Текст книги "Журнал Наш Современник №2 (2004)"

Мозаика войны (Наш современник N2 2004)

Мозаика войны

Все дальше уходят от нас трагически-героические годы Великой Отечественной, все меньше остается фронтовиков – живых свидетелей “кровавого труда” (по меткому определению поэта Сергея Викулова). Однако память войны по-прежнему жива. Берутся за перо, садятся за пишущие машинки и компьютеры дети и внуки ветеранов, продолжая славную летопись огненных событий вот уже более чем полувековой давности.

Из Саратова от Наиля Акчурина к нам в журнал пришла его книга “Насмешка луны”, красиво, с любовью оформленная, выпущенная издательством “Лотос” в 2001 году в количестве 500 экземпляров.

Я очень вам благодарен за то, что вы нашли время и возможность прочитать мою книгу, – говорится в сопроводительном письме. – Скажу коротко о себе и о моих родителях. Мне сорок два года, окончил Саратовский политехнический институт и в настоящее время возглавляю малое предприятие ООО НПО “Сателлит”. Приоритетным направлением нашей работы является внедрение в производство наукоемких технологий. Предприятие имеет защищенные патенты и авторские свидетельства.

В промежутках между административной работой и научными изысканиями занимаюсь литературным творчеством.

Родился я в счастливой семье. Родители мои юристы, оба в разные годы окончили Саратовский юридический институт. После института отец, Гельман Сулейманович Акчурин, более тридцати лет проработал в органах прокуратуры. Большая часть его трудовой деятельности связана с Саратовской областной прокуратурой. В 1978 году по состоянию здоровья (отец являлся инвалидом Отечественной войны 2-й группы) он вышел на пенсию в звании старшего советника юстиции. Годы войны оставили свой след как на теле, так и в душе, но желание рассказать о событиях тех лет не покидало его никогда. К двадцатилетию победы над фашистской Германией он написал очерк “Сандомирский плацдарм”, где и рассказал о событиях, которые волновали его всю жизнь. Поэтому когда готовилась к изданию книга “Насмешка луны”, я с разрешения отца обратился к имеющимся у него документам и предложил на его усмотрение переработанный вариант его очерка.

По этому поводу у нас с ним состоялась дискуссия. Во-первых, отцом были вычеркнуты из рассказа места, где было отступление от реальных событий. Ему хотелось, чтобы рассказ был документален. И, во-вторых, чтобы он назывался “Сандомирский плацдарм”. Но мне казалось, что такое название более подходит для объемного романа.

30 апреля 2001 года отец умер, не дожив нескольких месяцев до выхода в свет книги “Насмешка луны”.

Приятно то, что его воспоминания о войне не перестают волновать людей…

Деревья плакали вместе с нами

В августе 1944 года, после тяжелого осколочного ранения в левую половину грудной клетки, я находился в военном госпитале города Киева. Уже был пройден двухмесячный курс лечения. Вынесено решение врачебной комиссии: годен к строевой. И мы, получившие второе рождение бойцы, ждали отправки на фронт. Вообще-то мне грозили стройбатом, но я уговорил врачей, чтобы дали направление на фронт.

С целью набора пополнения в госпиталь приехал представитель 1-го Украинского фронта.

До Великих Лук доехали поездом, а затем шли маршевым порядком, преодолевая в сутки более семидесяти километров.

К нашему приходу войска 1-го Украинского фронта уже форсировали реку Вислу, но, по всему было видно, укрепились слабо. Слишком мало успели перебросить через водную преграду тяжелой артиллерии, боеприпасов, личного состава. Задерживались с переправой наши танки. Постоянный мост через Вислу еще не был наведен, а понтонный мост подвергался жесточайшему обстрелу с суши и воздуха, поэтому ко всему прочему войска плохо снабжались и продуктами питания. (Нету водки – нет и наступления.)

Маршевый поход от Великих Лук до Сандомирского плацдарма в жаркие августовские дни изрядно всех вымотал. Все понимали – личному составу нужен отдых.

Я и Васильев, с которым подружились в пути следования из госпиталя, а также еще несколько бойцов, прибывших с нами, были определены в учебную роту 181-й дивизии, тогда она называлась Сталинградской. По существу, это была не учебная рота, а подразделение, находящееся в резерве командира дивизии, укомплектованное людьми, побывавшими неоднократно в боях, имевшими по одному или несколько ранений, награды Родины и, самое главное, боевой опыт. Наше подразделение дислоцировалось примерно в полукилометре от переднего края, на опушке леса, недалеко от дороги, ведущей к подножию высоты “500”. Здесь не было слышно выстрелов, стонов раненых, как будто война миновала этот маленький участок земли.

На следующий день, после обеда, совсем еще юный лейтенант Петров выстроил роту в шеренгу по двое и, при появлении капитана, отдал ему рапорт.

– Вновь прибывших прошу остаться. Остальные – разойдись! – последовала команда капитана.

Грудь его украшали два ордена Отечественной войны и орден Александра Невского. По всему было видно, перед нами стоит командир подразделения, искушенный в военной науке не на словах и не на бумаге, а на поле сражения.

– Откуда ты? – добродушно спросил капитан, с улыбкой в глазах рассматривая моего друга.

Тот вытянулся и стал по команде смирно.

– Васильев, тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения, чуваш, прибыл из госпиталя, – отчеканил мой друг.

– Фамилии у нас одинаковые, только вот внешне мы друг на друга несколько непохожи, – смеясь, продолжил капитан.

Боец Васильев был высокого роста, блондин, с правильными чертами лица и большими карими глазами. Такое редкое сочетание делало его необыкновенно красивым парнем. Капитан – смуглый, жгучий брюнет, среднего роста, плотного телосложения, конечно, во внешности ему уступал. Но его большие черные глаза были полны обаяния, ума, доброты, и солдаты невольно прониклись к нему уважением и симпатией. Вскоре мы узнали, что капитан командует ротой с самого Сталинграда.

Знакомство с солдатами продолжалось все послеполуденное время до ужина. Капитана интересовали самые различные вопросы: семейное положение, откуда родом, где воевали и чем занимались в гражданской жизни. Беседа получилась доверительной и добродушной. Капитан старался быть корректным в постановке вопросов и не настаивал на освещении неприятных для человека подробностей. Видя нашу дружбу с Васильевым, он не стал нас разлучать. Определил, к нашей радости, в первый взвод роты. Меня назначили первым номером станкового пулемета “Максим”, а Васильева – вторым.

Рота имела на вооружении два станковых пулемета, несколько ручных пулеметов Дегтярева и автоматы ППШ.

Стояли тихие солнечные дни. Мы любовались лесом, окружавшей нас природой, изучали, согласно уставу, материальную часть оружия. А больше шутили и даже устраивали игры в “конный бой”, ну и, безусловно, писали домой письма.

Блаженное спокойствие было нарушено неожиданно в четыре часа утра. Вначале бойцы, пробуждаясь от крепкого, сладкого сна, услышали мычание коров, блеяние овец и коз, отчетливо доносившиеся из расположенной в полукилометре справа от нас деревни. Этот первый очевидный знак опасности солдаты восприняли единодушно как команду: тревога! Мы не ошиблись: вскоре послышались редкие разрывы снарядов на наших передовых позициях, затем последовал огневой шквал, который продолжался минут двадцать, а вслед за ним с передовых позиций потянулись перебинтованные раненые. По разрывам снарядов многие склонны были считать, что у немцев на вооружении появились “катюши”. Позже дивизионная разведка установила: немцы, проводя перед атакой артподготовку, поставили в ряд двадцать шестиствольных минометов, так называемые “ванюши”, выстрелы производили залпом, рассчитывая произвести на нашу оборону мощное психологическое воздействие.

Попытка немцев молниеносно прорвать линию обороны не увенчалась успехом, но бои на нашем направлении продолжались.

В воздухе пришлось добиваться превосходства через горечь досадных промахов. Двумя немецкими самолетами Ме-109Г, контролирующими над нами участок неба, были сбиты четыре наших бомбардировщика Ил-4 и два истребителя Як-7. Трагедия произошла из-за несогласованных действий наших летчиков. Бомбардировщики вылетели на задание без необходимого для сопровождения количества истребителей и, словно зажженные спички, со шлейфом дыма падали на землю. От досады и беспомощности у нас непроизвольно сжимались кулаки. Мы понимали, что с таким раскладом сил в воздухе советские летчики смириться не смогут, и ждали с нетерпением их появления. Раньше всех стремительный полет девяти наших истребителей заметили немецкие летчики. Они не решились принять неравный бой, поспешно развернули боевые машины, помахав крыльями, улетели и больше уже на этом участке боя не появлялись.

Даже неискушенному в военном деле юнцу было понятно и очевидно, что впереди нас ожидают жестокие, смертельные бои. Немцы предпримут возможные и невозможные меры, чтобы остановить наши войска и любыми способами сбросить с плацдарма. Ведь река Висла оставалась, по существу, последним серьезным естественным препятствием на пути продвижения наших войск на запад.

Ha следующее утро, во время завтрака, до нас донеслись звуки выстрелов с переднего края. По нашим предположениям, бой начался у подножия высоты “500”. И уже несколько минут спустя на опушке леса появились наши отступающие солдаты и офицеры.

В это время к опушке леса на зеленом фронтовом джипе подъехал полковник Морозов.

– Комдив, комдив, – повторяли друг другу красноармейцы.

Полковник на ходу выскочил из машины, бросился с поднятой вверх рукой к бегущим солдатам, четко и властно отдавая им приказы:

– Стой! Ложись!

Мужественное смуглое лицо полковника выражало отчаяние и ненависть. Отрывистые команды и решительные действия заворожили и приковали внимание всех, кто находился на его пути. Офицеры нашего подразделения кинулись помогать полковнику Морозову. Они во что бы то ни стало хотели остановить бегущих солдат.

Полковник нашел глазами капитана Васильева и окликнул его.

– Приказываю занять оставленный рубеж и держаться до моих указаний.

Капитан как будто ждал этого приказа, и тотчас последовала его команда:

– В ружье!

Перед построенной по команде ротой он в считанные минуты поставил боевую задачу. Медлить было нельзя, немцы могли занять брошенные траншеи и до нашего прихода в них укрепиться. На поляне рота развернулась в боевой порядок, и мелкими перебежками солдаты во главе с командиром роты, под неустанными разрывами немецких снарядов, ринулись вперед.

Добравшись до оставленных траншей, мы недосчитались нескольких человек убитыми и ранеными. Буквально в первые же минуты после их занятия был ранен в голову молоденький командир взвода. Санитары унесли его на носилках.

Мы с Васильевым установили станковый пулемет на подготовленный нашими предшественниками бруствер, осмотрелись и определили наше месторасположение на плацдарме.

Впереди, за лощиной, начиналась гористая местность. Высота “500” – самая высокая гора. Она была покрыта вековым лесом и находилась в руках неприятеля. Вся лощина, длиной в полкилометра, являлась нейтральной полосой. Наша дивизия занимала позицию, вклинившись дальше других в расположение противника. По карте мы оказались на вершине равнобедренного треугольника со сторонами в девяносто километров. Когда взглянули на нейтральную полосу, по телу пробежала дрожь. Прямо на нас двигались около десятка танков огромной величины. Они были раза в два больше “тигров”, наверное, поэтому назывались “королевскими тиграми”. За ними шла немецкая пехота. Огнем из автоматов нам все-таки удалось ее остановить. Вражеские пехотинцы залегли в двухстах метрax от нас и стали окапываться. Вслед за ними остановились и танки.

Васильев ничем не выдавал волнения; по окончании одной ленты без суеты и подсказки доставал другую, помогал заряжать пулемет, корректировал огонь при стрельбе.

На несчастье, откуда-то подкатили 150-миллиметровые пушки-гаубицы, и пушкари затеяли “генеральное сражение”. Орудия находились очень близко от наших траншей. Звуки выстрелов и грохот разрывов снарядов настолько нас оглушали, что в ушах стоял звон, у некоторых бойцов из ушей текла кровь.

Орудия вели огонь прямой наводкой, но, как ни старались артиллеристы, подбить танки не удавалось. Снаряд попадал в лобовую часть танка, не пробивал броню, а отскакивал в сторону. Нам из траншей это хорошо было видно. Немецкие танкисты почувствовали свою неуязвимость и попытались возобновить захлебнувшуюся атаку. Но на помощь артиллеристам вовремя подоспела авиация.

На вражескую пехоту и танки с воздуха летчики стали методически наносить бомбовые удары. Беспрерывно, на протяжении шести часов, до наступления темноты немецкой пехоте не давали приподняться от земли. Одна эскадрилья сбрасывала смертельный груз, другая к этому времени была уже на подходе. На головы врагов летели бомбы разных калибров. Для уничтожения пехоты эффективно использовались снаряды, начиненные большим количеством гранат. Они, падая с душераздирающим свистом, раскрывались, производя на противника психологическое воздействие; накрывали обширную площадь, не оставляя закопавшимся в землю немцам никаких шансов на выживание.

Капитан Васильев ни на минуту не покидал переднего края, находился рядом со своими бойцами: помогал советом, подбадривал, спешил туда, где наши могли дрогнуть. Всегда легче становится на душе, когда чувствуешь поддержку умелого, опытного командира.

С наступлением темноты немцы отошли на свои прежние позиции, оставив на нейтральной полосе три подбитых “королевских тигра”. Мы тоже, по приказу командиров, уступили свои окопы боевому авангарду.

Отдыхать после дневного напряженного боя нашей резервной роте не пришлось. Слева, в семи километрах от нас, немцам все же удалось потеснить наши части, ворваться и занять деревню. Маршевым броском мы поспешили на помощь.

При приближении к деревне до нас начали доноситься звуки выстрелов. С интервалом в две-три минуты в воздух взвивались ракеты, освещая не только населенный пункт, но и окрестную местность. Ясно было, что совсем недалеко, впереди, идет жестокий ночной бой. Солдаты с обреченной решимостью шли навстречу своей судьбе. Все мы уже неоднократно бывали в подобных переплетах и прекрасно осознавали: ночной бой – это бой вслепую. И здесь уж точно кому как повезет.

Но участвовать в бою нам не пришлось. Немцы почувствовали прибытие подкрепления и отступили. Оставшееся время до утра и весь следующий день, до наступления темноты, мы находились вблизи освобожденной деревни, а уже в ночь на третьи сутки возвратились на свое старое место – на опушку леса.

Вновь наступило затишье. В дневное время замирало всякое движение. Если изредка и появлялась машина либо иная техника, она тотчас подвергалась обстрелу. Временами давала о себе знать и вражеская артиллерия, чаще стреляя из дальнобойных орудий. Сандомирский плацдарм с высоты “500” просматривался как на ладони и в стратегическом отношении для наших войск был крайней неудобен.

Несколько дней спустя, ранним утром, к опушке леса на армейском джипе подъехал генерал-лейтенант. Его сопровождал командир дивизии полковник Морозов.

– Заместитель командира корпуса приехал, – перешептывались бойцы.

Из короткого разговора между генералом и полковником стало известно, что командование корпуса недовольно пассивностью нашего подразделения. И поэтому немедленно была дана команда о наступлении на высоту “500”.

Без единого выстрела рота, развернувшись в боевой порядок, миновала нейтральную полосу, затем на удивление легко нашла брешь в немецкой обороне и стала медленно взбираться по склону горы к намеченному рубежу. Дремучий лес и мертвецкая тишина предвещали что-то недоброе. В любую минуту бойцы ждали неприятельской автоматной очереди, разрыва артиллерийского снаряда, готовы были вступить, если понадобится, в рукопашный бой. Но, все дальше и дальше углубляясь в сумрачный лес, мы ни людей, ни вражеской техники так и не встретили. Хотя понимали, что они где-то рядом: не могли же они провалиться сквозь землю. Обратила на себя внимание природа: огромные, с раскидистой кроной деревья, в двадцать с лишним метров высоты и толщиной в два-три обхвата, росли на булыжниках.

Достигнув гребня высоты “500”, мы остановились. Невдалеке, чуть раньше нас, остановились и другие подразделения нашей дивизии. Артиллеристы приданной нам части подкатили орудия к подножию высоты и готовились поддержать нас огнем. В лес пушки тащить не имело смысла, да и стоило больших усилий из-за крутого подъема.

В результате молниеносно проведенной операции восточные склоны горы оказались под контролем нашей дивизии. Сидеть сложа руки никто из нас не собирался, необходимо было срочно провести работы по укреплению своих позиций. На первых порах, чтобы сделать для себя надежное укрытие, мы пытались расковырять кирками и лопатками булыжники, но это никак не получалось. Наконец бросили бесполезную затею и стали подыскивать подходящее место, которое приготовила нам природа. Я и Васильев, с нами еще несколько человек, заняли яму диаметром три метра, поставили станковый пулемет на ее край, сделали из камней бруствер и удобные лежаки и стали, как все, мечтать об обеде.

Когда уже совсем стихли подготовительные работы и наступило время обеда, сотни немецких снарядов разорвались на склоне высоты, чуть правее от нашего укрепления, приведя в некоторое смятение наши оборонительные порядки. В пятнадцати метрах от нас оказались убиты и ранены несколько человек. Мы прижимались в глубине ямы к камням, надеясь на свое спасение. Осколки снарядов ломали ветки вековых гигантов, выворачивали наизнанку кору, оставляя глубокие шрамы на необъятных стволах. На землю обильно капала смола. Деревья плакали вместе с нами.

После артиллерийского обстрела, как и следовало ожидать, началась атака. Винтовочные выстрелы и автоматные очереди стали раздаваться все ближе и ближе внизу на правом фланге. Когда вражеское кольцо готово было сомкнуться, командир дивизии лично поднял солдат в атаку. С громкими криками: “Ура! За Родину! За Сталина!” – бойцы бросились на врага. Немцы были отброшены. Однако особого облегчения не наступило. Высота непрерывно обстреливалась артиллерией. Подступы к ней контролировал враг. Так что ни проехать, ни пройти к нам было уже нельзя. Не только обедать, но и ужинать нам не пришлось.

К тому же ночью полил сильный дождь, который сопровождался грозовыми раскатами. Все мы промокли до нитки. А вражеская артиллерия не прекращала бить по высоте. Один из снарядов разорвался вблизи нашего укрытия. Одного бойца тяжело ранило, другого убило. Спина убитого, словно решето, была пронизана множеством осколков. Вырыть могилу в такой обстановке не представлялось возможным. Убитых под звуки немецкой канонады просто обкладывали камнями. Так и мы похоронили своего однополчанина.

Стрельба из вражеских орудий прекратилась далеко за полночь.

На рассвете, в сопровождении нескольких офицеров, нас навестил командир дивизии.

Он осмотрел позицию, попросил нас выдвинуться на несколько метров вперед, развернул в нужном направлении и изменил порядок расположения воинов.

Пришлось переместиться вперед, занять другое углубление. На край его поставили пулемет. Не теряя ни минуты, стали собирать булыжники, обкладывая яму со всех сторон, укреплять, чтобы по возможности уберечься от пуль и осколков. До конца эту работу довести не успели. В лесу перед нами неожиданно показались немцы. Одетые в маскхалаты защитного цвета, они приближались мелкими перебежками, прячась за деревья.

Никто из нас без приказа не стрелял. Лишь когда расстояние сократилось до двухсот метров, по команде из всех видов орудий открыли огонь. Ряды атакующих немцев стали заметно редеть, те, кто уцелел, спрятались за деревьями.

Наш станковый пулемет находился в работе всего несколько минут. Этого времени оказалось достаточно, чтобы сгорел сальник. Вода из охлаждающего кожуха просочилась и стекла на землю, после чего начал перегреваться ствол. Запасной сальник у нас имелся, и мы его быстро установили. Хуже обстояло дело с водой. На вершине сопки не было ни капли воды.

Продвижение немцев было приостановлено. Пользуясь передышкой, я взял котелок и в поисках воды спустился вниз, к подножию высоты. Ночной ливень заполнил водой ямы, но из-за грязи и мути заправлять ею кожух станкового пулемета было ни в коем случае нельзя. Я быстро нашел выход из положения: дошел до медпункта, который расположился поблизости, и попросил кусок марли. Выбрал самую “чистую лужу”, зачерпнул каской воду и через многослойную марлю – примитивный фильтр – наполнил котелок. Дождевая вода стала прозрачной и чистой, я поддался искушению и вдоволь напился.

На обратном пути к пулемету обратил внимание на перебинтованных солдат. Ранее я мимо них проходил, но, занятый поисками воды, не заметил. Они своим сбивчивым рассказом о полевой кухне меня “успокоили”: ранним утром, узнав о немецком наступлении, повар, работники интендантской службы, а вместе с ними раненые и контуженные с боем прорвались через нейтральную полосу в тыл. И теперь о горячей пище можно уже было не беспокоиться.

После того как добрался до боевого рубежа, оттащили с Васильевым пулемет чуть ниже в яму и налили в кожух воды. Затем поставили его на место, открыли новую коробку с патронами и зарядили. Патронов у нас было много, девять или десять лент. Каждая лента была аккуратно уложена в отдельную коробку.

Вскоре немцы возобновили атаку. Отдельные смельчаки не добежали до нас пятидесяти метров. Шквалом огня из автоматического оружия мы заставили их прижаться к земле.

Пулемет мой работал безотказно. И желания атаковать у немцев поубавилось. Началась напряженная, изматывающая нервы перестрелка. В такой ситуации любая самая маленькая ошибка в действиях бойцов непоправима.

Такую ошибку совершил мой боевой товарищ, мой друг Васильев. На секунду он пренебрег установленными правилами осторожности, высунулся из укрытия и подставил противнику правое плечо. Вражеская пуля в то же мгновение угодила в самое больное место, в область ключицы. От адской боли Васильев потерял контроль над своими действиями: вместо того чтобы податься назад и избежать повторного попадания, он встал на колени.

– Мама, мамочка, умираю! Акчурин, я умираю! – Он кричал, словно смерть заранее подала ему знак.

Я оставил стрельбу, бросился к нему, пытаясь столкнуть в укрытие, но быстро совладать с молодым, атлетически сложенным богатырем мне не удалось. Вторая вражеская пуля пробила коробку из-под пулеметной ленты и нанесла ему смертельное ранение в живот.

Мы отчетливо видели, откуда велась стрельба по нашему боевому товарищу. В этом направлении, не сговариваясь, открыли огонь. И тотчас наступила неминуемая расплата: послышались предсмертные вопли нескольких немецких извергов.

Теперь мы уже вели огонь, не жалея патронов, открывали стрельбу при малейшем шорохе. Немцы затаились в ста метрах от нас, некоторые подобрались на более близкое расстояние. Промедление и в результате прорыв немцами нашей обороны на любом участке могли оказаться роковыми для всей дивизии, сражающейся за высоту “500”.

В течение дня к нашей огневой позиции несколько раз подползали капитан и полковник.

– Мужики! Мы должны на этом рубеже стоять насмерть, – уговаривали они по очереди солдат. – Осталось совсем немного продержаться. Под нашим прикрытием войска успешно форсируют Вислу, разворачивают боевые порядки на Сандомирском плацдарме. Если немцы прорвутся через нашу оборону и захватят высоту, то у них появится возможность уничтожить плацдарм, и они это наверняка сделают.

А мы что? Нам дали приказ, мы его и выполняли.

Люди на войне узнавали друг друга очень быстро. Мне полюбился Васильев своей простотой, бесхитростностью, смелостью. Потеря друга обжигала грудь и рвала душу. Лежащий рядом труп вызывал щемящую боль в сердце. Надолго запомнились прощавшиеся с жизнью карие глаза и весь облик красавца блондина. А особенно последние его слова.

Эта смерть навсегда оставила в моем сердце ноющий, болезненный рубец.

За эти несколько трагических часов у меня изменилось восприятие мира, отношение к жизни, к людям, произошла переоценка многих ценностей, я повзрослел.

До наступления темноты о похоронах Васильева нельзя было и помышлять. Вместо него в помощь мне был выделен боец из другой роты, по национальности западный украинец. Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, коренастый, молчаливый, с напряженно бегающими бесцветными глазами.

Незаметно подкрались сумерки. Если во время боя мы терпели лишения и в борьбе за жизнь забывали о самочувствии, голоде, то с наступлением ночи все это обрушилось на нас с удвоенной силой. Плохая видимость не позволяла ориентироваться в обстановке, а немцы по-прежнему находились рядом. В воздух почти ежеминутно взмывали ракеты. Пулеметные и автоматные очереди не прекращались как с нашей, так и с противоположной стороны. Спать и дремать мы не имели права. Сидели в укрытии без воды, пищи, махорки, ожидая в любую минуту вражеского нападения. Больше всего одолевала жажда.

Ночных вылазок немцами предпринято не было. С рассветом наступила короткая передышка, но воспользоваться ею не пришлось. Время перерыва в боевых действиях мы с новичком использовали для погребения Васильева. Мы полагали, что немецкие солдаты уйдут со своих позиций на завтрак (немцы всегда отличались пунктуальностью) и у нас останется немного времени на отдых, но наши предположения не оправдались. В девять часов утра в расположение боя прибыло большое пополнение гитлеровцев. Солдаты развернулись в цепь вдоль всей линии фронта и короткими перебежками начали наступление. Когда вражеское пополнение поравнялось с воинами своих передовых позиций, они все вместе стремительно бросились в атаку.

Немцев встретили шквалом огня. Под трупами фашистских солдат не стало видно камней; несмотря на это, они все ближе и ближе подбирались к нашим позициям. Но все же упорное и сосредоточенное наступление удалось остановить.

Во время немецкой атаки произошел курьезный случай: мой второй номер неожиданно исчез. Может быть, его отсутствия я бы и не заметил, но перекосилась лента, и пулемет заглох. На помощь своевременно подоспел командир отделения – старшина Суховей, и мы с ним быстро возобновили стрельбу. Впоследствии мой второй номер стал источником дополнительных постоянных проблем. Атаки немцев непрерывно продолжались, а он почти каждый раз без предупреждения и в самый неподходящий момент тайком убегал. После того как напряжение боя спадало, возвращался.

Пыл вновь прибывших немцев остудили быстро. С каждым разом в атаку они шли все неохотнее. А часам к одиннадцати офицеры поднимали в бой своих вояк пинками и криками: “Вэг, вэг!” (вперед, вперед!). Некоторые солдаты вступали с офицерами в перебранку и кричали: “Цурюк, цурюк!”, что означало “назад, назад!”

Немцам не удавалось сломить нашего сопротивления. Тогда они прибегли к еще одному ухищрению: стали использовать маленькие минометы. Никто из наших бойцов подобного оружия не видел, и факту их появления должного значения не придали. Несколько немцев принесли на себе из тыла к переднему краю какие-то трубы, наподобие самоварных. Солдаты установили трубы на небольшие плиты. В общей сложности высота сооружения не превышала семидесяти сантиметров. Бдительность наша оказалась настолько притупленной, что мы даже не предприняли должных мер, чтобы упредить коварные замыслы врага. Очнулись, когда воочию увидели, как снаряды, описав высокую дугу, начали разрываться на наших позициях. Три из них упали совсем недалеко от нас, в соседние укрепления, и на наших глазах погибли пулеметчик и три автоматчика. Ручной пулемет вышел из строя.

Своеобразный план действий немцев мы изучили достаточно быстро. Два немецких солдата выбегали из укрытия, чаще из-за дерева, подбегали к миномету, после чего один устанавливал прицел, а другой в это время заряжал мину, вкладывая ее в трубу. Раздавался выстрел, снаряд, описав дугу, падал и разрывался. Чтобы этого не происходило, в период подготовки выстрела мы пытались минометчиков, покинувших укрытия, уничтожить. Когда свои действия четко распределили и откорректировали, немецкие минометы потеряли ошеломляющую эффективность и перестали представлять для нас особую опасность.

На третий день боев мы стали задумываться о боеприпасах. Патронов оставалось катастрофически мало, и нам запретили производить бесцельные выстрелы, которые мы ранее делали в качестве предупреждения возможных фашистских атак. А немцы по-прежнему наступали на наши оборонительные позиции.

Мой пулемет и соседний, тоже станковый, находились в привилегированном положении. Бойцы из укрытий все чаще следили за нашей “ювелирной” работой, но мы даже не думали злоупотреблять их доверием, тратили патроны рационально, выпуская точно в цель. Пустые ленты по распоряжению командира дивизии вновь набивали патронами, выделенными из неприкосновенного запаса, и укладывали в коробки.

Вот только на сколько хватит этого запаса? Наше будущее уже казалось беспросветным, а на помощь к нам никто не спешил. Переговоры полковника по рации не давали желаемых результатов. Над нами появились самолеты-”кукурузники” и попытались сбросить на парашютах оружие, продукты питания, боеприпасы, но сброшенный груз большей частью попадал к немцам. Они нас окружили со всех сторон плотным кольцом и стали придерживаться выжидательной тактики.

Баталии с немцами продолжались до вечера, только не было в них уже той остроты и былого пыла, что в первые два дня.

С наступлением темноты каждые две-три минуты, освещая местность, в воздух начали взлетать ракеты. Боевые действия прекратились, и наступило затишье.

Полковник сознавал, что немцы решили взять нас измором. От зловония (начали разлагаться трупы), от голода и ран, а главное – от жажды мы должны были умереть на маленьком, покрытом лесом клочке земли. Нужно было во что бы то ни стало выбраться из плотного вражеского кольца.

За полночь, ближе к рассвету, бойцы шепотом передавали друг другу распоряжение полковника: прорываться к своим. В назначенное время тихо снялись с мест и гуськом направились вниз, к подножию высоты “500”. Второго номера рядом со мной не оказалось. Кожух от станкового пулемета мне помогал нести кто-то из наших бойцов-автоматчиков. Местами спуск был очень крутым. При малейшем неосторожном движении камни с шумом катились вниз. Но немцы, должно быть, нe ожидали от нас такой дерзкой вылазки, и мы дошли до подножия высоты без всяких эксцессов.