Текст книги "Я вернусь! Неудачные каникулы"

Автор книги: Наталья Парыгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Увидев Чёрного, Юлька кинулась ему навстречу, не подозревая, что классная руководительница не без удивления наблюдает за ней.

– Давай, – сказала Юлька, хотя Чёрный уже сам протягивал ей портфель и это «давай» было совершенно излишним.

Юлька чувствовала себя немного смущённой – из-за её портфеля пришлось Пашке барахтаться в снегу. Но, с другой стороны, он ведь сам был виноват.

– Что же снег-то не отряхнул, – сказала Юлька, уже завладев портфелем.

Она принялась стряхивать снег с плеч Чёрного. Он взял её руку, небрежно отвёл:

– Да ладно, отстань.

– До свидания, – сказала Юлька.

Чёрный не ответил, но смотрел ей вслед. Юлька обернулась – смотрит. Сделав ещё несколько шагов, опять обернулась. Смотрит, чёрт! Не надо оглядываться. Который час? Вот ведь ползёт время! Всего пол-урока прошло.

– Романова!

Ирина Игнатьевна? Этого ещё недоставало!

– Романова, почему ты не на уроках? И что у тебя общего с этим хулиганом?.. Молчишь? Ну хорошо, в школе поговорим.

2

До самой школы Ирина Игнатьевна молчала. И Юлька тоже. Шли рядом и молчали. Только снег скрипел под подошвами.

– Я жду тебя в учительской, – строго проговорила Ирина Игнатьевна, когда они вошли в школу.

Юлька долго расстёгивала пуговицы на пальто, потом причёсывалась перед зеркалом. Медленно поднялась по лестнице. «Хоть бы одна была», – подумала возле учительской. И отворила дверь.

Ирина Игнатьевна была одна. Сидела, опершись щекою на руку, за длинным столом, накрытым зелёным сукном с чернильными пятнами. Юлька остановилась напротив, слегка опустив голову в знак того, что сознаёт свою вину.

– Итак, почему ты не явилась на контрольную?

Ирина Игнатьевна обращалась к девятиклассникам то на «ты», то на «вы». Обращение на «ты» в данную минуту означало, что Юлька не заслуживает уважения.

– У меня портфель скатился под обрыв, – сказала Юлька. – Не могла же я идти на уроки без портфеля.

– Так… – Ирина Игнатьевна насмешливо посмотрела на Юльку. – Скатился портфель. Однако неясно, что делал твой портфель на краю обрыва.

– Я пошла взглянуть на остров, – неохотно проговорила Юлька. Очень неприятно говорить, чувствуя, что тебе не верят.

– Ну конечно, перед физикой хочется немного лирики, – ядовито заметила Ирина Игнатьевна. – Островом можно любоваться летом, а зимой надо учиться.

– Зимой остров тоже очень красивый, – сказала Юлька. – Весь в снегу, а сосны зелёные, и такой тихий, как будто спит. А снег утром не белый, а сиреневый, и остров сиреневый, и холмы… Я смотрела и представляла, как мы пойдём на лыжах по этим холмам.

– Романова! – сердито перебила Ирина Игнатьевна. – Если вы будете вести себя так, как сегодня, то вам вообще не придётся идти ни в какие походы. Что у вас общего с Чёрным?

– С Чёрным? – Юлька пожала плечами, подумала. – Ничего общего. Просто он мне достал портфель.

– Ах, вот как… Может быть, он тоже любовался природой?

– Наверное.

– Ну хорошо, идите. Вечером я приду поговорить с вашими родителями.

– А что с родителями? – возмутилась Юлька. – Что я такое сделала? Ну, опоздала на урок… Я же понимаю свою вину. Устно отвечу эту несчастную физику.

– Несчастную… физику? Я боюсь, что несчастной в данном случае окажется не физика, а… Иди. Скоро звонок. Веди себя по крайней мере хорошо на остальных уроках.

– Я всегда хорошо веду себя на уроках, – сказала Юлька.

Теперь, когда Ирина Игнатьевна пообещала прийти к родителям, Юльке нечего было терять. Она вышла, громко стуча каблуками и вызывающе вскинув голову.

Но в коридоре гонор с Юльки сразу соскочил. Тут было светло, тихо и пусто, и Юлька только теперь почувствовала свою вину. Ах, дура! Надо же было идти на обрыв! Ведь знала, что контрольная. Конец четверти. Выведет двойку.

Школа стояла на вершине холма, окружали её небольшие деревянные домики, и со второго этажа далеко виднелись окрестности: железные и шиферные крыши вперемежку с заснеженными садами, потом крутой голый склон холма, извилистая речка, а дальше – степь с чёрными терриконами шахт и кирпичными строениями. Юлька любила перед уроками или в перемену смотреть отсюда, причём в зависимости от настроения она разглядывала то одно, то другое.

Когда случались неприятности, Юлька принималась считать крыши. В седьмом классе она считала все крыши подряд, а в восьмом научилась растягивать это занятие: сначала считала красные, потом белые, потом жёлтые и, наконец, все остальные. Зимой из этого окна можно было увидеть восемьдесят семь крыш, а летом, перегнувшись через подоконник, удавалось насчитать сто четыре.

В прошлом году, когда Юлька поссорилась с Мариной, а потом нагрубила Ирине Игнатьевне и её выгнали из класса, она плакала у этого окна. И никак не могла сосчитать все крыши. То получалось восемьдесят две, то восемьдесят девять.

Юлька и до сих пор не простила Марине той пакости. Вытащить без спросу из парты чужой дневник, и читать его вслух, и смеяться над чужими тайнами! Подло! Юлька так ей тогда и сказала: это подло, подло! Дневник был не Юлькин, а Володи Никанорова. Но посвящался он Юльке.

Володя приехал с родителями из Ленинграда. Учился он на пятёрки, хотя дома занимался мало. «Если работать на уроках внимательно, так дома нечего делать», – говорил он. Юлька пробовала все уроки от начала до конца заниматься серьёзно, как Володя. Но у неё не получалось. То она вдруг замечала, что сосредоточенно следит за срывающимися с деревьев листьями, то принималась рисовать на промокашке смешные рожицы, то разглядывала на преподавательнице платье, соображая, идёт оно ей или не идёт и как бы можно было сделать его лучше. А когда Юлька, спохватившись, возвращалась к алгебраическим задачам или к Печорину, ей приходилось заново вживаться в урок.

Первую записку Володя написал Юльке в октябре, на уроке географии. Он сидел в одном ряду с Юлькой, через парту: Юлька на третьей, а он на пятой.

Юльку слегка подтолкнули сзади и передали ей учебник географии. «Зачем?» – подумала Юлька. А потом осторожно принялась перелистывать книгу. И нашла.

Записка была в стихах:

 
Для меня это счастье —
И грустя, и любя,
В коридоре и в классе
Всё смотреть на тебя.
 

Юлька сразу догадалась, кто сочинил стихи, хотя подписи под ними не было. Володя и в самом деле часто смотрел на неё, и Юлька от его взгляда становилась оживлённой и резвой, смеялась невпопад и вприпрыжку носилась по коридору с пятиклассниками, у которых была пионервожатой.

А в тот раз, после первой Володиной записки, Юлька вышла из класса задумчивая и тихая. И всю перемену простояла у окна, боясь обернуться и увидеть Володю. Но она знала, что Володя где-то близко и наблюдает за ней.

День выдался солнечный, листья в садах золотились и рдели багрянцем, а за рекой расстилалась жёлтая стерня. Чёрные квадраты осенней пахоты кое-где лежали, словно нарисованные, в этой жёлтой степи, а справа, недалеко от шахты, длинной полосой нежно зеленели озимые. Прозвенел звонок, но Юлька ещё немного помедлила, глядя в степь, и, лишь услышав, как скрипнула дверь учительской, по пустому коридору кинулась в класс.

Сейчас степь была белая, как больничная простыня. И не любила Юлька в плохом настроении разглядывать степь. Она перевела взгляд ближе, на крыши одноэтажных, почти одинаковых домиков, принялась было считать и бросила. «Глупо, – думала Юлька, – всё глупо. Считать крыши, ходить к обрыву, писать контрольные… Всё глупо, всё…»

Володя прожил в Дубовске всего полгода – его отец руководил монтажом новой турбины на электростанции, а потом они уехали. Перед отъездом он сказал Юльке: «Я не буду тебе писать, всё равно мы больше не встретимся». – «Очень нужно, не пиши, пожалуйста», – сказала Юлька. Но ей было обидно. Зачем же тогда стихи? И дневник? И… и далее – поцелуй. Однажды, когда они возвращались с катка, Володя поцеловал её в щёку. Зачем это? И почему «никогда не встретимся»? Если бы он хотел встретиться, он бы так не сказал.

Через месяц после отъезда Володи Юлька получила записку от Марка Грудинина. Она тут же, у Марка на глазах, изорвала её на мелкие клочки. Она презирала мальчишек. И Володю, и Марка, и этого Чёрного. «Что у вас общего?» Ещё не верит. Говоришь правду – так нет, не верят. Надо как следует научиться врать. Марина умеет – ей верят.

Звонок прервал горькие Юлькины размышления. Распахнулись двери классов, и коридор наполнился многоголосым гомоном. Из девятого «Б» вышел Алексей Иванович со своим огромным коричневым портфелем, в котором, наверное, помещалась вся его педагогическая канцелярия. Он шёл, слегка склонив седую голову и глядел в пол. Юлька двинулась наперерез Алексею Ивановичу. Но он о чём-то задумался и обошёл бы Юльку, не заметив, если бы она его не окликнула:

– Алексей Иванович… я…

Юлька не приготовилась заранее, что сказать, и теперь пожалела, что бездарно простояла у окна – лучше бы придумала за это время какую-нибудь подходящую причину для оправдания своего опоздания. Но так как ничего не было придумано, то и пришлось опять говорить правду:

– Понимаете, Алексей Иванович… Я пошла утром посмотреть на остров. Знаете, с обрыва. Я люблю… когда ещё не совсем рассветает. А портфель скатился…

Алексей Иванович слушал с пристальным вниманием, словно Юлька доказывала теорему. И как будто она доказывала хорошо – во всяком случае, карие, слегка выцветшие глаза Алексея Ивановича глядели на Юльку из-под густых бровей доброжелательно.

– Что же, – сказал Алексей Иванович, когда Юлька не то что закончила, а прервала своё объяснение, предпочитая умолчать о Чёрном, – напишете контрольную после уроков. У вас сколько сегодня уроков? Шесть?

– Шесть.

– Ну вот… А седьмым будет контрольная по физике. Впрочем, для вас это будет шестой – один вы ведь пропустили.

3

На лестнице, когда Юлька после контрольной спускалась в гардеробную, её нагнала Марина.

– Ну что, решила? – спросила она.

– Конечно, решила, – сказала Юлька. – А ты почему задержалась?

– А! – Марина капризно поморщилась. – Опять возилась с этой новогодней газетой. Лучше бы не умела рисовать. Надоело!

Из школы вышли вместе. Они жили в соседних домах, им было по пути. После того как Марина вытащила и читала вслух Володин дневник, Юлька не разговаривала с ней целый месяц. Потом опять стала разговаривать. Не век же дуться…

– Совсем мне не нравится эта выдумка – праздновать Новый год в лесу, – сказала Марина. – Что за танцы на снегу? Ерунда какая-то.

– Ты не понимаешь, – таким тоном, словно бы она жалела Марину, проговорила Юлька. – Лес. Снежная поляна. Огромная ёлка. Костёр. Транзистор. Да это же… Это просто сказочно хорошо! Это будет самый лучший праздник в моей жизни.

– А по-моему, лучше отправиться в поход первого, а Новый год встретить в городе.

– Ни за что ребята не согласятся! – горячо возразила Юлька.

Марина вдруг дёрнула её за рукав.

– Смотри!

Юлька повернула голову. Этого ещё не хватало! Чёрный. Стоит на дороге возле снежного вала, руки в карманах, пальто расстёгнуто, папироса в зубах. Смотрит в упор на Юльку.

– Можно тебя на минутку?

Даже по имени не назвал. «Можно тебя на минутку?» Кого это «тебя»? Меня? Или Марину?

Юлька отвернулась, будто не слышала. Юлька с независимым видом проходит мимо Чёрного. Придумал же: на дороге встречать! Хорошо хоть, Ирина Игнатьевна не видит.

– У вас дома будет ёлка, Марина?

– Будет.

– Юля!

Ага, вспомнил всё-таки имя. Юлька нехотя повернула голову.

– Ну? Что ты?

– Поговорить надо, – сказал Чёрный.

– И что это меня никто не встречает после уроков, – с притворным вздохом проговорила Марина и быстро пошла вперёд, размахивая портфелем.

– Подожди, Марина! – крикнула Юлька ей вслед.

Но Марина и не подумала остановиться.

– Я тороплюсь.

Подумаешь, торопится! Нет, никогда Марина не была настоящей подругой. И не будет, наверное.

– Ну, что тебе? – сердясь сразу и на Марину, и на Чёрного, спросила Юлька.

– Юлька, пойдём сегодня в кино, – сказал Чёрный.

– Что?

– Слышала же!

– Может, ещё – на последний сеанс?

– На последний.

– Нет, – сказала Юлька. – Я не хожу на последний. И вообще сейчас некогда – контрольные. До свиданья.

И Юлька пошла. Но Чёрный пошёл за ней. Юлька зашагала быстрей. И Чёрный прибавил скорость.

– Я тебя буду ждать возле дворца, – сказал он.

– Не жди.

– Билет куплю, – пообещал Чёрный, словно не слышал Юлькиного отказа.

– Ну, хватит, – обернулась к нему Юлька. – Не ходи за мной.

– В десять без пятнадцати, – сказал Пашка. – Не забудь.

– Отстань! – сказала Юлька.

«Ещё не хватало – в кино с ним! На последний сеанс школьникам не разрешают. И мама ни за что не отпустит. И вообще, хватит мне на сегодня неприятностей!»

Но тут же Юлька припомнила, что неприятности ещё не все миновали. Уж если Ирина Игнатьевна сказала, что придёт поговорить с родителями, так она придёт. А мать всякий пустяковый случай готова раздуть в трагедию. Будет ахать и охать… Папа, конечно, не посмеет заступиться. Да и с какой стати ему заступаться? «Я ведь всё-таки виновата. Немножко виновата…»

Пожалуй, лучше было бы подготовить мать к разговору с Ириной Игнатьевной, самой рассказать о сегодняшнем происшествии. Но тогда вместо одной продрайки придётся выдержать две. А чистосердечное признание мало смягчит мать. Нет, лучше уж ждать, будь что будет…

И Юлька вела себя дома как ни в чём не бывало. Только чрезмерное усердие удивило мать: ни погулять не пошла, ни на лыжах покататься. Сидит и сидит за уроками. «Это беда, сколько задают уроков», – думала Анна Тимофеевна, сочувствуя Юльке.

В маленькой комнатке было тепло и уютно. На старом письменном столе лежали тетради и учебники и, возвышаясь над ними, горела настольная лампа с матовым абажуром. Юлька, склонившись над столом, решала задачу по тригонометрии.

Дело подвигалось туго: задача была как будто и простая, но всё упорно не сходилась с ответом. Юлька пересчитывала уже три раза – не сходится, и всё! Уж если выпал невезучий день, так ни в чём не жди удачи.

Юлька решала задачу, а сама прислушивалась. В кухне мать готовит ужин – крошит капусту. Ножик упал. У соседей по радио звучит музыка. Чайковский? Ну да. «Сентиментальный вальс» Чайковского. Отец ещё не пришёл – у него профсоюзное собрание. И Ирины Игнатьевны нет. Может, она всё-таки не придёт? Так, попугала. Смешно жаловаться родителям. Ведь девятый класс! Неужели она не понимает, что это смешно?

Юлька опять склонилась над задачей. Ой, да тут же надо множить, а она делила. Ну, бестолочь!

Не успела Юлька перемножить числа, как раздался звонок. Ручка замерла. Отец или Ирина Игнатьевна? Мать открыла. Послышался мужской голос. Отец.

– Занимается?

– Занимается. Целый день сидит и погулять не вышла.

Это они – о Юльке. «Правда, – подумала Юлька, – в школе уроки, дома уроки, свету белого не видишь…» Ей стало жалко себя.

– Юля, иди ужинать, – позвала мать.

– Сейчас, немного закончу…

Она переписала вычисления в тетрадь и вышла в столовую – вялая и хмурая, как и полагается усталому человеку.

Отец, наоборот, был весел и оживлён, точно не с работы пришёл, а с прогулки.

– Учишься? – сказал Юльке. – Скоро умней отца с матерью будешь, что тогда с тобой делать?

– И то уж без стука войти робею, – подхватила мать.

Юлька промолчала, не до шуток ей было сегодня, только улыбнулась из вежливости уголками губ.

– На той неделе будем пускать новый блок, – сказал отец.

Новый блок – это паровой котёл и турбина в одном агрегате. Словно бы ещё одна новая электростанция присоединится к старой. Уже целый год отец говорил об этом новом блоке. И вот – скоро будут пускать.

– Не знаю, как пойдёт. Опять придётся сутками работать.

– А тебе того и надо, – перебила мать. – Кто тебя на него гнал-то, на новый блок? Сам небось напросился, насильно никто не переведёт.

– Я не говорю, что насильно… Нужны опытные слесари, вот и перевели. Мне честь оказали.

– Да уж тебя только похвали, за похвалу на Луну полететь согласишься, – ядовито проговорила мать.

– На старых турбинах давление сто атмосфер, а тут сто тридцать, – продолжал отец, словно не заметив насмешки. – И пар горячее градусов на семьдесят. Тяжело придётся турбине, тяжело…

– Турбину жалеешь, себя не жалеешь, – сказала мать.

Раньше Юльке казалось, что отец во всём подчиняется матери и немного даже побаивается её. Однако в серьёзных вопросах он всегда поступал, как задумал. В споры с матерью не вступал, действовал тихо, где обходом, где шуточками, а своего добивался.

На работе отца уважали. И грамоты он получал, и премии, и бригаде его присвоили звание коммунистической. А работа у него была сложная. Юлька даже не представляла, какая сложная, пока сама не побывала на электростанции.

Нынче осенью, едва начался учебный год, повёл Алексей Иванович Юлькин класс на электростанцию. Юлька вместе со всеми ходила по просторным, чистым цехам, разглядывала огромные котлы и турбины, множество стрелок, огоньков, диаграмм на щитах управления, слушала грозный гул машин, от которого дрожал пол, а сама всё думала: где же отец? Ей хотелось увидеть отца за работой.

И Юлька наконец увидела его, когда вслед за Алексеем Ивановичем спустилась по железной лесенке в первый этаж машинного отделения. Отец стоял возле разобранной машины и, занимаясь своим делом, не сразу заметил ребят. А Юлька замерла возле колонны под какой-то горячей изогнутой трубой, похожей на огромную колбасу.

Что-то новое, незнакомое, какая-то непонятная красота почудилась тогда Юльке в родном человеке. Почему он казался красивым? Старая спецовка, тёмная рубашка, немолодое, усталое лицо… А глаза необычные – умные, сосредоточенные, строгие. Эти глаза, что ли, делали отца красивым? Нет, не только… Стоял он как хозяин, как властелин, как мудрец в этом царстве металла, и руки бережно, спокойно и умело выполняли тонкую работу.

Отец не ремонтировал машину. Он переделывал лопатки турбины, чтобы увеличить её мощность.

Когда первая машина после реконструкции успешно прошла испытания, бригада праздновала это событие.

Собирались у мастера. Отец вернулся домой подвыпивший и счастливый, пел «Соловьи, соловьи» и «Катюшу» – он не знал современных песен. Мать ворчала: «Ну, распелся спьяну-то!..» – «Я не от вина пьян, – возражал отец, – я – от радости. Эх, не понимаешь ты…» – «Где мне понять…»

Но Юльке казалось – мать всё понимает. И радость его чувствует, и гордость, и сама гордится отцом. Как-то недавно зашла соседка, и мать похвастала: «Моего-то на новый блок переводят со всей бригадой». Мать сама тоже работает на электростанции, в топливном цехе, тут полгорода работает на электростанции…

– Ты что молчишь? – вдруг спросил отец, глядя на Юльку. – Расскажи, как дела, что там нового, в школе…

– Да ничего нового, всё нормально, – сказала Юлька.

Последние слова заглушил резкий звонок. «Явилась всё-таки!» – подумала Юлька.

– Иди открой, Юля, – сказала мать.

Это точно оказалась Ирина Игнатьевна. Пока она раздевалась, Юлька стояла неподвижно, как столб. Вышел отец, принял у Ирины Игнатьевны пальто, бережно повесил на плечики.

– Проходите, пожалуйста. Пообедаете с нами?

От обеда Ирина Игнатьевна отказалась. И от чаю тоже. Мать быстренько принялась прибирать со стола. Юлька ей помогла.

– Ну, как там наша Юля? – спросил отец с такой улыбкой, точно ожидал самых неумеренных похвал и заранее смущался.

– Да в общем-то ничего, – сказала Ирина Игнатьевна сухо. – Но кое-что в её поведении меня беспокоит.

Отец перестал улыбаться, вопросительно посмотрел на Юльку.

– Это что же? – спросила мать, садясь на диван рядом с Ириной Игнатьевной.

– Двоек у Юли нет, – сказала Ирина Игнатьевна. – Просто я зашла поговорить.

– Просто учителя на квартиры не ходят, – грубовато возразила мать.

Юлька собрала груду тарелок, унесла их в кухню и не пошла обратно – принялась мыть посуду.

Вскоре, однако, её позвали. Юлька вытерла руки посудным полотенцем, пришла в комнату, встала у дверей, как утром стояла в учительской.

– Это что же ты, Юля? – сказал отец. – Почему же на контрольную опоздала?

– На контрольную! – подхватила мать. – Это ещё бы не беда. А с каким ты парнем связалась?

– Ни с каким не связывалась, – перебила Юлька.

– Не рано тебе с мальчишками по улице разгуливать?

«Не рано, – подумала Юлька. – Другие уже давно дружат. Что тут плохого?» Но вслух она ничего не сказала.

– Что это за Чёрный? – спросил отец.

– Нехороший парень, – сказала Ирина Игнатьевна, раздосадованная Юлькиным молчанием, которое она всегда считала признаком упрямства. – Его из школы исключили.

– Да знаю я! – затараторила мать. – Хулиган уличный. Да как же ты могла с таким хулиганом связаться? Ведь они все с ножами ходят. Им своей головы не жалко, для них только и есть одно удовольствие – чтобы другому человеку зло сотворить.

Юлька молчала. Стояла, тупо уставившись неподвижным взглядом в пол, и молчала. Странные люди. Почему нужно выбирать такие слова, чтобы они царапали душу? И почему нужно считать всех людей скверными? Пашку. И меня. Ну да, и меня она считает скверной, ленивой, грубой. А себя – хорошей.

– У них вся семья паршивая. Мать я не знаю, мать давно померла, а бабка – спекулянтка и пьяница. Отец женился, уехал, а Пашку с ней оставил. Он ещё паспорта не имел, а уже ларьки обкрадывал.

– Никогда он не воровал! – сказала Юлька.

– А ты откуда знаешь? – вскинулась мать.

– Стало быть, без отца-матери парнишка-то? – спросил отец.

– Он и при отце плохо себя вёл, – заговорила Ирина Игнатьевна. – В седьмом классе… Юля, помнишь, как он на моём уроке выпустил из кармана воробья?

– Это не он.

– Он!

– Нет, не он.

– Кто же? Ты знаешь?

– Знаю.

– Скажи. Ну скажи, теперь уже, два года спустя, всё равно никого не подвергнут наказанию.

– Славка Милюков.

– Не может быть!

– Может. Они поспорили. Чёрный сказал, что, если кто-нибудь другой напроказит и не будут знать – кто, всё равно скажут на него. Они спорили на перочинный ножик. И Славка отдал Чёрному ножик.

– Я и говорю – с ножами ходят, – сказала мать. – Шпана и шпана. Не смей с ним больше видеться! И на обрыв не ходи. Нечего тебе там делать, рано ещё свиданки назначать.

Юлька почти не слушала мать. «Надо так жить, чтобы к тебе не придирались, – думала она. – Если бы я сегодня не опоздала на контрольную, никому не было бы до меня дела. А я всё равно была бы такая же. Из-за маленькой случайности столько суетни. А о чём я думаю, они не знают. И не хотят знать. Лишь бы слушалась. Надо научиться прикидываться».

– Будешь эту неделю без кино, – заявила мать. – А если ещё когда к Чёрному подойдёшь – гляди, худо будет.

– Юля, в общем-то, неплохая девушка, – заговорила Ирина Игнатьевна, смущённая суровым приговором.

– Кабы её не держать в жёстких рукавицах, давно бы с пути сбилась, – возразила мать.

– А за что же, – нерешительно проговорил отец, – за что же парнишку из школы-то изгнали?

– Ты не об нём, ты о своей думай! – раздражённо проговорила мать. – Ты – отец. Запрети ей дружить со шпаной.

– Я, Аня, этого парня не видел, – сказал отец негромко, но с тем внутренним упрямством, которое Юлька не раз уже замечала в нём. – Может, наоборот… Может, помочь надо…

– О господи! – с сокрушением воскликнула мать.

– Школа сделала всё возможное, чтобы перевоспитать этого подростка, – сказала Ирина Игнатьевна и встала.

– Уж я буду за ней следить, – пообещала мать, кивнув в сторону Юльки.

Они оба, мать и отец, вышли в переднюю проводить учительницу. Юлька не вышла. Стояла так же, прислонившись к колоде двери, словно её тут приклеили. А когда хлопнула дверь, быстро убежала к себе в комнатку, легла ничком на кровать, не включая света, подумала: «Хоть бы не пришли!»

– Не ходи к ней, – услышала через дверь голос отца, – пусть одна подумает.

– Испортишь ты её, – сказала мать.

Но всё-таки послушалась – не пошла к Юльке.