Текст книги "Я вернусь! Неудачные каникулы"

Автор книги: Наталья Парыгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

7

Пашка распахнул дверь дачки и по-джентльменски пропустил Юльку вперёд, а за нею вошёл сам.

В маленькой квадратной комнатке было жарко от раскалённой железной печки. Стол, два табурета, железная кровать с сеткой, ничем не покрытая, составляли всю обстановку. На столе лежал замок и ключ, на печке тонко гудел чайник. Ещё небольшой настенный шкафчик висел у дверей, Юлька его сначала не заметила. В углу стояли лыжи с палками.

Чёрный указал Юльке на табурет:

– Садись. Чаю хочешь?

– Нет. Я на минутку.

– Хоть сейчас уходи, если боишься, – усмехнувшись, ответил Чёрный.

– Я не боюсь, – сказала Юлька.

Она прошла и села на табурет. Чёрный молчал. И Юлька молчала. Уже неудобно было молчать, а о чём говорить, не знали. Тут кстати чайник вскипел, расплескался на печку, зашипело, пар поднялся. Чёрный заметался в поисках тряпки. Так и не найдя её, он раскатал длинный рукав своего свитера и воспользовался им как прихваткой.

– Давай чаю выпьем. У меня, правда, хлеб да сахар, больше ничего нет…

Он открыл шкафчик, достал хлеб, завёрнутый в газету, вынул из кармана складной нож. Тарелок не было. Хлеб – на газете, сахар – на бумажке, стакан – один.

– Пей, я потом, – сказал Чёрный.

Он налил Юльке кипятку.

– Какой странный хлеб, – удивилась Юлька, – так и рассыпается на крошки.

– Он перемёрз, – объяснил Чёрный. – Я купил, а потом три дня тут не был.

– А вкусный.

– Как пирожное.

Юльке и в самом деле понравилось угощение: перемороженный хлеб с сахаром и кипяток. Кто не ел, тот, конечно, не поймёт, подумает: ерунда. Нет, вы сперва поплутайте суток двое на лыжах в тайге, потом наткнитесь на такую вот избушку неизвестного отшельника, отогрейте у печурки совсем закоченевшие руки, попробуйте этот мороженый хлеб с кипятком, а потом будете говорить, ерунда или не ерунда.

Одной минуты не потребовалось Юльке, чтобы вообразить таёжную глушь за окном. Видимо, она попала в избушку охотника. А сама… Кто же она сама?

– Ещё? – спросил Чёрный, заметив, что стакан опустел.

– Нет. Пей ты.

Он положил в стакан кусков десять сахару, налил до краёв кипятку и стал есть хлеб, запивая этим сиропом. На Юльку он не смотрел, а куда-то мимо, в стену, и взгляд у него был безразличный и усталый, как у взрослого. Ворот свитера растянулся, из него торчит тонкая смуглая шея, словно ветка тополя из стакана. «Без отца-матери парнишка-то», – вспомнились Юльке слова отца. И таёжные фантазии как-то сразу отошли в сторону, Юлька увидела перед собой живого парнишку с трудной судьбой, бывшего однокашника, озорника Пашку Чёрного.

– Это что же, ваша дача? – спросила Юлька.

– Наша. Ещё когда мать была жива построили.

– И ты здесь живёшь?

– Да нет… Прихожу иногда, если бабка надоест своим ворчанием.

– Вдвоём с бабкой живёшь вообще-то?

– Вдвоём. Бабка у меня паршивая. Всё молится. За десять километров в Воскресенское в церковь ходит, а сама у соседей из сарая яйца таскает. «Прости, господи, мои прегрешения?»

Пашка с такой уморительно постной миной передразнил бабку, что Юлька расхохоталась. Но сам он даже не улыбнулся.

– Ненавижу я её, – сказал Пашка. – Убил бы…

– Ты с ума сошёл!

– Ладно, – оборвал Пашка, – не будем о ней. Пускай живёт.

– Что тебе бабка? – сказала Юлька. – Ты сам уже взрослый. Скоро работать пойдёшь. Сколько тебе? Шестнадцать?

– Шестнадцать… А когда мать умерла, мне было двенадцать. Через полгода уехал отец.

– Почему он не взял тебя?

– Я сам не поехал. Мачеха не хотела. Я подслушал, как они ругались с отцом. Она его уговаривала: «Пусть Паша поживёт с бабушкой». Нужен я ей… Потом отец поставил ультиматум: «Не хочешь Пашку воспитывать – разойдёмся». А я не поехал. Зачем насильно навязываться? Пускай живут.

– Он вам помогает?

– Сначала помогал. А теперь у них ребят двое. Письма пишет раза три в год. Собирался приехать в отпуск, да дорого. Далеко забрались – на Камчатку. Это она его нарочно подальше увезла. И в гости не пускает. Тряпка он, отец. Мать им всегда командовала. Теперь – эта. Я ему не отвечаю на письма. Бабка посылает свои хныканья, а я не пишу.

– Это нехорошо…

– Нехорошо? – вскинулся Чёрный. – Нехорошо? А ему – хорошо? Ему первая встречная баба дороже сына… Вот и пусть живёт…

– Он пишет тебе – значит, помнит.

– Может, и помнит, – остывая, сказал Пашка. – Да мне-то до него дела нет. У тебя настоящий отец. А у меня – так, дрянь.

– Откуда ты знаешь про моего отца?

– Тар, слыхал… Дружок один у меня есть из его бригады. А мне на отца не повезло. И вообще не везёт в жизни.

– Ты сам не везёшь, – сказала Юлька. – Что в школе вытворял? И с уроков сбегал, и дрался, и двойки без конца получал. А потом ещё эти яблони. Зачем ты их спилил?

– Со зла.

– И когда ты успел столько зла набраться?

– Успел… Бабка первая меня злу обучила, когда маленького прутом драла. Тебя не били прутам?

– Нет.

– Я до хрипоты ревел, когда она меня драла. И в школе тоже… Меня ещё в начальной школе учительница невзлюбила. Чего я ей сделал? Невзлюбила, и всё! Чуть что: «Приведи родителей…» Как будто я уж такой дурак, что без родителей ничего не пойму.

– Ну, поозорничать-то ты всегда любил, – заметила Юлька.

– Ладно, пускай озорничал… А вот в четвёртом классе… В четвёртом дроби проходили или в третьем? Забыл. В общем, объясняет дроби. Не знаю, слушал я или нет… Может, не очень слушал. Вызывает к доске. «Напиши: одна вторая прибавить три четвёртых». Написал. «Решай». Стою. Не знаю, как решать. Не понял. «Такой-сякой, невнимательный, лентяй…» Ругает. Я молчу. Потом, когда домой пришёл, обидно стало. Как дал рёву! Отец: «Что с тобой, почему плачешь?» Рассказал про эти дроби. А у нас на квартире в это время инженер жил, строитель. «Иди, говорит, сюда». Посадил меня за стол и в десять минут эти дроби объяснил. Я всё понял. Что же, она не могла, что ли, объяснить?

– Каждому по отдельности некогда объяснять.

– Пока ругала меня, могла объяснить.

– Знаешь, у других людей всегда находишь всякие недостатки. А у себя никто не видит.

– Я вижу, – сказал Пашка. – Ленивый я. Ленивому хорошей дороги в жизни не будет. Учиться я ленивый. И работать тоже. А воли, чтобы себя переломить, нету. И дружки у меня такие же…

Пашка залпом допил уже остывшую сладкую воду, зло посмотрел на Юльку:

– А ты зря пошла со мной в кино. И сюда зря заявилась. Что, лучше не нашла?

– Дурак! – вскочив с табуретки крикнула Юлька. – Я из-за тебя… – Но осеклась, не стала рассказывать, сколько злоключений пережила из-за Пашки. Только ещё раз возмущённо крикнула: – Ду-рак!

Пашка не обиделся, даже коротко хохотнул.

– Помнишь, в седьмом классе, когда я тебя за косы дёргал, ты тоже всегда орала: «Дурак! Дурак!»

– А ну тебя! – сказала Юлька и быстро пошла к двери.

Чёрный, расставив руки, преградил ей путь. Потом цепко схватил Юльку за плечи, и она близко увидела его колючие глаза.

– Пусти! – крикнула Юлька и дёрнула плечами, пытаясь высвободиться.

– А захочу – и не пущу, – жёстко глядя на Юльку и неприятно улыбаясь, сказал Чёрный.

– Пусти!

Юлька обеими руками с силой толкнула Чёрного в грудь. Он выпустил её плечи, отлетел в сторону. Юлька в два прыжка оказалась у порога, пинком открыла дверь и выскочила на улицу. Лыжи стояли наготове, ждали Юльку. И палки торчали, воткнутые в снег.

«Дурак! – теперь уже мысленно обругала Юлька Чёрного. – И зачем я пошла к нему?»

– Подожди, – как ни в чём не бывало сказал Чёрный, следом за Юлькой выйдя из дачки. – Подожди, я тебя провожу.

Он вынес лыжи и в самом деле собирался проводить Юльку. Ну не нахал?

– Не надо, – сказала Юлька. – Не провожай. И вообще…

– Я пошутил, – сказал Чёрный. – Чего ты взъерепенилась?

– Ничего.

Юлька резко двинула правой ногой, помогла себе палками и направилась к лесу. Чёрный ещё только становился на лыжи. Юлька спешила уйти от него. Но в лесу он её нагнал.

– Юлька!

– Ну, чего ещё?

– Я знаю, из-за чего тебя не взяли в лыжный поход.

Юлька остановилась. Чёрный направил лыжи по целику, встал рядом.

– Я не хотел, честно – не хотел.

– Ну при чём тут ты? – сказала Юлька. – Я сама виновата.

– Пойдём на восточный берег. Я тебя на плоту покатаю.

– На плоту?

– Ну да… У меня там есть плот.

Юлька была любопытна. Зимой – на плоту. Правда, водохранилище в этой стороне близ электростанции зимой не замерзает, но всё-таки это забавно: зимой – на плоту.

Хотя Юлька и не высказала вслух своего согласия, Чёрный решил, что они договорились. Он первым заскользил под заснеженными деревьями, прокладывая свежую лыжню. Юлька, чуть помедлив, пошла за ним.

Лыжи сами направляли Юльку вслед за Чёрным, и она на ходу разглядывала лес. Вон можжевельник уютно выглядывает из-под белой пушистой накидки. Высокая ель одна-единственная стоит среди сосен. Ветер ли, птицы ли занесли сюда еловое семечко? Сколько лет прошло с тех пор?

Кто-то странно зацокал у Юльки над головой. Юлька остановилась.

– Паша, подожди.

– Что ты?

– Какая-то птица.

Он прислушался, оглядел ель.

– Это клёст. Вон он, на ветке. Иди с этой стороны.

Юлька бесшумно скользнула вперёд. Опять остановилась. И увидала наконец бойкую краснопёрую птичку. Клёст, наверное, тоже заметил Юльку, но не спешил улетать, сидел себе и цокал, словно ему дела не было до тех, кто тут бродил под деревьями среди зимнего безмолвия.

С восточной стороны острова лес доходил до самой воды. Если не поостеречься, можно тате с разгону и въехать в воду. Но Чёрный вовремя затормозил. Развернув лыжи, он сделал несколько шагов уже по берегу. В маленьком затончике Юлька в самом деле увидала плот.

Он был небольшой – несколько коротких и не очень толстых брёвнышек, скреплённых проволокой. Три поперечные доски, прибитые к плоту гвоздями, служили и полом, и дополнительным креплением. Пашка сошёл с лыж, наклонился возле берёзового пня, пошуровал рукой под снегом и вытащил длинное самодельное весло.

Остров тут совсем близко подходил к берегу – метров десять, наверное, надо проплыть, десять или пятнадцать. Юлька не очень умела определять расстояние на глаз. Но пода в этом проливе на фоне снега и ледовой кромки у берегов казалась чёрной и зловещей, и Юлька пожалела, что согласилась кататься на этом дурацком плоту. «Всё я делаю не так», – подумала она. Но отступать теперь казалось ей позорной трусостью.

– Давай заходи, – скомандовал Чёрный, отвязывая канат, которым был закреплён плот, от того же берёзового пенька.

Юлька взяла лыжи в руки, проваливаясь в снег, добрела до плота. Плот слегка качнулся, когда Юлька ступила на него. «Утонем», – подумала она со страхом. А Чёрный, оставив лыжи на берегу, прыгнул на плот и оттолкнулся веслом от берега.

– Боишься? – спросил он.

– Прямо реву от страха, – сказала Юлька, крепко обнимая свои лыжи.

– А что? – Пашка дёрнул в усмешке уголками губ. – Хочешь, столкну тебя сейчас в воду?

– Толкай.

«И столкнёт, – с тоскливым чувством подумала она. – Никто даже не узнает, что я утонула…»

Остров был безлюден – Юлька уже знала. Она поглядела на противоположный берег. Здесь, за дамбой, город не строился. Здесь были поля и вдалеке, на холме, среди чуть придымленных снегов цепочкой вытянулись дома небольшой деревеньки Балюки. На берегу стоял мальчишка лет девяти, в валенках с галошами, в длинном, на вырост, пальто и в меховой шапке.

– Я бы тебя спас, – сказал Чёрный. – Столкнул, а потом спас. На меня находит такое… Ну, охота сотворить чего-нибудь отчаянное. Хочешь, я сам сейчас прыгну в воду? Хочешь?

Сумасшедшую готовность прыгнуть в ледяную воду увидела Юлька в глазах Чёрного. Стоит ей сказать: «Прыгни» и…

– Не люблю психов, – сказала Юлька.

– А на войне такие психи становятся героями, – заметил Чёрный.

– Греби, – попросила Юлька.

– Не нравится мой корабль?

– Не корабль, а корыто.

– Я воду люблю, – сказал Чёрный, подгребая к берегу. Они уже миновали середину проливчика, и Юлька понемногу успокаивалась. – В моряки бы я пошёл.

– Никому дорога не заказана. Можешь служить моряком.

– Бабка говорит: у человека есть судьба, и против судьбы ничего не сделаешь.

– Ты же не уважаешь бабку.

– Да нет, она старуха умная. Жестокая и нечестная, а умная.

Плот пошёл быстрее, словно и он, как Юлька, боялся мрачной глубины воды и спешил к земле. Мальчишка угрюмо смотрел на плот.

– Что, ещё решил поплавать? – спросил Чёрный мальчишку.

– Я тебе всё равно морду набью, – со злостью отозвался мальчишка. – Вот только вырасту немного и набью.

– А ты сейчас набей, – сказал Пашка.

– Ничего, подождёшь.

Юлька, улыбаясь, следила за перебранкой. И что Чёрный связался с таким маленьким? Маленький, а смотри какой ершистый.

– За что он тебе грозится? – спросила Юлька.

– Да искупал я его в прошлом году. Поплыл со мной на плоту, а расплатиться не захотел. Я и столкнул его в воду возле берега.

Пашка захохотал. Юлька смотрела на него недоверчиво и серьёзно.

– Дождёшься у меня! – крикнул парнишка и, погрозив кулаком, пошёл по дороге в Балюки.

– А если бы он утонул? – сказала Юлька.

– Говорю – возле берега. Что я, осёл, в тюрьме за него сидеть? Простудился только. Пока добежал до Балюков в мокрых штанах, ревматизм схватил.

– Зимой? – спросила Юлька.

– Весной. В марте. Я же не виноват, что он такой хлипкий. Да ему ещё лучше: в санатории лечился. Я вон сроду в санаториях не бывал.

– Сволочь ты, – сказала Юлька.

– Только разглядела? – спросил Чёрный. – В школе давно поняли, что сволочь, и выгнали. А ты даже на остров ко мне явилась. Я теперь всему Дубовску расскажу, что ты за мной бегаешь.

– Эх ты! – презрительно проговорила Юлька.

Она повернулась и пошла к городу, вскинув на плечо лыжи. Тот мальчик уходил вправо, к Балюкам, Юлька – влево, к городу. А Пашка один стоял на берегу водохранилища у своего плота.

– Юлька! – крикнул он. – Юлька, подожди. Я пошутил. Никому я не расскажу…

Он бежал к Юльке, топая по дороге смёрзшимися ботинками. Юлька обернулась, выставила лыжи, словно пику.

– Не подходи ко мне! Не смей!

– Жалко, что тебя не искупал, – зло проговорил Пашка.

– Хулиган, – сказала Юлька.

Она встала на лыжи. Пашка молча смотрел, как она ухолила на лыжах прочь. Долго смотрел ей вслед. Но не догонял больше и не окликал.

8

«С таким я ходила в кино! – думала Юлька, стремительно скользя на лыжах. Она резкими бросками неслась вперёд и вперёд по берегу водохранилища, словно бы убегала от погони. – Из-за него меня не взяли в лыжный поход. А он гад. Искалечил мальчишку. И ещё доволен своей подлостью. Ой, дура… Какая я дура!..»

Юлька запыхалась от быстрого бега. Ресницы и брови заиндевели. Она остановилась, достала платок, вытерла лицо. Оглянулась. Чёрного не было видно – должно быть, вернулся на остров. Мальчик поднимался по склону горы в свои Балюки, на белой дороге чётко виднелась его маленькая фигурка.

«Не хочу я о нём думать, – скользя на лыжах, мысленно говорила себе Юлька. – Не буду о нём думать. Что у тебя общего с Чёрным? Ничего у меня нет с ним общего. Я и на обрыв больше не пойду, чтобы с ним не встречаться. И на остров…» – «Ещё чего не хватало! – сама себе возразила Юлька. – На остров из-за него не ходить. Или на обрыв. Может, вообще запрёшься дома? Везде я буду ходить. А разговаривать с ним не стану. Нашла приятеля. Ещё заступалась за него. Он злой. Ну, хватит! Хватит о нём!»

Юлька уже вошла в город. Воткнув палки в снег, она отстегнула крепления. В гору лыжи придётся тащить на себе. Поднимаясь по скользким ступеням, Юлька, чтобы не думать о Чёрном, принялась их считать. На самой верхней ступени Юлька остановилась и обернулась назад – поглядеть на электростанцию. Отсюда, с высоты, очень хорошо была видна электростанция, и Юльке нравилось на неё смотреть.

Вплотную к старому корпусу, уже закопчённому и давно привычному, стоял новый, розовеющий свежим кирпичом и более мощный. В этом корпусе – тот самый блок, на который перешёл отец и который в январе, через две недели или раньше, даст первый ток. Новая кирпичная труба стройно поднималась в небо. Она была в диаметре больше тех, старых, но издали казалась тоньше из-за огромного роста: на семьдесят метров переросла она своих сестёр. Скоро в топке нового парового котла забушует пламя, свирепо жаркие струи пара ударят в лопасти турбины, и белыми клубами дыма дохнет над степью великанша труба.

На стальных мачтах подстанции, чуть провиснув, тянулись провода высокого напряжения. По степи и потом по горе, которая виднелась вдали, выстроились ажурные башни. Они стояли, словно роботы, раскинувшие в стороны короткие руки, и держали провода. День и ночь, в жару и в стужу, год за годом стояли на своих постах и держали провода, по которым электростанция посылала из Дубовска мощную силу, рождённую её турбинами.

Юлька всегда, глядя на электростанцию и на эти уходящие вдаль по стальным башням провода, испытывала чувство гордости. Не потому, что на электростанции работали отец и мама. Просто чувство гордости за Человека испытывала Юлька, за Человека и его дела, к которым – вот только немного обождать – будет причастна и она.

Мелкие снежинки начали падать с неба. Юлька даже не заметила, когда спряталось солнце. Должно быть, она в это время сидела в дачном домике с Чёрным. Ну да, она выбежала и стала надевать лыжи, а снег уже не искрился, снег лежал однотонный, скучный, и погода начала хмуриться.

Юльке оставалось недалеко до дому, но снег становился всё гуще; сухой, колючий, он сыпал отвесно, будто где-то наверху, в этой мутной мгле, было огромное сито и небесные великаны, озоруя, сеяли снежную муку. Юлька добралась до дому вся белая и долго стряхивала веником снег с лыжного костюма, а шапочку сняла и несколько раз с силой ударила об ладошку.

Дома было тепло и пусто. Юлька поглядела на часы. Мама с отцом придут ещё не скоро. Включила радио. Передавали музыку. Юльке музыка не понравилась – показалась однообразной и бесконечной.

Смутная тревога томила Юльку. Вот-вот, казалось ей, что-то должно произойти в её жизни, что-то важное и необыкновенное, и сердце у Юльки замирало, как на крутом повороте в машине, идущей на большой скорости. Было чуть жутко и радостно. Жутко – от неизвестности. Радостно – от туманной надежды.

Что сейчас ребята делают? Они разбились на группы и уже разошлись по деревням. Четыре группы – в четыре деревни. Марк, Марина и Валя Сизова должны пойти в Петушки. Забавное название: Петушки. Сидят сейчас в жарко натопленной избе бывшего фронтовика, хозяин, закинув ногу на ногу, устроился на диване, курит и, задумчиво глядя куда-то вдаль, в прошлое, рассказывает о войне. Марк и Марина просто слушают. А Валя, конечно, раскрыла тетрадочку – она записывает, чтобы ничего не упустить потом, когда будет рассказывать в классе о встрече с героями Великой Отечественной.

«Что же это такое? – подумала Юлька. – Почему я не с ними? Ирина Игнатьевна виновата? Или Чёрный? Или я сама? Так и пройдут мои каникулы дома? И ничего интересного не случится? И не хочу…»

– Я не хочу, – вслух сказала Юлька.

Юльке сделалось вдруг так завидно, так захотелось быть там, с ребятами, в этих неизвестных Петушках, что впору было кинуться на автобусе, на лыжах или хоть пешком догонять ребят. Не задумалась бы Юлька кинуться, если бы не обида. Не захотели взять. Недостойная. Недисциплинированная. Ну, ладно…

Ей захотелось немедленно сделать что-то такое, чтобы все удивились и поняли, как они были несправедливы к ней. Она вдруг поняла отчаянность Пашки, когда он собирался прыгнуть с плота. Она бы сейчас тоже прыгнула. Если бы только на неё смотрели. Ирина Игнатьевна, Олег Григорьевич, Марк, Марина… Для одного Пашки она бы не стала… А так… Пусть бы ахали: «Бедная Юлька! Вот до чего мы её довели. Она утонет. Спасайте! Она простудится в этой ледяной воде…»

Насладившись воображаемой паникой среди тех, кто её обидел, Юлька отступилась от этого плана мести как явно невыполнимого. Как-то иначе она должна была доказать им свою независимость. Например, поехать в деревню. Одной взять и поехать в деревню. Разыскать фронтовиков. Поговорить с ними. Может, она узнает о таком героизме, какой им и не снился.

Юлька единственный раз в своей жизни была в селе. Она окончила тогда пятый класс, а у матери с отцом летом выпал отпуск, и отец предложил поехать в Хмелёво к своей двоюродной сестре, которая Юльке, стало быть, приходилась тёткой.

В Хмелёве был огромный пруд, устроенный в давние времена по воле помещика. Огромный и совершенно круглый, как тарелка. Дугой вокруг пруда раскинулось село. Полуокружностью – село, а напротив села вплотную подступал к воде лес.

Помещичий дом стоял как раз на границе села и леса. В этом доме теперь была больница. Тётя работала в больнице санитаркой. Жила она в маленьком домике недалеко от больницы. А чуть в стороне, наполовину в лесу, был домик, в котором жила Мария Захаровна – старушка доктор.

Тётя принимала какое-то участие в войне. Не то была в партизанах, не то спасала раненых… Они с Юлькиной мамой часто сидели по вечерам на скамейке возле домика и разговаривали. Юлька не слушала о чём. Юлька играла с девчонками в классы или в лапту. Теперь она бы…

«Теперь я бы обо всём её расспросила. Теперь я обо всём её расспрошу. Да, вот что я сделаю: я поеду к тёте. Пусть они сидят в своих Петушках. Уж Хмелёво-то наверняка не хуже Петушков».

Юлька пришла от своего решения в бурный восторг. Она, пританцовывая, пробежалась по комнате и весело пропела:

– Поеду в Хмелёво! Поеду в Хмелёво!

Она готова была тут же помчаться на автобус, но… Ох, уж эти родители! В кино ушла – и то мать бегала по всему городу. Попробуй без разрешения уехать в Хмелёво. Тотчас кинутся догонять.

Нет, уехать без разрешения было невозможно. Ждать до вечера, когда мама (в таких делах главное слово, конечно, за мамой) вернётся, тоже казалось Юльке невозможным. Через проходную Юльку на электростанцию ни за что не пропустят. Что оставалось делать?

Поразмыслив, Юлька решила, что всё-таки придётся ждать маму. Хорошо, если отец сегодня не задержится на работе и они придут вместе. Отец как-то легче поддавался Юлькиным доводам. А маме всегда заранее казалось, что у Юльки на уме одни глупости, и она говорила «нет», ещё не разобравшись хорошенько с очередным Юлькиным проектом.

Чтобы не терять времени даром, Юлька принялась собирать вещи. Она укладывала их в рюкзак – в тот самый, который приготовила для лыжного похода. Одно будничное платье. Одно выходное – можно будет сбегать на танцы. Туфли, конечно. Капроновые чулки…

Покончив с рюкзаком, Юлька тщательно смазала лыжи. «Не отправиться ли в Хмелёво на лыжах?» – пришло ей в голову. Но одной так далеко идти на лыжах показалось неинтересно, и Юлька отвергла эту мысль.

Завершая одно дело, Юлька тут же придумала себе другое, чтобы быстрее проходило время. Она сбегала на автобусную станцию и узнала, что последний автобус уходит в семнадцать тридцать. Мама придёт часом раньше. Если проявить достаточную напористость, можно к этому вечернему автобусу поспеть.

Когда до конца смены оставалось полчаса, Юлька помчалась к проходной электростанции. Тут на просторной площади стоял огромный ледяной дед-мороз с шикарными, загнутыми книзу усами. Юлька остановилась рядом с ледяным старцем и стала ждать гудка.

Мимо неё к проходной шла вторая смена; мужчины, и женщины, и совсем молоденькие девчонки-хохотушки. Вон прошёл, прихрамывая, начальник цеха – инвалид войны, вон молодожёны из соседнего дома… Многих Юлька знала, небольшой город – Дубовск, родной Юлькин город, и не удивительно, что многие ей знакомы. Наконец людской поток поубавился, потом совсем иссяк, и тут коротко и не очень громко прогудел гудок. И тотчас из проходной пошла первая смена – густой толпой, как на демонстрации.

Матери долго не было, и Юлька уже начала беспокоиться, не пропустила ли она. Но тут как раз мать в своём сером пальтишке и в пуховом платке вынырнула из проходной, и следом за ней степенным, широким шагом вышел отец. Юлька кинулась к ним.

– Ты чего – аль соскучилась? – спросил отец.

– Конечно, – сказала Юлька.

– Без уроков-то за каникулы, гляди, с тоски сгинешь, – засмеялась мать.

Юлька тотчас воспользовалась хорошим настроением матери и заговорила о поездке в Хмелёво.

– То-то обрадуется тётка такой гостье! – насмешливо проговорила мать.

– А почему же? – возразил отец. – Обрадуется. Она людей любит. Нехорошо, что мы давно не были у неё. А Юля пусть поедет.

– Ну, глядите, – с неожиданной для Юльки лёгкостью согласилась мать.