355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наш Современник Журнал » Журнал Наш Современник №2 (2004) » Текст книги (страница 18)
Журнал Наш Современник №2 (2004)
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 02:28

Текст книги "Журнал Наш Современник №2 (2004)"


Автор книги: Наш Современник Журнал


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

А это означает, что нет никаких причин – в “скрытом, неявном виде”, либо в открытом и явном – переносить воображаемый хутор Татарский в окрестности Усть-Хоперской станицы Усть-Медведицкого округа.

Судя по тому пути, который проделал Прохор Зыков от Татарского до Базков по правому берегу Дона через хутора Рубежный, Рыбный, Громки и, наконец, Базки – а они, судя по карте, следуют один за другим, – можно предположить, что Шолохов расположил хутор Татарский где-то между хутором Рубежным и Плешаковым, на правой стороне Дона, в границах Вешенского юрта. Дальше по Дону шли станицы Еланская и Усть-Хоперская, которая в 1918 году из Усть-Медведицкого округа перешла в Верхне-Донской.

Это – примерное – расположение хутора Татарского вполне объясняет, а точнее – опровергает и третье “независимое указание”, выявленное Макаровыми в тексте “Тихого Дона”, будто хутор Татарский находился в Усть-Медведицком округе: “зимой 1919 года Григорий с Петром слышали канонаду гундоровцев, прорывавшихся на юг в районе станицы Усть-Хоперской”.

Речь идет о главе 17-й шестой части романа, когда красные в конце 1918 года наступали на Дон. Отказавшись от мысли отправиться всей семьей в отступление, оставшиеся в Татарском Григорий и Петр с тревогой встречают красных. “За бугром далеко погромыхивали орудийные раскаты.

– По Чиру бой идет, – определил Пантелей Прокофьевич.

На вечерней заре и Петро и Григорий не раз выходили на баз. Слышно было по Дону, как где-то, не ближе Усть-Хоперской, глухо гудели орудия...” (3, 136).

Как пишут Макаровы, ссылаясь на “Полное географическое описание России” под редакцией В. П. Семенова-Тянь-Шанского, между Вешенской и Усть-Хоперской станицами примерно 44 версты. Но если хутор Татарский, по мысли Шолохова, был расположен где-то на 10 с чем-то верст по Дону ниже Вешенской, то тридцать верст, отделявших его от Усть-Хоперской станицы, где шел бой, вполне позволяли слышать по Дону “немой гул орудий”. Точно так же, как он был слышен “за бугром” – по Чиру, хутора которого были расположены ничуть не ближе, чем Усть-Хоперская.

Метод текстологической “дактилоскопии” в той степени, в какой он касается географических координат в романе “Тихий Дон”, вновь помогает нам уяснить подлинные реалии, отраженные в романе, и показать, что ни один из аргументов, выдвинутых Макаровыми в доказательство их предположения, будто хутор Татарский был размещен автором некоего “прототекста” “Тихого Дона” в Усть-Медведицком округе, не выдерживает проверки фактами и текстом романа.

“Историческое пространство” романа

Если прорваться сквозь внешнее наукообразие Макаровых (оно, как известно, всегда способствует затемнению истины, а не прояснению ее) к логической сути их чрезвычайно запутанного построения, то конструкция организации “художественного пространства” романа в их представлении выглядит следующим образом.

По их утверждению, роман “Тихий Дон” создавался в несколько этапов.

Первый этап. “Тихий Дон” в значительной своей части был написан будто бы еще до начала Вешенского восстания на материале Усть-Медведицкого округа, и хутор Татарский располагался где-то недалеко от Усть-Медведицкой. “ В основе большей части текста “Тихого Дона” – первых пяти частей вплоть до середины шестой части, лежит текст неизвестного автора, написанный до начала Вешенского восстания, во всяком случае, не позднее зимы 1919 г. Когда создавалась ранняя редакция “Тихого Дона”, автор еще не знал о том, что в конце зимы 1919 г. разразится Вешенское восстание, и поэтому поместил своих персонажей в иные места сообразно со своим первоначальным замыслом”.

Место это, естественно, – станица Усть-Медведицкая, а “неизвестный автор” известен Макаровым: это Крюков. Но поскольку ни одного факта для доказательства этого предположения у них нет, они осторожно называют Крюкова пока что “неизвестным автором” “первой редакции”.

Второй этап. Когда “неизвестный автор” узнает о начале Вешенского восстания, то основные казачьи персонажи “Тихого Дона” и фокус описываемых событий Гражданской войны на Дону перемещаются им “в эпицентр героического восстания казаков на Верхнем Дону весной 1919 г. Начало восстания повлекло за собой переработку автором текста “Тихого Дона” такую, что автор романа перенес свое повествование и поместил его в эпицентр восстания”. Это потребовало от него “трудоемкой и объемной переделки текста, перемещения географии романа на новое место”, “переноса автором места действия “Тихого Дона”, вымышленного хутора Татарского, в Верхне-Донской округ, в юрт Вешенской станицы. Первоначально хутор был помещен автором в иной округ Области войска Донского, вероятнее всего – в Усть-Медведицкий”. Так возникла “вторая редакция” романа, принадлежащая все тому же автору – Крюкову. Впрочем, по мнению “антишолоховеда” Мезенцева, всю эту работу по перемене географических названий выполнил за Крюкова тесть Шолохова Громославский.

Третий этап , когда на сцену выходит “соавтор”, то есть Шолохов, функция которого – “механическое, компилятивное объединение текста обеих авторских редакций при отсутствии видимого понимания им (соавтором) возникающих принципиальных расхождений и внутренних противоречий”.

Уф-ф-ф!!

Вся эта сложная умозрительная конструкция придумана Макаровыми при полном отсутствии каких бы то ни было фактических доказательств. И прежде всего – доказательств самого существования “прототекста” “Тихого Дона”, принадлежащего неизвестному “автору”.

Они возлагают на Крюкова весь этот нелепый сизифов труд – перемонтировки, переделки, перелицовки романа, перевода его неповторимых образов и персонажей, имеющих реальных прототипов, а также топографии и топонимики романа из одного “художественного пространства” в другое. Но подобная манипуляция художественным текстом произведения невозможна. Само предположение о такой “перемонтировке” – нелепость. Как невозможна и манипуляция историческим пространством романа, что Макаровы пытаются делать.

“Историческое пространство автора (под которым мы подразумеваем всю совокупность сведений об упоминаемых в художественном произведении исторических событиях, лицах, участвующих в них, обстановке и условиях жизни описываемого времени, географических, хронологических и иных сведениях, которые введены волей автора в текст повествования) можно условно разделить на две области. Одна из них охватывает используемые автором надежные и достоверные сведения. Это прежде всего информация либо общеизвестная (сведения по географии, экономической и политической истории, литературе и т. д.), либо известная непосредственно автору благодаря его личному жизненному опыту, участию в тех или иных событиях и проч.

Другая часть исторического пространства создается автором привлечением дополнительных источников. Это может быть и чьим-то устным сообщением, и статьей в повременной печати, и книгой воспоминаний.

Таким образом, историческое пространство художественного произведения в главных чертах совпадает с совокупностью исторических знаний и представлений автора”, – утверждают Макаровы.

Именно под этим углом зрения, анализируя исторические печатные и архивные источники, к которым обращался Шолохов, создавая свой роман, его биографию, источники “устного предания”, незаурядную роль таких личностей, как Харлампий Ермаков и Павел Кудинов, всю сложнейшую систему прототипов “Тихого Дона” и “географических пространств” в романе, мы и рассмотрели выше реальное наполнение Шолоховым исторического пространства романа “Тихий Дон”.

А что в этом отношении представлено “антишолоховедением”, например теми же Макаровыми? Мало того, что ими не представлено ни одного факта, свидетельствующего хоть о каком-то отношении Крюкова к “Тихому Дону”, ни одной странички, ни одной строчки рукописей или архивов Крюкова, которые относились бы к этому роману, – не представлено и никаких доказательств того, что Крюков вообще имеет хоть какое-то отношение к историческому и художественному пространству “Тихого Дона”.

Автор “Тихого Дона” – Краснушкин?

Несостоятельность гипотезы, будто “Тихий Дон” написал Ф. Д. Крюков, очевидна.

Дополнительный удар по “крюковской” версии пришел с неожиданной стороны. В декабрьском номере рижского журнала “Даугава” за 1990 год была перепечатана из иерусалимского журнала “22” статья 3. Бар-Селлы “Тихий Дон” против Шолохова”, положившая начало целой серии статей этого критика. Смысл его публикаций – доказать, что автора “Тихого Дона” искали не там. “Чего проще – читай Крюкова, сравнивай и уличай”, – пишет Бар-Селла.

Прочли, сравнили... Крюков – писатель неплохой, не хуже Чирикова, и написал много, и публиковался часто, и откликался на события... А “Тихий Дон” написан гениальным писателем, никак по таланту не ниже Платонова. А раз Чириков не Платонов, то и Крюкову “Тихий Дон” написать было не под силу. Да и не похоже... Все другое, одно общее – про казаков. Но ведь и про казаков не всякий роман – “Тихий Дон”.

Эта точка зрения с некоторых пор стала определяющей в “антишолоховедении”. “Антишолоховеды” бросились искать автора “Тихого Дона” “в другом месте”.

В статье “Плагиатор ли Шолохов? Ответ оппонентам” Г. Хьетсо писал:

“... Сомневается в кандидатуре Крюкова не только Солженицын. Характерной чертой этой дискуссии последних лет является выдвижение всё более невероятных кандидатов в авторы эпопеи. Так, предположение о том, что “Тихий Дон” мог быть написан расстрелянным еще в конце августа 1921 года Николаем Гумилевым, просто фантастично. Однако автор в письме ко мне от 1/VI 1993 года настаивает на своем. “Я действительно считаю Николая Гумилева не только возможным, но единственным автором “Тихого Дона”. Избежав гибели в Петрограде в роковом двадцать первом году, он бежал на Дон, сменил имя, занялся привычным ремеслом. Выход в 1923 году в свет “Донских рассказов” положил начало грандиозной литературной мистификации. Гумилев создал роман огромной художественной силы, но, учитывая сложившиеся обстоятельства его судьбы, он добровольно передавал все написанное им другому человеку”.

“Крайне неубедительной является, – продолжает Г. Хьетсо, – и кандидатура полузабытого прозаика Ивана Родионова, не говоря уже о странной кандидатуре Александра Серафимовича, якобы на старости лет втайне написавшего эпопею для Шолохова. Нельзя не согласиться с Петром Бекединым, что чем длиннее становится список кандидатов, тем очевиднее комизм ситуации. Вообще в работах новых противников Шолохова обнаруживается какая-то злость, угрожающая перешагнуть все границы научной дискуссии и скорее всего свидетельствующая о полном бессилии их аргументации”.

Бар-Селла предложил своего “кандидата” на авторство великого романа: “Имя настоящего автора романа “Тихий Дон” известно мне уже 15 лет. Трудно так сразу и безоглядно раскрыть тайну, которую хранил в себе 15 лет”.

Но кто же этот “гениальный писатель, по таланту не ниже Платонова”, который написал “Тихий Дон”, и как нашел его Бар-Селла?

“Стремя “Тихого Дона” меня не убедило, – признается Бар-Селла. – По мысли Д*... коммунисту написать гениальный роман было просто не под силу, поскольку гений и коммунист – две вещи несовместимые. А мне тут же вспомнился Андрей Платонов – не просто коммунист – хуже: коммунист-фанатик... Что же до филологических аргументов, то их у Д* почти что и не было...”.

В подтверждение этой мысли Бар-Селла писал:

“Возражая против принадлежности “Тихого Дона” перу Шолохова, приводят часто такой аргумент – комсомолец (а в дальнейшем – коммунист) не мог написать роман антисоветский и белогвардейский по духу!

В таком заявлении логического противоречия нет, но есть одна трудность: в контакт с духами (хотя бы и романа) вступить чрезвычайно сложно”.

В качестве автора “Тихого Дона” Бар-Селла предлагает свою кандидатуру – журналиста и литератора В. Севского (Краснушкина), еще более далекого от “гениальности”, чем Крюков. Если Крюков, на взгляд Бар-Селлы, по таланту не выше Чирикова, то Севский (Краснушкин) – не выше Боборыкина, только не столь плодовит.

“Открыл” Бар-Селла в Севском (Краснушкине) автора “Тихого Дона” с помощью “Казачьего словаря-справочника” в 3-х томах (первый том вышел в Канаде, второй и третий – в США, в Калифорнии). Именно в этом словаре, на который мы неоднократно ссылались, не предполагая, что именно на его страницах будет “раскрыта тайна” “Тихого Дона”, Бар-Селла, как он сам признается, узнал о существовании провинциального журналиста Вениамина Алексеевича Краснушкина, который выбрал себе литературный псевдоним Виктор Севский.

Из словаря Бар-Селла узнал, что “Краснушкин Вениамин Алексеевич (дон.) – род. ок. 1880 г. в ст. Константиновской; талантливый журналист и пионер патриотической и художественной журналистики Всевеликого Войска Донского. В 1918—19 гг. редактор-издатель ростовского журнала “Донская волна”. Литературный псевдоним – “Виктор Севский”. Погиб в застенках ростовской Чека”.

Узнав из словаря о существовании “пионера патриотической и художественной журналистики” казачьего Дона, Бар-Селла предпринял дополнительные изыскания и установил, что В. Краснушкин (Севский) был не только журналистом, но и театральным критиком, а также беллетристом. “Конечно, не все перечисленные сведения содержались в краткой биографической справке “Казачьего словаря”, – замечает он. – Многое пришлось отыскивать по крохам, листая сотни исторических трудов, документальных публикаций, библиографических и справочных пособий, мемуаров...”.

Как видите, в основе изысканий Бар-Селлы лежит та же методология, что и у предшественников: кто, по биографическим показателям, мог бы написать “Тихий Дон”?

Каков же итог столь тщательных изысканий? И какие убедительные аргументы позволили Бар-Селле заявить: “Да, это он – автор “Тихого Дона”? Ему удалось установить, что свой журналистский путь В. Краснушкин начал в 1911 году в газете “Ростовская копейка”, где возглавил литературный отдел, а перед этим написал роман “Кровавая слава” – о холодящих кровь приключениях золотоискателей в сибирской тайге. “... Имя одного из героев – Стеблицкий... заставляет вспомнить другую фамилию... Листницкого...” В том же 1911 году выходит в свет первая – и единственная – книга беллетриста Севского-Краснушкина: “Провинциальные картинки (Из жизни города Глушинска)”, нечто вроде “Нравов Растеряевой улицы”, ничем, казалось бы, не напоминающая “Тихий Дон”. “Но в романе есть две главы (в начале второй части), – указывает Бар-Селла, – повествующие о нравах хуторской интеллигенции (хозяин магазина, почтмейстер, учитель, студент и один дворянин – Листницкий). Как сам набор этих персонажей, так и некоторые черты их образов обнаруживают, – по мнению Бар-Селлы, – разительное сходство двух произведений” – “Провинциальных картинок” и “Тихого Дона”.

Потом Краснушкин сотрудничает в газетах “Донское утро”, “Приазовский край”, “Утро юга”, где он опубликовал более 300 корреспонденций, статей, фельетонов. В 1917 году его приглашают фельетонистом в газету “Русская воля” (Петроград), а после ухода из нее он сотрудничает в журналах “Новый Сатирикон”, “Аргус”, “Журнал журналов”, “Барабан”, “Бич”...

6 января 1918 года Севский становится главным редактором газеты войскового правительства “Вольный Дон” (Новочеркасск) и, выпустив 33 номера, скрывается от красных; с 1919 года он – редактор журнала “Донская волна”. Его перу принадлежит документальный очерк “Генерал Корнилов” (Ростов-на-Дону, 1919).

Мы со всем старанием перечисляем результаты поисков Бар-Селлы для того, чтобы уяснить: каковы же аргументы, каковы доказательства того, что именно В. Севский (Краснушкин) написал “Тихий Дон”? Их просто нет.

Бар-Селла относит к числу аргументов то, что Краснушкин родился и вырос на Дону, что в годы Первой мировой войны он был призван в казачьи войска 10 августа 1914-го, а 17 сентября того же года демобилизован по болезни. “Автора дневника провожают на фронт 12 августа 1914 года, а 5 сентября – последняя запись в дневнике – он погибает”, – многозначительно замечает Бар-Селла, имея в виду дневник студента Тимофея.

Но принадлежность к казачеству и подобные случайные совпадения недостаточны для доказательства авторства “Тихого Дона”. Справедливы слова самого автора новой гипотезы: “...и про казаков – не всякий роман “Тихий Дон”.

Еще одним аргументом в пользу авторства Краснушкина Бар-Селла считает то, что в годы гражданской войны предполагаемый кандидат в авторы “Тихого Дона” находился в “стане белых”, хорошо знал жизнь “белого лагеря” и редактировал журнал “Донская волна”, пока не был расстрелян красными в январе 1920 года. Но если бы Севский (Краснушкин) имел отношение к роману “Тихий Дон”, это не могло не получить хоть какого-то отзвука в тех более чем трехстах его корреспонденциях в газетах “Приазовский край” и “Утро юга”, и уж тем более на страницах “Донской волны”. Однако Бар-Селла не обнаружил в них ни одной ниточки, хоть как-то связывающей Севского (Краснушкина) с “Тихим Доном”. И это неудивительно, поскольку, судя по биографии “претендента на авторство”, на Верхнем Дону он никогда не был, а на территории повстанцев и быть не мог, поскольку в это время находился в Ростове. Именно из-за отсутствия информации “Донская волна” обошла Вешенское восстание практически полным молчанием. “В “Тихом Доне” – ни капли “Донской волны” – так назвал свою статью Г.С. Ермолаев, специально изучивший этот вопрос. “Просмотрев в свое время подшивку “Донской волны”, я не нашел в ней ничего, что можно было бы причислить с полной уверенностью к историческим источникам “Тихого Дона”, – заключил он.

Решающий аргумент в вопросе об авторстве “Тихого Дона”, на взгляд Бар-Селлы, – текст повести В. Севского (Краснушкина) “Провинциальные картинки”, обнаруживающей “разительное сходство” ее с романом “Тихий Дон”.

В этой повести рассказывается о жизни города Глушинска (подражание очеркам о городе Глупове Салтыкова-Щедрина) с целью “заклеймить эту пошлость и косность”. В ней запечатлены, с потугами на иронию и сарказм, обыватели этого города, с тем, чтобы они, как пишет Севский (Краснушкин), “прочли... и вздохнули”.

Познакомим читателей с отрывком из этого творения В. Севского (Краснушкина), в котором Бар-Селла обнаружил “разительное сходство” с “Тихим Доном”, с тем, чтобы и они “прочли и вздохнули”.

“Атмосфера все сгущалась и сгущалась: интриги, подкопы под ближнего, сплетни. В воздухе так и пахло грязной ложью и интригой. И душой всего был Балабошкин. Кто посмел иметь “свое суждение” – устранялся по мановению Балабошкина. Всюду была разбросана сеть клевретов его, тайных и явных. Клевреты шли в гору, повышались в чинах, и Ваня Мразь, которого одна дама в клубе приняла за лакея (настолько он был ощипан и жалок), достиг степеней высоких. Ваня способен на самые скверные поступки, но лицу, оклеветанному им, он все же будет слать приветственные телеграммы в дни рождения и ангела. Он тайком делал гадости! Балабошкин “вывел в люди” писцов, людей маленьких, привыкших к табуретам, посадил в кресла и заставил их играть в карты. Немудрено, что у маленьких людей закружились головы и они свихнулись. Над ними не было ока начальского, и они сделали растраты. Такими были Серебров, Будкин, Фенедов.

Жизнь не по средствам вела к растрате, а дальше к самоубийству. Вообще же в Глушинске царила какая-то бешеная свистопляска, а Балабошкин вертел всеми, как марионетками. Загнано было все честное, хорошее. И не скоро одолели Балабошкина. Борьба была упорная. Сперва дворяне Глушинска отказались выбирать его в предводители, а один из дворян публично на дворянском собрании обозвал его нахалом, лезущим вопреки общему желанию. Балабошкин не решился привлечь к ответственности обидчика: могло всплыть слишком много нехорошего. И чувствуя начало конца, Балабошкин создает в Глушинске банк и проходит туда директором. Кассиром у него Ванька Каин, который вскоре совершает растрату, разнесенную после по книгам. Машка-пройдачка делает скандал Балабошкину в банке, а бухгалтер Кленов забирает его в руки, и Балабошкин в банке становится орудием Кленова. Ум Кленова подчиняет Балабошкина, и это первая над ним победа. Кредит, зависящий от директора, заставляет мелких торговцев голосовать всегда за Балабошкина и составлять кадр его сторонников. Большинство, послушное ему, составляется из писцов банка, которых он делает членами банка и завоевывает их симпатии тем, например, что выдает ссуду одному из них на лечение венерической болезни, которая уже никак не может быть отнесена к числу добытых на службе банку. Общие собрания назначаются во время половодья, и крестьяне – члены банка – в силу невозможности отсутствуют на собраниях, а они едва ли бы примкнули к Балабошкину”. И т. д.

Подобную “прозу” можно цитировать километрами, она уныла и скучна, несмотря на все потуги на “юмор и сарказм” и, конечно же, ничего общего с искрометной прозой Шолохова не имеет.

Очерк В. Севского (Краснушкина) “Генерал Корнилов” написан чуть лучше – но только потому, что это – откровенно журналистская, документальная работа.

Дипломированный филолог, обучавшийся, по его словам, в двух университетах – Московском и Иерусалимском, – Бар-Селла не может не понимать, что подобная беллетристика свидетельствует об одном: Севский (Краснушкин) не мог быть автором “Тихого Дона”. Не существует ни одного доказательства того, что этот автор имел хоть какое-то отношение к “Тихому Дону”, так же как и А. Платонов – к роману “Они сражались за Родину”. Платонов индивидуален и узнаваем ничуть не меньше, чем Шолохов. Выдумка Бар-Селлы – или плод абсолютной филологической глухоты, или злонамеренный эпатаж, рассчитанный на невзыскательного читателя.

С этим согласна и часть “антишолоховедов”. Говоря о “способе”, каким Бар-Селла делает неплохого журналиста, но третьеразрядного донского писателя автором “Тихого Дона”, Макаровы пишут:

“Что можно сказать в связи с этим “открытием”? Лишь то, что исследователь немножко поторопился в своих выводах. Когда-то Бар-Селла, заявив об отсутствии у нас профессионализма, написал, что в силу этого “приходится оставить без внимания... методологические пожелания А. Г. и С. Э. Макаровых...”. Вот эта определенная самонадеянность, видимо, и подвела исследователя”.

Выразительны эти взаимные упреки в “непрофессионализме”, адресованные “антишолоховедами” друг другу, – к ним мы еще вернемся. Истина же в том, что, как показывает анализ их “трудов”, печатью непрофессионализма отмечены работы и тех и других. Знаменательно и то, что они взаимно отрицают друг друга: Макаровы – “открытие” Бар-Селлы в отношении Краснушкина, Бар-Селла – гипотезу Медведевой-Томашевской, Р. Медведева и Макаровых в отношении Крюкова.

Похоже, для “антишолоховедения” не так уж и важно, кто написал “Тихий Дон” – Крюков или Громославский, Краснушкин или Гумилев, Серафимович или Родионов... Хоть черт в ступе, лишь бы не Шолохов! И для Бар-Селлы главное – не в доказательстве того, что “Тихий Дон” написал журналист Краснушкин; убежден: он сам в это не верит. Главное для него – развенчание Шолохова, то есть задача отнюдь не научная.

Текстологическая вседозволенность

При решении научной задачи исключена эта необъяснимая озлобленность, которой пронизана работа 3. Бар-Селлы, который переходит пределы не только научной корректности, но и элементарных человеческих приличий. Даже “антишолоховеды” Макаровы указали своему коллеге на “недопустимый тон, который сколь невозможен и неприемлем в научном исследовании, столь же и опасен”. Эту опасность Макаровы видят прежде всего в том, что “рядового читателя, воспитанного на “Тихом Доне”, любящего это произведение, его героев, взятый по отношению к Шолохову ернический тон не только оттолкнет от повествования, но и определит стойкое негативное отношение к любым другим попыткам разрешить проблему авторства”.

Макаровы не понимают, что “опасность”, о которой они пишут, прежде всего в том, что “антишолоховеды” глубоко оскорбляют тех, кто считает Шолохова великим национальным русским писателем, а “Тихий Дон” – национальным народным достоянием.

В мире сегодня в ходу термин “политкорректность”. О какой “политкорректности” может идти речь, когда книгу о русском гении 3. Бар-Селла, забыв о презумпции невиновности, называет “Текстология преступления”. Отрывки из нее публикуются в разных периодических изданиях и пестрят перлами вроде обвинений Шолохова в “зверином невежестве”; без предъявления хоть сколько-нибудь серьезных доказательств в ней делаются заявления: “пришло время назвать вора вором, а “Тихому Дону” вернуть имя настоящего автора”, или же: “Только бесстыдство водит рукой подонка, вставляющего в блистательную прозу свой “идеологический” мусор”...

Такого рода вседозволенность по отношению к великому русскому писателю свидетельствует, как правильно заметил Г. Хьетсо, только об одном: о полном бессилии аргументации “антишолоховедения” и о его поражении. И, конечно же, о крайне низкой культуре оппонента, позволяющего себе дискуссию на таком запредельном уровне.

Если Медведева-Томашевская, Р. Медведев, Солженицын выдвигали идею “соавторства” Крюкова и Шолохова в отношении “Тихого Дона” как гипотезу , которую, по собственному их признанию, они так и не смогли доказать, то для Бар-Селлы авторство В. Севского (Краснушкина) – непреложный факт. В своей аргументации он исходит все из того же гипотетического тезиса о мифическом “протографе”, “прототексте” некоего “автора”, который неумело “переписал” Шолохов. Только Бар-Селла считает таким “автором” “протографа” “Тихого Дона” не Крюкова, а Краснушкина.

В своей антишолоховской позиции он заходит настолько далеко, что вообще отрицает факт существования рукописей Шолохова. В статье “Рукописи не бомбят!” (“Окна”, Тель-Авив, 6 июля 1995 г.) Бар-Селла в совершенно непозволительном, кощунственном тоне пишет о том, как был разбомблен дом Шолоховых в Вешенской и во время бомбежки погибла мать М. А. Шолохова:

“Представьте себе на минуту – приезжает человек забирать мать, а тут бомбежка. Он в канаву – прыг. А как немец отбомбился, в машину – скок. Только его и видели. А тут же, на том же самом дворе, у сараев мамаша убитая, Анастасия Даниловна. А вроде как за мамашей приезживал...

Стоило Шолохову отъехать, – продолжает фантазировать Бар-Селла, – как на дом с мезонином и без хозяйки налетели соседи (сгорел дом позже), разнесли ящики (знал Шолохов свой народ, знал, что делал, когда посуду в землю зарывал), разбросали все бумаги... А в НКВД вскрыли несгораемый ящик и увидели, что за архив там лежит...”.

В нравах желтой прессы Бар-Селла продолжает ёрничать:

“... В железный ящик (т. е. в сейф) Шолохов сложил не рукописи и не письма коллег по литературному цеху, а ценности нетленные – вовсе не бумажные (дензнаки уж больно сильно подешевели), но золото и бриллианты, этот ящик он и сдал на хранение в НКВД, чекистов об этом, естественно, в известность не поставив. После чего ценности эти были украдены, видимо, самими чекистами, заявившими, что ящик пропал в спешке и неразберихе срочной эвакуации. Шолохову оставалось скрежетать зубами. Но тогда Шолохов понял, что ему выпала редкая удача – разом покончить с неприятными вопросами относительно авторства “Тихого Дона”: все рукописи, все черновики, все подготовительные материалы погибли! А на нет и суда нет!”.

Что касается хранящихся в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) РАН рукописей частично третьей и четвертой книг “Тихого Дона”, две страницы из которых были переданы Академией наук СССР в дар Нобелевскому комитету, то этот вопрос тель-авивский литературовед решил просто: это – “подложная рукопись. Когда она была изготовлена, Бог ведает”.

Правда, в 1989 году, сообщает Бар-Селла, появилась информация, что Львом Колодным найдены “уже не огрызки рукописей III и IV книг романа, а полностью и целиком две первых... Туману он напустил вокруг своего открытия изрядно, но кое-что удалось выяснить в ходе личной беседы, состоявшейся года два назад в Иерусалиме. На вопрос, почему так тщательно скрывается место нахождения рукописи, Колодный ответил, что хранится она у одной старушки, а объявлять имя старушки он не хочет по причине понятной: убьют старушку, если узнают, и рукопись украдут”.

Практически ничего не зная об этой рукописи (так же, впрочем, как и о шолоховской рукописи, хранящейся в Пушкинском Доме), Бар-Селла ничтоже сумняшеся заявил:

“Рукопись того, что известно как две первые книги романа, пока не опубликована. Сказано только, эта вторая исполнена рукой шолоховской супруги, Марии Петровны (?!).

Но ясно уже сейчас: чья бы рука ни изготовила данную рукопись, доказать авторство Шолохова она не может. И вот почему: человек, переписавший от руки “Войну и мир”, – не Лев Толстой. Для того, чтобы стать Львом Толстым, нужно “Войну и мир” не переписать, а написать. А что касается рукописного “Тихого Дона”, то разве у кого-то возникала мысль, что Шолохов до того обнаглел, что поленился чужой роман собственной рукой переписать? Так прямо чужую рукопись со всеми ерами и ятями в редакцию принес?

Нет, претензии к Шолохову иные – и главная та, что он не только чужую рукопись перекатал, но и не понял того, что перекатывает. А он не понял...”.

Исходные позиции Бар-Селлы настолько необъективны и предвзяты, а тон дискуссии настолько неуважителен, что возникает вопрос: стоит ли вступать в научный спор с таким оппонентом? Но, вполне возможно, именно на это – на нежелание опускаться до спора с ним – Бар-Селла и рассчитывает, дабы с помощью эпатажа сохранить, – как пишут Макаровы, – “монопольное положение среди исследователей шолоховской (антишолоховской. – Ф. К. ) темы”. Как видим, Бар-Селла считается монопольным лидером современного “антишолоховедения”, и этот факт лучше, чем что-либо другое, говорит о его состоянии.

Л. Кацис значительную часть своей статьи “Шолохов и “Тихий Дон”: проблема авторства в современных исследованиях” посвящает именно 3. Бар-Селле, которого защищает от критики Макаровых и соглашается с А. И. Солженицыным в том, что им проведен “очень убедительный текстологический анализ”. Л. Кацис дает развернутую характеристику “принципов” этого “анализа”: “На основе анализа ошибок и несообразностей в “ТД” он показывает, что изготовители (или изготовитель) книги настолько боялись отказаться от самых малых кусков Авторского текста, что использовали даже черновики, написанные скорописью. Использовали, не замечая, что те же события или сведения есть и в пространных вариантах.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю