Текст книги "Останься со мной навсегда"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– В порядке общей беседы могу тебе сообщить, что не далее как позавчера я бросил одну девушку, которая считала себя моей невестой, – продолжал Марко, зажигая ее сигарету и закуривая сам. – И бросил я ее именно потому, что она считала себя моей невестой. – Он усмехнулся, сворачивая на аллею, ведущую к ее пансиону. – Мы с ней пробыли вместе почти полгода, встречались чуть ли не каждый день, проводили вместе все свое свободное время. Нам было хорошо друг с другом, хорошо во всех отношениях – в физическом плане и в духовном… Я пребывал в полной уверенности, что это не налагает никаких обязательств ни на одного из нас – ясное дело, наша история должна была рано или поздно подойти к концу, как подходят к концу все истории на этом свете или почти все. Я думал, она тоже это понимает… А потом вдруг выяснилось, что она все это время строила планы относительно нашего совместного будущего. – Он остановил машину под навесом у входа в пансион и повернулся к ней. – Нет, ты можешь себе это представить, эта девушка видела во мне своего будущего мужа, а я и знать ничего не знал! Мне пришлось расстаться с ней… Не потому, что мне этого хотелось, – нам все еще было очень хорошо вместе, и наши отношения могли бы продолжаться какое-то время, если бы не эта ее идиотская затея относительно брака. Но когда тебя, что называется, силой тащат к алтарю – самое время сделать ноги. Ты со мной согласна?

Констанс улыбнулась. Этот Марко все больше и больше нравился ей. Он говорил о себе с той невероятной простотой, присущей только очень искренним людям, которую она так хорошо знала в Габриэле… Вообще искренность – явление крайне редкое. Люди обычно стремятся выглядеть в глазах окружающих лучше, чем они есть на самом деле.

Марко выключил мотор и откинулся на сиденье, затягиваясь сигаретой.

– Я, наверное, никогда не обзаведусь семьей, – задумчиво сказал он. – Потому что даже если я когда-нибудь полюблю очень сильно какую-то женщину, я все равно не женюсь на ней. Я слишком дорожу своей свободой. Быть чьим-то мужем – это значит в определенном смысле кому-то принадлежать. А я хочу принадлежать только самому себе. Да и вообще любовь должна освобождать человека, а не заковывать его в цепи.

Констанс выбросила в окошко недокуренную сигарету и, стянув перчатки, распахнула на груди шубу – ей вдруг стало жарко… Габриэле мыслил в точности так же – мыслил так двадцать пять лет назад и, вероятно, все эти годы придерживался той же философии, ведь он так и не женился. А теперь решил жениться на ее дочери…

Этот мальчик по имени Марко – мальчик, потому что он годился ей в сыновья, – утверждал, что ни за что на свете не согласится принадлежать какой-то женщине, даже если полюбит ее всерьез… Но он говорил так, потому что не знал, что любить – это уже значит принадлежать, отдавать всего себя без остатка тому, кого любишь. А сочетаешься ты браком с этим человеком или нет, это уже второстепенно.

– Сколько тебе лет? – спросила она.

– Двадцать один. А почему ты спрашиваешь?

Он затянулся в последний раз сигаретой и выбросил окурок в окошко, потом провел рукой по своим черным блестящим волосам, глядя на нее сквозь ресницы. Он был неотразим, этот Марко…

– Просто так, – пробормотала она, стараясь изо всех сил не попадать во власть его мальчишеского обаяния. – Ты рассуждаешь с такой легкостью о любви, что я подумала – наверное, ты еще очень молод и неопытен…

Он расхохотался, запрокинув назад голову. В этом беззаботном смехе она услышала до боли знакомые нотки… Она хотела встретить его – и встретила. Встретила на одной из тех улиц, по которым они когда-то бродили вместе… «Ты спятила, – одернула себя она. – У тебя просто разыгралось воображение. У этого парня нет ничего общего с ним – у таких, как Габриэле, не может быть двойников».

– Ты говоришь, я молод и неопытен, – сказал Марко, совладав наконец со смехом. – Но неужели ты думаешь, что ты опытнее меня? Да у тебя взгляд как у девочки-подростка, – такой наивный, что я бы не удивился, если бы узнал, что ты еще… – Он с притворно виноватым видом прикрыл ладонью рот. – Пардон. Твоя личная жизнь не должна меня касаться. Ты можешь заехать мне по физиономии, если я буду проявлять излишнее любопытство.

Констанс опустила глаза, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Его слова смутили ее. Смутили! Ей ли смущаться? Ей было сорок пять лет, у нее была взрослая дочь, дочь, которая, кстати, была на три года старше этого мальчика. Ситуация была настолько абсурдна, что ей самой захотелось расхохотаться над этим перевернутым миром, в котором двадцатилетние парни ухаживают за сорокапятилетними женщинами, принимая их за юных неопытных девушек и считая себя более сведущими в любви. Она бы и расхохоталась, но в горле застрял комок горечи.

– Послушай, Констанс. Раз уж мы заговорили о возрасте, могу я спросить, сколько тебе лет? Я понимаю, воспитанный мужчина не задает подобных вопросов женщине, но вряд ли девушка твоих лет станет скрывать свой возраст.

Констанс колебалась лишь мгновение.

– Двадцать, – тихо произнесла она, не поднимая глаз.

– Так, значит, ты всего на год моложе меня? – В тоне Марко прозвучало неподдельное удивление. – Вот бы никогда не подумал! Я думал, тебе лет семнадцать. – Он взял ее за подбородок и посмотрел в лицо. – Ты знаешь, Констанс, ты какая-то особенная, необычная. В тебе есть какая-то тайна. У меня такое ощущение, что ты показываешь окружающим только самую малую часть себя, а главное прячешь за семью печатями… Не бойся, я не собираюсь вламываться в твою душу и разгадывать твои загадки – мне станет неинтересно, если я их разгадаю.

«Конечно, тебе станет неинтересно, если ты их разгадаешь, – не без горечи подумала Констанс. – Вряд ли женщина, которая по возрасту годится тебе в матери, может представлять для тебя какой-то интерес, даже если у нее лицо семнадцатилетней девушки».

Взгляд Марко скользил по ее лицу, внимательно изучая каждую черту. «Если он еще раз скажет, что у меня идеально красивое лицо, со мной случится истерика», – подумала она. Но он этого не сказал. Его взгляд остановился на ее губах, и он шепотом спросил:

– Ты не рассердишься, если я тебя поцелую?

Не дожидаясь ответа, он склонился над ее губами. Она закрыла глаза… И вдруг совершенно забыла о том, что ей сорок пять лет, что у нее взрослая дочь и что эта дочь сейчас с Габриэле – потому что Габриэле был сейчас здесь, вместе с ней, в этой минуте радости, пришедшей к ней из времен ее юности… Габриэле был здесь, и ее истосковавшаяся по счастью душа раскрывалась навстречу этому давно позабытому ощущению восторга, заполнившему все ее существо. Это было торжеством – торжеством минуты над Вечностью. Это было торжеством иллюзии над реальностью.

Дождь шелестел вокруг них, рассказывая их бесконечную историю любви, а они искали друг друга в торжествующей радости их поцелуя – искали, находили, теряли, снова искали и находили… Но нет, нет, это она искала его. Потому что тот, кто целовал ее сейчас, не был им.

Марко взглянул на нее с удивлением, смешанным с недовольством, когда она, прервав поцелуй, высвободилась из его объятий и резко отстранилась от него.

– Что-нибудь не так?

Она не ответила. Распахнув дверцу, она выскочила из машины и бросилась к стеклянным дверям пансиона. Она знала, что сейчас разрыдается, и не хотела, чтобы Марко видел ее слезы. Ее слезы не имели никакого отношения к Марко.

Марко, к ее великому облегчению, не последовал за ней. Закрывшись в своем номере, она бросилась на кровать и дала волю слезам. Вместе со слезами она освобождалась от всех эмоций, накопившихся в ней за последние двадцать пять лет – и проснувшихся к жизни в ту минуту иллюзорного счастья, когда ее губы целовали незнакомца, а ее душа целовала его.

Но он сейчас был с ее дочерью, и этим было все сказано.

Закончив перечитывать сценарий, Габриэле сложил в папку листки, исписанные его размашистым почерком, и положил ее на край письменного стола. Завтра он попросит кого-нибудь из прислуги отвезти это в город и отдать машинистке для перепечатывания. Или нет, лучше он вызовет машинистку сюда – наверняка ей понадобятся разъяснения. Его почерк никогда не отличался аккуратностью, а сейчас он значительно ухудшился и стал почти неразборчивым из-за этого странного возбуждения, которое сопутствовало ему во время работы над новым сценарием.

Он откинулся на спинку большого кожаного кресла, устремив взгляд в распахнутое окно на звездное небо. Ласковый шум океана действовал успокаивающе на его воспаленный мозг. У него плыла голова. Он уже давно отвык от такой работы, какую проделал за последние две недели. Так он работал только в ранней юности, когда трудился над своим романом. Только тогда он был движим амбициями, желанием прославиться и разбогатеть. Сейчас амбиций в нем не было ни на каплю. О каких амбициях могла идти речь, если он уже давно получил от жизни все, что только можно, – славу, богатство, всеобщее признание. Он хотел стать королем – и он им стал. А теперь ему наскучило быть королем. Теперь он хотел быть просто самим собой.

Только в последнее время он начал понимать, что так и не стал самим собой в полном смысле этого слова. Он был совсем мальчишкой, когда ему свалилась на голову вся эта королевская слава. К тому времени он еще не успел понять толком, кто он такой, постичь до конца собственную суть. В девятнадцать лет он уже был достаточно умен и сообразителен для того, чтобы удержаться на волне успеха, но не знал еще ровно ничего о жизни в целом и о себе самом в частности… Ему показалось, что он начал узнавать что-то новое о самом себе, когда встретил ее… Нет, не показалось – так оно и было на самом деле. Ведь только через любовь мы можем познать себя самих, добраться до самой глубины нашего «я», заглянуть в собственную душу. Другого пути к познанию нет и быть не может.

И сейчас, когда он писал сценарий, он был движим только этим – любовью. Любовью и желанием – нет, необходимостью – выразить на бумаге переполняющие его чувства. Чувства, о которых он не мог рассказать ей, потому что она все еще не вспомнила, кто она такая. Его, наверное, затопили бы эмоции, если бы ему не пришло в голову написать этот сценарий.

То, что заставляло его проводить целые дни, а иногда и ночи за письменным столом, нельзя было назвать творческим вдохновением. Это было потребностью, жизненной необходимостью, бегством от этого холодящего душу чувства одиночества, овладевающего им всякий раз, когда он пытался сказать ей что-то о ней, о себе самом, об их любви, а она его не понимала или не хотела понимать. Диалоги, которые вели между собой его герои, были диалогами, которые он хотел бы вести с ней, но не мог. А чувства его героев были его чувством к ней – чувством, о котором он не мог ей рассказать.

Он поэтому так тщательно, не щадя свой мозг, работал над каждой фразой, досконально продумывал каждый сюжетный ход, совершенствовал каждую мелочь, – ведь все это касалось его и ее. Нет, сюжет этот вовсе не был их историей и вообще не имел никакой связи с тем, что произошло в их жизнях, но герой и героиня были ими: мыслили, как они, любили и страдали, как они… Эта история родилась в его мозгу в одну из тех бессонных ночей, когда он лежал рядом с ней, прислушиваясь к ее тихому дыханию, чувствуя тепло ее тела – и изнывая от тоски по прежней Веронике… В его новом сценарии не было традиционного хеппи-энда, неизменно присутствовавшего во всех его предыдущих сюжетах, но он заканчивался на обнадеживающей ноте. Традиционный хеппи-энд – это ложь. Счастье никогда не традиционно. Счастье каждого человека уникально в своем роде.

Если по этому сценарию будет снят фильм, публика наверняка поразится тому, что Его Величество отступился на этот раз от своих правил, создав правдивую историю любви вместо сладенького любовного сюжета, какими он пичкал ее на протяжении двадцати с лишним лет. Критики, конечно же, разнесут его в пух и прах, обвинив в том, что он изменил себе, вторгся не в свою область… Он улыбнулся, заранее предвкушая этот момент. Он обожал, когда его критиковали, – не зрители, разумеется, а так называемые «киноведы». Случалось, эти «ценители искусства» набрасывались, как стая голодных волков, даже на самые традиционные его фильмы, ругая за слишком смелый поворот событий или обвиняя его в безнравственности из-за «слишком откровенной», по их мнению, любовной сцены. Ему доставляли истинное удовольствие эти эпизодические нападки критики – ведь они означали, что в нем все-таки еще осталось что-то нестандартное, хоть он и следовал в своем творчестве общепринятым традициям… Сейчас он отступился от них впервые.

Будет ли когда-нибудь снят фильм по этому сценарию, зависело лишь от одного: от состояния здоровья Вероники. Потому что она и только она должна сыграть в нем главную роль – ведь все это вдохновлено ею. Ее физическое здоровье сейчас было, слава Богу, в порядке. Но ее мозг может не выдержать нагрузки, когда ей придется заучивать реплики… Что ж, если она не сможет сниматься, значит, фильма не будет. В конце концов, не это главное.

Он вытер тыльной стороной руки капельки пота, выступившие на лбу, – в комнате работал кондиционер, но все равно ему было жарко – и потянулся за Библией, лежащей на столе. Он нередко обращался к Библии, когда у него возникали сомнения и тревоги, и всякий раз, перечитывая те либо иные главы, находил в них что-то новое, на что не обратил внимания раньше.

Он открыл Библию на страницах, где лежала закладка. Ее оставила Вероника – она, наверное, тоже искала в Библии ответы на какие-то свои вопросы. Почитав, она принесла ее и положила посреди стола, не сказав ни слова. Может, она хотела, чтобы он вслед за ней прочел заинтересовавшие ее строки?

Это был Экклезиаст – тот самый Экклезиаст, который назвал эту жизнь суетой и которым он так зачитывался во времена своей ужасно суетливой юности. Ему бросилась в глаза фраза из третьей главы, которую она обвела карандашом: «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было; и Бог воззовет прошедшее». Всего лишь две строчки, а сколько в них надежды…

Он закрыл глаза и мысленно повторил эти простые слова, которые в его понимании всегда были чем-то вроде путеводителя по Вечности… Нам только кажется, что время имеет над нами какую-то власть. Мы всегда живем и никогда не умираем. То, что принято называть смертью, означает просто новое рождение. Мы были всегда – и мы будем всегда. В нашем теперешнем воплощении мы остались такими же, какими были в наших прежних жизнях, пусть в нас и не сохранилось памяти о них. И в последующих воплощениях мы тоже сохраним себя самих, пронесем через всю эту бесконечность жизней, что ожидают нас впереди, нашу единственную и неповторимую суть, наши желания и стремления, нашу любовь. Любовь – это и есть самое главное. Ведь только это и нужно каждому из нас – быть с тем, кого мы любим, всегда и везде, во всех веках, временах и жизнях… А если где-то в прошлом мы потеряли наше счастье, Бог вернет нам прошлое, чтобы мы могли обрести утраченное. Каким образом Он это сделает, известно только Ему.

Услышав за спиной ее тихие шаги, он открыл глаза и обернулся.

– Почему ты…

Он хотел спросить, почему она обвела эту фразу из Экклезиаста, но что-то остановило его. О некоторых вещах лучше не говорить вслух… Она подошла к нему и положила руки на его плечи.

– Ты устал?

– Устал?.. Да, наверное, я устал. Но это приятная усталость, мисс… мисс Бессонная Ночь. Кстати, почему ты не спишь в такой поздний час?

Он до сих пор старался не называть ее по имени, потому что это ее раздражало. А тот случай на пляже, когда он в присутствии ребятишек пытался убедить ее в том, что она – Вероника Грин, а не Констанс Эммонс, лишний раз доказал ему всю тщетность подобных усилий. Нет никакого смысла твердить ей ее имя до тех пор, пока она сама не начнет вспоминать, кто она такая.

– Можешь называть меня по имени, Габриэле, – вдруг сказала она – и он вздрогнул при этих словах. – Я больше не буду сердиться, если ты будешь называть меня Вероникой.

– Ты… ты хочешь сказать, что вспомнила, кто ты есть на самом деле?

Она обошла кресло и села к нему на колени. Ее лицо было бледным, под глазами обозначились темные круги. Она очень плохо спала последние ночи – быть может, потому, что пыталась вспомнить?..

– Я ничего не знаю об этой Веронике, Габриэле, – сказала она, тряхнув своими длинными шелковистыми волосами. – Но я знаю, что ты любишь эту девушку, и я хочу стать Вероникой для тебя.

Он тяжело вздохнул и опустил глаза, машинально играя кружевами, украшающими вырез ее ночной рубашки. Она хотела стать Вероникой, потому что он любил Веронику. Точно так же до этого она захотела стать Констанс, потому что думала, что он любит Констанс. Захотела этого так сильно, что потеряла себя саму… Она продолжала придерживаться все той же логики – логики своего безумия и своей любви.

– Послушай меня внимательно, Вероника, – сказал он, глядя в ее потемневшие от бессонных ночей глаза. – Ты права: я люблю девушку по имени Вероника. Люблю и всегда любил только ее. И эта девушка – ты. Ты сейчас не помнишь своего прошлого, но память еще вернется к тебе, я в этом уверен. Если хочешь, я помогу тебе.

– Ты в самом деле поможешь мне?

– Конечно, помогу. Если ты готова к тому, чтобы выслушать все от начала до конца.

– Я готова.

Она поудобнее устроилась на его коленях, не сводя с него выжидающего взгляда. Он не знал, с чего начать. Рассказать ей о том, как они встретились, как всего лишь через шесть недель после этого она была вынуждена срочно вылететь в Нью-Йорк, потому что ее мать пыталась покончить с собой, и там ей попался в руки дневник матери? Из-за этого дневника она не захотела возвращаться к нему и скрывалась от него неизвестно где…

– Вероника?

– Да?

– Ты помнишь тот песочный замок, который ты построила однажды на пляже?

– Помню.

– Тот замок, который ты построила тогда на пляже, был точной копией дома в Риме, в котором мы жили вместе.

– Но я никогда в жизни не видела такого дома, – возразила она.

– Ты не только видела этот дом – ты в нем жила. Просто ты не помнишь об этом.

Она виновато улыбнулась.

– Ты прав – я ведь ничего не помню о себе.

– Ты вспомнишь, Вероника, когда я расскажу тебе все по порядку. – Он протянул руку к столу и, выдвинув верхний ящик, нашел в нем сигареты. Закурив, продолжал: – Мы с тобой встретились в мае этого года. Ты ездила в Пьянуру на раскопки динозавра и в Риме оказалась чисто случайно… – Он замолчал, заметив, что она поморщилась. – Что с тобой, Вероника? Ты помнишь о том динозавре?

– Там не было никакого динозавра, Габриэле. – Она покачала головой. – Динозавры приходят ко мне ночью, и они живые. А на тех раскопках… там нашли чей-то дневник. Его потом отвезли в музей – или в монастырь, я не помню точно.

– Ты, наверное, имеешь в виду дневник твоей мамы, Вероника. Ты все перепутала. Дневник не имеет никакого отношения к раскопкам…

– Габриэле?

– Да?

– Скажи, а почему мы уехали из Рима?

– Потому что я решил, что так будет лучше для тебя, – ответил он.

– Только поэтому?

– Только поэтому.

Она на секунду задумалась, потом спросила:

– Ты сказал, тот песочный замок, который я построила на пляже, был похож на дом, в котором мы жили в Риме?

– Он был его точной копией, Вероника.

– Тогда почему я не помню тот дом?

Он подавил вздох и заставил себя улыбнуться.

– Думаю, нет ничего страшного в том, что ты не помнишь наш дом, – дом наверняка тебя помнит.

Ее ресницы дрогнули, и в глазах зажегся лихорадочный блеск.

– Послушай, Габриэле, я подумала… Может, я сама вспомню все, если мы вернемся туда? Знаешь, я не хочу, чтобы ты рассказывал мне обо мне… о нас. Я хочу вспомнить все сама. Потому что когда ты рассказываешь, мне кажется, я слушаю чью-то чужую историю – чужую, а не мою…

– Ты действительно хочешь вернуться в Рим? – Он обнял ее и крепко прижал к себе. – Ты действительно этого хочешь, Вероника?

– Я хочу вернуться, Габриэле, – только я сама не знаю, куда. – Она сжала руками свои виски. – Мне так трудно во всем разобраться… У меня в голове ужасная путаница, Габриэле.

– Мы вместе распутаем ее, Вероника. – Он взял ее руки и прижал к своим щекам. – Знаешь, что мы с тобой сделаем? – Он улыбнулся внезапной мысли, пришедшей ему в голову. – Мы притворимся, что только что встретились, и проживем заново все, что было у нас тогда. Будем ездить по тем же улицам, по которым катались тогда, ужинать в ресторанах, в которых ужинали тогда, заедем в магазины, в которых тогда покупали для тебя одежду… Я думаю, знакомые места помогут тебе вспомнить… – Он на секунду умолк и добавил, понизив голос: – Вполне возможно, что я ошибся, когда решил увезти тебя из Рима.

– Но нам было очень хорошо здесь, Габриэле, – возразила она.

– Ты права – нам было очень хорошо здесь. – Он посмотрел поверх ее головы на звездное небо в окне. – Нам было очень хорошо здесь, но теперь пришло время возвращаться домой. Ты знаешь, что до Рождества осталось чуть больше недели?.. А Рождество всегда надо праздновать дома.

После эпизода с Марко Констанс больше не выходила на прогулку. В течение последующих трех дней она безвылазно сидела в своем номере, перебирая в памяти события тех далеких весенних дней, когда Габриэле был рядом, или слушая музыку – она купила себе проигрыватель и кое-какие пластинки. Ноктюрн Листа «Грезы Любви» упорно твердил ей о чем-то, что все еще могло бы у нее быть…

Ее мысли помимо ее собственной воли нередко возвращались к Марко. И всякий раз, думая о нем, она испытывала странное чувство, будто в ее жизни еще может случиться что-то хорошее… Смешно, да и только – этот мальчик годился ей в сыновья, он был даже моложе ее дочери. Наверняка он уже и думать забыл о ней. Такой парень, как он, мог найти себе сколько угодно девушек, не менее красивых, чем она, и с более естественным лицом.

В то утро, устав от своего затворничества, она решила выйти за покупками. Ей бы не помешало приобрести кое-что из одежды: ее гардероб, хоть он и состоял только из очень дорогих и модных вещей, вовсе не был обширен, ведь она не привезла с собой из Нью-Йорка ровно ничего, а здесь, в Риме, купила только самое необходимое – в первое время она была слишком поглощена этим возвращением в прошлое, чтобы думать о чем-то другом. День был пасмурным, и шел мокрый снег. Облачившись в свою норковую шубу, она спустилась вниз.

Она увидела его, выходя из лифта. Он стоял в вестибюле, облокотившись о стойку, и разговаривал с хозяином пансиона. На нем была кожаная куртка очень стильного покроя и джинсы. Чисто машинально она отметила про себя, что некоторые предметы одежды не выходят из моды и всегда смотрятся очень современно. Во времена ее юности такие вещи тоже были в ходу.

Марко заметил ее, только когда она уже поравнялась со стойкой. Резко выпрямившись, он повернулся к ней и одарил ее такой обаятельной улыбкой, что у нее захватило дух.

– Что ты здесь делаешь? – осведомилась она как можно спокойнее, надеясь, что ее тон не выдает ее возбуждения.

– Пытаюсь выяснить, в каком номере ты проживаешь, – невозмутимо ответил он, не сводя с нее восхищенного взгляда своих дымчато-серых глаз, которые сегодня почему-то отливали синевой. – Только мне все никак не удавалось убедить этого синьора, – он кивнул в сторону хозяина пансиона, – что я не какой-нибудь преступник, не собираюсь грабить тебя и вообще причинить тебе вред. Он, кажется, заподозрил меня в чем-то дурном, а все лишь потому, что я не знаю твоей фамилии.

– Я просто не понял, о ком вы говорите, – извиняющимся тоном заметил хозяин пансиона.

– А как же не поняли! Я сказал вам, что ищу девушку по имени Констанс с длинными светлыми волосами и с таким красивым лицом, что можно просто обалдеть. Или у вас в данный момент проживает не одна Констанс со светлыми волосами и обалденно красивым лицом?

Констанс стало не по себе от комплиментов по поводу ее нового лица… Но ведь ни Марко, ни хозяин пансиона, ни вообще кто бы то ни было здесь не знали, что это лицо не принадлежит ей на самом деле.

– Я боялся, мисс Эммонс, – обратился к ней хозяин пансиона, – что вы будете недовольны, если я пропущу к вам этого человека. У нас нередко случается, что молодые люди увязываются на улице за красивыми девушками, в особенности за иностранками, выслеживают, где они живут, а потом докучают им с ухаживаниями. Но раз вы знакомы…

Марко расхохотался.

– Так, значит, я был прав! Вы действительно просто не хотели пропускать меня к ней, – проговорил он между взрывами смеха. Потом, посерьезнев, сказал: – А вообще вы правильно делаете, что оберегаете мисс Эммонс от назойливых поклонников. Поступайте так и впредь, синьор, и ни в коем случае не пропускайте к ней молодых людей, ищущих встречи с ней.

Хозяин пансиона промолчал. Марко повернулся к Констанс.

– Не думай, пожалуйста, что я приехал сюда, чтобы докучать тебе с ухаживаниями, как выразился этот синьор. Я хотел задать тебе один, точнее, два вопроса. Я бы задал их по телефону, но не знал номера. – Он смущенно улыбнулся. – Во-первых, не обиделась ли ты на меня за… ну, сама понимаешь, за что. Потому что если ты обиделась, я буду на коленях вымаливать прощение… – Марко опустил глаза – на розовом мраморе четко отпечатались чьи-то грязные подошвы. – Но я все-таки надеюсь, что ты на меня не обиделась, – мне неохота становиться на колени на этот грязный пол.

Констанс рассмеялась. На душе у нее вдруг стало невероятно радостно и легко. А почему ей не могло быть радостно? Она была красива, молода – по крайней мере выглядела как юная девушка, а сколько ей лет на самом деле, знала лишь она одна; перед ней стоял этот удивительно обаятельный молодой человек, который искренне восхищался ею и с которым она чувствовала себя почти так, как когда-то с Габриэле… Почти.

– Твой смех говорит мне, что ты не в обиде, – констатировал Марко. – А раз так, осмелюсь задать второй вопрос: что ты делаешь сегодня вечером? – Не дав ей ответить, он тут же добавил: – В любом случае, что бы ты ни делала, я надеюсь, что ты отложишь эти дела, чтобы поужинать со мной. О’кей?

– О’кей, – кивнула она.

Он улыбнулся.

– Мне это нравится, Констанс.

– Что именно?

– Девушки обычно ломаются, прежде чем согласиться поужинать с мужчиной, который не является их женихом. Они почему-то считают, что приличия ради должны несколько раз отказаться, а потом уже поддаться на уговоры. Надо ли говорить, что я предлагаю тебе это без всякой задней мысли? Ты веришь мне?

– Верю, – ответила она и невольно задалась вопросом: а как бы это было, если бы Марко обманул ее доверие?

– Ты, кажется, собралась куда-то? – спросил он, позвякивая ключами от машины, которые держал в руке. – Я могу тебя подвезти?

– Я хотела сделать кое-какие покупки – что-нибудь из одежды.

– В самом деле? Знаешь, это просто замечательное совпадение! – Марко взял ее под локоть и направился вместе с ней к выходу. – Я тоже собирался проехаться сегодня по магазинам и пополнить свой гардероб. Если ты не против, займемся этим вместе. Более того – я попрошу тебя помочь мне с выбором вещей. Такая красивая девушка, как ты, должна хорошо разбираться в моде. – Он окинул ее восхищенным взглядом, распахивая перед ней дверь. – Ты согласна?

– Согласна.

– Тогда поехали.

День в обществе Марко Констанс провела прекрасно. Они ездили по улицам Рима, на которых уже царила рождественская атмосфера, разглядывали витрины, заходили в самые шикарные и дорогие магазины, примеряли одежду, покупали, складывали покупки на заднем сиденье его «ауди», снова садились в машину и ехали дальше. Праздничная суета на улицах и в магазинах давала Констанс заряд хорошего настроения. В преддверии Рождества все спешили что-то купить, чтобы сделать подарок своим родным и близким – или себе самим…

У нее было такое ощущение, словно сегодня она делает самой себе необычайный подарок. Сегодня в ее жизни появилось что-то, чего она была лишена двадцать пять лет, когда она жила в Нью-Йорке и называлась миссис Грин, и эти четыре месяца, которые она провела в городе-музее своего счастья. Этим «чем-то» был Марко. Благодаря ему ей удастся оживить прошлое, превратить его в настоящее. Разумеется, она уже знала, что их знакомство не ограничится посещением модных магазинов и ужином. Он, наверное, тоже понимал это.

Редкие хлопья снега срывались с неба и тут же таяли, едва коснувшись асфальта. Она поглядывала краем глаза на Марко, пользуясь тем, что он смотрит на дорогу и не замечает, что она наблюдает за ним. Нет, он вовсе не был похож на Габриэле… Но он тоже был красив (хоть и не настолько), обаятелен (хоть и не настолько) и вообще был симпатичным парнем. Марко был остроумен, любил посмеяться, рассмешить ее… Она вспоминала, как много они с Габриэле смеялись в первое время.

О Марко она не знала ровно ничего, кроме того, что его зовут Марко и ему двадцать один год, – и была рада, что не знает. Потому что если она узнает что-то о его жизни – чем он занимается, какие у него интересы, планы на будущее, это помешает ей видеть в нем того, кого она хочет в нем видеть. По всей вероятности, Марко был просто богатым бездельником, папенькиным сынком – она уже успела заметить, с какой легкостью он тратит деньги. Когда ему нравилась какая-то вещь, он даже не смотрел на цену, а тут же примерял ее и покупал, если она хорошо на нем сидела и если она, Констанс, одобряла его выбор.

Он всегда прислушивался к ее советам… Правда, был случай, когда не меньше четверти часа она убеждала его купить роскошный белый пиджак, в котором он был красив, как картинка из модного журнала. Он упрямился, говорил, что ему вообще не нравятся атласные пиджаки, но потом все-таки поддался на ее уговоры.

Когда магазины закрылись на обеденный перерыв, они просто катались по городу. Ранние декабрьские сумерки уже начали заволакивать небо, с которого неторопливо падали снежные хлопья. Рождественские елки на углу улиц и на площадях заманчиво поблескивали разноцветными гирляндами, напоминая о приближающихся праздниках. Рим был очень красив сегодня. Он больше не был вечным городом – он был городом-ребенком, с нетерпением ожидающим обещанный праздник.

– Я заеду за тобой в восемь, – сказал Марко, сворачивая в сторону ее пансиона. – Кстати, я уже придумал, где мы будем ужинать. Я знаю один симпатичный ресторанчик на улице Гарибальди – там отменно кормят. Тебе нравится итальянская кухня?

– Мне очень нравится итальянская кухня, только я не хочу ужинать в твоем ресторанчике на улице Гарибальди, – ответила она. – У меня уже есть на примете другое место.