Текст книги "Журнал Наш Современник №2 (2004)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

На этом фоне лишь улыбку должны вызывать упомянутые западные сетования на “традиционную русскую несвободу” и  “полицейско-бюрократическое государство”. Неслучайно в пределы Российской империи в целях безопасности переселялись целые народы, даже неправославные (например, в XVII веке калмыки из китайской Джунгарии; в XVIII веке гагаузы из Турции). Множество людей переселялось в Россию из “цивилизованной” Западной Европы уже во времена Московской Руси, но особенно в XVIII—XIX веках. Известна такая статистика: с 1828 по 1915 год в Россию переселилось 1,5 млн немцев, 0,8 млн австрийцев, а всего – 4,2 млн иностранцев**. Видимо, делая такой выбор в пользу “несвободной” страны с незнакомым языком и чужими “варварскими” обычаями, эти иностранцы находили жизнь в России лучше, чем на родине, которую добровольно решились оставить; немало из них потом принимали Православие и совершенно обрусевали.

Заметим, что в российской “тюрьме народов” тоже никого не держали насильно. Всего из Российской империи за тот же период уехало 4,5 млн эмигрантов: после Кавказской войны около 700 тысяч горцев переселились в Турцию и другие мусульманские страны, а в конце XIX века и особенно после “первой революции” усилилась эмиграция за океан. Но она показала лишь то, кому из православной страны захотелось уехать в масонскую расистскую Америку (с 1880-х годов практически вся эмиграция направлялась именно туда). Например, в 1901—1910 годы это были: евреи – 44,1% от всех эмигрантов, поляки – 27,1%; прибалты – 9,5%, финны – 8,1%, немцы – 5,7%; загранпаспорт выдавался моментально любому желающему. Русские же составили в числе эмигрантов лишь 4,7%, или 75,6 тысячи человек, причем в эти же годы из европейской части России в Сибирь их переселилось более 3 миллионов***.

Национальное происхождение не было препятствием для занятия самых высоких государственных постов в империи. В числе российских министров мы постоянно видим немцев, татар, армян; в составе Государственной Думы – представителей всех народностей. Поляки, грузины, финны командовали армейскими штабами и корпусами. В этом отношении Россия была уникальной империей, и даже мусульманские и кавказские народы, когда-то покоренные силой (в ходе геополитического соперничества России с Турцией и Англией), проявили свою верность в годы Первой мировой войны (знаменитые туркмены-“текинцы”, кавказская “Дикая дивизия”, состоявшая из Дагестанского, Татарско-азербайджанского, Чеченского, Ингушского полков).

Нерусские народы в империи имели самые обширные права. Так, финны обладали собственным парламентом, конституцией, законодательством и множеством привилегий. Сначала все это имели и поляки – лишь их восстания в 1831-м и 1863 году стали причиной ограничений. (Эти восстания, захватившие также часть Малороссии и Белоруссии, имели родственный масонскому декабризму революционный характер; в них, впрочем, проявилось и иностранное, и еврейское вмешательство*; Россия была вынуждена на это решительно реагировать.) Среднеазиатские Хива и Бухара входили в состав империи как самостоятельные во внутреннем управлении. Прочие азиатские, северокавказские и даже малые кочевые народы также имели самоуправление с сохранением традиционных обычаев. Например, на Кавказе оно основывалось на положениях “О кавказском горском управлении” (1856) и “О кавказском военно-народном управлении” (1880); у казахов и киргизов оно регулировалось “Степным уложением” 1891 года, у бурятов, якутов и других сибирских народностей с 1822 года существовали степные “думы”.

Что же касается прибалтийских народов, то они были слишком малочисленны и неоднородны для самостоятельной государственности (немецкое влияние долгое время преобладало там в администрации и в системе образования). Уместно поставить вопрос: смогли бы эти народности сформироваться как нации при власти Тевтонского ордена (вспомним судьбу племени пруссов, от которых осталось лишь название...) так же, как позже в составе Российской империи, остановившей тевтонский “натиск на восток”?..

Тем более подобный вопрос можно поставить относительно судьбы армян, грузин и других народов, искавших в составе Российской империи защиты от своих смертельных врагов. Приняв их под свое покровительство, Россия внесла умиротворение в вековые межнациональные конфликты (особенно в Закавказье) и обеспечила спокойное развитие малых народов при неблагоприятном соседстве. (Именно поэтому, сохранившись и развившись, они теперь, в отличие от американских индейцев, могут требовать суверенитета.)

Таким образом, отличительным признаком Российской империи была не колониальная эксплуатация (как тогда у западноевропейцев), не нивелирующий интернационализм (как после марксистской большевистской революции), не космополитический “плавильный котел” (как сейчас в США) – а вселенское братство : взаимовыгодное сосуществование равноправных народов, основанное на уважении общих нравственных ценностей.

Разумеется, и вселенское братство не могло быть принудительным, особенно если какие-то народы под влиянием Запада больше не желали быть частью Третьего Рима, а хотели стать “как все”. Логика дальнейших реформ неизбежно вела к предоставлению таким частям империи все большей автономии по примеру Финляндии. В первую очередь Столыпин намеревался сделать это для Польши**. Ведь, по сути дела, католическая Польша была России не нужна как составная административная часть; причиной российского участия в международных разделах Польши (1772, 1793, 1795) было освобождение захваченных поляками древних русских земель.

В то же время важно подчеркнуть, что даже у таких народов России сепаратистские настроения были типичны не для широких слоев, а для их интеллигенции. Это объяснялось политическим честолюбием, ибо притеснений в сфере национальной культуры не было. Оно нарастало по мере проникновения в Российскую империю западных эгоистичных представлений о смысле жизни. И этим честолюбием в годы гражданской войны воспользовались как внутренние, так и внешние враги России.

Тогда это эгоистичное поветрие коснулось и отдельных слоев самого русского народа, в котором вскоре нашлись “самостийники” и областного, и даже уездного уровня, провозглашавшие свои “республики”. Этим были также заражены часть казачьих войск и колыбель русского народа – Малороссия с Киевом, “матерью городов русских”.

Подчеркнем, что украинского вопроса до революции вообще не существовало как национального – это был вопрос внутрирусский. Малороссы, белорусы и великороссы считали себя тремя ветвями единого русского народа.

Еврейский вопрос

Единственным исключением в смысле неравноправия в царской России было религиозное неравенство, которое распространялось на старообрядцев (исконно русских!), на некоторые секты и на иудеев. После 1905 года ограничения остались только для иудеев – но опять-таки подчеркнем: не по национальному признаку, а по религиозному. В стране, где нормы нравственности и само оправдание самодержавной власти основывались на христианстве, трудно было признать равноправной религию антихристианскую и расистскую. Однако переход иудеев в Православие снимал с них все ограничения.

Ранее подобные ограничения для иудеев имелись и в других европейских странах, где еврейство лишь постепенно завоевало равноправие в ходе так называемых “буржуазных” революций и либеральных реформ: во Франции (1791), Англии (1849 и 1857), Дании (1849), Австро-Венгрии (1867), Германии (1869—1871), Италии (1860 и 1870), Швейцарии (1869 и 1874), Болгарии и Сербии (1878—1879)... Православная Россия оказалась в этом отношении лишь наиболее консервативной.

Как в дореволюционной “Еврейской энциклопедии”, так и в работах многих еврейских авторов вполне объективно описана история ограничений для иудеев в России. Оказавшись в составе империи после разделов Польши, сначала “евреи стали равноправными гражданами”, – пишет известный историк Ю. Гессен. Однако “в их руках сосредоточилась торговля”, а поскольку “торгово-промышленному сословию была предоставлена доминирующая роль в городском самоуправлении”, это превратило евреев “в известную общественную силу*.

После жалоб на это русских купцов в 1791 году был издан указ о черте оседлости для евреев (она включала в себя огромную территорию: 15 западных губерний и Польшу). Однако в то время все русские податные сословия – крестьяне, мещане, ремесленники и купцы – не имели права свободного передвижения из одной губернии в другую. Поэтому указ 1791 года “не заключал в себе ничего такого, что ставило бы евреев в этом отношении в менее благоприятное положение сравнительно с христианами”**, – констатирует “Еврейская энциклопедия”. А если сравнивать их положение с положением основной массы русского народа, то до 1861 года “евреи пользовались личной свободой, которой не знало крепостное крестьянство”***.

Одновременно царское правительство пыталось “перевоспитать” евреев, отучив их заниматься винными промыслами (ими жила примерно треть евреев) и ростовщичеством, – и то и другое в России считалось предосудительным, что отражено во многих произведениях русской литературы. Цель была – превратить евреев в подданных “как все”, с нормальными занятиями. При Николае I за переход в Православие выплачивалось вознаграждение, смягчалось наказание при крещении под следствием****.

“Эти усилия, однако, не только не привели к намеченной цели, но вызвали единодушное и сильное сопротивление со стороны еврейского населения”*****, – отмечает израильский проф. Ш. Эттингер. Оно исходило прежде всего от “кагально-раввинского союза”, не желавшего терять контроль над еврейством, – объясняет Ю. Гессен******. Это было “государство в государстве”, имевшее собственную цель. За весь XIX век в России удалось обратить в христианство лишь 84 500 евреев, из них в Православие – 69 400. То есть в среднем соответственно по 845 (в Православие – 694) человек в год*******.

Видя безуспешность административных мер по обращению евреев в христианство, следующий Царь отменил их. Еврейский писатель М. Алданов напоминает, что Александр II “был расположен к евреям, особенно в первую половину своего царствования. В законах о судебной реформе, осуществленной в 1864 году, не имеется нигде каких-либо ограничений для евреев. В училища и гимназии евреи тогда принимались на равных правах с другими учащимися. Евреи имели право держать экзамены и получать офицерские чины. Они также могли получать дворянское звание и нередко получали его. Получив чин действительного статского советника, орден св. Владимира или первую степень какого-нибудь другого ордена, еврей тем самым становился дворянином”*.

После убийства Александра II были введены “Временные правила о евреях” (1882), запретившие им селиться вне черты оседлости. Правда, помимо крещеных евреев, получавших полное равноправие, вне черты оседлости могли жить (с семьями) евреи-купцы и промышленники первой гильдии с прислугой, евреи-ремесленники, евреи с высшим образованием, студенты и учащиеся средних учебных заведений.

Решение это было неудачным, ибо побуждало евреев приобретать указанные профессии (они составляли более половины купцов, записавшихся в гильдию**) и получать образование. Процент евреев в вузах стремительно нарастал (14,5% в 1887 году). Поэтому в 1887 году была введена процентная норма для приема некрещеных евреев в высшие учебные заведения: 10% в черте оседлости и 5% вне ее; в Петербурге и Москве – 3%. Однако оставалось много способов обхода запрета: поступление в частные и иностранные учебные заведения, сдача экзаменов экстерном...

Так число еврейского населения вне черты оседлости быстро увеличивалось. В постоянном ожидании отмены “временных” правил и царская администрация все чаще закрывала глаза на постоянные нарушения. Вообще еврейское население России росло более интенсивно, чем русское: в 1815 году насчитывалось около 1 200 000 евреев; в 1897 году – 5 215 000, а в 1915 году – около 5 450 000 (несмотря на то, что оно давало наибольший процент эмигрантов: только с 1881 по 1908 годы из России эмигрировали 1 545 000 евреев, из них 1 300 000 в США)***. В 1897 году евреи составляли 4,13% населения империи, в том числе 40—50% городского населения в пределах черты оседлости.

В 1897 году еврейское население имело следующее распределение по профессиональной занятости (для сравнения – в скобках процент соответствующей занятости населения по империи в целом): в торговле – 38,65% евреев (всего в империи торговлей занималось 3,77% населения), в промышленности, включая ремесленников, – 35,43% (10,25%), в свободных и неопределенных профессиях и на различной службе – 10,71% (4,52%), в сельском хозяйстве – 3,55% (74,31%)****.

Тем более черта оседлости не могла помешать тому, что, как пишет “Еврейская энциклопедия”: “Финансовая роль евреев становится особенно значительной к 60-м годам” благодаря их капиталам*****. Постепенно в еврейских руках сконцентрировалась и печать. Такой рост еврейского влияния в общественно-экономической жизни дополнялся их активным участием в революционном движении: они переплавляли “мечту о мессианстве своих дедов и прадедов в новое мессианство – в мечту о социализме”******, – констатирует Г. Я. Аронсон.

Проф. Эттингер отмечает, что “уже в середине 70-х годов делались первые попытки организовать еврейское революционное движение” социалистами М. Натансоном, А. Либерманом, М. Винчевским, М. Лилиенблюмом и др. В 1876 году было создано “Общество еврейских социалистов”. Знаменитый “Бунд” (Всеобщий еврейский рабочий союз) был основан в 1897 году, на год раньше, чем состоялся первый съезд РСДРП, созванный в Минске (в черте оседлости) также при активной помощи Бунда*.

Характерно, что рост антисемитизма в России приходится именно на последнюю четверть XIX века, когда еврейство стало все больше проявлять свое революционное влияние. А в связи с убийством революционерами Александра II в 1881 году разразились и погромы.

Существует достаточно данных, чтобы характеризовать большинство погромов в России как провокационные. Первая волна в 1881 году была развязана революционерами “Народной воли”, которые распространяли соответствующие листовки и, как писал Ю. И. Гессен, “считали погромы соответствующими видам революционного движения”**, то есть для общей дестабилизации положения в стране. По этой же причине и царские власти решительно пресекали погромы, видя в них проявление опасного беззакония. При этом революционеры стали обвинять в их организации царскую власть, якобы стремившуюся “перевести народный гнев с себя на евреев”.

Вторая волна погромов в 1903—1905 годах была развязана по той же схеме, скорее всего, самими евреями (например, в Нежине были задержаны три еврея, распространявших листовки: “Народ! Спасайте Россию, себя, бейте жидов, а то они сделают вас своими рабами”)***. Депутаты Государственной Думы, расследовавшие погромы, пришли к выводу, что их подготовили не черносотенцы, а “какая-то тайная власть”. В “Календаре русской революции”, изданном революционером В. Л. Бурцевым, также отмечалось (правда, с намеком на правительство), что, как и в 1881 году, “беспорядки явно подготовлялись кем-то заранее... но с того времени условия сильно изменились: еврейское население... стало революционной силой”****.

В этом последнем обстоятельстве заключалась и новая цель погромов: они стали поводом для создания еврейством вооруженных групп “еврейской самообороны”, которые финансировались еврейским капиталом, в том числе заграничным (это признает “Encyclopaedia Judaica” в статье о Я. Шиффе*****). Отряды “еврейской самообороны” устраивали целые сражения с безоружными толпами “громил”, жертвы среди которых в несколько раз превосходили число жертв погромов (свидетельства еврейских авторов об этом собраны В. В. Кожиновым******). Разумеется, евреи вновь обвинили в организации погромов царскую власть – сегодня это можно прочесть во всех западных школьных учебниках, – хотя повторим: власть не могла быть заинтересована в анархических беспорядках и строго наказывала их зачинщиков.

В конечном счете, погромы оказались удобным поводом для обвинения православной монархии в антисемитизме, чтобы мобилизовать против нее еврейство и демократов во всем мире. Вот почему русское слово “погром” вошло во все языки, хотя число еврейских жертв в тех погромах (несколько сот человек) было ничтожно по сравнению с числом жертв еврейских погромов в Западной Европе в прошлом (погромы сопровождали евреев во все времена и во всех странах, порою их изгоняли в полном составе; таких гонений на евреев в России не было). Далее мы приведем примеры, сколь важную роль в сокрушении православной России сыграло международное еврейство.

Разумеется, погромы сыграли большую роль и в привлечении на сторону “гонимого еврейства” симпатий части русской интеллигенции. Их общей заботой становится борьба за равноправие евреев через соответствующее изменение атмосферы в российском обществе, что вполне удавалось благодаря доминировавшей еврейской печати. Так уже не крестьянский, а еврейский вопрос стал лакмусовой бумажкой для проверки совести русской интеллигенции, превратившись в “обязательную для прогрессивно мыслящего человека юдофильскую повинность в русском обществе” ******* (выражение И. Бикермана).

Поскольку эта повинность была необходима для общественного и литературного признания (то есть признания “прогрессивной” печатью), ей последовало немало известных писателей (Л. Андреев, М. Горький, В. Короленко; евреи предлагали и Л. Толстому написать роман, вызывающий симпатии к евреям, но он ограничился лишь статьями). Все это внесло в русскую журналистику “припадочную истеричность и пристрастность”, что, не выдержав, с возмущением отмечал А. И. Куприн в письме Ф. Д. Батюшкову от 18 марта 1909 года: “Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем-совсем русскую литературу...”*.

“Орден русской интеллигенции”, Дума и Церковь

Так, эти активные “русские интеллигенты нерусского направления” (определение историка Д. И. Иловайского) вместе с еврейством создали доминирующую в обществе “прогрессивную” среду – так называемый “Орден русской интеллигенции” , который (по более позднему выражению одного из его прозревших представителей, Г. П. Федотова) отличался “идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей”. Вместо того чтобы помогать правительству лечить болезни общества, “орден” стремился их обострять с целью свержения самодержавия любой ценой ради достижения “народного счастья” – это и объединяло всех членов “ордена”, которые могли сильно различаться по взглядам, – от террориста Савинкова до “попа Гапона”.

Используя свои обычные приемы – игру на гордыне соблазняемых и подмену главной истины второстепенными, – сатана увлекает этих “интеллигентов” на провозглашение самих себя особо умной частью народа (это видно уже в их самоназвании, которое в переводе на русский означает: умники) и на жертвенное служение их гордого ума ложной цели. Вместо личной нравственности и христианского подвижничества в этой среде культивировался героический активизм с самолюбованием и стяжанием общественного признания. Вместо ответственного реализма – утопичный фанатизм вплоть до пожертвования не только своими, но и чужими жизнями в духе “нам все позволено”. Православие отвергалось как “средство эксплуатации”, в ранг же новой религии возводился утилитарный морализм “для народного счастья”. Но абсолютизация борьбы вела лишь к разрушениям того, что народ уже имел...

Банкротство этих интеллигентских идей на примере “первой революции” 1905 года было проанализировано бывшими марксистами в знаменитом сборнике “Вехи” (1909). Сборник вызвал большой шум, но как предостережение он был воспринят лишь немногими в “ордене”. Ленин по-своему оценил “Вехи”, назвав их “энциклопедией либерального ренегатства”...

О событиях 1905 года Иловайский писал:

“Неудачи и бедствия полуторагодовой русско-японской войны еще до ее окончания вызвали сильное общественное брожение внутри России. Внешние и внутренние враги ее воспользовались сими неудачами, чтобы начать движение... против самого основного государственного строя, т. е. русского самодержавия. В этом движении наибольшее участие приняли инородческие элементы (евреи, поляки, финляндцы, армяне и пр.), с которыми соединились многие русские интеллигенты нерусского направления. В особенности этому способствовала газетная печать, столичная и провинциальная, большая часть которой оказалась в руках еврейских. (Евреи захватили в свои руки значительную часть ежедневной печати также в государствах Средней и Западной Европы и в Северной Америке.) В связи с сим противоправительственным или революционным движением начались многочисленные политические убийства чиновных лиц по всей империи, забастовки фабричных и других рабочих, мятежные вспышки на инородческих окраинах”**, а также аграрные беспорядки с требованием передела помещичьих земель, погромы множества дворянских усадьб. Нередко революционерами устраивались провокационные столкновения с войсками.

Таково было, в частности, знаменитое “мирное шествие” в “Кровавое воскресенье” 9 января 1905 года, ставшее началом “первой революции”. Его организатор бывший (лишенный сана) священник Гапон играл двойную роль. Требуя “клятвы Царя перед народом” (!), Гапон заявил накануне на митинге: “Если... не пропустят, то мы силой прорвемся. Если войска будут в нас стрелять, мы будем обороняться. Часть войск перейдет на нашу сторону, и тогда мы устроим революцию. Устроим баррикады, разгромим оружейные магазины, разобьем тюрьму, займем телеграф и телефон. Эсеры обещали бомбы... и наша возьмет”*...

Действительно, в городе распространялись подстрекательские листовки, были повалены телефонные столбы и построены баррикады, разгромлены магазины, в том числе оружейные, предприняты попытки захватить тюрьму и телеграф, были провокационные выстрелы в полицию из толпы, разгромлен полицейский участок. Все это нужно учесть, чтобы понять страх тех, кто приказал стрелять в наседавшую толпу (погибло 96 человек и более 300 ранено)**. Однако план рухнул из-за того, что войска не перешли на сторону демонстрантов. Царь обо всем этом не знал, его не было в тот день в Петербурге – однако вину за происшедшее революционеры и либералы приписали ему.

В ту же ночь Гапон опубликовал призыв к бунту, который, благодаря пролитой крови и печати, нашел отклик во многих местах России. Волнения длились весь год, в октябре вся страна была парализована забастовкой, в Москве большевики попытались устроить вооруженное восстание, вызвавшее много жертв.

Результатом волнений в 1905 году стал царский Манифест от 17 октября о Государственной Думе – выборном законодательном органе, имевшем возможность влиять на решения правительства. Переработанные Основные Законы несколько ограничили права монарха – в частности, бюджетными полномочиями Думы. Законопроекты могли превратиться в законы лишь после утверждения обеими палатами: Думой и Государственным Советом (он существовал с 1810 года как законосовещательный орган). И хотя правительство по-прежнему назначалось Государем и могло выступать с инициативой прекращения деятельности Думы, “если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере”, – все же монархия де-факто превратилась в конституционную, а народ получил широкие политические свободы, которых десятилетиями добивались либералы и буржуазия (в том числе свобода профсоюзов и политических партий).

Но и после Манифеста террористы продолжали убийства, ибо им были нужны не свободы и не конституционная монархия, а ее свержение. Лишь суровыми мерами, включая смертную казнь за террор, Столыпину удалось навести порядок; в 1905—1913 годы было казнено 2981 террористов, экспроприаторов и убийц, в среднем 331 за год***. (Жертвами террористов тогда же стали около 17 000 человек: полицейских и чиновников, в том числе генерал-губернатор Бобриков в Финляндии, московский генерал-губернатор Вел. Кн. Сергей Александрович, градоначальник С.-Петербурга В. Ф. фон дер Лауниц, министр внутренних дел фон Плеве. Была взорвана дача премьер-министра П. А. Столыпина.)

При этом выявилась простая истина: проводившиеся реформы, наделяя недовольные слои все большими свободами, не стремились направить активность новых общественных сил в конструктивном направлении. Отчасти это было свойственно уже реформам Александра II: характерно возникновение первых революционных организаций как раз в ту эпоху. То есть введение политических свобод само по себе не решает проблем, а может их даже обострять и поощрять революционеров к новым требованиям.

Либералы требовали “народного представительства”, но его структур, естественно выраставших из русской жизни, не было создано. Такой структурой могло стать земство. Но оно было заражено либеральной оппозиционностью и поэтому тормозилось властью, что, в свою очередь, усиливало оппозиционность... Либералы не интересовались русской традиционной “демократией снизу” Московской Руси, разрушенной Петром I, а лишь копировали западный парламентаризм – партийную “демократию сверху” (закулисно манипулируемую финансовой властью). Верховное же чиновничество в основном не желало никаких перемен и тоже не думало о русских традициях самоуправления.

А ведь народ обнаружил в себе немалую положительную силу: стихийно возникшие черносотенные организации – “Русская монархическая партия”, “Союз русского народа”, “Русский народный союз имени Михаила Архангела”, “Союз русских людей”, “Священная дружина” и другие – были народным ответом на “первую революцию”, попыткой возродить известные в русской истории примеры низового (по В. О. Ключевскому: “черных”, то есть неслужилых сословий) сопротивления враждебным силам. В “Руководстве монархиста-черносотенца” говорилось: “Враги самодержавия называли “черной сотней” простой, черный русский народ, который во время вооруженного бунта 1905 года встал на защиту самодержавного Царя. Почетное ли это название, “черная сотня”? Да, очень почетное. Нижегородская черная сотня, собравшаяся вокруг Минина, спасла Москву и всю Россию от поляков и русских изменников”*. Лозунг черносотенцев был – “Православие, Самодержавие, Народность”.

В черносотенном движении начала XX века приняли участие миллионные народные массы, его поддерживали многие известные духовные лица, деятели культуры, ученые, как, например, будущий Патриарх Тихон, архиепископ Антоний (Храповицкий – будущий первоиерарх Русской Зарубежной Церкви), прот. Иоанн Восторгов, идеолог монархии Л. А. Тихомиров, историк Д. И. Иловайский, академики А. И. Соболевский, К. Я. Грот, Н. П. Лихачев, Н. П. Кондаков и др. Даже если не все они формально входили в те или иные черносотенные организации, они были единомысленны с ними в словах и делах. Государь Николай II приветствовал черносотенцев как верных монархистов.

Однако в целом эта огромная народная сила не была востребована и политически облагорожена верхним бюрократическим слоем для организации лучших сил народа на государственном уровне как образец общественного поведения. Бюрократия часто даже старалась притеснять черносотенное движение, запрещая собрания и шествия, налагая штрафы и поощряя наиболее покладистых деятелей; это вело к соперничеству за лидерство, к розни и расколам. В свою очередь, некоторые руководители черносотенцев в своей критике правящей бюрократии проявляли усердие не по разуму и невольно, справа, способствовали революции (это отмечал И. А. Ильин). В результате эта стихийная сила православного народа оставалась самодеятельной, политически непрофессиональной и неспособной переломить огромное общественное влияние еврейской печати и “Ордена русской интеллигенции”. Разумеется, эта печать постаралась превратить само название черносотенцев в бранное слово, искажая его смысл, приписывая им погромы, мракобесие, некультурность и т. п.

Политическими свободами и думской трибуной во всероссийском масштабе (благодаря все той же печати) воспользовались в основном многочисленные разрушительные партии, из которых наиболее влиятельной стала основная в “ордене” партия “Народной свободы” (конституционные демократы – кадеты). Все эти партии использовали свободу не для того, чтобы вместе с верховной властью способствовать государственному строительству, а чтобы эгоистично бороться за власть. Этому способствовало избирательное право, более либеральное, чем в некоторых западноевропейских странах того времени. Так, из 478 мандатов первой Думы кадеты получили 179, партии националов-автономистов – 63, левые “трудовики” – 97, социал-демо0