Текст книги "Журнал Наш Современник №2 (2004)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

В своих работах израильский исследователь пытается также понять, какие свойства Авторского почерка привели к ошибкам посмертных расшифровщиков”.

Если такой “исследователь”, как Бар-Селла, сумел занять “монопольное положение” в “антишолоховедении”, значит, его кризис и в самом деле зашел очень далеко. Для более ясного представления о характере этого кризиса и постижения методики и методологии работы современных “антишолоховедов”, степени доказательности их аргументации полезно – при всем неприятии тона статей Бар-Селлы – внимательно всмотреться в них.

Главное обвинение Шолохову Бар-Селла формулирует так: “...не может автор не понимать, что в его собственном романе делается. Не бывает таких авторов. А в “Тихом Доне” – это сплошь и рядом. Начинается, скажем, война. Хорошо. А потом еще раз, через 30 страниц. Она же. В том же месте, в тот же час, с теми же людьми.

Я, когда первый раз такое увидел, – глазам не поверил. И второй раз, в другом месте то же самое: об одном и том же, но дважды. В третий раз удивляться перестал – задумался. И понял: один кусок – это роман, а второй – план. Экономный такой автор – составил план главы, написал главу. Что же с планом делать? Не пропадать же ему! А давай мы его тоже напечатаем...

В конце концов разобрался я, что к чему: те самые черновики романа, о пропаже которых 40 лет тужил Шолохов, никуда не пропадали – они напечатаны во всех, сколь их ни есть, изданиях “Тихого Дона”. Только это не сразу поймешь. Потому что напечатаны они заодно с беловиками!”.

И далее:

“Не мог Шолохов, будь он автор романа, не знать того, как роман писался, – не знать, что у автора было черновиком, а что беловиком… не мог Шолохов в 1925 – 1927 годах (когда, как нас уверяют, писались 1-я и 2-я части романа) не знать, что в 1914 году началась Первая мировая война. Значит…”.

Нелепость подобного обвинения очевидна. Документы свидетельствуют, что в начале главы 10-й, как и в самой главе, повествуется о первой неделе войны, в которой принимал участие Григорий Мелехов в составе 12-го Донского казачьего полка 11-й кавалерийской дивизии, завершившейся 8 августа захватом Лешнюва, а глава 12-я рассказывает о следующей – второй неделе войны, то есть в этих отрывках последовательно рассказывается вначале о первом, а потом о втором этапах боев.

Важно и то, что главы 10-я и 12-я в третьей части романа, в окончательной книжной редакции разделенные лишь главой 10-й – “дневником” вольноопределяющегося студента Тимофея, в первоначальной, черновой редакции шли под номерами 10 и 16. Естественно, что столь большая дистанция между главами в момент их написания и определила необходимость напомнить читателю о конфигурации изменяющегося расположения воинских частей.

Однако Бар-Селле нет дела до реальных фактов – ему достаточно его фантазий, чтобы на их основе обличать Шолохова.

“... Бесстыдство водит рукой подонка”

Еще один пример текстологической вседозволенности содержится в статье Бар-Селлы “Имя”, опубликованной под общим заглавием “Тайна века” в тель-авивской газете “Окна” (1997, 26 июня – 17 июля). Эта статья не поспела в книгу “Тихий Дон” против Шолохова”, опубликованную в сборнике “Загадки и тайны “Тихого Дона” (Самара, 1996).

“Много тайн несет в себе “Тихий Дон”, – пишет здесь Бар-Селла... – И главная из них: кто написал? Когда?

Но есть тайны и рангом поменьше. Не тайны, а так – загадки. Высунется вдруг из романной струи какая-то коряга, а ты стоишь недоумевая – откуда она взялась и что здесь постарались утопить бесследно и навсегда?

Одна такая нелепость выплыла во 2-й книге – в 16-й главе 4-й части:

“Затуманенный и далекий взгляд Корнилова бродил где-то за Днепром, по ложбинистым увалам, искромсанным бронзовой прожелтенью луговин.

Романовский проследил за его взглядом и сам, неприметно вздохнув, перевел глаза на слюдяной глянец застекленного безветрием Днепра, на дымчатые поля Молдавии, покрытые нежнейшей предосенней ретушью...”.

И вот тут возникает одна проблема: город Могилев действительно стоит на реке Днепр, но в какую сторону через Днепр ни смотри – Молдавии никак не увидишь. Из Могилева, хоть вправо гляди, хоть влево, – ничего не углядишь, кроме Белоруссии.

И вот такая неприличная ошибка держалась в романе как минимум 8 лет – вплоть до издания 1936 года”.

И в самом деле, откуда в Могилеве Молдавия? Бар-Селла знает, откуда, поскольку ему известно, кто на самом деле написал “Тихий Дон”: автор “Провинциальных картинок” Виктор Севский (Краснушкин), Шолохов же, переписывая чужой текст, как всегда, все перепутал! На самом-то деле у Севского (Краснушкина) разговор Корнилова с Романовским происходил совсем в другом месте и в другое время. “Какую реку надо назвать, чтобы “любоваться Молдавией?” – спрашивает Бар-Селла. – Ясно: Днестр. А какой город стоит на Днестре?.. Это – Могилев-Подольский. Здесь протекает Днестр, а прямо за рекой – Молдавия”.

“Что же это все значит? – продолжает фантазировать Бар-Селла. – А значит это только одно: разговор между Корниловым и Романовским состоялся не 29 августа, а на полтора месяца раньше – в июле 1917 года. И не в Могилеве на Днепре в Ставке, а в штабе 8-й армии Юго-Западного фронта, поскольку генерал Корнилов возглавлял 8-ю армию в июле 1917-го и армия эта воевала на стыке с частями Румынского фронта, а “отсюда до Молдавии рукой подать”.

Постойте-постойте, скажете вы, но ведь штаб 8-й армии находился не в Могилеве-Подольском, а в Каменец-Подольском, расположенном на реке Смотрич, откуда никакой Молдавии не видать?! Но дело в том, – объясняет Бар-Селла, – что автор романа, то есть Севский (Краснушкин), “пал жертвой чьей-то ошибки, – кто-то перепутал Каменец-Подольский с Могилевом-Подольским. Ошибка вполне понятная – Могилев был у всех на слуху. И тогда автор переносит своих героев на берег Днестра и заставляет их вглядываться в молдавский берег. А потом этот текст попадает в руки Шолохову, который, судя по всему, так и не сообразил, о каком Могилеве идет речь. Можно думать, что даже название реки его не остановило – ведь Днепр и Днестр так похожи, оба через “ять”: что Днепр, что Днестр – все едино”.

Вот такой пассаж, в котором даже для “антишолоховедения” поставлен рекорд фантасмагоричности и беспардонности.

Бар-Селла заявляет, будто разговор генерала Корнилова с генералом Романовским, которому посвящена XVI глава четвертой части романа, на самом-то деле происходил “на полтора месяца раньше” и велся, оказывается, “не о неудаче “корниловского мятежа”, а о той поистине катастрофической ситуации, “когда блестяще проведенное 25—28 июня наступление 8-й армии уже 9 июля закончилось полным поражением Юго-Западного фронта...”  Но откуда он это взял? Ведь в романе нет и намека на поражение 8-й армии и Юго-Западного фронта. О действиях этой армии под командой генерала Корнилова в “Тихом Доне” вообще не упоминается. А вот тема “корниловского мятежа” и судьбы самого Корнилова – центральная для всей второй книги романа. Воспроизведенный в 16-й главе разговор между генералом Корниловым и Романовским, посвященный именно этой теме, носит ключевой характер для развития действия во второй книге “Тихого Дона”.

Из текста романа явствует, что разговор двух генералов состоялся 29 августа, когда из телеграмм, полученных от Крымова, Корнилову стало ясно, что вооруженный переворот не удался. 31 августа генерал Крымов, вызванный Керенским, застрелился. Перед этим 28 августа Временное правительство объявило Корнилова изменником родины и потребовало отмены приказа о движении частей 3-го Конного корпуса, сосредоточенного в окрестностях Петрограда.

В тот же день, 28 августа, Корнилов отказался сложить с себя полномочия Верховного главнокомандующего и обратился с воззванием к народу: “...Беззаветная любовь к родине заставила меня в эти грозные минуты бытия отечества не подчиниться приказанию Временного Правительства и оставить за собой Верховное командование народными армиями и флотом”.

А утром 29 августа – перед разговором с генералом Романовским – из телеграммы Крымова Корнилов узнает, что армия в Петербурге его призыв не поддержала.

Шолохову, когда он воссоздавал разговор Корнилова с его ближайшим сподвижником генералом Романовским, надо было очень деликатно и художественно точно передать всю глубину переживаемого потрясения Корниловым – человеком сдержанной внутренней силы.

Вот откуда эта неожиданная, на первый взгляд – иррациональная деталь: после слов: “Рушится все! Нашу карту побьют...” (2, 151) во время разговора с Романовским – “Корнилов, суетливо выкидывая руку, пытался поймать порхавшую над ним крохотную лиловую бабочку…” (2, 151). Вот откуда его слова, адресованные Романовскому: “Сегодня я видел сон...” (2, 152). Сон Корнилова, в минуту краха всех его надежд, о котором он рассказывает в этот момент Романовскому, как бы подводил итог его жизни – в нем проходят и Карпаты, то есть 8-я армия, и Афганистан: “...Мы шли в горах, и уж как будто бы не в Карпатах, а где-то в Афганистане, по какой-то козьей тропе... камни и коричневый щебень сыпались из-под ног, а внизу за ущельем виднелся роскошный южный, облитый белым солнцем ландшафт...” (2, 152).

В черновике эта лирическая сцена завершалась открыто политическими рассуждениями автора:

“Эти дни в России бешено вертелось маховое колесо истории. Шум приводных ремней ее катился через фронты в страны Европы”.

Чуткий художник, Шолохов не мог не почувствовать здесь фальшь. Он вычеркивает прямолинейные политические рассуждения и заканчивает главу новым текстом, как бы продолжающим рассказ о сне генерала. Текст этот трудно давался писателю: в черновых “заготовках” рукописи мы видим его переписанным дважды.

“Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створок раскрытого окна, [Романовский следя за направлением] затуманенного взгляда Корнилова [перевел глаза в] и далекой где-то за Днепром, по увалам и скалам, покрытым [бронзовой] зеленью [лесов и луговин] и охровой прожелтью луговин.

Романовский проследил за направлением его взгляда и, неприметно вздохнув, сам перевел глаза на [заснеженный, отсюда казавшийся] слюдян[ым]ой блеск словно застекленного [пространства] Днепра, на предальние поля и леса, [покрытые] [затушеванные], покрытые нежнейшей предосенней ретушью”.

Не будем забывать, что разговор между Корниловым и Романовским идет в Ставке, далеко от лесов и полей, куда устремлены мысли Корнилова. Выше мы уже знакомились с другой “вставкой” Шолохова, посвященной как раз Ставке – “бывшему губернаторскому дому в Могилеве, на берегу Днепра”, и понимаем, что из его окон в центре города не увидишь цветы и скалы, зелень лесов и прелесть луговин. Они видятся Корнилову – и следом Романовскому – внутренним, “затуманенным взглядом” воспоминания. В этом – главная трудность написания приведенной сцены. И Шолохов переписывает ее вторично:

“Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створок раскрытого окна. Затуманенный и далекий взгляд Корнилова бродил где-то за Днепром, по [окатам увалам] ложбинистым увалам, [покрытым] [изрезан] искромсанным бронзовой прожелтенью луговин, [и изразцов в бронзе]...

Романовский проследил за направлением его взгляда и сам, неприметно вздохнув, перевел глаза на слюдяной глянец [Днепра] словно застекленного Днепра, на [дальние] дымчатые поля Молдавии, покрытые [как хмарью] нежнейшей предосенней ретушью”.

Не ясно ли, что “затуманенный и далекий взгляд Корнилова”, а следом – Романовского – это не реальный взгляд из окон губернаторского особняка, где располагалась Ставка Верховного главнокомандующего, как это предполагает Бар-Селла, но – воспоминание из глубин человеческой души.

Перед нами – тайный, составляющий святая святых художника мучительный творческий процесс, воочию раскрывающий рождение высокой прозы.

И – вопиющий пример запредельной немотивированной агрессивности со стороны “антишолоховеда”. Только так и можно охарактеризовать слова Бар-Селлы, высказанные им в связи с приведенной сценой:

“В 16-й главе, как в зеркале, отразился тот клубок проблем, с которыми сталкивается исследователь романа “Тихий Дон” – кража, подлог, невежество, подлость и бесстыдство. Ибо только невежество не в силах отличить Могилев-Подольский от Могилева на Днепре, а штаб 8-й армии от Ставки...”.

Такая вседозволенность характеризует Бар-Селлу, но никак не Шолохова. Все эти запредельные слова бумерангом возвращаются к нему.

Методология абсурда

“Антишолоховедение” окончательно и бесповоротно зашло в тупик. Ложность исходных позиций, отсутствие доказательств при беззастенчивой предвзятости подходов ведут его к самоуничтожению, превращают в фарс. Его последние опусы требуют не столько научного спора, сколько фельетонного осмеяния.

Можно ли всерьез спорить с “антишолоховедами”, когда в качестве новейшего аргумента в поддержку своей позиции они используют книгу Л. Гендлина “Исповедь любовницы Сталина”, о которой опубликован уже не один фельетон? Так, в “Независимой газете” 2 октября 1992 г. была напечатана статья “Фальсификация”, в которой эта книга характеризуется как откровенная бульварная фальшивка от начала до конца, выдуманная безответственным автором. В этой книге оклеветана прославленная солистка Большого театра Вера Александровна Давыдова, представленная – на основе фальсифицированных Гендлиным, а на самом деле несуществующих ее “воспоминаний” – любовницей Сталина, а также Кирова, Ягоды, Ежова, Буденного и многих других.

И вот на такой скандальный и мутный “источник” пытается опереться “антишолоховедение”, как на самый убедительный аргумент, подтверждающий, будто “Тихий Дон” написал не Шолохов, а Крюков. Таким аргументом представляется новейшему “антишолоховеду” В. Самарину выдуманный Гендлиным рассказ В. А. Давыдовой о том, как автора “Тихого Дона” искал писатель Пильняк (он приводит этот рассказ в своей публикации “Страсти по “Тихому Дону” в газете “Орловский вестник”):

“...В станице Новокорсунской писателю указали дом, где квартировала отправившаяся на поиски могилы сына мать Ф. Д. Крюкова, – повествует Л. Гендлин. – От нее Пильняк узнал, что Шолохов был каким-то образом знаком с Федором Дмитриевичем и даже посвящен в его творческие планы. Во всяком случае, после панихиды по Крюкову, отслуженной бесплатно священником станицы Глазуновской, Шолохов неожиданно заявился к матери Федора Дмитриевича. “Не торопясь, степенно, по-стариковски отхлебывая из блюдечка чай, сахарок грыз вприкуску, с аппетитом уплетал баранки с медом, единственное угощение, которое было. Поинтересовался здоровьем хозяйки, посетовал, но слез не пролил, что умер его “товарищ и лучший друг”.

Последнее было чистой воды хлестаковщиной. Но для убитой горем матери – соломинкой, за которую можно было ухватиться и как-то утешиться. Неудивительно, что она задала Шолохову наиболее волнующий ее вопрос: “Михаил Александрович, куда, по-вашему, могли деться тетради сына?” Лицо Шолохова, – рассказывал Пильняк, – уши, руки покрылись круглыми красными пятнами. “Откуда мне знать? Возможно, сумку вместе с Федей закопали в братскую могилу? А может, кто и подобрал...”

Шолохов стушевался и ушел, не простившись, – поскольку впервые услышал обвинение из уст прозорливой женщины (мать Крюкова за умение видеть насквозь людей считали колдуньей): “Где находится могила сына? Скажи, куда ты дел тетради Федора Крюкова?”

Рассказ Пильняка о матери Крюкова завершился тем, что 15 января 1928 года соседи принесли ей свежую, но порядочно истрепанную книжку “Октября”. “Не поверила своим глазам, думала, что такое может во сне только присниться. Под своей фамилией Шолохов начал печатать книгу моего сына, которую назвал “Тихий Дон”. Он почти ничего не изменил, даже некоторые имена действующих лиц оставил прежними”.

Текст Л. Гендлина как раз и является “чистой воды хлестаковщиной”, от начала до конца выдумкой безответственного неграмотного журналиста.

Неграмотность Гендлина бьет в глаза. Отправив мать Крюкова на поиски могилы сына в станицу Новокорсунскую, он даже не поинтересовался – а была ли она к этому времени жива? Между тем, как свидетельствует биограф Крюкова М. Астапенко, после смерти писателя в живых оставались только его приемный сын Петр, который находился в эмиграции и погиб, участвуя во французском движении Сопротивления, и сестра Мария Дмитриевна, умершая в 1935 году.

Столь же нелепы и слова Гендлина о том, будто после смерти Крюкова и панихиды в 1920 году Шолохов, которому было в эту пору 15 лет, пил чай с сахаром и баранками с матерью Крюкова и “сетовал”, что умер его “товарищ и лучший друг”.

Обращение “антишолоховедов” к аргументации подобного уровня свидетельствует о том, что “антишолоховедение” находится в глубочайшем кризисе. В поисках выхода оно готово отказаться от научных методов исследования и направить свои стопы по пути откровенно бульварной литературы – в форме приведенной выше бытовой пошлятины или пошлости, замаскированной под эзотерику. Примером такой “эзотерической” пошлости может служить книга А. Кораблева “Темные воды “Тихого Дона”. Маленькая эпопея. Тексты. Документация. Истолкования. Эзотерическая информация” (Донецк, 1998).

“В новой книге А. Кораблева, продолжающей практику применения нетрадиционных методов исследования, рассматривается проблема авторства романа “Тихий Дон”, – читаем в аннотации к этой книге, написанной “при участии биопсихоаналитика Л.Ф. Лихачевой”. Опираясь на “эзотерику”, или – как стыдливо сказано в аннотации – на “нетрадиционные методы исследования”, Кораблев при участии “биопсихоаналитика Л.Ф. Лихачевой” немедленно и без проблем смог получить ответ на вопрос, кто написал “Тихий Дон”. А. Кораблеву и Л. Ф. (так именует автор свою эзотерическую помощницу) помогает проволочная “рамка”, которая в руках донецкой “пифии” делает чудеса: “Я смотрю и вижу: Л.Ф. называет имя – и рамка в ее руках резко поворачивается”.

Большинство участников спора об авторстве “Тихого Дона” имеют отношение к донской земле – начиная от Солженицына, который вырос в Ростове-на-Дону, кончая Венковым и донецкой “пифией” Л. Ф. Даже Зеев Бар-Селла объяснил при встрече Кораблеву, что “…его прадед, оказывается, был донской казак.

– Мой тоже казак, – сказал я. – Яицкий.

– Это большая разница, – сказал Зеев авторитетно...”.

Однако даже принадлежность тель-авивского журналиста к Всеказачьему Войску Донскому не помогла. В ответ на вопрос, был ли автором “Тихого Дона” его протеже – Севский (Краснушкин), “рамка” равнодушно отвернулась, а “пифия” выдала неутешительную справку:

“– Расстрелян 3 января 1920 года.

– Вот он, получается, автор “Тихого Дона”?

– Нет”.

Столь же категоричен был ответ по Шолохову и Крюкову.

“– Кто, – спрашиваю, – писал “Тихий Дон”? Шолохов?

Ответ донецкой пифии последовал незамедлительно:

– Нет.

– Тогда кто же?

Л. Ф. берет карандаш, он быстро перемещается по бумаге, оставляя какие-то знаки...

И вдруг неожиданный, ошеломивший меня ответ:

– Его написала женщина”.

Пообщавшись с духами, и не просто с духами, а с высшим из них, “иерархом 6-го плана”, “пифия” выдала Кораблеву исчерпывающую информацию об этой женщине. Как выяснилось, имя ее – Александра Дмитриевна Попова, по мужу – Громославская.

Она – дочь Дмитрия Евграфовича Попова, владельца имения Ясеновка, откуда родом мать М. А. Шолохова, Анастасия Даниловна Черникова, по корням – крепостная черниговская крестьянка, находившаяся, как известно, в услужении в барском доме Поповых.

“Дмитрий Евграфович Попов, – повествует Кораблев, – происходил из богатого и достойного дворянского рода. Его дед, войсковой старшина Иван Алексеевич Попов, казак и помещик, был, говорят, хорошо известен во всей Области Войска Донского. В начале XIX века он привез на Дон несколько крестьянских семей из Черниговской и Полтавской губерний и основал имение Ясеновка”.

Все это, благодаря усилиям местных краеведов, на Дону достаточно широко известно. Но что краеведению не было известно – хотя “пифия”, естественно, знала, – так это то, что была у Дмитрия Евграфовича Попова, оказывается, внебрачная дочь, непонятно каким образом сумевшая заполучить его фамилию и отчество. А кто была ее мать? Теткой Шолохова! “Старшая сестра ее матери – бабушка Шолохова”!

Доказательства?.. Какие еще нужны доказательства, если это информация, идущая из “астрала”, от самого “иерарха 6-го плана”!

Но и это еще не все. Кто был мужем этой гениальной женщины, подарившей миру “Тихий Дон”? Донской офицер, сподвижник Корнилова Громославский – старший брат тестя Шолохова П. Я. Громославского.

Теперь понятно, откуда в романе такое отличное знание топографии, топонимики, людей Верхнего Дона, перипетий Гражданской войны на Дону.

Но и это еще не все.

По данным астрала, и А. Серафимович (Попов) – также близкий родственник, дядя гениальной женщины, сотворившей “Тихий Дон”. Оказывается, “Иван Алексеевич Попов, дед Александры, основатель Ясеновки, усыновил будущего классика, когда тому было два годика...”. Потому у него и фамилия – Попов. А официальная биография А. С. Серафимовича, где говорится, что он родился в станице Нижне-Курмоярской, в семье есаула Серафима Попова, а вырос в станице Усть-Медведицкой, – казенная ложь. “Отчество придуманное, как и фамилия”.

Александра Попова-Громославская, по утверждению Кораблева и “пифии”, и написала роман “Тихий Дон” – правда, почему-то под названием “Любовь земная”; главные герои – Григорий и Аксинья – также именовались иначе, “Петр и Дарья Мелеховы, Дуняшка, а также коммунист Бунчук в “первом” романе отсутствуют, это сочинения Шолохова”; прототипом главного героя был не Харлампий Ермаков, а некий Николай, возлюбленный Александры, моложе ее на 20 лет, прототипом главной героини является она сама, “Александра”. Введен в роман и молодой Шолохов, племянник гениальной писательницы. По данным “донецкой пифии”, он – прототип... Митьки Коршунова.

“ – Была ли в действительности описанная в романе “рыбалка” Елизаветы и Митьки Коршунова?

– 94%.

– Это как-то связано с Шолоховым?

– 100%...”.

Далее следует сцена из романа с описанием того, как изнасиловал Митька Коршунов Елизавету Мохову.

“Мы не знаем, и никто не знает, почему Громославский не хотел отдавать дочь за Шолохова. И мы не знаем, как на самом деле происходила сцена сватовства. Может быть, так, как она описана в романе?”.

Подобные опусы с полной очевидностью свидетельствуют о степени нравственного падения “антишолоховедов”. Они не понимают, что, пытаясь унизить человеческое достоинство Шолохова, они публично демонстрируют свое нравственное убожество. Это относится не только к Кораблеву, но и к Бар-Селле, Макаровым, Венкову и др. Это бессилие злобы, как ничто другое, свидетельствует о полном поражении “антишолоховедения”. О чем говорить, какой научный спор можно вести с теми, кто прибегает к подобным методам полемики?

Опус Кораблева именуется в издательской аннотации “научно-художественным изданием”. Но что здесь от науки? Более точно определил свой жанр автор: “Как бы и мне не написать что-нибудь детективно-фантастически-мистическое!..” – восклицает он после бесед с придуманной им “донецкой пифией”.

“Детективно-фантастически-мистическое” сочинение Кораблева подводит черту под поисками несуществующего протографа “Тихого Дона”, принадлежащего несуществующему “Автору”.

“Найденная рукопись – победа, ненайденная – разгром, – размышляет о мнимом протографе “Тихого Дона” герой-рассказчик опуса Кораблева. – И не надо никаких объяснений. Найденная рукопись в них не нуждается, ненайденная – тем более”.

С помощью “астральных” сил рукопись была найдена. Но, как оказалось, не та: “Небольшая подколка написанных бумаг. Куриный почерк. Заговоры, молитвы и тому подобное... Называется – “Тайные могилы”.

Но “ясновидящая” Л. Ф. Лихачева призывает Кораблева (автора? героя-рассказчика?) не расстраиваться:

“– Рукопись вы найдете. Но не найдете в ней того, что искали. Она не представляет такую ценность, как вы думаете.

В голосе сочувствие и сожаление.

А теперь куда? В Вешенскую, к могиле оскорбленного писателя, просить прощения?..”.

Думаю, что в этих словах – дальнейший путь для всего “антишолоховедения”. Путь покаяния.

Автор-рассказчик в опусе “Темные воды “Тихого Дона” сообщает нам, что, оказывается, в процессе создания текста он был “подключен” к тому же “иерарху 6-го плана”, что и “ясновидящая” Л. Ф. Лихачева.

По всей вероятности, к тому же самому “иерарху 6-го плана” был подключен и журналист Константин Смирнов из журнала “Чудеса и приключения” – автор еще одного детективно-фантастического опуса, посвященного авторству “Тихого Дона”.

В третьем и десятом номерах журнала “Чудеса и приключения” за 2000 год опубликованы статьи К. Смирнова “Близка ли к разгадке скандальная шолоховиана” и В. Анохина “Как Александр Попов стал Михаилом Шолоховым”, в которых заявлено: “Теперь, кажется, мы можем назвать настоящее имя Михаила Шолохова – Александр Попов”!

Об уровне осведомленности их авторов можно судить по количеству допущенных в них фактических ошибок.

Мария Петровна, жена М. А. Шолохова, объявлена здесь “зажиточной казачкой Гремиславской ”, хотя ее девичья фамилия Громославская . Она вышла замуж за М. А. Шолохова и венчалась с ним 11 января 1924 года , а потому никак не могла быть женой М. А. Шолохова в 1922 году . Мать М. А. Шолохова, Анастасия Даниловна, находилась в услужении в имении Ясеновка не в тринадцатилетнем возрасте, а когда ей было двадцать с лишним лет . Наконец, имение Ясеновка явилось прототипом в “Тихом Доне” имения не Лесницких , а Листницких . Но это – не главное.

Главное в том, что К. Смирновым и В. Анохиным обнаружен (видимо, с помощью “астрала”) еще один автор “Тихого Дона”! И вы знаете, кто он?

Сын все того же Дмитрия Евграфовича Попова и, следовательно, сводный брат Александры Дмитриевны Поповой-Громославской – автора романа “Любовь земная”, переименованного позже в “Тихий Дон”. Но этого мало. Если Александра Дмитриевна Попова-Громославская, обнаруженная Кораблевым с помощью “ясновидящей” Л. Ф. и “иерарха 6-го плана”, – родная тетя Шолохова, то обнаруженный К. Смирновым (видимо, с помощью того же “иерарха 6-го плана”) автор “Тихого Дона” Александр Дмитриевич Попов – его сводный старший брат. И к тому же  – родственник Серафимовича!

Новизна ситуации в том, что в случае со “старшим сводным братом” Шолохова объявился и живой, реальный “потомок” – некий Анохин, называющий себя правнуком знаменитого писателя Александра Попова, то бишь Шолохова.

Авторы версии излагают родословную этого Александра Попова. По версии К. Смирнова, род будущих владельцев Ясеновки Поповых начинался в имении Чекмари Тамбовской губернии, где жил старший унтер-офицер Московского пехотного полка Иван Григорьевич Попов. Его сын Евграф Иванович стал священником в том же селе Чекмари Тамбовской области, достигнув к концу жизни сана епископа Воронежского и Борисоглебского, а внук, Дмитрий Евграфович Попов, стал военным, подхорунжим линейного казачьего полка. Он-то будто бы после женитьбы и получил в приданое за женой (имя которой авторам версии неизвестно) в 1894 году имение Ясеновка. “После смерти жены у него на руках остался трехлетний сын Александр, для ухода за которым он нанял няньку – Анастасию Черникову (1881 – 1942) из семьи рабочих-поденщиков”. От него-то она будто бы и прижила Дмитрию Попову “сына Михаила и дочерей”.

Вот этот Александр – сводный брат Михаила Шолохова – и является будто бы тем человеком, который написал “Тихий Дон”.

А внебрачный сын Дмитрия Евграфовича Попова – Михаил, усыновленный приказчиком Александром Михайловичем Шолоховым (по фантазии К. Смирнова). Его документы и имя присвоил себе старший сводный брат Александр Дмитриевич Попов, ставший к этому времени писателем и матерым чекистом, любимцем Сталина, и более того – его тайным агентом по проведению коллективизации на Дону. Версия – нелепая, однако она была растиражирована радио, телевидением и целым рядом газет – “Комсомольской правдой”, “Литературной Россией”, “Российской газетой” и др.

Журналистам, распространявшим эту версию ради дешевой сенсации, невдомек, что в основе ее лежит невежество.

Предшественниками уже обнаружен автор “Тихого Дона”, и также отпрыск Дмитрия Евграфовича Попова – но только не сын Александр, а его дочь Александра. Прочитав опус Кораблева, они узнали бы, что придуманные ими Поповы никакого отношения к Ясеновке не имеют, поскольку настоящие Поповы из Ясеновки – один из самых блистательных и известных казачьих родов на Дону, история которых изучена и хорошо известна. Казачий род Поповых не имеет никакого отношения ни к деревне Чекмари, ни к Тамбовской губернии, где, как известно, казаки не проживали.

В споре иногда применяется прием, известный как доведение аргументов до абсурда. “Антишолоховедение” применяет его по отношению к себе. В “трудах” К. Смирнова или А. Кораблева эта позиция с полной очевидностью доведена до абсурда.

Последние опусы “антишолоховедов” с полной очевидностью свидетельствуют: “антишолоховедение” изжило себя. Ненавистникам Шолохова нечего сказать – у них нет ни новых фактов, ни новых доказательств, ни новых идей, которые подтверждали бы их правоту. Им остается одно: черный пиар, когда ради злонамеренной компрометации великого русского писателя без конца пережевываются старые, отвергнутые, опровергнутые наукой аргументы, а на худой конец – в ход идет обращение к экстрасенсам и нечистой силе.

Именно такой нечистой силой и является само “антишолоховедение” в нашей общественной и литературной жизни.