Текст книги "Журнал Наш Современник №12 (2002)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Владимир Родин • Берлин «краснеет»? (Наш современник N12 2002)

владимир родин,

советник 1-го класса МИД РФ в отставке

Берлин “краснеет”?

“Кто владеет Берлином,

тот владеет Германией...”

Бисмарк

Что происходит в Берлине – столице Германии? В 1963 г. американский президент Джон Кеннеди приезжал в Западный Берлин, отделенный стеной от Восточного Берлина, и с трибуны произносил под рев восторженной толпы: “Ich bin ein Berliener” (я берлинец). Жители Западного Берлина горячо приветствовали президента США как гаранта свободы и независимости их города, расположенного на стыке двух систем и их военных блоков. Города, где почти каждую ночь слышалась стрельба.

В “эпоху” Горбачева в Западный Берлин приезжал президент США Рейган. Выступая рядом с Бранденбургскими воротами, Рейган заявил: “Мистер Горбачев, откройте эти ворота! Мистер Горбачев, уберите эту стену!” – Восторженный вопль толпы. Сейчас на дворе  2002-й. Новый американский президент Буш пожаловал 22 мая в Берлин, где открыты Бранденбургские ворота и снесена стена. И...? На центральной площади Берлина состоялась 20-тысячная демонстрация приверженцев антивоенного и антиглобалистского движения. Буш разместился в отеле, который напоминал “осажденную крепость”.

Казалось, что после достижения в 1990 г. германского единства зерна социализма в ГДР были затоптаны в землю. Но вот чудо! Они не погибли, а дали всходы.

На развалинах ГДР и правящей партии СЕПГ граждане Восточного Берлина создали левую Партию демократического социализма, которая на выборах в Берлине в октябре 2001 г. получила 25% голосов и вошла в качестве партнера в правящую коалицию с СДПГ. Председатель партии Гизи стал заместителем правящего бургомистра Берлина, Клауса Вуверайта. Какое влияние этот факт может оказать на процесс германского объединения, которое далеко еще не завершено, на расстановку политических сил в Германии? Об этом рассказал мой друг Вольфганг Грабовски.

Но и мне хотелось бы также высказать мнение на этот счет.

Берлин переживает сейчас вторую молодость. “Благодаря новому геополитическому положению с 1989 г. и расширению Европейского Союза Берлин передвигается  с окраины  Запада – и из самого западного уголка Востока – снова в центр Европы, – говорится в брошюре, изданной сенатом Берлина. – Город расположен на пересечении двух самых интересных экономических пространств мира: между Европейским Союзом с 371 млн человек и странами Центрально-восточной Европы с 180 млн населения. Более 60 млн из них станут гражданами Европейского Союза. Берлин одновременно Восток и Запад, здесь говорят на языках обоих экономических пространств, здесь фокусируется политический, культурный и исторический опыт. Благодаря этому возрастает восточно-западная компетентность в политике, экономике, науке и культуре. 100 организаций поддерживают контакты между Востоком и Западом”*.

Причины сенсационных событий в Берлине, на мой взгляд, в том, что коммунисты бывшей ГДР действовали по философии Гегеля: отрицание отрицания. Они отказались от всего, что не соответствует принципам демократии и правам человека, и сохранили верность последовательной борьбе против войны и гонки вооружений и гегемонии США на мировой арене (глобализм). Во внутренней политике они отстаивают идею социальной справедливости, борются против неонацизма, безработицы и вражды к иностранцам.

Нынешний правящий бургомистр Берлина Клаус Вуверайт заявил (до выборов) в интервью журналу “Дер Шпигель”. “Город и ПДС изменились. Ведущие политики ПДС дистанцировались от насильственного объединения КПГ и СДПГ. Надеюсь, что последуют также ясные слова относительно создания Берлинской стены и неправомерных действий в ГДР”. На вопрос, верит ли он, что западные берлинцы согласятся с тем, чтобы ими управляли посткоммунисты, Вуверайт ответил: “ПДС уже управляет в округах, и там не наступил хаос”.

Правящая коалиция в столице Германии, как предсказывал “Шпигель”, “может дать сигнал для будущих выборов в бундестаг: красно-красные союзы не должны уже считаться неприличными. Единство (германское) приобретает новое политическое качество. И в конечном счете – ирония судьбы – спустя двенадцать лет после падения стены объединенная Германия может стать под руководством канцлера от СДПГ Герхарда Шредера – скорее экономиста, чем идеолога – такой восточной, протестантской и такой левой, как того ожидал Вилли Брандт”*. Разумеется, правые в Берлине инсценировали панику: “Берлин отдан на съедение коммунистам”. Но все это не помогло.

Пророчество журнала оправдалось лишь отчасти. На федеральных выборах 2002 года ПДС выступила откровенно слабо. А вот сдвиг СДПГ влево, о котором писал “Шпигель”, произошел. И оказался более значительным, чем можно было ожидать. Впервые за всю послевоенную историю Германии канцлер ФРГ открыто выступил против внешнеполитического курса США. Таким образом, социал-демократы как бы украли ветер из парусов ПДС.

И все-таки итоги выборов нисколько не обесценивают успехи ПДС в Берлине. Кстати, и на выборах в бундестаг партия получила поддержку столичных избирателей. Два красных депутата будут представлять главный город Германии в бундестаге. Так что “покраснение” Берлина, о котором пишет Вольфганг Грабовски, – факт, подтвержденный временем.

Вольфган Грабовски • Розово-красная коалиция в столице Германии (Наш современник N12 2002)

Вольфганг Грабовски,

внешнеполитический советник Фонда имени Розы Люксембург

Розово-красная коалиция

в столице Германии

Если бы год назад кто-то стал утверждать, что Партия демократического социализма (ПДС)** вскоре войдет в качестве партнера в коалиционное правительство Берлина, то его подняли бы на смех.

Расположенный на стыке двух противоположных систем, их военных блоков, Берлин был центром конфронтации, прифронтовым городом. Примитивный антикоммунизм, даже ненависть к ГДР, всему, что было связано с социалистическими изменениями, пустили в западной части города – Западном Берлине особенно глубокие корни.

И все-таки самые настоящие “красные социалисты” работают сегодня в качестве сенаторов в одной коалиции с социал-демократами.

Грегор Гизи, один из самых блестящих политических деятелей современной Германии, после развала ГДР и СЕПГ стал заместителем правящего бургомистра Берлина, ответственным за экономические вопросы.

Как это могло произойти?

В данной статье предпринимается попытка вскрыть причины широкомасштабных изменений в Берлине. Вначале некоторые факты. Внеочередные выборы в Берлине в октябре 2001 года стали неизбежными, поскольку коалиция ХДС—СДПГ развалилась и сенат Берлина вынужден был уйти в отставку.

На состоявшихся выборах ПДС получила в Берлине в целом 23,4% голосов, в Восточном Берлине в среднем – 47%, в отдельных округах даже свыше 50%. Обращает на себя внимание успех ПДС среди молодых избирателей: в Берлине в целом 33% молодых избирателей в возрасте 18—24 лет отдали свои голоса ПДС, в то время, как СДПГ собрала лишь 15%, а ХДС – 13% голосов.

СДПГ и ее новый кандидат на пост правящего бургомистра Клаус Вуверайт с самого начала склонялись к коалиции с ПДС. Близость многих позиций и явное большинство – 57% в городском собрании побудили обе партии к этому шагу. Но возникли осложнения. Вмешался председатель СДПГ и федеральный канцлер Герхард Шредер. Он счел, что из-за антивоенной и антинатовской позиции ПДС неприемлема для СДПГ в качестве коалиционного партнера. Вуверайт сразу же стал “демократическим” и был вынужден вопреки воле почти половины восточных берлинцев провести коалиционные переговоры с “зелеными”* и либералами. Из-за противоречий по существу политических позиций и личных амбиций, особенно между небольшими партиями, эти переговоры проходили трудно и вскоре зашли в тупик.

Поскольку  большая коалиция с ХДС, ввиду ее поражения на выборах, стала невозможной, то для СДПГ единственной альтернативой осталась ПДС. В ходе энергичных переговоров было достигнуто коалиционное соглашение, избран новый сенат. Из 8 сенаторов трое являются членами ПДС.

В чем же причина

таких глубоких изменений в Берлине?

Вначале надо признать, как это ни парадоксально звучит, что решающую помощь ПДС оказали консерваторы, христианские демократы. Будучи главной движущей силой в прежней коалиции с СДПГ, христианские демократы довели город до катастрофического финансового кризиса. Коррупция и захватывающие дух финансовые спекуляции в миллиардных суммах (Берлин потерял 10 млрд марок) стали детонатором политического землетрясения в Берлине. Возмущение населения было настолько сильным, что большая коалиция не могла удержаться у власти. Правящий бургомистр от ХДС Дипген вынужден был уйти в отставку.

Одновременно нельзя не признать, что профиль ПДС стал более четким и число ее сторонников возросло. Шаг за шагом ПДС разрабатывала позицию по решению проблем города, преодолению финансовых проблем, борьбе против безработицы. Она завоевала прочный авторитет партии социальной справедливости, представительницы интересов восточных берлинцев. В Берлине чувствовалось, что ПДС на всех полях политических битв в Германии укрепляла свои позиции. На всех выборах начиная с 1990 года ПДС добивалась прироста числа своих избирателей.

Немалое число избирателей оказало поддержку за ее последовательную антивоенную позицию. ПДС сумела укрепить свое влияние в профсоюзах, молодежных организациях, демократических движениях. Формальная дистанция превратилась постепенно в сотрудничество.

Насущные заботы после выборов

Торжества по случаю успеха на выборах давно уже забыты. Политические повседневные заботы выглядят гораздо прозаичнее. Тяжелая работа и твердость в отстаивании курса потребовались от коалиционных партнеров. ПДС должна была доказать свою способность – в качестве партнера правящей коалиции – оправдать большие ожидания своих избирателей. Риск очень велик. Распределять нечего. Внутренний долг Берлина составляет 45 млрд евро. Новый сенат вынужден брать кредиты, чтобы хоть как-то заштопать дыры в бюджете, возникшие в результате коррупции и неудачных спекуляций. Четверть своего бюджета Берлин должен передать банкам для обслуживания своих долгов. Трудно объяснить иностранцам, почему в богатой Германии фонтаны в Берлине остаются сухими – спонсоры не дают на это денег.

Все говорят: надо экономить, но только не на моем кармане! Единственный шанс ПДС оправдать большую ответственность, которая легла на ее плечи, состоит в ее близости к гражданам, способности к честному и самокритичному изложению проблем и нахождению их демократических решений. Только таким образом она сможет действительно превратиться в альтернативную силу.

Среди русских художниковЮрий РАКША • Мое «Поле Куликово» (К 65-летию Юрия Ракши). Публикация Ирины Ракши (Наш современник N12 2002)

Среди русских художников

 

К 65-летию Юрия Ракши

Его ВОСХОЖДЕНИЕ

Я вернулась в Москву из командировки, с Алтая, где была в моем родном “Урожайном” и рядом, в заснеженных шукшинских Сростках, по ту сторону Катуни. Вернулась вечером, замерзшая, усталая. Только опустила чемодан на пол, как раздался междугородный звонок. Телефонистка сообщила: на линии Симферополь, Бахчисарай, Крымская обсерватория. Я даже не успела удивиться (ведь знакомых там не было), как услышала мягкий женский голос: “Хотим обрадовать вас, Ирина Евгеньевна. И поздравить. Наши ученые открыли еще одну малую планету. Она расположена на орбите между Марсом и Юпитером и уже утверждена и нанесена на карту звездного неба в США, в Международном планетарном центре...” Женщина на мгновенье умолкает и с удовольствием, радостно и отчетливо произносит: “Отныне эта неотъемлемая частица Солнечной системы будет именоваться “Ракша”, в честь выдающихся успехов Юрия Михайловича в изобразительном искусстве. – Она опять замолчала; я чувствовала, что она улыбается. – Так что теперь над Землей среди планет “Шукшин”, “Высоцкий”, “Ахматова” светит еще одна звезда... – И уже тише добавила: – Мы здесь его очень и очень любим. Каждая публикация о нем, каждый альбом его для нас радость... Мы были на всех его выставках, которые вы проводили в Москве... Спасибо...” Я не в силах говорить, не в силах сказать, что при жизни он не имел ни одной своей выставки; что не имел мастерской и лучшие его вещи 60 – 70-х годов писались в подвале на улице Короленко, 8, где после каждого дождя по полу плавала обувь и за окном мы видели только проходящие ноги; что всю жизнь жили на стипендию и тяжкие побочные заработки. С трудом сводя концы с концами, воспитывали дочь, которая родилась в наши студенческие годы; а когда Юра умер, у “Мосфильма”, где он снял пятнадцать фильмов, и у Союза художников, членом которого он был много лет, не нашлось денег на оградку его могилы на Ваганькове; министерство не успело при жизни оформить ему звание заслуженного художника, а Комитет по премиям не успел дать премию, на которую его выставили 5 организаций... Все, чего мы достигли в этой жизни, мы достигли не благодаря, а вопреки... И были при этом романтичны, светлы и все-таки веровали, как все наше поколение шестидесятников!.. И вот – звезда “Ракша!..” Непостижимо!..

Я молчу, слыша этот волшебно-добрый голос из Крымской обсерватории, который звучит для меня, как с другой планеты. Я собираюсь с духом и произношу непослушными губами:

– Скажите, а кто первооткрыватель планеты?..

– Простите, не представилась. Это я. Старший научный сотрудник Людмила Ивановна Черных... А почетное свидетельство Академии наук СССР мы вручим вам при встрече... В газеты и на радио уже сообщили, так что, думаем, информация на днях появится, ждите... И до свидания... – Раздались гудки.

Я сидела ошеломленная, не имея сил радоваться, в тишине пустой квартиры. И со стен, с многочисленных Юриных полотен, смотрели на меня с участием его герои “Добрый зверь и добрый человек”, “Ты и я”, “В. Шукшин”, “Моя Ирина”, “Продолжение”. Вокруг стояла звенящая ночная тишина. Огромный дом спал. Не раздеваясь, я вышла на балкон. И над заснеженной январской Москвой 1989 года на меня опрокинулось темное звездное небо. Вернее, это я словно ступила, словно вошла в него. Мириады звезд и созвездий клубились, мерцали в морозной выси, и я с пронзительной болью и счастьем подумала, что где-то там, среди них, в иных мирах существует и, может быть, смотрит на нас “Ракша”...

А еще – он хорошо пел, любил петь для меня старинный русский романс “Гори, гори, мои звезда...” Многие друзья вспоминают об этом... Помню, как двадцать лет назад (неужели уже?!) летом он стоял здесь на ветру, держась рукой вот за эти перила, и говорил мне с мягкой великодушной улыбкой, глядя на эти вот городские дали. Только было вечернее заходящее солнце и зелень: “Любимый дом, любимая женщина, любимое дело... Наверно, это и есть счастье...” Пальцы его красивых спокойных рук были в свежей краске. Отложив кисть, он только что отошел от мольберта. Он был худ, одухотворен и потому прекрасен... Он работал ежедневно до изнурения, до обмороков. От укола до укола. Он торопился, он должен был успеть написать, как сам говорил, главную картину своей жизни – триптих “Поле Куликово”, к которой шел всю жизнь. А тяжкая болезнь все наступала. И мы боролись с ней, как могли. Из последних сил, сбиваясь с ног, проводя страшные тяжкие курсы лечения, поддерживая друг друга и словом, и делом. И, конечно, скрывая друг от друга понимание так быстро надвигающейся неизбежности, неотвратимости предстоявшего. Это была ложь двух любящих и понимающих друг друга с полувзгляда людей, проживших вместе двадцатилетие. Ложь во спасение. 1980 год был последним годом его сорокадвухлетней жизни.

...В ноябре 1979 года (уже после гибели в автокатастрофе В. Чухнова и Ларисы Шепитько, с которыми он снимал как художник-постановщик “Восхождение”), когда он, немного оправившись от похорон друзей, вдохновенно приступил к работе над эскизами к “Полю”, в мастерской раздался телефонный звонок. Я взяла трубку. Участковый врач нашей поликлиники, находящейся рядом с домом, узнав меня, сказала: “Вы можете зайти ко мне сейчас на минутку? Только не говорите об этом мужу”. Я несколько удивилась: “Хорошо. Зайду”. В кухне на плите варился ужин. Юра в глубине зала (я видела его в открытую дверь) на белых ватманских полотнах, прикрепленных на стену, разрабатывал эскизы. Уже вырисовывался образ князя Дмитрия и Бренка, что стоял с ним рядом и должен был, надев княжий наряд, умереть за Донского на поле Куликовом. Уже были привезены с “Мосфильма” кое-какие костюмы, материалы. Уже были разложены на полу и прибиты по стенам портреты Васи, Василия Шукшина, которого Юра рисовал еще в семидесятые с натуры. (На триптихе Василий Макарович уже после своей смерти, под кистью художника, сыграет еще одну, свою последнюю роль – образ Дмитрия Бренка). Уже прорисовались и были готовы взглянуть на мир мудрые глаза Преподобного Сергия Радонежского, монаха Пересвета, Андрея Рублева... А тут раздался этот звонок... Как с того света... Прихватив сумку, якобы для свежего хлеба, я быстро спустилась во двор и вскоре вошла в кабинет заведующей отделением. За окном был серый осенний вечер, на столе врача горела лампа. В кругу света в руках женщины в белом голубел маленький листок. “Это анализ крови, – услышала я знакомый, почти бесстрастный голос. – К сожалению, я абсолютно уверена, что это белокровие, острая форма лейкоза”. Я села. Машинально спросила: “А что это значит?” Услышала медицински-беспощадное: “Это значит, что у него рак крови. И при этой форме жить ему осталось месяц, от силы – полтора... Вы жена, и я не могу не сказать вам этого. Так что мужайтесь...” Выйдя от врача на крыльцо, я подняла взгляд на наш дом, где на последнем “чердачном” этаже работал мой родной человек, писал задуманное им полотно. Перевела взгляд на небо, на голые ветви деревьев, на прохожих. И увидела все это черно-белым. Вернее, серым. В сером, как гризаль, тоне. Цвет, краски исчезли. Наверное, это объяснимо. При сильном шоке что-то в глазах меняется, и цвет исчезает. Много позже вспомнила Шолохова, смерть Аксиньи, черное солнце... Но это потом, а тогда моя прошлая прочная и, как показалось, прекрасная жизнь вдруг откололась и стала отплывать от меня, как льдина, а я была в черной полынье настоящего. С каждым биением сердца помимо всех иных лихорадочно билась одна, как колокол, мысль: “Остался месяц! Месяц! От силы – полтора...” И дальше: “А ведь он только начал “Поле”... А нужен год, как минимум, год... Что делать? Куда кидаться?.. К кому?..”

А пока надо было найти в себе силы и вернуться домой, где варился ужин, и,  как прежде, спокойно глядя ему в глаза, начинать действовать сию же минуту. Надо начать готовить его к мысли, что он болен. Но какой-то нейтральной болезнью крови, и нужно срочно лечиться... И делать все это осторожно, без испуга, словно бы между прочим... Надо срочно искать врачей... клинику... лекарства... Врач сказала: “Профессор Воробьев недоступен. Лекарства – дефицит”. Надо искать все, все возможные пути к невозможной победе... Надо вырвать у смерти этот год, во что бы то ни стало...

И этот год ему был дарован судьбой и врачами. Он боролся со смертью стоически, мужественно, стараясь скрыть муки. Работал до изнеможения. Он торопился, он держался за кисть, как за спасательный круг. Однажды сказал: “У КАЖДОГО ИЗ НАС ДОЛЖНО БЫТЬ В ЖИЗНИ СВОЕ ПОЛЕ КУЛИКОВО”. Потом записал эти слова в дневнике.

В этот последний год жизни (о котором мне следует, хотя очень больно, еще писать и писать) успел очень многое. Он дописал ряд ранее начатых картин. Написал ряд статей. (Юра был одарен и литературно.) Стал делать многочисленные дневниковые записи, правда, нехотя, из-за природной скромности, даже застенчивости. Мы много и обо всем говорили, я стала просить его записывать, как бы для меня, ту или иную высказанную им мысль, подсовывала блокноты. Он писал своим красивым ясным почерком. В середине лета, когда он понял, что болезнь роковая, понял неизбежность конца, – стал писать сам... Стал даже наговаривать кое-что на магнитофонную пленку, собрал в отдельный ящик всю нашу сохранившуюся за многие годы переписку, в которой рассыпано так много его потаенных размышлений о бытии и искусстве.

В августе триптих день ото дня шел к завершению... А жизнь художника таяла с каждым часом. Мы – врачи и родные – “держали” его, как могли. В эти месяцы хотелось его как-то радовать. Были собраны документы для представления его к званию заслуженного художника РСФСР. Другие его сверстники давно получили. А он не рвался. Но министерство тянуло с подписью бумаг. Он был представлен за фильм “Восхождение”, вместе с оператором и режиссером, на Государственную премию, но тоже не получил ее. Премию дали только двум мертвым, погибшим ранее... Вот этот факт почему-то ранил его. Ведь он столько сил отдал “Восхождению”, буквально прорисовал этот фильм покадрово, еще до съемок, сделал экспликацию, эскизы, истово работал с Ларисой весь тот год... Но все же, все же... Его держало “Поле”... “Как жаль, что бессмертный дух наш, – говорил он, – привязан к бренному телу. Но даже в пределах тела можно успеть очень многое”. И он успел. Дописал полотно.

В день его смерти, 1 сентября 1980 года, его последняя, главная картина “Поле Куликово”, с еще не просохшими свежими красками поплыла над городом, как гордый символ победы Жизни. На веревках полотно бережно передавали из рук в руки все ниже с этажа на этаж (она не могла уместиться в лифте, а мокрую снять с подрамников мы ее не могли). А внизу картину уже ждали, чтобы отвезти на выставку “600 лет победы на Куликовом Поле” в Третьяковскую галерею. Но Юра этого уже не узнал, его не стало. И он не мог знать, что спустя годы на небе у него будет своя звезда.

Хоронили мы Юру 4 сентября, отпев, отслужив по православному обряду, на Ваганькове, в первой аллее, “аллее художников”, напротив любимого им Саврасова. Неподалеку от Сурикова, Есенина... Вернувшись домой, я неожиданно нашла его записку: “Ирок! Не горюй! Мы еще встретимся. Вспоминай нашy комнатку в Останкино. Я любил тебя и кое-что умел. Ты была молода. Твой Ю. Р.”

Ирина Ракша

юрий ракша

МОЕ “ПОЛЕ КУЛИКОВО”

Я проснулся от крика ранней птицы и не мог вспомнить, где я. Стекла машины запотели, ничего нельзя было разобрать. Протер их ладонью – снова белая пелена. Да, это белый туман. Видны только травы, высокие, влажные, подступившие к самому стеклу. Они так близко, что можно разглядеть жучка, ползущего по листу.

Я на Куликовом поле. Заехал сюда вчера уже в сумерках, в травы на край колхозного поля, чтобы встретить этот рассвет, это утро. Спасибо птице, проснулся как раз вовремя. Я так спешил сюда к этому дню, так хотел встретить это утро 8 сентября, утро битвы, именно здесь, на месте этой битвы, – и вот оно наступило. Конечно, давно паханы-перепаханы эти места, но хоть травы-то, травы, оставшиеся в межах, может быть, тех же корней. Конечно, нет уже тех дубрав и колков, в которых таился до времени засадный полк серпуховского князя Боброка. Но остались те плавные горизонты, которые оглядывал когда-то князь Дмитрий с товарищами. Осталась та славная, политая кровью и вечная земля.

Несколько раз пересекал я вчера Дон, местами узкий, как стол. И Дон и Непрядва – реки эти были полноводнее тогда, 600 лет назад. Недаром ополчане строили мощную переправу через Дон для пеших и конных своих дружин. Да, обмелело все с тех пор, но русла, русла-то рек прежние, не изменились. А уж небо надо мною и этот утренний, быстро тающий туман совсем те же, как описаны в летописях, в “Задонщине”, без году 600 лет назад, в день и час предстоящей битвы.

Рисовать не хотелось. Хотелось смотреть, дышать этим воздухом, вспоминать прочитанное. Уже несколько лет я живу с этим материалом. Мне предложено написать картину на тему “Куликовская битва”. Я привык искать и находить свои темы и в сегодняшнем дне, и в памяти моего детства, а последняя моя картина называлась даже “Разговор о будущем”. И вдруг такое предложение. Конечно, оно польстило бы каждому художнику, но как подойти к этой теме? В сознании возникают знакомые образы Васнецова, Нестерова, Фаворского, Бубнова, да и сколько еще художников бралось за это.

Но вот и меня привела судьба сюда, на поле Куликово. По сей день находят тут железные наконечники стрел и копий, прямо в пахотном слое, хотя дорогое металлическое оружие тогда не бросали, собирали и уносили с собой после битвы. И вот, находясь здесь, да еще ранним утром, один, глядя на купол неба, на широкий размах горизонта, ты начинаешь по-новому проникаться этим событием, его памятью.

Правда, когда попадаешь собственно к мемориалу “Куликово поле” на Красный холм, где стоял когда-то шатер Мамая, ощущения твои начинают комкаться и воображение тормозится открывшейся нескладной картиной. Все разрыто, вскопано, делают подъезды, ведут какие-то коммуникации, на площади перед храмом Сергия Радонежского сооружено кафе, выкрашенное голубой резкой краской, тут же неказистый домик смотрителей. А самый холм засадили чуждыми природе геометрическими посадками деревьев. Конечно, к юбилею все это обретет видимость порядка, откроется музей в храме, построенном по проекту Щусева в 1918 году. Это была его дипломная работа. Постройкой храма была отдана дань настоятелю Троицкого монастыря, затерянного в лесах под Москвой, и выдающемуся деятелю своего времени, человеку государственного ума – Сергию Радонежскому, радевшему за великую и объединенную под началом Москвы Русь, Русь, которая должна собрать свои силы и сбросить иго басурманское. Это он благословил Дмитрия на битву, предсказав ему несметные жертвы и победу великую, это он дал ему двух своих послушников Ослябю и Пересвета, которому суждено будет выйти на поединок с Челубеем.

Долгое время храм был действующим, но война сделала свое дело. Теперь храм реставрируют, хотя в пригожем убранстве его кружевных карнизов и в попытке соединить мотивы древнерусского храма и крепостных башен есть что-то неорганичное. И, главное, жаль, что вся эта благодать – посадки, культурные и общепитовские точки и сам храм заслоняют поставленный еще в прошлом веке строгий и торжественный обелиск с изображением воинской доблести и победы, увенчанный золоченым куполом и крестом, символом победившей христианской веры. То-то было просторно глазу, когда стоял обелиск один на этом возвышенном месте, стоял как перст памяти и виден был километров на двадцать. Ну а теперь почти от самой Тулы поставлены указатели к этому месту – не заблудишься.

Однако у меня был свой путь к Куликову полю, ведь Дмитрий шел со своими дружинами через Коломну, потом по рязанской земле и вышел к Дону. В Рязань он не заходил, не хотел Олега, рязанского князя, тревожить – пусть сам решает, с кем ему быть, с Русью или Мамаем, а на земле рязанской не велел своим воинам трогать ни былинки, ни зернышка...

А начал я свой путь с Московского Кремля – сколько раз приходил на эти святые места... Когда случилось киевскому князю Юрию Долгорукому облюбовать место для крепости у слияния рек Москвы, Неглинки и Яузы и тем заложить здесь новый город – не знал он еще, что так будет положено начало новой большой Руси, Руси Московской. Сколько раз будет гореть город Москва, будет разорен и разграблен и будет вновь и вновь возрождаться из пепла, чтобы стать потом великим городом, славной нашей столицею. И Дмитрий, князь Московский, сделает для этого так много в своей жизни! Но как охватить это событие?.. Как подойти к нему из наших восьмидесятых годов двадцатого века? Момент самой битвы – это, скорее, удел кинематографа, он скрыл бы за внешним действием глаза героев, характеры, и никакой масштабностью тут не удивишь. Масштабность и значение этого события в другом – в его народном характере, в силе объединенной Руси, в становлении русской государственности.

Еще в начале прошлого века в книгах о Дмитрии его называли “первоначальником русской славы”. А народ навсегда связал его имя с победой на Куликовом поле, назвав его Донским. Действительно, по значению для русской истории в один ряд с Куликовской битвой можно поставить, пожалуй, только Отечественную войну 1812 года, Великую Октябрьскую социалистическую революцию и Великую Отечественную войну 1941 – 1945 годов.

В судьбе же Дмитрия величие Куликовской битвы несколько заслонило другие события и победы в жизни князя. А ведь это он впервые заменил деревянные стены Московского Кремля на высокие, каменные. Это имело и стратегическое, и символическое значение для Москвы, для Руси. Если бы Дмитрий сделал в своей жизни только это, то уже остался бы в истории Родины. Но сколько еще было сделано им!

...Шли и шли к белокаменной Москве серпуховские, боровские, новгородские, белозерские князья с дружинами, дивились высоким стенам, возведенным Дмитрием, понимали и принимали силу Москвы. Открывались угловые башни, и входили ратники на Соборную площадь, располагались в ожидании выхода. Кто под обозными телегами по-крестьянски, кто у храмов на паперти, кто по сеновалам. А князья в боярских хоромах в ожидании Дмитрия вкушали московские снеди.

А Дмитрий уже спешил в Москву от Сергия Радонежского, давшего ему свое благословение на битву и на победу. Еще виделись мирные картины сельской нивы, заливных лугов вдоль рек. Для Дмитрия это было и укреплением духа, и прощанием с Родиной, это был, быть может, последний поклон ей.

И мне, художнику, нельзя пройти сегодня мимо этого события, мимо благословения на битву, это должно войти в мой замысел, стать его частью.

А Москва? Выходили ополченцы к Москве-реке в заветный час. На воде мирно покачивались суда купцов, стояли баньки по отлогому берегу, темнели мостки, где обычно бабы полоскали белье. И в который раз провожали здесь воинов жены и сестры. Кто в слезах, а кто уже выплакал все. Тут и сама Евдокия, жена Дмитрия, с малыми детьми у подола, и опять она на сносях. Сколько еще на Руси будут провожать жены мужей и братьев своих! Сколько их еще не вернется с поля боя!

Вот так в воображении постепенно рождалась и другая часть моей картины. Теперь я знал, это будет триптих. Форма триптиха позволит мне показать события в развитии, во времени, я смогу охватить главные, решающие моменты этой народной драмы. Боковые части триптиха ясны – “Благословение Дмитрия на битву” (прощание с Родиной) и “Проводы ополчения” (плач жен). Для меня всегда очень важно название картины, ведь в нем заключается суть вещи. Когда у меня есть название – это значит, что я готов, что я уже до конца знаю, чего хочу.