Текст книги "Журнал Наш Современник №2 (2004)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Запись эта не вошла в окончательный текст, но если ее расшифровать, она приоткроет ход мысли автора в связи с изменением временных координат. Эти зачеркнутые цифры: “[На сорок в.]” , что означает “на сорок восьмом году” , потом дважды зачеркнута цифра 48. Зачеркнутое начало фразы: “На 48-м году женил Пант.” и – снова: “Перевалило Пан. Прок. за ...” . И, наконец, найденное: “Подступило П. Пр. под пятьдесят лет, когда женил старшего сына” – свидетельствует, что Шолохов ищет возможность сообщить читателю об истинном возрасте отца Петра, который назван уже Пантелеем Прокофьевичем, показать, что возраст этот отнюдь не молодой. Когда Петр женился, сообщает автор романа, Пантелею Прокофьевичу “подступило под пятьдесят” (“перевалило” за 48). Если время рождения Пантелея Прокофьевича – 1857 год, то женил он своего старшего сына примерно в 1906—1907 годах, когда Петру, по новой дате его рождения (1886), исполнилось 19—20 лет. В итоге все снова сошлось. Правда, при этом постарел наш герой на десяток лет. Если Ивану Семеновичу к началу действия романа в 1912 году было бы за сорок, то Пантелею Прокофьевичу в это время было уже за 50. А в 1919 году, в пору Вешенского восстания, – за 60. Этот возраст соответствовал тому характеру Мелехова-старшего, который столь талантливо воплотил Шолохов.

В беловом и книжном вариантах подверглась изменению и первая фраза, посвященная роду Мелеховых; в журнальном тексте она звучит так: “В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий” . Однако, поскольку из текста ушло уточнение: “вернулся еще молодой тогда казак Мелехов Прохор” , возникла неясность, идет ли речь о “последней турецкой кампании” в истории России.

Вот почему в издании 1941 годы Шолохов внес в текст уточнение: “В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий”, что отвечает исторической правде, поскольку последняя “турецкая кампания” – русско-турецкая война на Балканах происходила в 1877 – 1878 годах, а предпоследняя и была Крымской войной 1853 – 1856 годов.

Однако К. Потапов, редактор издания “Тихого Дона” 1953 года, сопроводил это место в романе не отвечающим истине примечанием, будто упоминаемая в романе турецкая кампания – это “русско-турецкая война 1877 – 1878 гг., действие которой происходило на Балканах”.

Автор примечания не произвел элементарный арифметический подсчет: если речь в романе идет о “турецкой кампании” 1877 – 1878 годов, то в таком случае время рождения Пантелея Прокофьевича – не ранее 1879 года. Учитывая, что год рождения Григория Мелехова 1892-й, а Петра Мелехова – 1886-й, старший сын должен был родиться, когда Пантелею Прокофьевичу было 7 лет, а младший – 11. Кроме того, в романе имеется достаточно точная ориентировка на возраст Пантелея Прокофьевича. Старый генерал Листницкий задает вопрос Григорию Мелехову:

“– Ведь это отец получил на императорском смотру в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году первый приз за джигитовку?

– Так точно, отец”.

Цифру “1883” Шолохов внес в беловой вариант второй части “Тихого Дона”, в черновом варианте ее не было. Шолохов внес эту цифру как временной ориентир для указания возраста Пантелея Прокофьевича. Если бы он родился после русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов, то в 1883 году ему было бы максимум 4 года; а в случае рождения после русско-турецкой войны 1828 – 1829 году – не менее 53 лет. Ни в том, ни в другом случае приз за джигитовку он получить не мог. В случае рождения после Крымской войны 1853 – 1856 годов ему было около 25 лет, что и отвечало истине.

Однако эта, казалось бы, ясная ситуация – вследствие непродуманного редакторского примечания в издании “Тихого Дона” 1953 года – вызвала следующий комментарий “антишолоховедов” Макаровых:

“Эта история подводит нас к двум важным выводам. Один говорит о нетвердом знании и понимании Шолоховым исторических событий, органично включенных в текст. Второй вывод на первый взгляд необычен. Возможно, что эпизод с “турецкой войной” протягивает ниточку к другому автору. Для него Крымская война могла быть действительно “предпоследней кампанией”, если вести отсчет относительно времени его жизни и работы над первыми главами “Тихого Дона”.

На каком основании? Откуда следует вывод о “нетвердости знания” Шолоховым исторических событий, равно как и эта мифическая “ниточка к другому автору”, то есть Крюкову? Все это – фантазии Макаровых.

Проведенный нами анализ черновиков “Тихого Дона” убеждает, что Шолохов, напротив, “твердо знал”, с какой именно Турецкой войны пришел казак Прокофий со своей турчанкой: по первоначальному замыслу – с русско-турецкой войны 1828—1829 гг., а по окончательному – с Крымской войны 1853—1856 годов. И сам факт столь углубленной работы над рукописью, включающей серьезные изменения в судьбах героев, датах их жизни, свидетельствует о том, что перед нами – черновик романа “Тихий Дон”, создававшийся именно Шолоховым, а никак не Крюковым. Поэтому о какой работе Крюкова “над первыми главами” “Тихого Дона” может идти речь?

Эти фантазии Макаровых не заслуживают серьезного разговора. Мы приводим их только для того, чтобы в очередной раз продемонстрировать легковесность и бездоказательность суждений “антишолоховедения”.

С позиций научности?

Дискуссия об авторстве “Тихого Дона” первоначально не выходила за пределы филологических кругов и велась в основном за рубежом, поэтому она была мало известна широкому читателю в нашей стране, а если была известна, то только по “радиоголосам”.

Новый виток спирали в споре об авторстве “Тихого Дона” начался в годы перестройки и ельцинских реформ. Атака на Шолохова была важнейшей составной частью всеобъемлющей ревизии ценностей в нашей культуре, когда с “парохода современности” вновь сбрасывались классики – только уже не русской, как после революции 1917 года, а советской литературы.

Одной из самых агрессивных и бездоказательных попыток такого рода была передача ленинградского телевидения “Пятое колесо” (1990), где гипотеза Н. Медведевой-Томашевской и Р. Медведева об “авторе” (Крюков) и “соавторе” (Шолохов) “Тихого Дона” подавалась как якобы доказанная истина.

Но появились и новые ноты – растерянности и шатаний среди “антишолоховедов”, свидетельствующие, что научная критика этой гипотезы дала свои плоды. О растерянности “антишолоховедения” свидетельствовали, – как об этом писал Г. Хьетсо – отказ ряда “антишолоховедов” считать Крюкова возможным автором “Тихого Дона” и “выдвижение все более невероятных кандидатов в авторы эпопеи”, таких, к примеру, как малоизвестный журналист и критик В. Севский (Краснушкин), А. Серафимович и даже Николай Гумилев.

Новую попытку доказать истинность версии литературоведа Д*, вдохнуть в нее новую жизнь предприняли в 90-е годы историки А. Г. и С. Э. Макаровы в работе “Цветок-татарник. К истокам “Тихого Дона”, опубликованной в таком серьезном журнале, как “Новый мир” (1993, № 5, 6, 11), и вошедшей в сборник “Загадки и тайны “Тихого Дона”. К слову сказать, мое предложение ответить Макаровым на страницах “Нового мира” не встретило понимания и поддержки у руководства журнала.

Л. Кацис, принадлежащий к новому поколению “антишолоховедов”, невысоко оценил их труд. С самого начала, – пишет он, – “Макаровы были абсолютно уверены в правоте И. Н. Медведевой-Томашевской, а к другим работам относились пренебрежительно и свысока...

Что же нового внесли Макаровы в решение вопроса об авторстве “Тихого Дона”? Они попытались сравнить ряд мемуарных источников по истории Гражданской войны на Дону с текстом “Тихого Дона” и выявили, что многие из них вошли в роман с минимальной текстуальной правкой. Они же показали, что большая часть материалов такого рода приходится на третью и четвертую части романа.

Выше уже говорилось, что подавляющая часть как редких “красных”, так и белогвардейских источников, использованных в романе, называлась и самим Шолоховым, и многими шолоховедами. Макаровы же лишь с удивительным педантизмом сопоставили эти источники с текстом романа, продемонстрировав объем включенных в него источников. В этой части их работа может быть признана вполне полезным прикладным исследованием. Настораживает другое: какое отношение все это имеет к проблеме авторства? Ведь установление любого количества и качества источников, легших в основу того или иного художественного текста, никогда не было признаком плагиата или заимствования”.

Справедливое замечание, относящееся к большей части работы Макаровых.

И тем не менее в конечном счете их исследование посвящено проблеме авторства “Тихого Дона” и считается одним из серьезных в “антишолоховедении” – прежде всего из-за глав, где анализируются источники романа.

Как уже указывалось ранее, Макаровы призывают к “научному”, “объективному” исследованию проблемы. Как они его понимают?

Оговорив ряд привходящих моментов, а именно: “недостаточный объем достоверных, надежных данных, имеющихся в распоряжении исследователей”, необходимость основываться “на системном подходе к решению вопроса, каждый раз анализируя всю совокупность данных, какими бы противоречивыми они ни были, не допускать отбрасывания при этом неудобной информации”, – Макаровы полагают, что “решение проблемы авторства должно основываться на системном, всестороннем текстологическом исследовании предмета, опирающемся прежде всего на максимально объективные факторы и критерии”.

Что можно возразить против этих, в общем-то, обязательных для каждого литературоведа требований? Ничего. Надо только стремиться неукоснительно следовать им. К сожалению, сами Макаровы, провозгласив эти справедливые научные требования, следуют им далеко не всегда. Они заявляют, что “при научной постановке проблемы авторства романа “Тихий Дон” основными для исследователей должны стать следующие вопросы:

– структура известного на сегодняшний день текста “Тихого Дона”;

– выявление главных источников его возникновения;

– возможно более полная реконструкция протографа – исходного, первоначального текста романа, если таковой был использован Шолоховым в своей работе”.

При этом именно последний вопрос, по мнению Макаровых, “главный, и его положительное решение, возможно, сулит русской литературе возвращение из небытия одного из замечательных произведений XX века. А надежное выявление и определение характера и объема изменений, внесенных Шолоховым в исходный текст в процессе работы над романом, решит попутно и сам вопрос о плагиате – действительном или мнимом”.

Таким образом, под научным подходом Макаровы понимают только такой, который априори ставит во главу угла существование некоего “протографа”, “исходного текста”, подлинным автором которого будто бы был Ф. Д. Крюков.

Медведева-Томашевская и Р. Медведев считали возможное авторство Крюкова лишь гипотезой . Макаровы же выдают эту гипотезу за аксиому , игнорируя определяющий судьбу спора факт: наличие рукописи “Тихого Дона”, уже установленное к моменту выхода их книги журналистом Л. Колодным.

В своей новой книге “Вокруг “Тихого Дона”: от мифотворчества к поиску истины” (М., 2000) эти авторы не только не изменили своей позиции, но, не представив никаких новых аргументов в подтверждение ее, даже усугубили нападки на Шолохова, обвиняя его в “безграмотности” и “невежестве”.

Не желая заняться объективным исследованием реально существующей рукописи первых двух книг романа, Макаровы в своем анализе проблемы авторства “Тихого Дона” исходят из привычного для “антишолоховедения” мифа – существования никому не известного гипотетического “протографа”, принадлежавшего гипотетическому автору – Крюкову.

Научный подход требует другой логики взаимоотношений с материалом. Он должен начинаться с текстологического и историко-литературного анализа реально существующей рукописи произведения, ее органичности, ее связи с источниками возникновения, установления ее идентичности, ее подлинности, и только в том случае, если будет доказано, что рукопись не принадлежит автору, имеет смысл переходить к следующему этапу поиска: выявлению “исходного” рукописного текста, принадлежащего другому возможному – “эвентуальному”, как принято выражаться в текстологической науке (от лат. eventus – случай), автору.

Данная научная логика могла быть нарушена только при одном обстоятельстве: если бы была обнаружена рукопись романа, принадлежащая Крюкову или какому-то другому лицу. В этом случае был бы необходим сравнительно-сопоставительный анализ текстов с целью выяснить истину. Но в нашем случае помимо шолоховской рукописи первой и второй книг “Тихого Дона” и печатного текста романа не предъявлено никаких доказательств не только существования какой-то другой рукописи, но даже возможности ее существования.

Вот почему методологические принципы, предложенные Макаровыми, в своем исходном тезисе – о существовании некоего мифического “протографа” “Тихого Дона” – далеки от научности. И даже от простого здравого смысла.

Столь же далеко от научности, в большинстве своем, и практическое осуществление этих принципов в книге Макаровых.

“Ошибки” Шолохова и ошибки Макаровых

Утверждения о существовании некоего мифического “протографа” романа “Тихий Дон”, принадлежащего якобы какому-то подлинному “автору” романа, – ключевые в системе аргументации “антишолоховедения”. Но в силу того, что этого “протографа” не существует в природе, “антишолоховедение” пытается получить доказательства его существования из реального текста самого романа “Тихий Дон”, выявляя якобы существующие в нем неточности, противоречия, ошибки, указывающие на его мнимую вторичность.

Этим путем идут и Макаровы, наивно полагая, что в обнаруженных ими ошибках и противоречиях “Тихого Дона” они найдут отражения этого самого “протографа”, принадлежавшего перу Крюкова.

Значительная часть работы Макаровых, не меньшая по объему, чем та, где исследуется источниковая база “Тихого Дона”, посвящена уличению Шолохова в тех или иных фактических ошибках.

Понятно, что при том огромном объеме информационного материала, который содержится в четырех книгах “Тихого Дона”, молодой писатель не мог хоть в чем-то не ошибиться. Эти ошибки были выявлены еще до Макаровых – тем же Г. Ермолаевым в статье “Исторические источники “Тихого Дона” и в других его работах.

Макаровы, повторяя (часто без ссылок на предшественников) давно обнаруженные неточности, приписывают тексту романа “Тихий Дон” такие ошибки, которые при ближайшем рассмотрении таковыми не являются. Одну из глав в своей книге они так и назвали: “Характер ошибок в тексте “Тихого Дона”: ошибки времени, места, действия”. Открывается эта глава подглавкой “Последняя турецкая кампания”, где Макаровы вменяют Шолохову в вину “путаницу” с хронологией в отношении турецкой кампании, с которой вернулся Прокофий Мелехов вместе с женой-турчанкой. Выше, основываясь на черновиках первой части романа, мы подробно проанализировали, как в ходе работы над романом выстраивал Шолохов генеалогию рода Мелеховых и как, в конечном счете, он утвердился в решении “вернуть” Прокофия Мелехова домой с русско-турецкой войны 1853—1856, а не с войны 1828—1829 годов, как предполагал вначале.

Макаровы, не знакомые с рукописью романа, как уже говорилось, ориентировались в своей критике на безграмотное редакторское примечание К. Потапова, будто дед Григория Мелехова Прокофий привез жену-турчанку с Балканской войны 1877-1878 годов. Это действительно делает генеалогию мелеховского рода нелепой, так как сдвигается время рождения как самого Прокофия, так и его сына Пантелея и внуков Григория и Петра.

“Получается, что на службу в полк Пантелей ушел трехлетним?!”, – гневно восклицают Макаровы и делают вывод о “нетвердом знании и понимании Шолоховым исторических событий , включенных в текст”.

Однако “нетвердое знание и понимание исторических событий” отличает не Шолохова, который продуманно и последовательно выстроил генеалогию рода Мелеховых и дал в конечном счете исторически точный ответ в отношении сроков Турецкой кампании, с которой вернулся Прокофий Мелехов. “Нетвердое знание событий” отличает историков Макаровых. Подтверждение тому – следующая главка их работы “Пруссаки на Бородинском поле”. Макаровы так назвали ее потому, что в шестой части “Тихого Дона”, в главах, посвященных, как они пишут, событиям апреля-мая 1918 года, упомянуты петлюровцы:

“А на границе с Украиной молодые казаки, только что обученные в Персиановке, призванные под знамена, дрались с петлюровцами.

На севере станица Усть-Медведицкая гуляла из рук в руки...” (3, 20).

Присутствие петлюровцев в этом контексте, по словам Макаровых, равносильно тому, как если бы при описании Бородинской битвы Л. Толстой “упомянул бы среди защитников Семеновских флешей или батареи Раевского союзные прусские войска – как это и было, но не в 1812, а в 1813 году в “битве народов” под Лейпцигом”. Почему? Да потому, утверждают Макаровы, что “до ноября 1918 г. Симон Петлюра был председателем Киевской губернской земской управы и, естественно, летом 18-го года никаких петлюровцев не существовало”.

Но события, описываемые Шолоховым (в частности, переход Усть-Медведицкой из рук в руки – от Миронова к белым и обратно), относились не к лету, а к весне, точнее – к апрелю 1918 года. В это время – после заключения Брестского мира – немцы уже вошли на Украину, однако до 29 апреля 1918 года власть на Украине была в руках националистической Центральной рады и Директории Украинской, созданных в марте 1917 года петлюровцами. Сам Петлюра был председателем Всеукраинского войскового комитета Центральной рады и министром по военным делам. И только после ее разгона немцами 29 апреля 1918 года Петлюра и в самом деле стал председателем Киевского губернского земства и Всеукраинского союза земств. После 14 ноября 1918 года он вновь стал членом, а потом и председателем Директории Украинской и главным атаманом войск Украинской народной республики.

Таким образом, как в апреле 1918 года, так и после него петлюровцы были реальной исторической силой и реальным фактором, сбрасывать которые со счетов бьшо никак нельзя, и говоря о них, Шолохов не совершал никакой ошибки.

Широко известной “ошибке” писателя посвящена следующая главка в работе Макаровых: “Станица Ольгинская”. В ней речь идет о том, что Шолохов в пятой части второй книги своего романа сдвинул дату начала кубанского похода Добровольческой армии в 1918 году ровно на месяц (не 11 февраля, а 11 марта): “К 11 марта Добровольческая армия была сосредоточена в районе станицы Ольгинской” (3, 303). Об этом уже писал Г. Ермолаев и другие шолоховеды.

Макаровы делают вид, будто они обнаружили эту неточность сами. И разражаются в адрес Шолохова очередным выговором: “Эта ошибка указывает, во-первых, на то, что автор этих строк плохо представляет географию Области войска Донского. Во-вторых, очевидны и его слабые знания о событиях весны 18-го года на Дону и Кубани”.

Между тем, как установил В. Васильев, ошибка эта произошла не по вине Шолохова, который и в данном случае положился не на “протограф”, а на историка Н. Е. Какурина, не только соглашаясь, но и полемизируя с ним. В своей книге “Как сражалась революция”, на которую во многом опирался Шолохов, Какурин дважды говорит и о “13 марта”, как времени начала похода из Ольгинской.

Следующее обвинение Макаровых в адрес писателя – в главке “Генерал Фицхелауров”, посвященной тому, как представлен в “Тихом Доне” прорыв группы генерала Секретева к восставшим верхнедонцам.

Г. Ермолаев в статье “Исторические источники “Тихого Дона” подробно и внимательно проанализировал эти главы, указав, как на объективную трудность, на “скудность” материалов, которые раскрывали бы все обстоятельства этого прорыва. Архивы белоказачьего движения Шолохову не были доступны, поскольку были либо утрачены, либо вывезены за границу, и все, чем он располагал, как показывает текст романа, это – мемуары Краснова “Всевеликое Войско Донское”. Но атаман Краснов к моменту прорыва уже был отстранен от руководства Всевеликим войском Донским, непосредственного участия в его организации не принимал и не мог поведать об этом сколько-нибудь исчерпывающе.

Зато он имел возможность рассказать о том плане прорыва фронта красных, который был разработан его помощником – командующим Донской армией генералом Денисовым и начштаба генералом Поляковым в феврале 1919 года, еще до начала Вешенского восстания. Как мы уже отмечали, публикация этого плана в книге “Всевеликое Войско Донское” неопровержимо доказывает, что восстание на Верхнем Дону готовилось эмиссарами Краснова и его начало должно было послужить сигналом к прорыву фронта. По этому плану группа прорыва должна была начать наступление 5—6 (18—19) февраля. Однако из-за отставки Краснова и Денисова 2 (15) февраля прорыв был отодвинут на три месяца.

Шолохов пользовался мемуарами атамана Краснова, и в 17-й главе шестой части “Тихого Дона” подробно рассказал об этом плане и повторил его в 1-й главе седьмой части в сокращенном виде.

Макаровы совершают подмену: вначале они приводят из шестой и седьмой частей “Тихого Дона” первоначальный план прорыва, разработанный за три месяца до него. Одним из руководителей прорыва должен был быть генерал Фицхелауров; потом приводят текст из седьмой части романа, где рассказывается о реальном, уже совершенном прорыве, осуществленном по новому плану уже генералом Секретевым, и на этом основании вопрошают: “Какое же из всех этих описаний принять за достоверное? Может быть, последнее?”.

“Сама по себе такая “неразбериха” с генералами уже свидетельствует о разнородности романа, об использовании Шолоховым (причем явно неумелом и поспешном) существенных различных источников”.

Но “неразбериху” с генералами создал не Шолохов, а сама жизнь. В феврале 1919-го, как свидетельствует в своих мемуарах атаман Краснов – генералы Денисов и Поляков, разрабатывая план прорыва, предполагали сделать его руководителем генерала Фицхелаурова, о чем – со ссылкой на генералов Денисова и Полякова – и сообщал Шолохов. Но в феврале 1919-го года Краснов, Денисов и Поляков уступили власть атаману Богаевскому, и реальный прорыв в мае 1919 возглавил генерал Секретев.

К сожалению, в описании Шолоховым прорыва под командованием генерала Секретева действительно есть неточность, подмеченная Ермолаевым, – о ней, без ссылки на предшественника, ведут речь и Макаровы: прорыв был осуществлен не 10 июня по новому стилю, как указывает Шолохов, но 11 (24) мая 1919 года, а воссоединение с повстанцами произошло не 13 июня, как об этом сказано в романе, а 25 мая (7 июня).

Ермолаев подметил еще одну досадную ошибку Шолохова в связи с мемуарами атамана Краснова: приводя данные о плане прорыва, разработанном генералами Денисовым и Поляковым, он “переделал... знаменитый Гундоровский Георгиевский полк в два полка: Гундоровский и Георгиевский”.

О, с какой язвительностью – опять-таки без ссылки на Г. Ермолаева – говорят Макаровы об этой “грубейшей ошибке” Шолохова, будто бы непростительной для человека, знающего “историю донского казачества”! Они делают вид, будто бы не понимают, что это – всего лишь случайная описка.

Подтверждение этому находим в тексте “Тихого Дона”. Так, в главе XII шестой части третьей книги читаем: “Только в таких частях, как Гундоровский георгиевский полк, спайка была крепка...” (3, 110); в главе XIV той же части Краснов проводит смотр “только что вышедшему из боя Гундоровскому георгиевскому полку” (3, 121).

Но этот факт не смягчает сердца критиков Шолохова.

Их общий вывод из главы об “ошибках” в тексте “Тихого Дона” – суров: Макаровы требуют “пересмотреть обычные для шолоховедов представления о точности изображения исторических событий” в “Тихом Доне”.

На каком основании?

На основании случайной описки с Гундоровским Георгиевским полком и неточной даты прорыва группы Секретева для соединения с повстанцами? Ни одно другое из обвинений Макаровых в адрес Шолохова в главе “Характер ошибок в тексте “Тихого Дона”...” не нашло подтверждения.

Макаровы упорно продолжают выискивать “ошибки” Шолохова и в последующих главах своей работы. Одну из глав они посвящают “авторским примечаниям” в “Тихом Доне”, – игнорируя тот факт, что ни одно из них не является “авторским”; все они – редакционные. Вину за невысокую квалификацию редакционно-издательских работников они перекладывают на Шолохова.

Приведем на этот счет следующий пример.

В третьей главе четвертой части романа сошедший с ума во время боя с австрийцами казак Лиховидов поет казачьи песни:

Скажи, моя совушка,

Скажи, Купреяновна,

Кто ж тебя больше,

Кто ж тебя старше?

Вот орел – государь,

Вот и коршун – майор,

Вот и лунь – есаул,

И витютени – уральцы,

А голуби – атаманцы,

Клиндухи – линейцы... (2, 44)

“Примечание поясняет, – пишут Макаровы, – что “линейцы – линейные войска, предназначенные для действия в строю”.

Примечание неполно: объяснено лишь историческое значение слова “линейцы” – войска, действовавшие сомкнутым строем, но не объяснено “служивское” значение этого понятия: казачьи войска, действовавшие на “укрепленных линиях”, оборонявших государство, – на Урале, в Сибири, а потом на Кавказе. Вот откуда наблюдение собирателя старинных казачьих песен A. M. Листопадова, на которое ссылаются Макаровы, что чуть ли не половина казачьих песен “посвящена “Линии, Линеюшке, проклятой сторонушке” – кавказской пограничной линии по Кубани и Лабе, куда с конца XVIII века были перенесены некоторые донские станицы для несения сторожевой службы”.

Приведя слова Листопадова, Макаровы ничтоже сумняшеся называют эти редакционные примечания “авторскими” и обрушивают на Шолохова следующее обвинение:

“Человеку, хоть немного знакомому с историей казачества, знатоку старинных казачьих песен (а в “Тихом Доне” многочисленные казачьи песни органично входят в ткань романа) невозможно спутать линейные войска и линейцев. Но Шолохов все-таки спутал!”. Но при чем же тут Шолохов? Составлял примечания не он, а редакция. В рукописи 2-й книги “Тихого Дона” такого примечания нет. В печатном тексте издания романа также нет указания, что это примечание – авторское. Да и вина неизвестного автора этого подстраничного примечания не настолько велика, чтобы обрушиваться на него со столь суровыми обвинениями. А уже тем более на Шолохова, как было показано раньше, действительного знатока казачьей народной песни.

В этих обвинениях Макаровы преследуют единственную цель – доказать, будто Шолохов по своему уровню не мог быть “автором неповторимого художественного мира эпопеи”, посвященной казачьей жизни.

“... Эпизод с “линейцами” свидетельствует не только об исторической безграмотности Шолохова, – пишут они. – Важнее и многозначительнее другой аспект. Старинные казачьи песни несут важную образную и смысловую нагрузку в изображении жизни казаков, раскрытии их души. В своих заметках, интервью, разговорах с исследователями своего творчества Шолохов неоднократно говорил, что, создавая “Тихий Дон”, использовал сборники Савельева, Пивоварова и Листопадова как источники казачьих песен. Но в этих сборниках “линия” и “линейцы” встречаются многократно...

Выходит, что Шолохов не только плохо знал историю казачества, но и дезинформировал своих собеседников – книги, на которые указано как на источник песен в “Тихом Доне”, Шолохов не читал. А ведь он и казаком-то себя не считал, о чем откровенно признавался...”.

Близкий к Шолохову редактор вешенской газеты А. Довлятшин свидетельствует об обратном:

“Что же прежде всего и больше всего меня поразило в облике и характере Шолохова? То, что он не только отлично знал историю, быт, кульутру, привычки и нравы казаков – он сам органически жил в стихии культуры и быта казачества”. И если бы Макаровы потрудились обратиться к текстам упоминаемых ими сборников казачьих песен А. Савельева “Сборник донских народных песен” (Спб., 1866), А. Пивоварова “Донские казачьи песни” (Новочеркасск, 1885, 1890), А. Листопадова “Песни донских казаков” (Спб., 1911), они убедились бы, что добрая половина песен в “Тихом Доне”, как было показано нами в шестой главе книги, взята именно из этих сборников.

Примеров подобных натяжек в книге Макаровых немало. Практически каждое их критическое утверждение в адрес Шолохова подлежит тщательной документальной проверке – и очень немногие из них такую проверку выдерживают.

В подглавке “Белые” и “красные” в главе “Верхнедонское восстание на страницах “Тихого Дона”, следующей после главы “Авторские примечания в “Тихом Доне”, Макаровы пишут:

“Рассказывая о своей работе над “Тихим Доном”, Шолохов многократно повторял, что он взялся писать не историю борьбы красных против белых, а историю борьбы белых против красных. Эти слова наглядно показывают чуждость Шолохова казачеству, непонимание им кипевшей вокруг борьбы. Сами казаки никогда себя “белыми” не считали и не называли! Казаки воевали в составе Донской армии, защищая родной край – Всевеликое Войско Донское, во главе которого стоял донской атаман, избранный Войсковым Кругом”.

В действительности Шолохов не мог “неоднократно повторять” этих слов, которые принадлежат рапповцу Макарьеву. Он адресовал их Шолохову во время атаки РАППа на “Тихий Дон” в 1930 году, а писатель был вынужден согласиться с ними, но перетолковав их по-своему:

“Правильно говорил тов. Макарьев, что я описываю борьбу белых с красными, а не борьбу красных с белыми. В этом большая трудность. Трудность еще в том, что я даю показ Вешенского восстания, еще не освещенного нигде”, – так ответил Шолохов Макарьеву. С тех пор сакраментальная фраза о борьбе белых с красными и красных с белыми и кочует по страницам критических статей как мнение Шолохова, который, конечно же, внутренне не был согласен со столь схематичным толкованием своего творчества и никогда не повторял эту формулу. Лишь полвека спустя, в 1977 году, во время визита в Вешенскую Г. Хьетсо вновь поставил перед Шолоховым вопрос об этой расхожей формулировке: “...Я передал мнение некоторых исследователей, усмотревших известное идеологическое противоречие между “Донскими рассказами” и “Тихим Доном”, связанное с тем, что в “Донских рассказах” изображается борьба красных с белыми, а в “Тихом Доне” – борьба белых с красными”.

Шолохов не согласился с Г. Хьетсо и ответил ему: “Это впечатление, по-видимому, объясняется тем, что в этих произведениях описываются разные эпохи: по хронологии “Тихий Дон” – самое раннее из них, поскольку изображает события до и во время мировой и гражданской войн, тогда как “Донские рассказы” описывают события уже после установления Советской власти”.