Текст книги "Журнал Наш Современник №2 (2004)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

                   Товар                   Стоимость товара в минутах труда

                                             Россия        СССР                ФРГ

                                             1913           1976                 1976

Хлеб пшеничный 1 кг            18 мин          20 мин             15 мин

Мясо (говядина) 1 кг             61 мин        144 мин           105 мин

Молоко 1л                           11 мин          21 мин               8 мин

Масло 1 кг                          153 мин        260 мин             63 мин

Сахар 1 кг                            46 мин          65 мин             10 мин

Яйца 1 шт.                           2,3 мин         9,7 мин            1,7 мин

Обувь мужская 1 пара     1000 мин 2164 мин 569 мин

Разумеется, эта таблица учитывает доходы только промышленных рабочих на основании их зарплаты в 1913 году: в среднем около 2 рублей за 9-часовой рабочий день в европейской части России. У сельскохозяйственных рабочих официальные заработки были на 30—50% ниже, однако у них были и натуральные доходы, включая питание. Доходы самих крестьян трудно учитываемы, особенно в натуральном хозяйстве, однако в денежном пересчете они, судя по всему, должны были превышать зарплату наемных сельскохозяйственных рабочих.

Уровень жизни включает в себя и отдых: число нерабочих (воскресных и праздничных) дней в России было почти в два раза больше, чем в западных странах, и социальное страхование рабочих, которое в России было введено к 1912 году (раньше Запада), и другие законы по охране труда, о которых тогдашний президент США У. Х. Тафт публично заявил: “Ваш Император создал такое совершенное рабочее законодательство, каким ни одно демократическое государство похвастаться не может”.

Вообще, что касается “душевых показателей”, то огромная территория многонациональной Российской империи (из 165 млн подданных русские составляли только 67%, православные 69%) с очень различным экономическим и культурным уровнем населения, разными обычаями и потребностями, разными природными условиями и действительно отсталыми окраинными народностями – давала худшие, чем в густо заселенной и более однородной Западной Европе, средние данные на душу населения по многим показателям развитости. Как, например: уровень грамотности, транспортная сеть и качество дорог, распространение телефонов, потребление электроэнергии и т. п. В сельском хозяйстве урожайность ухудшал и более суровый климат России. А как, например, в торговле с Германией сравнивать цифры экспорта и импорта ржи в 1912 году без учета того, что немецкое правительство косвенно субсидировало свой экспорт?

Не может быть и общего стандарта относительно “непомерных душевых расходов” на оборону: у одних стран в этом меньше необходимости, у других больше, – но оборона необходима как одна из важнейших потребностей государства. Разумеется, Российская империя с ее общей длиной сухопутных и морских границ в 65 тысяч верст требовала гораздо больших расходов на оборону (в 1913 году – 28,5% бюджета), что совсем не означало, что она исповедует “милитаризм”. Например, война на Дальнем Востоке России обходилась гораздо дороже, чем близлежащей Японии, которая начала эту войну, получив безразмерный кредит от главы американского финансового мира Я. Шиффа (страстного ненавистника России).

Поэтому лучше сравнивать не средние показатели на душу населения (каковыми демократы по сей день доказывают отсталость российской монархии в сравнении с западными странами), а мощь и потенциал Российской империи как государства.

В области народного просвещения и образования также происходили быстрые улучшения. В начале XX века грамотными были лишь 25% населения – но это опять-таки в среднем по империи; в крупных городах европейской России число грамотных достигало 50%; а среди молодежи еще больше; причем тогда грамотность для женщин считалась необязательной – и это ухудшало средние цифры; мужское же население имело гораздо более высокий процент. В 1908 году было введено всеобщее бесплатное начальное обучение и ежегодно открывалось 10 000 начальных школ (уже в 1911 году их насчитывалось более 100 000, из них 38 000 церковно-приходских), в результате чего к 1922 году неграмотность молодых поколений должна была исчезнуть. (В 1920 году, по советским данным, 86% молодежи от 12 до 16 лет умели читать и писать, и научились они этому до революции, а не в годы гражданской войны.) Гимназии имелись во всех уездных городах, чем не могли похвастаться многие европейские страны. В отношении же среднего и высшего образования женщин (тогда оно еще не считалось само собой разумеющимся) Россия шла впереди Западной Европы: в 1914 году имелись 965 женских гимназий и Высшие женские курсы (фактически университеты) во всех крупных городах.

Накануне войны в России было более ста вузов со 150 000 студентов (во Франции тогда же – около 40 000 студентов). Многие вузы в России создавались соответствующими министерствами или ведомствами (военным, промышленно-торговым, духовным и т. п.). Обучение было недорогим: например, на престижных юридических факультетах в России оно стоило в 20 раз меньше, чем в США или Англии, а неимущие студенты освобождались от платы и получали стипендии.

О качестве же российского научно-технического образования свидетельст-вуют успехи науки. Достаточно назвать такие всемирно известные имена, как Менделеев, Павлов, Сеченов, Мечников, Тимирязев, Пирогов, изобретатель радио Попов... Впоследствии попавшие в эмиграцию русские ученые и инженеры высоко ценились во всех странах и отличились там множеством достижений мирового значения, например, в области телевидения (Зворыкин), вертолетостроения (Сикорский), химии (Ипатьев), социологии (П. Сорокин). Даже “Большая Советская энциклопедия” признала: “Для дальнейшего развития науки в стране огромное значение имело то, что за последнее десятилетие перед Великой Октябрьской социалистической революцией уровень науки был очень высок”*.

Причем все эти успехи России следует оценивать с учетом беспримерного роста населения: от 139 миллионов человек в 1902 году до 175 миллионов в 1913 году (среднегодовой прирост в 3,3 млн человек). Наиболее многодетными были русские крестьянские семьи. Такой рост населения создавал некоторые проблемы с малоземельем и безработицей, однако при огромных российских просторах их можно было разрешить (что и начал активно делать Столыпин). Тогда Россия занимала третье место в мире по численности населения после Китая (365 млн) и Индии (316 млн), находясь, однако, на гораздо более высоком уровне социально-экономического и культурного развития.

Известный французский экономист Эдмон Тэри прогнозировал: “…население России к 1948 году будет (около 344 млн человек) выше, чем общее население пяти других больших европейских стран”; “Если у больших европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912 и 1950 годами, как они шли между 1910 и 1912, то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении”**.

В чем Россия уже доминировала – это в области культуры . Одним из “чудес света” назвал французский поэт Поль Валери русскую культуру конца XIX – начала XX века. Даже если подобные оценки были чисто светскими (еще большим чудом была культура Православия как таковая), нужно признать, что светская русская культура именно потому привлекала внимание, что она во многом питалась православной традицией, внося ее чистую струю в мутные потоки современности. Даже если западный мир не сознавал этого, именно отблесками православной традиции обращали на себя его внимание классики русской прозы (Достоевский, Толстой, Чехов, Бунин) и поэзии (Блок и символисты); во всем мире славилась русская музыка (Чайковский, Мусоргский, Римский-Корсаков, Рахманинов, Гречанинов, Стравинский) и связанные с нею сценические искусства (Шаляпин, Собинов, Павлова, Кшесинская, труппа Дягилева); русские художники (Нестеров, Васнецов, Кустодиев). Жанр русского “толстого журнала” был уникальным в Европе и по объему, и по разнообразию тематики (всего в 1914 году выходило 916 газет и 1351 журнал на 35 языках народов империи)...

Всего этого не могли отрицать противники дореволюционной России, но они пытались противопоставлять эти достижения “реакционному” государст-венному строю, как будто не при нем произошел этот расцвет культуры... Мог ли все это создать режим, который западные историки часто именуют “полицейско-бюрократическим”?

Американский советолог Р. Пайпс написал об этом целую книгу, выводя особенности последующей репрессивной системы большевиков из царской России и бездоказательно утверждая, что именно в начале XX века царское правительство даже “провело ряд пробных мероприятий, шагнувших за пределы полицейского режима и вступивших в еще более зловещее царство тоталитаризма”. При этом в одном месте автор утверждает, что уже “в начале 1880-х годов в царской России наличествовали все элементы полицейского государства”, а в другом месте признает, что с 1867 по 1894 годы, в основном “во времена консервативного царствования Александра III, к распространению было запрещено всего-навсего 158 книг... Из 93 565 260 экземпляров книг и периодических изданий, посланных в Россию из-за границы в одно из десятилетий конца XIX века, было задержано всего 9 386... Цензура в Российской империи была скорее досадной помехой, чем барьером на пути свободного движения идей”***. В 1872 году царская цензура даже разрешает издать перевод “Капитала” К. Маркса.

Признаем: бюрократия нередко становилась тормозом для улучшений. Но в какой другой стране бюрократия лишена своих типичных недостатков, описанных еще Гоголем? (Заметим, однако, что разоблачительная пьеса Гоголя “Ревизор” была впервые поставлена в правление “реакционного” царя Николая I и заслужила его одобрение, тогда как в Германии она была запрещена до 1918 года.) При огромных размерах и многонациональном составе России централизованная бюрократическая система была необходима и неизбежна.

Тем не менее даже Пайпс признает, что число российских чиновников в “бюрократическом” XIX веке было “пропорционально раза в три-четыре меньше, чем в странах Западной Европы”*. Менделеев, пораженный посещением Лондона, приводит данные на 1906 год: полицейских в Лондоне на душу населения в 10 раз больше, чем в Петербурге; тогда же во Франции на государственном бюджете было 500 000 чиновников (не считая “выборных”), тогда как в гораздо большей России – только 340 000 (с “выборными”)**. Накануне Первой мировой войны в России было в  семь раз меньше полицейских на душу населения, чем в Англии, в пять раз меньше, чем во Франции. Впрочем, и преступность в России была значительно меньшей, чем в Западной Европе (по данным “Британской энциклопедии” за 1911 год)*** :

 Число осужденных в 1905—1906 годы

Страна                              Всего                          На 100 000 населения

     

Россия                                114265                                       77

США                                   125181                                     132

Великобритания                  183683                         429

Германия (1904)                 516976                                     853

Эта статистика в основном отражает преступность накануне указанных дат. В последующие годы число осужденных в России увеличилось вследствие революционных волнений, но для мирного времени приведенная картина показательна.

В ходе реформ часть казенной бюрократии постепенно заменялась земским самоуправлением, которое было воссоздано в 1864 году и особенно развилось в эпоху П. А. Столыпина. В компетенцию земств входили вопросы благоустройства, транспорта и строительства дорог, попечения о развитии местной промышленности, здравоохранения, социального обеспечения, народного просвещения, благотворительности, ветеринарной и противопожарной служб, мелиорации и прочие местные дела. Руководство осуществлялось выборными всесословными мини-парламентами – губернскими и уездными земскими собраниями, избиравшими свои исполнительные органы – земские управы. Все земские работы самофинансировались путем обложения налогами богатых владельцев (в 1913 году было собрано 375 млн рублей); крестьяне всем пользовались бесплатно. (Ничего подобного, например в демократической Франции, тогда не было.)

Активность земств дала поразительные результаты в области строи-тельства и организации начальных школ, ремесленных училищ, гимназий, курсов сельских знаний, библиотек, больниц. Именно земства уже до революции “создали в царской России такую грандиозную систему социальной медицины, подобной которой не существует нигде”, – писал в эмиграции в 1926 году бывший революционер, затем “консервативный либерал” П. Б. Струве. Это подтверждал швейцарец Ф. Эрисман: “Медицинская организация, созданная российским земством, была наибольшим достижением нашей эпохи в области социальной медицины, так как осуществляла бесплатную медицинскую помощь, открытую каждому, и имела еще и глубокое воспитательное значение”****.

Кроме земского самоуправления в России существовало церковное самоуправление, самоуправление  крестьянских общин, а также других сословий: дворянства, купечества, мещан; традиционное казачье само-управление; самоуправление университетов и адвокатуры; эффективно действовали самоуправляющиеся кооперативы и артели во всех отраслях хозяйства, культурные и научные общества.

В ходе преобразований повышалась и общая правовая культура общества. Судебная реформа 1864 года сделала суд гласным и равным для всех сословий, с состязательной защитой и возможностью обжалования, с несменяемостью и независимостью судей. В особо важных случаях привлекались присяжные заседатели как общественная совесть (впрочем, эта форма суда не всегда была удачна, ибо истина не определяется голосованием. Так, нельзя одобрить оправдание присяжными террористки В. Засулич, стрелявшей в петербургского генерал-губернатора Трепова в 1878 году...).

В целом можно сказать, что благородные традиции русского суда были основаны на традиционном христианском разделении между грехом и грешником (бороться против первого, жалеть второго), что вызывало восхищение у многих иностранцев. Так, английский профессор Смайльс, проведший в России пять лет специально для изучения новой русской юриспруденции, писал: “Во всем мире и во все времена не было такого гуманного, культурного и беспристрастного суда, как русский. Суд присяжных с его традиционными правами подсудимого, с его неслыханной, кристальной человечностью существует только в России”*.

Экономическое, социальное и культурное развитие в России начала XX века подтверждали многие западные ученые. Так, и проф. Эдинбургского университета Чарльз Саролеа писал в своей работе “Правда о царизме”: “Одним из наиболее частых выпадов против Русской Монархии было утверждение, что она реакционна и обскурантна, что она враг просвещения и прогресса. На самом деле она была, по всей вероятности, самым прогрессивным правительством в Европе... Легко опровергнуть мнение, что русский народ отвергал царизм и что революция застала Россию в состоянии упадка, развала и истощения... Посетив Россию в 1909 году, я ожидал найти повсюду следы страданий после Японской войны и смуты 1905 года. Вместо этого я заметил чудесное восстановление, гигантскую земельную реформу... скачками растущую промышленность, приток капиталов в страну и т. д. ... Почему же произошла катастрофа?.. Почему Русская Монархия пала почти без борьбы?.. Она пала не потому, что отжила свой век. Она пала по чисто случайным причинам...”**.

Заключая этот обзор социально-экономического развития России, можно сказать, что в начале XX века у нее были шансы стать для всего мира воочию вселенским Третьим Римом в его современном варианте, сочетающем экономическое развитие, социальную справедливость и истинную веру. Многие современники-очевидцы также недоумевали, почему сокрушилась мощная Россия, и приводили доводы: если бы Царем была проведена такая-то реформа, если бы были арестованы такие-то революционеры и масоны-заговорщики, если бы в Петрограде нашелся один верный полк, если бы такой-то белый генерал пошел не налево, а направо... Если бы, наконец, западные демократии “вовремя рассмотрели суть большевизма”... Насколько же случайны были эти причины? Для удобства анализа разделим их на внутренние и внешние.

Внутренние причины революции

 

“Крестьянский вопрос”. В числе внутренних причин многие историки выделяют запоздалость его решения – поскольку именно крестьяне составляли основной состав населения и российской армии. Вопрос серьезнейший, поэтому стоит напомнить его историю.

Сколько на Западе публикуется обличений по поводу крепостного права, просуществовавшего в России примерно два с половиной столетия до 1861 года! При этом часто ссылаются на русскую художественную литературу (хотя она всегда предпочитала максималистские нравственные требования к власти и даже с преувеличениями, но не приукрашивание). Однако надо учесть, что закрепощение русских крестьян произошло в самом конце XVI века в виде их прикрепления к земле (в 1597 году отменили их право менять работодателя), и это воспринималось тогда как часть необходимого для всех православного послушания: Россия, обороняясь от множества врагов, выходила к своим жизненно важным геополитическим рубежам, и тогда жертвенно служить государству были обязаны все, каждый на своем месте – и крестьяне, и дворяне (они за военную службу получали поместья без права передачи их по наследству), и сам Царь.

Более всего ужесточению нашего крепостного права позже поспособствовали “великие европеизаторы” Петр I и особенно Екатерина II. Поместья стали наследственными, к тому же был совершенно изменен смысл крепостного права, когда в 1762 году дворяне были освобождены от повинности служения, получив крестьян в личную собственность – этим нарушилось прежнее понятие справедливости. Это произошло именно вследствие европеизации России нашими монархами-западниками, поскольку в таком же несправедливом виде крепостничество задолго до России было из соображений экономической эксплуатации введено во многих европейских странах, в частности в Германии, откуда и было перенято Россией в новом виде.

Показательно, что русское выражение “крепостное право” изначально означает именно прикрепление к земле; тогда как, например, соответствующий немецкий термин Leibeigenschaft означает совсем иное: “полная личная собственность”. (К сожалению, в переводных словарях эти разные понятия даются как равнозначные.) В германских землях отмена крепостного права происходила в 1810—1820 годы и завершилась лишь к 1848 году. В “прогрессивной” Англии и после отмены крепостного права бесчеловечное отношение к крестьянам наблюдалось повсеместно, например в 1820-е годы крестьянские семьи тысячами изгонялись с земли.

В то же время побывавший в России  в 1830-е годы англичанин (упомянутый Пушкиным в черновиках), отвечая на вопрос, что его более всего поразило в русском крестьянине, ответил: “Его опрятность, смышленость и свобода... Взгляните на него: есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи?”* Крепостные крестьяне имели лишь 280 рабочих дней в году, они могли надолго уходить на промыслы по всей России, вели торговлю, держали заводы, трактиры, речные суда и даже сами нередко имели крепостных. Конечно, положение крестьян во многом зависело от хозяина. Известны и зверства Салтычихи, – но это было патологическое исключение; помещица-истязательница была приговорена к тюрьме.

Тем не менее совесть образованного российского сословия все больше тяготилась крепостным правом; разговоры о его отмене шли с начала XIX века. Поэтому и крестьяне считали свою зависимость временной, переносили ее с христианским терпением и достоинством, но не рабски, – свидетельствовал упомянутый англичанин.

Так и Наполеон надеялся, что русские крестьяне будут приветствовать его как освободителя – но получил всенародную Отечественную войну и понес огромные потери от стихийно созданных крепостными партизанских отрядов.

Тем не менее крепостное право внесло в общество так до конца и не исцеленный нравственный раскол, нараставший по мере озападнения российских верхов, – вот в чем была главная проблема. И решать ее можно было с двух сторон: освобождать крестьян – и возвращать помещиков к государственному служению, к оправданию своего привилегированного дворянства. К сожалению, всеми рассматривалась лишь освободительная сторона, а неспокойная совесть дворянства использовалась в основном революционерами для борьбы против монархии.

В XIX веке положение крепостных стало улучшаться: в 1803 году произошло их частичное раскрепощение на основе закона о “свободных хлебопашцах”, с 1808 года появился запрет продавать их на ярмарках, с 1841 года крепостных разрешалось иметь только владельцам населенных имений, ширилась возможность самовыкупа. К моменту отмены крепостного права в 1861 году оно распространялось лишь на треть крестьян (или 28% населения страны; в 1861 году было освобождено 22,5 млн при общей численности около 80 млн подданных). Впрочем, очень многие крестьяне освобождения не хотели, им было проще и спокойнее жить по-старому, когда все заботы перекладывались на помещика.

Освобождение в 1861 году крестьян разрушило налаженный патриархальный быт и ухудшило жизнь самых бедных, предоставив их самим себе. Крестьянская земля осталась в основном в общинном владении. Помимо бесплатных наделов часть ее подлежала выкупу у помещиков в течение 49 лет при круговой поруке общины. (Лишь в 1905 году одновременно с введением широких политических свобод были обнародованы царские указы об уравнении крестьян в правах с другими сословиями и упразднены выкупные платежи за землю.)

Отметим, что общинная жизнь существовала на Руси и до введения крепостного права. В ней всегда было очень много нравственно ценного: взаимоподдержка, неприятие эгоизма, справедливое решение споров. Все вопросы большинством голосов решал сельский сход, выбиравший старосту. Эти давние основы русской самобытной низовой демократии высоко ценились деятелями самых разных направлений. Например, либерал П. А. Сорокин говорил, что в России “под железной крышей самодержавной монархии жило сто тысяч крестьянских республик”*. По-своему общину ценило народничество, начиная с Герцена, видевшего в этом “русский национальный путь к социализму”. Но наиболее принципиальное значение общине придавали славянофилы, считавшие, что в общинном владении землей выражалась особая духовность русского народа, которому в большей мере, чем Западу, свойственны соборность и в меньшей степени – индивидуализм. Они видели в общине “высокое действо Христианское”**.

Однако в крестьянстве усиливалось имущественное расслоение и не все были к готовы к такому пониманию общины; принудительным же “христианское действо” быть не могло. С одной стороны, община мешала развитию хозяйственной инициативы особо активной части крестьянства, с другой стороны – и по мере роста населения земельная площадь на одного едока в каждой семье постепенно уменьшалась. Невозможность продажи надела (и даже его залога) хотя и предотвращала обезземеливание и разорение бедных крестьян, однако периодические переделы участков и невозможность их закрепления в личную собственность лишали многих стимула к уходу за землей. В то же время Россия все более втягивалась в капиталистическую экономику, рост промышленности и населения требовал и соответствующего роста в сельском хозяйстве. Но по производительности община не выдерживала соревнования ни с крупными помещичьими хозяйствами, ни с сельским хозяйством западного фермерского типа. Нужно было делать выбор меньшего зла в создавшемся положении, иначе оно грозило и ростом социального недовольства, и ослаблением государства.

Поэтому в 1906 году началась столыпинская реформа, в ходе которой желающим крестьянам выделяли часть общинной земли в их собственность, им продавали и помещичью землю посредством льготных ссуд (помещики охотно избавлялись от земли, которая без крепостных стала для многих обузой), а также финансировали переселение на пустовавшие окраины России, освобождая от налогов и снабжая сельскохозяйственной техникой по низким ценам. Можно критиковать многие неудачные бюрократические аспекты проведения этой реформы (из-за чего треть крестьян-переселенцев вернулась), но не её смысл. Она должна была решить сразу несколько важнейших государственных проблем:

– справиться в европейской части с усугублявшимся малоземельем на селе и возможной безработицей в городе из-за стремительного роста населения, который приходился в основном на крестьянство;

– заселить пустующие земли в Сибири и на Дальнем Востоке, освоив их и закрепив их за Россией;

– дать выход предпринимательской энергии для активной части крестьянства, расширяя ее сферу действия за пределами общины;

– уменьшить социальную напряженность в деревне и тем самым отнять у революционеров почву для пропаганды.

В результате создавался зажиточный слой крестьян-единоличников, то есть новая составная часть экономического уклада при сохранении прежних, традиционных, в том числе общины. Реформа не собиралась ее ликвидировать полностью, хотя следовало бы одновременно способствовать оздоровлению общины как “высокого действа христианского” для тех, кто оставался в ней. Даже если бунинская “Деревня” страдает типичным для тогдашней “прогрессивной общественности” преувеличением деревенской беспросветности (вспомним, что тот же Бунин позже, в эмиграции, писал о красоте жизни в русской деревне) – в этой сфере правительству следовало также принять дополнительные меры, а не просто поощрять выход из общины.

Несмотря на медленное осуществление этой реформы (к 1913 году только около 10% земли перешло из общинной в личное владение крестьян), она дала обнадеживающие результаты: с 1906 года в Сибири осели 2,5 млн крестьян; кроме того, около 700 тысяч человек разных профессий переселились в Сибирь “самотеком”. Из небольших станций вдоль Транссибирской магистрали выросли целые города; резко возросло производство продовольственных товаров: например, Европа вскоре была завалена русским маслом (с 1906 по 1911 год его годовой экспорт увеличился вдвое). Революционно-террористическое движение после 1908 года сникло.

“Дайте нам 20 мирных лет, и вы не узнаете России”, – говорил Столыпин. Именно потому он был в 1911 году убит теми силами, чьи антирусские планы перечеркнула бы окрепшая Россия. Ленин также признавал, что при успехе столыпинских реформ революция будет   н е в о з м о ж н а*, и Троцкий позже констатировал: если бы столыпинская реформа была завершена, “русский пролетариат не смог бы прийти к власти в 1917 году”**. Достойной замены такому главе правительства не нашлось.

У революционеров (особенно на этом специализировались эсеры) был свой “рецепт” решения крестьянского малоземелья: конфискация и раздел помещичьих земель. Однако накануне революции крестьяне уже владели 77,4% пахотной земли, 6% принадлежало хозяйствам некрестьянского типа и лишь 16,6% оставалось в помещичьем владении*** (которое имело большую эффективность земледелия и давало более 20% сельхозпродукции).

Неудивительно, что передел помещичьей земли в 1917—1918 годы, по данным Наркомзема, дал на каждый двор лишь несколько “десятых и даже сотых десятины на душу”**** И никак не мог дать больше. Таким образом, лозунг “Земля крестьянам!” был лишь “техническим приемом революционизирования деревни, будучи лишен серьезного экономического значения”*****, – признавал советский экономист в 1922 году. Но сколько помещичьих усадеб было сожжено в 1905—1907 годы и 1917 году благодаря этому демагогическому “приему революционирования”! Даже если многие крестьяне верили, что отмена последнего помещичьего землевладения улучшит положение, эта проблема была обострена революционерами искусственно, в опоре на худшие человеческие качества (стремление улучшить свое благосостояние отнятием его у других), а не на лучшие (стремление своим трудом создать себе благосостояние и делиться им с другими).

Национальный вопрос также выделяется многими исследователями в качестве важной внутренней причины революции. До сих пор и западные, и российские демократы называют Российскую империю колониальной “тюрьмой народов”...

Между тем у России не было колоний в западном смысле этого слова. Она изначально состояла не только из славянских племен, но также из финско-угорских и тюркских. Русь их не истребляла и не порабощала, как европейцы в своих колониях, а вбирала в себя в своем росте. Значительная часть северных и азиатских народов находилась на более низком культурном уровне развития, однако управление ими было основано не на эксплуатации господствующим народом, а на равенстве всех перед законом и перед Богом. В отличие от западноевропейских колоний, русский центр не извлекал из своих национальных окраин прибыли, наоборот, постоянно расходовал средства на их обустройство, как, например, орошение Голодной степи в Туркестане, Муганской степи на Кавказе и др. Как правило, инородцы имели много привилегий (например, освобождение от воинской повинности), которых не имели русские. Меры по повсеместному изучению русского языка объяснялись только необходимостью общегосударственного средства общения, а не подавлением национальных культур. И чувство государственной общности существовало, поскольку инородцы ощущали выгоду от общего имперского порядка, защищавшего слабых от агрессивных соседей. Еще в Московской Руси татары, башкиры и другие народы Поволжья и Севера видели себя органичной частью государства и вместе с русскими противостояли полякам в Смутное время; позже татарские, калмыцкие и кавказские части в составе русской армии доходили до Парижа в Отечественную войну 1812—1814 годов.

В то же время история практически всех европейских государств – это сплошной хищнический империализм во всех частях света, в котором, в отличие от России, не было проявлено даже минимальной человечности, особенно в Африке (где отлавливали миллионы рабов для торговли ими) и в Америке, которую обустраивали эти рабы и где за 400 лет колонизации были уничтожены десятки миллионов индейцев*. Причем рабство было отменено в США лишь в 1863 году в результате кровопролитной гражданской войны.