь её люблю. Я считаю самой большой своей виной в жизни обиды, которые причинил матери.

– А отец? – спросил я. – Есть у тебя отец?

– Погиб на фронте, – сказал Карпис. – Мне было шесть лет, когда он приезжал в отпуск. Обнимал меня одной рукой – другая висела на перевязи. Борода у него была колючая, он редко брился. Песни любил фронтовые петь. А вообще-то мало я его помню.

– Я совсем не помню.

Тузик вдруг принялся опять яростно лаять. Может быть, его заинтересовал наш разговор и он пытался вмешаться.

– Вот проклятая собака! – сонно проговорил Марков.

Голубое озеро

Когда я проснулся, Карписа в палатке не было. Может, он и не ложился? Поблизости слышались голоса; должно быть, все уже встали. Я быстро оделся и вышел из палатки. И сразу увидел озеро. Вон и та ива, на которой мы ночью сидели с Карписом. Ну и красота!..

Озеро было большое, сильно вытянутое и так ровно голубело, будто добросовестный маляр тщательно выкрасил дно озера голубой краской. Белые облака, горы и деревья отражались в воде. Слева зелёный полуостров длинным языком врезался в озеро, немного не достигая противоположного берега. Полуостров заканчивался высоким круглым холмом, похожим на солдатский шлем. Светло-зелёные лиственницы поднимались по его склонам. Казалось, что холм этот давным-давно поднялся прямо из озера, а потом чародейка природа перекинула к нему с берега мост, застелив его богатым ковром из трав и кустарников.

По берегам озера стояли камыши, забредали они и подальше от берега, то кучкой поднимались над водой, то тянулись цепочкой. В одном месте камыши росли правильным кругом, словно кто-то нарочно сплёл зелёную корзинку и пустил её плавать по воде.

Там, дальше, за камышами, берега озера окружал лес. Он стоял ровной стеной вдоль берега, взбирался на горы до самых вершин и, перевалив вершины, уходил по их склонам на другие горы, которые тянулись тут широкой беспрерывной грядой.

Я так загляделся на озеро и на горы, что обо всём забыл. Иван неслышно подошёл сзади и положил руку мне на плечо.

– Иди купайся, – сказал он. – Все купаются.

– А ты?

– Кашу варю.

Я вышел на берег. Далеко, почти на середине озера, виднелись четыре головы. Поплыть к ним? Нет. Не поплыву. Я наскоро искупался у берега и пошёл помогать Ивану.

Стол здесь стоял возле главной палатки под двумя большими и старыми берёзами, которые росли от одного корня. Одна берёза вытянулась прямо к небу, другая слегка отклонилась, чтобы дать простор гордой сестре. Зелёные ветви берёз нависли над палаткой и над столом, и сейчас от них падала густая длинная тень, лишь кое-где пробитая солнечными бликами.

– Это сейчас тут никто не живёт, тихо, – сказал Иван, нарезая толстыми ломтями хлеб, – а до революции тут была концессия – англичане работали, драгами добывали золото. Во время гражданской войны партизаны взорвали драгу. Когда погода ясная, сквозь воду видны затонувшие части машин.

– А где? Далеко от берега?

– Далеко. Почти на середине озера.

Марков первым выбрался из озера, оделся на берегу, подошёл к столу – загорелый, подтянутый, белозубый, в чистой голубой тенниске.

– Здравствуй, Гарик, – приветливо сказал мне. – Долго спишь. Придётся вставать раньше.

– Это я только сегодня.

– И мы не будили тебя. Сегодня – гость, а завтра уже будешь хозяином.

Оказывается, здесь я буду вроде бы штатным дежурным: охранять лагерь и готовить еду.

А в маршруты ходить мне не придётся. В маршруты будут ходить без меня.

Иван почёсывался и хмуро косился на огромный муравейник, расположенный в нескольких метрах от палаток.

– Везде ползут эти муравьи… И в кашу лезут, и под рубашку…

– Надо облить бензином да сжечь, – сказал Жук. – Я давно говорю…

– Они раньше нас здесь поселились, – сказала Светлана. – Мы им, наверное, тоже мешаем.

– Нельзя их трогать, – сказал Карпис. – Будем мирно сосуществовать.

Он, прежде чем сесть за стол, позаботился о Тузике: наложил ему полную чашку каши, налил молока.

– На, Тузик, поешь, пойдёшь с нами в маршрут.

– Не пойдёт он с нами в маршрут, – мрачно сказал Марков. – Я его убью.

– Ты с ума сошёл! – вскинулась Светлана.

– Убью! – свирепо повторил Марков, что-то перекладывая в своей полевой сумке. – Я из-за него сегодня всю ночь не спал. Три раза из мешка вылезал, гонял его по лесу. Можно так? Не уговаривайте. Убью!

Тузик, опустив голову и повиливая длинным хвостом, подошёл к Маркову извиняться.

– Видишь, он сознаёт свою вину, – сказала Светлана. – Он больше не будет.

– У-у, шалопай! – сказал Марков и легонько пнул Тузика.

После завтрака пёс растянулся было на солнышке подремать. Но Марков не позволил. Подошёл и, схватив Тузика за шиворот, поставил на ноги.

– Ночью надо спать, – объяснил он. – А днём иди работай.

И Тузик, зевая, поплёлся в маршрут.

Мы с Иваном остались вдвоём. Иван погнал машину к озеру и поливал её из ведра. Я занялся посудой. Мыл в озере чашки и смотрел, как идут геологи.

Они то скрывались за деревьями, то опять показывались на какой-нибудь полянке. Светлана надела соломенную шляпу и в брюках и свитере, с этой соломенной шляпой на голове походила на кувшин с крышкой. Они с Марковым шли впереди остальных и, должно быть, разговаривали – Марков то и дело поворачивал к ней голову. Да, неплохо…

Неплохо шагать вот так, размеренно и неутомимо, с полевой сумкой на боку, по берегам озёр и речек, по болотам, горам, ледникам, пустыням, вглядываться в камни, читать тайны земли и раскрывать их людям. Всякому это доступно или нужен особый талант?

– Дождь будет, – вдруг сказал Иван.

– Да что ты, Иван, ни одной тучки нет.

– Тучки придут. Печёт сильно. И чайки орут.

Чайки, правда, беспокойно кричали, летая над озером.

– Ты посуду вымыл? – спросил Иван.

– Кончаю.

– Ты сегодня отдыхай. Купайся, спи – что хочешь. Я сам всё сделаю. Обед приготовлю.

Я не стал куражиться.

– Спасибо, Иван.

Недалеко от лагеря я нашёл маленький пляж. Полежал на солнце, потом медленно вошёл в воду, глубже, глубже, дно вдруг исчезло под ногами, я окунулся с головой, вынырнул и поплыл.

Я заплыл далеко, почти до камышей, которые росли тут круглым островком. Вишнёвые метёлочки камышей неподвижно торчали над гладью озера. Я перевернулся на спину, полежал на воде, зажмурив глаза от солнца, потом поплыл обратно к берегу.

Мне оставалось несколько метров до берега, как вдруг я увидал в камышовых зарослях утку с пятью утятами. Жёлтенькие утята, совсем крохотные. Я хотел разглядеть их поближе и стал осторожно, совсем неслышно подплывать.

Солнце светило утке в глаза, слепило её, и мне удалось подплыть совсем близко. Утка тихонько о чём-то беседовала с утятами, благодушно покрякивала. Наверное, учила детей правилам хорошего тона.

Вдруг она заметила врага. Крякнула тревожно и повелительно. Миг – и никого нет, ни утки, ни утят. Утка нырнула, утята нырнули, будто и не плавало тут минуту назад утиное семейство.

Я нащупал ногами дно, встал в воде, затаился и ждал. Немного погодя утята вынырнули – все в разных концах. А вон и утка показалась в камышах. Тихонько и насторожённо позвала деток, и они ринулись со всех концов к своей мудрой маме. Я засмеялся, уже не таясь, и вышел из воды.

И опять я долго лежал на берегу, глядя в небо сквозь листья ольхи. Было тихо, солнечно, покойно. Я теперь ни о чём не думал, мне было хорошо – то ли утята оставили это светлое настроение, то ли Иван, который сделал мне такой щедрый подарок. Я чуть было не задремал и вздрогнул, услышав незнакомый, какой-то стонущий и в то же время яростный крик. Я даже не сразу понял, что это чайка. Повернул голову на крик и сразу увидел нарушительницу спокойствия.

Над озером летали две чайки. Одна носилась молча, зажав в клюве рыбу и стараясь спасти свою добычу от разбойницы, которая гонялась за ней с этим отчаянным криком. Она оказалась проворной, эта крикунья, и в конце концов настигла хозяйку рыбы и выхватила у неё из клюва добычу. «Вот нахалка!» – подумал я.

– Гарик! Га-а-ри-ик! – звал Иван.

Что там такое случилось?

– Иду-у!

Ливень

– Какой бывает порядок, когда женщина начальник? – увидав меня, возмущённо проговорил Иван. – Никакой не бывает порядок.

Заволновавшись, Иван немного путался в русской грамматике.

– А что случилось, Иван?

– «Что случилось»! Хлеб маслом намазала. Сахар в бумажку завернула. Чай в термос налила. И всё забыла! Вон мешок лежит. Нам с тобой оставила.

– Светлана, что ли?

– Кто же ещё? Знаешь, куда они пошли?

– Знаю. Вон за ту голую гору.

– Иди догони. Устанут без еды. Дела не сделают. Камни читать – это не баранку крутить.

– Да не уговаривай ты меня, и так пойду.

– Я лодку резиновую нашёл, за палаткой лежала. Вечером накачаю – встречу вас, чтоб короче был путь. Вы покричите на берегу.

– Ладно. Покричим.

Я взял клетчатый рюкзачок с термосом и бутербродами, надел лямки на одно плечо и двинулся вдоль озера.

Солнце пекло так, что я боялся превратиться в жаркое. Немного спасала только белая шляпа.

В камышах то и дело слышались всплески. Я думал – утки, что ли… Но не видно, не взлетают. Потом мне объяснили, что это, оказывается, караси. Здоровенные, разъелись на свободе, их тут не ловят.

Идти по берегу озера пришлось довольно долго. В одном месте тропинка порядочно удалилась от воды – огибала болотце. Потом опять вернулась к самому озеру.

Старая лиственница стояла близко от воды. Не стояла, а висела на горизонтальных корнях. То ли подмыло когда-то её корни водой, то ли скотина подрыла, а может, человек побаловался с лопатой – червей искал или так, для забавы, копнул, только оказались эти корни раздетыми. Но лиственница не хотела сдаваться и упорно цеплялась за землю. Три толстых корневых отростка переплелись друг с другом, оголённые примерно на метр, и горизонтально врезываются в уступчик земли, так что тяжёлое дерево стоит на них, как на вытянутых руках.

Я обошёл озеро кругом и оказался как раз напротив лагеря. Ширина озера здесь была метров триста. Иван на берегу накачивал насосом резиновую лодку.

– Иван, приве-ет! – крикнул я.

– Привет! – Он помахал мне рукой.

Немного погодя я начал подниматься на гору. У подножия она была не очень крутая, но, чем выше, тем становилась круче. Деревья тут не могли удержаться, почти не было кустарников и трав. Только мох рос на камнях. Он был оранжевый, похожий на ржавчину, и казалось, что это камни заржавели от старости.

Я уже привык к горам, и мне нравилось одолевать их непрочную крутизну. Отчего-то идти было неудобно. Рюкзак, что ли? Я надел его на обе лямки, чтоб не мешал. Нет, всё равно… А, сообразил. Недостаёт горного молотка. Я всегда держал его за головку и опирался на рукоятку, как на трость.

Солнце вдруг скрылось, день померк. Я взглянул на небо. Густая чёрная туча, проглотившая солнце, висела прямо над головой. Кажется, в самом деле будет дождь. Напророчил Иван. С вершины горы озеро виднелось далеко внизу и отсюда, с высоты, казалось меньше. А туча была близко. Пожалуй, если хорошенько размахнуться да швырнуть в неё камень – долетит.

За озером широким полукольцом поднимались горы, редко – с оголёнными серыми боками, а больше – в зелени лесов. А что это там синеет? Река? Нет, тоже озеро. И ещё одно. Словно кто-то плеснул в огромную зелёную чашу голубой воды.

– Э-эй! – кричу я. – Э-эй! Ого-го-го-о!

Никто не отвечает. Может, они вон за той гривкой? Не стоит идти вниз. Не работают же они в лесу из старых лиственниц, что тянется у подножия горы и в долине. Геологам подавай голую землю, красоты природы для них – между прочим, в порядке развлечения.

– Ого-го-го-о!

– Го-го-о!..

Эхо? Нет, кажется, Карписа голос. И собака лает. Тузик, конечно. Гривка загораживает склон горы. Добираюсь до неё и прежде чем успеваю подняться на этот горный выступ, вижу Тузика. Он стоит на задних лапах, опираясь передними на старый, обросший мхом камень, и с любопытством смотрит на меня.

– Ура! – через минуту кричит Карпис. – Походная кухня прибыла!

– Как ты догадался? – удивляется Светлана.

Я не хочу присваивать чужие заслуги.

– Иван послал.

Марков стоит, чуть опираясь на молоток, лицом ко мне и спиной к обрыву – гора в этом месте почти отвесная, как стена, падает вниз. Если он неосторожно пошевельнётся, то будет лететь чуть ли не тысячу метров, тут не за что зацепиться – ни бугорка, ни кустика, только камни.

– А мы уже досадовали, что придётся работать голодными, – улыбаясь, говорит Марков.

Разве он не видит, что у него за спиной? Задрал голову:

– Подозрительные тучки.

Знает он, что за спиной обрыв. Но ему не страшно. Привык. Сколько уже лет он так ходит по горам? Он ходит по горам, как по улицам.

Мне нравится, как Марков невозмутимо стоит спиной к обрыву. Мне нравится, как он улыбается. Как он спокойно говорит: «Подозрительные тучки». Как он утром воспитывал Тузика. Всё мне в нём нравится.

– Ты иди в лагерь, Гарик, – говорит Светлана.

– Иван обещал приготовить обед, – успокаиваю я её.

– Пусть останется, – вмешивается Карпис. – Ему интересно…

– Оставайся, Гарик, – говорит Марков. И смотрит на Светлану. – Пошли?

– Пошли, – кивает Светлана.

Они с Марковым идут впереди всех и отчаянно спорят возле каждого обнажения. Я не очень понимаю, о чём они спорят. Светлане, видно, хочется, чтобы горы рассказывали именно то, что нужно геологам для подтверждения каких-то гипотез, и она усердно тянет Маркова на свою линию. Но похоже, что она пытается подогнать задачку под ответ. Вот, опять заспорили.

– Но здесь же явно полосчатое расположение.

Это – Светлана.

– Нет, не полосчатое. Есть некоторая ориентировка в определённом направлении, но это ещё не полосчатость.

В голосе Маркова – сдержанная убеждённость. Я бы не мог спорить с геологом, который говорит таким тоном. Ясно, что он прав. Мне ясно, но не Светлане.

– Послушай, Серёжа…

Ветер нагнал уже целое стадо туч, они накрепко спрятали солнце, наползали друг на друга, расходились и снова тянулись одна к другой, словно сговариваясь сыграть какую-то злую шутку. Вдалеке сверкнула молния, и глуховато, предупреждающе громыхнул гром.

– А, дьявол! – сердито проговорил Марков.

Светлана не обратила на гром никакого внимания.

Наверное, Маркову было немного жаль Светлану – он смотрел в её загорелое огорчённое лицо и ждал ещё каких-то доводов. Но Светлана молчала. Тогда Марков сказал:

– Знаешь, со мной тоже сколько раз так бывало. Ходишь один – всё время попадается то, что нужно. А когда пытаешься кому-то показать – ну скажи, как чёрт подшучивает, куда-то пропадает, и всё.

Я думаю, Маркову тоже хотелось, чтобы горы говорили то, что нужно геологам. Но он не желал подгонять свои мысли под их каменный язык. Он придирался к горам, придирался к Светлане, он хотел знать наверняка, что там спрятано, в серой утробе гор.

Возле одного нагромождения камней, обросших рыжим мхом, Марков и Светлана стоят долго. Они бьют молотком по камням, рассматривают изломы, какой-то камень Марков даже поднёс ко рту и полизал излом языком.

– Не понимаю, как попали сюда эти породы, – с недоумением говорит Светлана.

– Ты должна понять и объяснить.

– Если бы посидеть здесь месяц…

– Только десять дней, – неумолимо возражает Марков.

– Очень жёсткие сроки.

– Знаю. Но смягчить не могу.

Карпис и Жук издали прислушиваются к их спору.

– А что удивительного в этих камнях? – спрашиваю я Карписа. – По-моему, они такие же, как все.

– Это ксенолиты, – объясняет Карпис, – совершенно другие породы, как бы чужая маленькая гора в большой горе. Иногда они могут растворяться в общих породах, если ещё идёт в это время активный процесс горообразования. Как, скажем, масло бросишь в горячую кашу – оно растворится. А если бросить в холодную – оно останется комком. Вот и эта гривка – вроде куска масла в холодной каше.

Опять громыхнуло, на этот раз где-то близко, и раскаты грома долго звучали над горами.

Светлану начинающаяся гроза по-прежнему не занимает.

– Ладно, Серёжа, мы посмотрим ещё. Ты дай нам неделю дополнительно.

– Где я возьму тебе целую неделю? – возмутился Марков. – Три дня ещё посмотри.

Теперь сердитый старик-гром почти беспрестанно гонялся за проказницей молнией, но она ловко пряталась в тучах, и гром только попусту злился, бегая по горам. Тучи тяжело набрякли влагой; казалось, вот-вот безудержно хлынут на землю тугие холодные струи.

– Шабаш, – сказал Марков, – идём домой. Не пригодились, Гарик, твои бутерброды – теперь уж в лагере пообедаем.

Мы успели до дождя добраться к озеру. Тучи всё перестраивались, точно дрались за лучшее место, носились низко над землёй и всё не могли приладиться, где сбросить первые капли. Зато ветер хозяйничал вовсю: вздымал на дороге чёрный смерч пыли, шумел в лесу, взбаламутил озеро. Сухие ветки то и дело с хрустом обламывались с лиственниц.

Я сказал, что Иван надул лодку, и никому не хотелось идти в обход озера – надеялись, что на лодке удастся добраться быстрее. И теперь мы стояли на берегу и хором, по команде Маркова, орали:

– Ива-ан! Ива-а-ан! Ло-о-дку-у!

Ветер относил наши голоса в сторону, и Иван не слышал. Первые капли дождя, крупные, как вишни, брызнули наконец с небес.

– Надо идти пешком, – сказал Марков.

И в эту минуту Иван как раз вышел на берег, увидал нас и замахал руками. Мы ещё успели увидеть, как он подбежал к лодке и столкнул её в воду, и тут же хлынул такой великолепный ливень, что озеро совсем скрылось за дождевыми потоками. Я только чувствовал, что меня как будто бьют по плечам и по голове многохвостой резиновой плёткой, и слышал шум булькающей воды, как бывает, когда кипит в кастрюле суп, только кастрюля была огромная – с целое озеро.

Кажется, я впервые попал под такой дождь. Спрятаться от него было некуда. Мы и не пытались. Стояли и ждали, когда он иссякнет. Ждать пришлось долго. Но в конце концов дождь выдохся, поубавил свой напор. И тут наша резиновая лодка ткнулась тупым носом в промокший берег. Мы подняли лодку и вылили из неё воду, как из глубокой миски. А потом снова опустили лодку на воду и разместились на упругих бортах. Я сел на вёсла.

Грести было тяжело. Вёсла лениво ворочались на резиновых уключинах. Но я грёб, грёб, размеренно, беспрестанно – вёсла в воду, вёсла над водой, вёсла в воду, вёсла над водой, вёсла в воду, вёсла над водой… Мне теперь не было холодно, дождь казался тёплым. Наверное, он был разбавлен моим по́том.

– Давай я сяду на вёсла, – предложил Карпис, когда проплыли уже за середину озера.

– Я не устал.

Не сдавайся, Григорий Кузин. Держись, Григорий Кузин. Ещё раз… Берег уже близко. А ну-ка, ещё… Ещё разик, да ещё раз…

Лодка не успела стукнуться о кромку берега, как Марков первым прямо в одежде опрокинулся в озеро. За ним прыгнула Светлана. И Карпис. Я вытянул на берег лодку и тоже, не раздеваясь, разбежался и прыгнул в воду.