Текст книги "Журнал Наш Современник №12 (2002)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Ах, не стоило бы так говорить, Хамзат Баудинович! Ведь вы, судя по фотографии, уже немолоды, годы должны были бы научить если не мудрости, то хотя бы осторожности. Это смотря что подразумевать под предосудительным “на миллиметр”: в каких-то случаях действительно – пустяк, а когда человека пыряют ножом в живот – “на миллиметр” ближе к жизненно важным органам – это убийство.

Впрочем, кого стесняться главному угличскому чеченцу, если в России (во всяком случае, во властных структурах, в прессе – там, где решают и вяжут) жизнь русского человека ценят в копейку?..*

…Случилось так, что в Углич я захватил только что вышедший номер “Нашего современника”, который еще не успел прочесть. Ехали долго – почти пять часов, и в середине пути я раскрыл журнал. Прямо на автобиографическом рассказе Вячеслава Дегтева “Адат”. Пробежав первую страницу, я будто ощутил удар током – и дальше читал с напряженным, болезненным любопытством.

Наверное, наши читатели запомнили сюжет: Туркмения, 1976 год, очередная стройка коммунизма. Сбившийся в жарких песках интернационал: русские, туркмены, курды, кумыки. Но рассказ не об этом – об убийстве. Ингуш убил чеченца. Убийцу нашли – советские времена! – и дали положенный срок. Для русской части строителей дело закончилось.

Но не для восточных людей! Отец убитого Умар съездил в Чечню, привез двух сыновей. По поселку пополз слух: будет месть! Кульминация “Адата” – с поразительной силой написанная сцена, позволяющая русскому человеку хотя бы отчасти уразуметь, чем измеряют, на каких весах взвешивают жизнь и смерть люди Кавказа, те же чеченцы.

Понимаю, наши читатели уже знакомы с рассказом. Но думаю, наложив текст на угличскую трагедию, они взглянут на него по-иному. Приведу обширную цитату: “Однажды в воскресенье… к выжженному пустырю за нашим вагоном подъехал грузовик с полным кузовом народа. Из кузова стали вылезать мужчины и женщины, старики. Дети. Один старик был с орденами во всю грудь... Тот, который с орденами, взял в руки топор и заостренный кол, подошел к крыльцу наших соседей-чеченцев, у самого крыльца остановился, повернулся в сторону юга и, воздев к бездонному иссиня-голубому небу руки, вскричал гортанно:

– На узу билля!

Это было взывание к аллаху…...

После чего отмерил чеканно, по-военному, пятьдесят шагов и в сухую, крепкую, как камень, землю заколотил топором острый кол. Затем он опять что-то вскричал и опустился на колени. Вслед за ним все бывшие на пустыре нестройно что-то прокричали и тоже стали опускаться на колени.

Вокруг нашего вагончика мгновенно собралась толпа. Подошел старый сосед курд, начитанный седобородый отставник-замполит, готовящийся, по слухам, стать муллой…...

…Орденоносный старик ингуш во главе толпы, стоящей на коленях, опять что-то крикнул по-арабски, что-то вроде: “Сабрун джамелун!” Сосед тут же обрадованно поспешил перевести:

– Терпение прекрасно; нет, скорее, добродетельно.

После чего толпа на коленях с криками “Ва-алла! Ва-алла!” двинулась к вагончику наших соседей-чеченцев.

Старый Умар уже стоял на крыльце своего вагона. Его жена, обвязав платком голову по самые брови, куда-то быстро убежала. Вскоре вернулась с двумя своими старшими сыновьями. Они взошли на крыльцо и встали, чернобородые, угрюмые, носатые, за отцовской сутуловатой спиной. Все трое были похожи в профиль на коршунов, сердито вжимавших в поднятые плечи клювастые головы.

Толпа коленопреклоненных приближалась – стояла зловещая тишина, даже ишак перестал кричать, и только слышны были ритмичные звуки неуклюжего движения. Старик ингуш дал знак остановиться, воздел руки к небу, прокричал:

– Иншааллах!

– Ва-алла! Ва-алла! – подхватили его родичи.

Я повернулся к своему эрудированному соседу. Тот, не дожидаясь вопроса, перевел:

– Да поможет нам аллах. Или да возжелает. Нет, точнее будет, да снизойдет...…

Ингуши между тем приближались к крыльцу, на котором стояли родители и братья погибшего. Приближались на коленях. Ползли прямо по колючкам, камням и битому стеклу… Колени у всех уже были в крови…. Мне сделалось совсем не до любопытства. По коже драл мороз – и это в сердце Каракумов, в пятидесятиградусную жару. Было настолько непривычно, неловко и неуютно, что это ощущение непередаваемого, непонятного ужаса, какого-то дикого, животного страха я запомнил на всю жизнь.

Да, я осознал вдруг всю смертную значимость события. На крыльце вагончика стояли трое заросших черными бородами мужчин, которые потеряли сына и брата, которые бросили все и приехали сюда, чтобы исполнить долг чести, а перед ними в пыли, грязи, крови барахтались тридцать их “кровников”, каждый из которых чувствовал себя потенциальной жертвой их неотвратимой, справедливой, по горским понятиям, мести, – и вот сейчас эти несчастные люди просили у них пощады. Принародно. Как требовал того древний кровавый обычай. Священный адат.

Среди толпы ингушей был мальчик лет пяти-шести. Штанишки на коленях у него давно протерлись, и ноги уже кровоточили. Но он терпел и тоже, вслед за взрослыми, поднимал руки вверх и тоже кричал: “Ва-алла! Ва-алла!” Он тоже просил у этих чернобородых угрюмых дядек прощения за не совершенный им грех.

Он тоже просил не убивать его.

Старуха чеченка сорвалась с места, подбежала, схватила мальчонку на руки и, оглядываясь на мужа, унесла с собой. В этот раз Умар не остановил ее.

Ингуши пошли веселей. И вот они приблизились к самому крыльцу, они стояли полукругом на кровоточащих коленях и не смели с них подняться, – они тянули к Умару руки.

– Ва-алла! Ва-алла!

Умар застыл бронзовым изваянием.

Он возвышался над коленопреклоненной толпой, над толпой зевак, притихшей и ловящей каждое его движение. Воистину, был он велик в эти трагические мгновения….

Наконец поднял вверх руки и воскликнул хрипло в полной тишине:

– Радья аллаху анху! (Потом удалось выяснить, что означало это: “Да будет доволен, удовлетворен аллах”.)

Умар провел ладонями по лицу, по бороде и повернулся к стоящим на коленях спиной. Постоял в задумчивости секунду-другую и понуро ушел внутрь вагона. За ним следом скрылись в темном проеме двери сыновья.

Ингуши еле слышно загомонили. Старик-орденоносец что-то гортанно крикнул своим, и все они тяжело стали подниматься с колен. Кое-как отряхнувшись, потащились, покрытые пылью, грязью, в рваных брюках, окровавленные, к грузовику…... Толпа зевак тоже стала редеть. Все были подавлены, поражены таким зрелищем.

– Простил! – сказал бывший замполит. – Теперь, если Умар прольет кровь, он нарушит священный закон адата”.

Конечно, можно было бы обратиться и к реальной истории. Например, к убийству чеченской девушки Эльзы Кунгаевой. Между прочим, российские военные подозревали, что она снайпер, повинная в смерти многих русских солдат. И все равно полковник Юрий Буданов был не просто арестован, но и подвергнут изощренной процедуре моральной казни. На всю страну, на весь мир из него создали образ монстра-милитариста, у которого одна цель – убийство. Но даже в возможности достойно встретить это поношение ему было отказано! Его объявили умалишенным,   т р и ж д ы   проводилась мучительная судебно-психиатрическая экспертиза. Почему в данном случае никто не заявил: “К чему… шум и гам?” А ведь оснований сослаться на жестокую повседневность в Чечне куда больше, чем в Угличе. На войне действительно каждый день убивают…...

Неужели и впрямь объяснение в том, что Эльза Кунгаева чеченка, а Костя Блохин русский?

И тут я вновь вернулся к рассказу Дегтева. Он поразил меня не столько разгулом первобытных страстей, сколько первозданным чувством   ц е н ы   человеческой жизни, присущим народам Кавказа. Не ценности – это слово из арсенала гуманитария-болтуна, а именно цены. Как во времена Древней Руси с ее “Ярославовой правдой”, где четко было расписано, как и чем должен поплатиться убийца.

Мы-то думали, что с тех пор ушли далеко вперед, что наша нравственность выше той, изначальной. Любили повитийствовать о “бесценности” человека. А вышло так, что в постсоветский период бесценность эта на Руси стала восприниматься буквально: как отсутствие – не только ценности – какой-либо цены. Задави тот же чеченец на джипе курицу, сбей корову – он, возможно, предпочел бы откупиться от разгневанной хозяйки. А тут убили русского подростка, и не только чужие – свои недоуменно пожимают плечами: чего шуметь-то?

А вот чеченцы – о своих! – так никогда не скажут. Еще бы: не только весь род, сам аллах с небес внимательно смотрит: отмщена ли кровь, достаточно ли искупление, глубоко ли раскаяние тех, из чьей среды вышел убийца.

Но если два народа живут бок о бок и один из них мерит жизнь своих сыновей вселенской мерой, мстит до седьмого колена за каждую каплю их крови, а другой не замечает своих смертей, позволяет глумиться над жертвами, тогда...… Исход ясен – безвольный и беспамятный принужден будет исчезнуть. Освободить место сильному, непрощающему, хищному.

Кажется, это начинают понимать мои соотечественники. Пока скорее интуитивно, откликаясь на импульс опасности. Тем ценнее стихийные всплески народной солидарности, воли. Пусть еще спорадические, вынужденные обстоятельствами, локальные. Но – поднимающие людей на защиту своих городов, своих близких.

Отпор, данный наглецам в Угличе, заставил говорить о возможности русского сопротивления. “Сам” Глеб Павловский помянул о нем со смесью страха и невольного уважения. Конечно, в его речах прозвучало ритуальное слово “погром”. И пророчество вдогонку: “Есть опасность возникновения внесистемной националистической силы... Вот тогда на месте Хакамады и Явлинского окажутся ребята из Углича (здесь и далее цит. по: “Независимая газета”.15.10.2002).

Да уж, можно представить всю глубину трагедии – русские “ребята” на месте нерусских витий. И ведь все дело именно в русскости! Ничего, кроме   у к о р е н е н– н о с т и   – в Угличе, в родной земле, культуре, истории, – главный политтехнолог Кремля предъявить им в качестве обвинения не может. Погром – это так, для галочки, нечто вроде “дежурного блюда”. Хотя какой же это погром – пришли с российскими флагами требовать защиты у власти... Между прочим, Павловский оговаривается: “Общий вопль на местах: “Соблюдайте законы!” – и в частности законы об иммиграции”. И о самих “угличских” отзывается не без уважения: “...Толковые ребята: выпускники финансовых академий, факультетов менеджмента”.

Павловский импровизирует – московские прозорливцы на места не выезжают, убеждены, что им и так все видно с верхних этажей столичных небоскребов... На самом деле, Юрий Первов – руководитель угличского протеста по образованию медик, по призванию художник, а по совместительству успешный бизнесмен (охранное предприятие “Варяг” далеко не самое важное в его хозяйстве). Человек, безусловно, толковый, тут политтехнолог попал в точку. Но отнюдь не “зоологический” националист – по матери он татарин. Вопрос не в чистоте крови, а в чистоте совести. Возможно, Павловскому это и впрямь нелегко понять. А может, он и понимает, но скрывает сознательно, раздувая миф о “русских погромщиках”.

В интервью упоминается и подмосковный Красноармейск. Трудно представить себе больший контраст с Угличем. Ни древней архитектуры, ни святоотеческих преданий, ни волжского простора. Город строился в послевоенные годы. Как центр военных технологий, где крупные оборонные предприятия соседствуют с “закрытыми” НИИ. Да и сам военный наукоград не так давно был закрытой территорией.

Теперь – приезжай, кто хочет. И едут! Привлекает налаженный еще в доперестроечные времена быт, развитая инфраструктура, заботливо созданная, дабы оградить нужных стране ученых от мелочных тягот советской жизни.

Проблема приезжих – единственное, что роднит Красноармейск с Угличем. Точнее, проблема бесцеремонного поведения гостей, бросающих вызов долготерпению хозяев.

Однажды терпение лопнуло. Это случилось нынешним летом – 7 июля. Непосредственным поводом стало нападение группы армян на жителя города Игоря Самойлюка. Сюжет во многом напоминает угличский. Кафе, ножи в руках горячих кавказцев. Самойлюк заступился за русскую женщину, которую армяне хотели насильно усадить за свой стол. За заступничество Самойлюк поплатился ножевым ранением. Счастье уже то, что выжил...

Я сказал:   н е п о с р е д с т в е н н ы м   поводом, потому что подобные нападения в Красноармейске случались и раньше. За неделю до этого армянами был избит русский парень. Перед тем насмерть забили ногами Александра Румянцева. Все эти преступления, как и в Угличе, остались безнаказанными. Тем-то и порочна система “гостевания”: напакостят в чужом для них городе – и сразу уезжают. Либо в соседний центр, либо на Кавказ, а это теперь и вовсе заграница.

Жители Красноармейска не ограничились митингами. Процитирую газету “Патриот”: “Возмущенные бандитским беспределом люди провели санитарные рейды по местам проживания бандитов, в результате 12 их оказались в больнице” (“Патриот”, № 36, 2002). Признаюсь, меня смущает косноязычие приведенной фразы, да и чересчур лихой стиль. Однако трудно не согласиться с основным тезисом публикации – он выделен в газете жирным шрифтом: “Когда власти своим бездействием фактически поощряют насилие и убийство русских людей, мы вправе противостоять этому любыми доступными нам средствами!”.

Так что зря Павловский, а заодно с ним орава журналюг кричат о погроме!.. Если бы кругозор кремлевских стратегов распространялся за пределы Московской и ближайших к ней областей, политтехнолог должен был бы упомянуть и о настоящем побоище в Ростове-на-Дону, где стенка на стенку сошлись от 60 до 150 человек (“Новые Известия”. 2.10.2002). И вновь зачинщиками оказались армяне. Причина та же – безудержная похоть приезжих. (Предвижу трудные объяснения с моими армянскими друзьями. Скажу им одно – “только ты не обижайся”, как прибавлял Фрунзик Мкртчан в замечательном фильме “Мимино”, – если вы хотите, чтобы не только вас, людей, безусловно, достойных, но всю нацию, все народы Кавказа уважали, сами следите за своим хамьем. Устройте при диаспорах нечто вроде судов чести. Пусть подонки не позорят соотечественников – наследников древних культур Кавказа. Но пока вы не приструнили бандитов, и более того – скопом защищаете насильников, не взыщите: русские будут судить обо  всем Кавказе по деяниям худших его представителей.)

Впрочем, вызывающее поведение – не единственное неудобство, связанное с мигрантами. Основную проблему представляет их многократно возросшая за последние годы численность. Можно сказать, что агрессивность приезжих отчасти объясняется их колоссальной массой. С другой стороны, в ее стремительном расширении  у ж е  заключена агрессия.

В этом смысле наиболее уязвимой оказалась столица.

Полсотни чеченских террористов продемонстрировали, какие беды способен натворить даже небольшой отряд воинственных горцев. Страшно представить, что может произойти, если в подобных акциях примет участие хотя бы незначительная часть их московской диаспоры.

Между прочим, призывы к скоординированному протесту столичных чеченцев уже раздавались. После взрыва в подземном переходе на площади Пушкина в августе 2000 года один из лидеров чеченской диаспоры, выступая по телевидению, пригрозил, что, если СМИ и дальше будут придерживаться версии о “чеченском следе”, все его соотечественники, проживающие в Москве, выйдут на демонстрацию протеста. Конечно, теракт и демонстрация – далеко не одно и то же. Хотя в данном случае речь шла о массовом выступлении  в   с в я з и   с терактом...

Сколько же в Москве чеченцев? В 1999 году после взрывов говорили – 100 тысяч (РТР. 13.09.1999). В 2002-м после захвата заложников (так от теракта к теракту и публикуют сведения) “МК” сообщил: “четверть миллиона” (26.10.2002). Но это только верхушка айсберга. Те, кому “посчастливилось” жить, скажем, в одном подъезде с ними, знают, что их квартира по сути является перевалочным пунктом. Какие-то люди – по двое, по трое – то приезжают, то исчезают бесследно. Кто это – родственники из Таганрога? Боевики, намерзшиеся в горах, прикатившие в первопрестольную погреться, отъесться да поразвлечься? Или террористы, готовящие очередную диверсию в Москве?

Скажут: как же можно подозревать скорее всего ни в чем не повинных людей? Отвечу:   д о   захвата Буденновска и Кизляра,   д о   взрывов жилых домов в Москве, Волгодонске, Буйнакске,  д о  трагедии в театральном центре на Дубровке,   д о   того, как вошедшая в Чечню армия стала десятками освобождать русских рабов, захваченных в том числе и в Москве, никто никого не подозревал. А   п о с– л е   этого только последний кретин и слюнтяй не озаботится подозрениями*.

Октябрьские события в Москве были бы невозможны без существенной поддержки со стороны диаспоры. Разумеется, не всей – определенной части. Кто-то ведь обеспечил полсотни боевиков жильем, провиантом, оружием, амуницией, документами, разведданными, средствами связи и передвижения. И неплохо обеспечил! К театральному центру они подкатили на иномарках, жили в столице несколько месяцев, даже арендовали помещения в здании злополучного центра. Хотел бы надеяться, что следствие выявит “группу поддержки” и, вопреки обыкновению, проинформирует москвичей,  к т о   в нее входил.

Чеченская головоломка – крайний случай. Указывающий, однако, на остроту ситуации. Многочисленные, спаянные дисциплиной, закрытые для контроля извне, диаспоры представляют серьезнейшую проблему. Особенно сегодня, когда процесс “развода” республик после крушения СССР еще не завершен и то и дело возникают опасные напряжения в межгосударственных и межнациональных отношениях.

Сколько приезжих проживает в Москве и Подмосковье, не ответит никто. По словам высокопоставленного сотрудника ГУВД, в 2001 году в Москве получили постоянную регистрацию 1,5 миллиона одних только выходцев из Азербайджана, причем “более половины...… по поддельным документам” (газета “Округа”. 27.07.2002). А всего, по весьма приблизительным данным Центра миграционного сотрудничества, в столице “более 3 млн людей некоренной (нерусской) национальности” (“АиФ”, № 39, 2000).

Огромные цифры для города, где, по официальной статистике, проживает 10 миллионов 400 тысяч человек. Неудивительно, что москвичи (и жители Подмосковья – того же Красноармейска) начинают воспринимать переселенцев как угрозу и своему быту, и своему городу. Такие настроения испытывают люди, которых при всем желании в число русских националистов не запишешь. Вот реплика из интервью солиста популярной рок-группы “Ногу свело” Макса Покровского: “Я очень люблю Москву, но сейчас она как девка, ее раздербанили. Запустили огромное количество приезжих…... Я бы для Москвы ограничил въезд. Не знаю, какими критериями. И не потому, что я кого-то не люблю. Просто этот город не может выдержать больше” (“Округа”. 27.07.2002).

А всего по стране 13 млн иммигрантов (“Новые Известия”. 31.10.2002).  О д н и х   н е л е г а л о в   – по официальным (наверняка заниженным) данным – 4 млн. Это не только кавказцы. В последние годы в России осело немало жителей дальнего зарубежья. По свидетельству главы Федеральной миграционной службы, заместителя министра МВД А. Черненко, их полтора миллиона (“Независимая газета”. 16.08.2002).

В том числе несколько сот тысяч китайцев. “Но дело тут не только в количестве, – подчеркивает глава ФМС. – Легализовав свое местонахождение здесь различными путями, включая институт брака, китайские граждане уже контролируют значительную часть собственности в ряде регионов России. Таким образом, создается своего рода экономический плацдарм”.

Из-за Амура на этот плацдарм готовы выдвинуться миллионы. Непосредственно на границе с Россией проживает 300 млн китайцев (при том, что численность населения Дальневосточного федерального округа – 7 млн, а всей Сибири – 20 млн) . Если учитывать дефицит земли в КНР и огромный избыток рабочих рук, станет ясно, в каком направлении рано или поздно двинется эта людская громада. “Китайцы считают, что 50—70 млн их соотечественников могли бы расселиться в Сибири и на Дальнем Востоке”, – утверждает директор Института социально-экономических проблем РАН Н. Римашевская (“Независимая газета”. 6.08.2002).

Как сторонник развития партнерства с Китаем подчеркну – это не повод для обострения отношений с великим восточным соседом. Однако, несомненно, контроль над иммиграционными потоками должен быть усилен. Ведь сегодня даже в Красноярске, расположенном далеко от китайской границы (я побывал там нынешним летом, агитируя за Глазьева), 5 процентов населения – выходцы из Поднебесной. На набережной Енисея вырос гигантский центр – “Китайский торговый город”.

Предприимчивые хуацао присматриваются к возвышающемуся рядом недостроенному небоскребу. Его возвели еще в последние годы советской власти, но демократические хозяева города, за десятилетие выкачавшие из него за границу миллиарды долларов, так и не нашли средств, чтобы закончить строительство. Скорее всего, это сделают китайские бизнесмены, превратив самое высокое здание Красноярска в символ своего присутствия в столице Восточной Сибири.

Разумеется, нужны не только запретительные меры (хотя и без них не обойтись!). Жизненно необходима продуманная долговременная стратегия развития русской Сибири и Дальнего Востока. Богатейший по своим природным ресурсам и промышленному потенциалу регион, к тому же приближенный к Тихоокеанской экономической зоне, куда в XXI веке смещается центр мирового развития, мог бы стать для России локомотивом, вытягивающим ее из кризиса. Но для этого   с е г о д н я   необходимы льготы, кредиты, прямые вливания государственных средств. И, конечно же, “демографическое усиление” (вспомним выражение Ле Пена), без которого невозможно возрождение. А пока в результате безумных реформ, тяжелее всего сказывающихся на жизни российских окраин, только за вторую половину 90-х годов население Сибири и Дальнего Востока сократилось на треть (здесь и далее демографические данные приведены по статье “Да! Азиаты мы…” – “Независимая газета”. 6.08.2002).

Переселенческая волна накрывает страну на фоне все углубляющегося демографического спада. Впрочем, сами эксперты, отбросив научные иносказания, говорят не о спаде –   о   в ы м и р а н и и.   Начиная с 1992 года численность населения сокращается. В целом за 1992—2000 годы убыль составила 3,5 млн человек (2,4 процента). Это происходит из-за сокращения рождаемости (суммарный коэффициент – 1,12) и увеличения смертности. По продолжительности жизни Россия занимает   п о с л е д н е е   м е с т о   в Европе, а в мире – 143-е. “Это приговор нашим реформам”, – резюмирует Н. Римашевская.

К сожалению, для многих это – не более чем абстракция. Но у демографической бочки есть дно. И оно стремительно приближается. По данным министра внутренних дел Бориса Грызлова, численность населения России к 2010 году будет составлять 130 млн человек, а к 2050-му – только 70. При такой численности сохранить огромную территорию, да и государственный суверенитет, почти невозможно. Кстати, к 2010 году, по прогнозам экспертов, количество китайцев в России возрастет до 10 млн человек и они станут второй по численности группой населения.

Еще более впечатляют прогнозы по столице. “Объективные (?) демографические процессы в Москве свидетельствуют: недалек тот день, когда среди жителей столицы будут преобладать люди кавказских наций” (“МК”. 8.10.1999)…... Причина та же, что и по всей стране – вымирание коренного населения (за 90-е годы оно сократилось на 242 тыс. человек) и бурный приток приезжих.

Я коренной москвич. Помню город, еще не захламленный бесчисленными коммерческими палатками и блошиными рынками, не разъезженный миллионами автомобилей, не отравленный выхлопами паров бензина. По тихим тогда Брестским улочкам я доходил до Патриарших прудов и до Арбата, который только начинали реконструировать. Воздух пах тополевой листвой, а навстречу спешили (они всегда спешат!) москвичи – люди одних со мною привычек, манер, культуры.

Сейчас я избегаю центра. Его слепящая, демонстративно выпяченная иноземная роскошь выдавливает меня за пределы Садового кольца, наглядно показывая, что я – чужой в городе, где родился. Но и в своем дворе я постоянно сталкиваюсь с инородным вторжением. Каждый месяц я замечаю у какого-нибудь подъезда контейнер для строительного мусора, а в нем – пару-тройку засаленных в центре и полинявших по краям диванных подушек, несколько стульев, почему-то всегда торчащих ножками кверху (а одна надломлена), зияющую нутром, с оборванными проводками коробку телевизора (местные умельцы успели разобрать электронную начинку), нехитрую кухонную утварь, хлам старых газет.

Я догадываюсь, что это такое: умер еще один коренной москвич. В контейнере – все, что осталось от его долгой жизни в доме. А месяц спустя, когда строители закончат евроремонт, у подъезда появится новая иномарка – шестисотый “мерс” или глыбистый джип. В дом въедут новые жильцы, и по вечерам с балкона рано располневшие женщины станут сзывать многочисленных отпрысков: “Гиви! Резо!...”

“Большинство приезжих, – свидетельствует “МК”, – особенно с юга, едва пускают в Москве слабые корешки, тут же зовут к себе многочисленную родню. В столице, как много веков назад, снова формируются районы компактного проживания представителей нерусской национальности”.

По словам корреспондента, демографы прогнозируют, что при нынешней рождаемости “каждое последующее поколение “русскоязычных” москвичей (ну вот мы и докатились до того, что в сердце России русских стали именовать “русскоязычными” – как в какой-нибудь Прибалтике или в Закавказье! – А. К. ) будет составлять лишь половину от численности поколения родителей”. От себя журналист прибавляет: “Свято место пусто не будет. Его заполнят приезжие, их дети, внуки и правнуки”. К сожалению, в статье приведены лишь косвенные сведения о рождаемости в русских и нерусских семьях: “Многодетность (три и более детей) в московских семьях встречается редко. И она более характерна для нерусских женщин”.

Впечатляют данные о доле межнациональных браков в общем количестве: “Почти 20 процентов зарегистрированных в 1998 году браков в Москве – это русско-армянские альянсы, почти 15 процентов – русско-грузинские, чуть менее – русско-азербайджанские, около 10 процентов – русско-татарские” (“МК”. 8.10.1999).

Словом, все как во Франции и прочей объединяющейся Европе. И если парижанам философ (и поэт по совместительству) А. Зиновьев пророчит: “И кричать будет “Алла!” с башни Эйфеля мулла”, то москвичей “МК” осчастливливает прогнозом демографов: примерно через полвека “мэром Москвы… станет азербайджанец”*.

Все так, да не совсем… Во Франции и других странах Запада переселенцы – это, как правило, наименее обеспеченная часть населения. Их завозят для выполнения самых непрестижных, плохо оплачиваемых работ, заниматься которыми чинные европейские бюргеры считают ниже своего достоинства. У нас ситуация иная.

Да, конечно, и к нам приезжают таджики, корейцы, которые за бесценок нанимаются на сельхозработы. Немало украинцев и молдаван с утра до вечера вкалывают на столичных стройках. О них-то и любят порассуждать журналисты, представляя приезжих в роли бесправных тружеников, чуть ли не рабов. Искренне жалею бедолаг. Однако всем известно, что не они определяют лицо, имущественное положение, социальный статус и амбиции новых переселенцев.

Тон задают выходцы с Кавказа. Спросите любого москвича: для него приезжий – это и есть “лицо кавказской национальности”. С ними мы сталкиваемся повсеместно, в то время как таджики или молдаване гнут спину где-нибудь в Нечерноземье.

Чем же в это время занимаются жизнерадостные кавказцы? “Дэвушка, хурма хочешь?” – сверкают глазами, зубами и усами горячие парни”. Это цитата из все той же статьи в “МК”. Провозгласив: “Московские рынки – настоящее пиршество азербайджанцев”, автор уточняет: “Кавказцы-москвичи давно поделили между собой сферы влияния. Армяне, например, держат много столичных ресторанов и кафе”. То же положение в провинции.

Что тут плохого? – спросят ревнители интернационализма. Совершенно искренне отвечу: ничего! Ничего плохого в том, что на рынках торгуют кавказцы. Для тех же азербайджанцев это образ жизни. В воспоминаниях Тамары Лисициан о пребывании в фашистском концлагере есть жутковатый (и тем более впечатляющий) рассказ о том, как в больничном бараке азербайджанцы устроили базар. “Сидели, поджав под себя ноги, по-восточному скрестив. Перед каждым лежал “товар”. Одно яйцо, кусочек сахара, пара сигарет, щепотка чая, обмылок, коробок спичек, бинты, катушки черных ниток. Все было аккуратно разложено на платках или тряпочках. По проходу, разглядывая товар, ходили пленные. Продавцы покрикивали: “Ходи! Смотри, какой яйцо! Золотой яйцо!” Или “Кушай сахар! Германский сахар, сладкий, как виноград! Не умирай, подожди! Куры последний сигарет!” (“Завтра”, № 27, 2002).

Правда, мрачноватую идиллию портит уточнение: торговцы были не пленными, а полицаями, охранниками. Заболели – и попали в общий лазарет. Но это, скорее всего, частность. Думаю, пленный красноармеец из Баку точно так же выкликал бы: “Куры последний сигарет!”.

Повторю – плохо не то, что они торгуют, а то,  к а к  они это делают. Пронырливые журналисты раскрывают механизм “серой” экономики: “Купить сегодня для торговца на черном рынке фальшивую справку для торговой инспекции – не проблема. И торгуй – не хочу… Поскольку трудовая деятельность большинства приезжих остается нелегальной, то соответствующие поступления и сборы в кошелек области не поступают” (“Независимая газета”. 24.11.1999). Добавлю – как и подоходный налог в казну федеральную. В отличие от нас с вами нелегальные иммигранты его, естественно, не платят.

Мелочь? Ерунда? Не скажите. По рынкам всех городов и весей России набирается немало. В. Путин в бытность премьером назвал сумму. Только азербайджанцы высылают на родину 1,5 млрд в год. Долларов! (“НТВ”. 06.11.1999). В Грузию уходит около миллиарда. Всего, по мнению специалистов, нелегальные иммигранты вывозят из страны “от 5 до 8 миллиардов долларов в год”. Сообщивший эти данные генерал Черненко добавляет: “В иных бывших союзных республиках общий приток инвестиций меньше, чем то, что привозят ездившие на заработки в Россию” (“Независимая газета”. 16.08.2002).

Ах, зачем кивать на “иные бывшие республики”. Самой России, несмотря на титанические усилия Грефа, удается привлекать по 4 миллиарда зарубежных инвестиций в год. А здесь в два раза больше средств выкачивается за границу. Сколько же за десять лет “накапало”? 80 млрд – больше, чем вороватые белодомовские управленцы взяли в долг у МВФ и прочих международных монстров!