Текст книги "Журнал Наш Современник №12 (2002)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Выжидают они, кто кого, – с готовностью ответил Банкин. – Он Ельцина или Ельцин его. Видят, что слабеет Горбачев с каждым днем. Но и насчет Ельцина особой уверенности тоже нет. Он сейчас вроде бы с Сахаровым, Афанасьевым, Гавриилом Поповым – в общем, с демократической оппозицией. Да только какой он демократ? Такой партократ и диктатор, что пробы негде ставить. Черт его знает, куда повернет, с кем стакнется. А Горбачеву пути ни назад, ни в сторону теперь уже нет. Только вперед. Вперед – значит надо переходить на сторону демократов. Только сумеет ли? Да и захотят ли его брать демократы? У них свои амбиции. Дискредитировал он себя за последнее время здорово. А Ельцин, если разобраться, и военных, и КГБ, и партаппарат устроил бы. Свой человек, не размазня, глядишь, и порядок бы за пару недель в стране навел.

– Не знаю, – угрюмо заметил Тыковлев. – Он ведь из партии на съезде демонстративно вышел. Если бы не хотел сжигать мосты, не сделал бы этого.

– Вышел-то вышел, – блеснул глазами Борька, – только куда пришел? Чужой он для демократов человек. Правда, они понимают, что если сами  возьмут сейчас власть, то тут же обкакаются. Кадров у них нет, опыта управления страной – никакого. Не зря Попов там у них все время дудит, что им лучше пока сидеть в оппозиции. Пусть коммунисты проводят те реформы, которые им будут диктовать через парламент и митинги. И пусть отвечают, если что не так будет получаться. Не может такая перспектива нравиться Ельцину. Ему власть нужна. Он на место Горбачева встать хочет. И не завтра, а уже сегодня. Никаких у него больше планов и желаний нет и не было.

– Что да, то да! – вздохнул Тыковлев.

– Я тут в Москве слышал, – внезапно понизил голос Банкин, – что предлагают Ельцину товарищи. В общем, чтобы Горбачева побоку, а его президентом. Но с одним условием. Чтобы Советский Союз не разваливал и порядок в стране навел.

– А он что? – привстал со стула Тыковлев.

– Вроде бы соглашается, – хмыкнул Банкин. – А почему бы и нет? Сегодня президент РСФСР, завтра президент СССР. Получается к тому же – президент всенародный. За него и левые, и правые. Выводит героически страну из кризиса, а Михаила Сергеевича за прошлые обиды мордой в грязь. Ну, заодно с ним и других прежних обидчиков. Так кому их тогда будет жалко? Никому. Все довольны.

– Складно, – согласился Тыковлев. – Могут попробовать. Не знаю, получится ли. Две тут вещи надо учитывать. Наши Назарбайчики, Кравчуки и прочие республиканские князьки не захотят идти под него. Он им живо шею сломает. А еще Ельцин – при всей своей кажущейся решительности – большой трус, когда возникает малейшая угроза его личному благополучию. Может ли он положиться на товарищей, которых до этого так грубо кинул? Не подставят ли они его? Не может он им до конца доверять. Значит, будет бояться. Не могут и они ему верить. Вот и ничего из этого плана не получится, Борис.

– Риск, конечно, есть, – кивнул Банкин. – Но без риска нет политики. Мы-то с вами в этой игре участвовать не станем, Александр Яковлевич. Посмотрим. Наше дело – отойти в сторону, а потом вовремя вскочить на первый поезд. Не так ли?

– Езжай к себе и поменьше трепись, – нахмурился Тыковлев. – Видно будет. Горбачев в отпуск уезжает. На юг. Вернется, тут и начнется главная свалка вокруг союзного договора. Кто победит, тот и пан.

– А Горбачева предупредить не надо? – поинтересовался Борька.

– Не надо, – отрезал Тыковлев. – Его каждый день предупреждают. Он сам мне вчера говорил, что надоело слушать. Не знаю, надоело или нет. Скорее, он понимает, что ничего уже сделать не может и поэтому ничего делать и не собирается. Его стиль. Ждет, куда кривая выведет. Как с немецким воссоединением. Отсиделся в кустах, а потом объяснил, что по-другому и быть не могло, а во всем виноваты сами же гэдээровцы. Так всегда. Теперь пора уже не про него, а про себя думать. Я, пожалуй, тоже пойду в отпуск. Но далеко от Москвы отъезжать не буду. Будь на связи. Привет семье! Да, – спохватился Тыковлев. – Я тут на днях разговаривал с твоим министром. Не пойму я тебя. Мало тебе было неприятностей на прежних местах? Опять приключений ищешь?

– Это вы про что? – сделал непонимающий вид Борька.

– Да все про то, – зло поглядел на него Тыковлев. – Про то же самое. Казенный карман со своим путаешь. Что, тебе платят мало? Обязательно надо в Швецию в отпуск за чужой счет ездить? Потерпеть не можешь до других времен? Думаешь, я тебя опять прикрою? Не прикрою. Сам не знаю, где завтра буду. А ты все за свое. Снимать тебя предлагают и под суд отдавать, только вот руки еще не дошли. Другие дела у товарищей на Лубянке есть, отвлекают их от твоей персоны. Кончай, пока не поздно. Взрослый ведь уже. Сколько можно? Все верни, что взял, на место и не смей больше...

– Обижаете, – состроил козью морду Банкин. – Наветы. Я выживаю из посольства кагэбэшников. По посольствам целые своры сидят. Они, конечно, злятся и пишут. И на вас тоже пишут. Сами знаете. Так что же, всему этому верить?

– Я тебе сказал, – многозначительно погрозил пальцем Тыковлев, – чтобы прекратил. Сказал, потому что с детства тебя знаю. Добра тебе желаю. А там сам смотри. Сейчас обстановка многообещающая. Будешь потом локти кусать и думать, что жадность фраера сгубила. Только поздно будет. От одних уйдешь и к другим не пристанешь.

*   *   *

Паттерсон сосредоточенно глядел на экран телевизора. Было 19 августа 1991 года. На экране Октябрьская площадь и бушующие массы народа. Российские триколоры, транспаранты с лозунгами “Долой КПСС!”, “Долой административно-командную систему!”, искаженные криком рты. Камера то выхватывала статую Ленина на фоне вечернего неба, то возвращалась назад к тысячным толпам митингующих.

– Хорошо Билл сработал, – одобрительно кивнул Паттерсон. – Правильно мы его сюда заранее вызвали. Си-эн-эн весь мир сейчас смотрит.

– Смотрит-то смотрит, да только никакой демонстрации на Октябрьской площади нет и не было, – засомневался хозяин квартиры, где сидели за ужином гости из американского, немецкого и норвежского посольств. – Внаглую Си-эн-эн играет. Вон поглядите сами из окна. Пусто на площади, спать пошли москвичи. Вот и скажет вам завтра ГКЧП, что врут и Си-эн-эн, и “Свобода”, и “Голос Америки”. Нет никаких демонстраций, нет забастовок, есть несколько тысяч молодых людей у Белого дома. Все к вечеру в дым пьяные. И Ельцин тоже не просыхает.

– Не скажут, – уверенно ответствовал Паттерсон. – Им сейчас не до Си-эн-эн. Надул их Ельцин. Мечутся. Не знают, что дальше делать. Они думали, что он ГКЧП поддержит. Ему ведь главное – Горбачева сбросить. Поэтому и выпустили они его с дачи в Белый дом. Дураки, конечно, полные. Надо было его там посадить под домашний арест, припугнуть, держать под контролем. Тогда бы он, глядишь, слушался их. Тогда и играть с ним можно было бы. А сейчас он шанс почувствовал. Пробует и под ГКЧП не пойти, и Горбачеву похороны по первому разряду устроить. Он парень рисковый и до власти ой как жадный. Ва-банк играет. Если проиграет, то всех своих на произвол судьбы тут же бросит. К себе в Свердловск сбежит, если удастся. Если не получится, то к нам в посольство заявится, чтобы мы его на время, как кардинала Миндсенти, приютили. Уже наводил справки через своих людей.

– Ну а вы что? – поинтересовался сидевший рядом с Паттерсоном норвежец.

– Нам важно поддержать Ельцина и его группу, как вы понимаете, – пожал плечами Паттерсон. – Во-первых, это уже не коммунисты, а яростные антикоммунисты. Никакой реформы социализма, в отличие от Горбачева и его команды, они не хотят. Они безо всяких оговорок за демократию, частную собственность, ликвидацию плановой экономики, разрушение военно-промышленного комплекса, армии, КГБ, роспуск СССР. Чем глубже и основательнее развал, тем им лучше и безопаснее. Думаю, что на Западе не найдется никого, кто был бы против этого. Чем скорее и основательнее начнется этот процесс, тем выгоднее нам. Горбачев свое дело сделал, ему пора отойти в сторону. Его время подошло к концу. Ставка на Ельцина – правильная ставка.

– Согласен, – кивнул норвежец. – А что же во-вторых?

– А во-вторых, – рассмеялся американец, – преобразования, которые начнет Ельцин и его группа, неизбежно повергнут СССР в глубочайший кризис, как минимум, на десятилетия. Второй супердержавы больше не будет. Мы добьемся ее ликвидации, не сделав ни одного выстрела и не дав им ни одного доллара. Они сами себя казнят. Так им, кстати, и надо. Наша задача сейчас поддерживать их в убеждении, что у них нет иного выхода, как отречься от самих себя, своей истории, героев, союзников, надежд на коммунистическое будущее, смириться и признать наше руководство миром и над ними самими. Этот фантастический сценарий, господа, сбывается на наших глазах. Надо только не допустить в решающий момент какой-либо глупой ошибки. Главное сейчас – обещать им все, что ни попросят: план Маршалла, сотни миллиардов, членство в НАТО, замки во Франции, убежище в американском посольстве...

– Не такие они идиоты, чтобы поверить, – обиделся хозяин квартиры, диссидент из московских историков, – не забывайте, что у коммунистов есть своя политическая элита. Она семьдесят лет играла с вами на равных, а временами и обыгрывала вас по-крупному.

– Уйдет эта ваша элита, – рассердился Паттерсон. – Другие люди придут, с другими взглядами и интересами. Начинается новый этап в истории России. Вот увидите, что ваши новые руководители сумеют убедить народ в правильности того, что должно случиться.

– А что потом? – упорствовал хозяин.

– А потом золотой век, – уверенно заявил Паттерсон, затем добавил: – Через некоторое время, разумеется. Ваши свободные журналисты уже о нем пишут. Он действительно будет золотым для тех, кто вовремя примет правильное решение, – подмигнул он хозяину. – Россия – фантастически богатая страна. Если умело распорядиться этими богатствами... Вы, надеюсь, меня отлично понимаете, – прервал себя на полуслове американец. – Понимают это все, кто сделал сейчас ставку на Ельцина и на капитализм. Не на какой-то там нэп, а на капитализм безо всяких “но” и оговорок, на возврат в семью цивилизованных народов.

– Но пока что мы сидим с вами тут и смотрим картинки несуществующих демонстраций, которые сфабриковал ваш уважаемый Билл, – заговорил немецкий советник-посланник. – В Москве тихо. В провинции еще тише. Язов направляет в Москву войска. От Горбачева ни слуху, ни духу. ГКЧП вводит в столице комендантский час. Ельцин призывает ко всеобщей забастовке, но его никто не слушает. Миттеран думает, что, может быть, и вправду настало время наводить в СССР порядок, а то начнется здесь гражданская война с применением ядерного оружия. Коль хоть и не говорит этого, но думает так же. Одни вы готовы сыграть со своим Ельциным ва-банк. Но вы не европейцы, вы, как всегда, за широким океаном. Вам все нипочем.

– Конечно, риск есть, – согласился Паттерсон. – Но он невелик. Обстановка в стране тревожная. Кризис власти налицо. Горбачев не знает, что дальше делать. Ясно, что за власть он бороться не будет. Говорят, что ГКЧП его там, в Крыму, арестовал, изолировал, посадил в карцер. Правда ли это? Мы имеем снимки со спутников. Он по-прежнему регулярно ходит на пляж купаться, распорядок дня на даче не изменился, никакого захвата в плен, оцепления дачи войсками не видно. Это игра. Он решил там посидеть и посмотреть, как обернется дело. Сломает ГКЧП шею Ельцину, он это одобрит. Удастся Ельцину разгромить ГКЧП, а вместе с ней и последние бастионы советской власти, он одобрит и это. Он пустая фигура. На кого же прикажете ставить? На ГКЧП? Это невозможно. Единственная разумная ставка сейчас на Ельцина. Победит – значит мы сорвали банк. Не победит – договоримся с ГКЧП. Не впервой нам, кстати. И со Сталиным, и с Хрущевым, и с Брежневым, когда надо, всегда успешно сговаривались. Посотрудничаем и с Крючковым или Янаевым, или Язовым. Тут риска для нас нет. Но если Ельцин все же окажется, в конце концов, наверху, надо постараться, чтобы это выглядело не как очередной сговор московских мастодонтов между собой, а как результат народных волнений, волеизъявления масс, героических действий молодой российской демократии. Одним словом, лучше всего – горящие танки, кровь, жертвы. Хоть немножко – но войны, героизма, насилия, беззаветных жертв. Надо думать об истории. Иначе получится, что пришла в России к власти демократия по недоразумению. А недоразумения, как известно, надо рано или поздно исправлять. Так вот, господа, из недоразумения надо сделать революцию. Любым способом. Для этого сюда задолго до ГКЧП приехали наши лучшие специалисты по пропаганде, психологической войне, все активные деятели российской эмиграции, прибалты, украинцы, молдаване, сотрудничающие с нами. Ну, не получается в Москве всеобщая стачка, так кто про это знает? Мы ведь сейчас на весь мир рассказываем о массовых демонстрациях, о возмущении населения по поводу коммунистического путча, о столкновениях москвичей с войсками. В это верят и у нас, и в советской провинции. Виртуальная действительность рано или поздно должна превратиться в реальность. У нас в запасе еще несколько дней. В конце концов, с помощью Ельцина и его людей мы раскачаем лодку. Будут демонстрации, будут гореть советские танки, будут жертвы и герои-демократы. Это все пригодится, даже если мы в этот раз проиграем. А выиграем, так выиграем власть над всем миром, совершим поворот истории. Не думаю, что ГКЧП сможет остановить нас. Прошло время железных большевиков. Нет их больше! Остался один кисель и политическая немощь. Они заслужили такого руководителя, как Горбачев.

Глава VIII

РАСПАД

В Москве уже стемнело, когда самолет с четой Горбачевых приземлился во Внукове.  Было тепло и тревожно. В столице объявлено чрезвычайное положение, которое, однако, никто не соблюдал. У бетонного забора, который окружает правительственный аэродром, торчали милиционеры вперемешку с людьми в штатском, вооруженными автоматами, которые они, похоже, уже давно не держали в руках. Ближе к зданию аэродрома подозрительных штатских становилось все больше.

– Держись от них подальше, – шепнул Тарабаршин Андрею. – Ельцинские боевики. Он велел весь аэродром своими людьми обставить.

– Да пошли они куда подальше, – махнул рукой Андрей. – Бардак кончается. Президент вернулся.

– Так он тебе и кончился. Держи карман... Впрочем, вскоре все сами увидим. На аэродроме явное двоевластие. “Девятка” хоть и здесь, но парадом уже не командует. А это – признак! И летит он с Руцким, на ельцинском самолете, а не на своем, не на союзном. Понимаешь, что это может значить?

– Может – не может, – пожал плечами Андрей. – Да хоть на тачке приехал или на коне прискакал. Он президент, его власть. Никто его от президентства не отстранял. А Ельцин, если его самого послушать, так только за восстановление его ущемленных полномочий все эти дни и радел. Ну, спас Горбачева от путчистов. Честь ему и хвала. Большое спасибо! А теперь пожалуйте бриться. Объясните, товарищ российский президент, что вы тут в мое отсутствие нагородили, каких указов наподписывали, как Конституцию СССР смели нарушать. Извольте встать по стойке смирно и доложить, как положено. И с Янаевым такой же разговор.

– Ты что, его не знаешь совсем? Это ты не про Горбачева говоришь. Про кого-то другого, – помрачнел Тарабаршин. – Он и раньше-то ничего решить не мог, только по течению плыл да пустословием занимался. Ему главное – самому опасных решений не принимать и за последствия не отвечать. А сейчас и подавно. Страху в Форосе натерпелся. Раиса Максимовна, поди, масла в огонь добавила. А вдруг с дочкой что случится? Промахнулись мы, Михаил Сергеевич... А он тоже не знает, куда податься. Своим не верит и Ельцина боится. Он же голый, на него палец наставь, и он руки поднимет. Президент ядерной сверхдержавы! Курица мокрая. ГКЧП, ГКЧП, – озлясь продолжал Тарабаршин. – Ах, путч! Какой путч? Это что, Павлов, Янаев и Крючков сами против себя путч проводят? Да на хрен он им сдался. Вся власть у них и так, без всякого путча. Ельцин путч делает, Андрюша. Ельцин! Ему власть захватить хочется! А наш дурень то ли не понимает, то ли сам себе в этом признаться боится. В общем, не борец он, а слабак. И предатель.

– Да ладно тебе. Не спеши. Так уж и предатель сразу. Инстинкт самосохранения даже у кошки есть. А он homo sapiens. И не только. Забыл, что в Политбюро случайно не попадают? Дураки и трусы сходят с дистанции. А он пробежал весь путь с барьерами от старта до финиша.

– Бывает, что бегают поперек поля. Разные бывают исключения из правил, – устало ответил Тарабаршин. – У тебя что, глаз своих нет, не видишь? Впрочем, пойдем поближе, посмотрим, что будет.

У трапа самолета томилась небольшая кучка гражданских и генералов с настороженными лицами. Шнырял глазами, переминаясь с ноги на ногу, министр иностранных дел Бессмертных, нервно оправлял мундир министр гражданской авиации Панюков, напряженно глядел перед собой круглолицый и лоснящийся жирком Володя Щербаков, видимо рассчитывавший, что теперь-то, наконец, может ему улыбнуться фортуна и станет он премьером вместо путчиста Павлова. Среди встречающих не было никого, кто мог бы сойти за людей значительных, играющих форвардов на бурном московском политическом стадионе. Так, кучка скромных просителей, одни из которых надеялись на прощение от разгневанного хозяина, другие – на то, что обломится им ненароком в этот смутный час какая-либо милость, а третьи решили просто побыть здесь. На всякий случай. Были и четвертые, чтобы присмотреть за остальными и тут же доложить. Каждый своему хозяину. Хозяева же утруждать себя встречей президента СССР явно не захотели.

Дверь самолета нерешительно отворилась, и на площадке трапа появился усатый Руцкой с автоматом наперевес. Вице-президент с автоматом – это уже было что-то необычное и неприличное. Зачем самому-то, если на то люди есть? Но то ли это было невдомек полковнику ВВС, внезапно вознесенному на вершины государственной власти, то ли солдатское рвение превозмогло робкие ростки только начинающего пробиваться в его простецком мозгу понимания своей новой роли. Грозно озираясь по сторонам, Руцкой сбежал с лестницы и остановился в ожидании появления главной фигуры театрального действа. Было ясно, что командовать этим действом собрался сам Руцкой и был готов решительно оттеснить в сторону любого другого претендента, для чего, видимо, и прихватил на всякий случай с собой автомат.

– Вот дурак усатый, – бросил в его сторону Тарабаршин. – Это он примером Ростроповича вдохновился. Тот в Белом доме сейчас сидит и с автоматом фотографируется. Боится, поди, этого автомата сам до смерти. Как бы куда не туда не нажать. Реклама! Старым делается, сил нет репетировать, играет все хуже. А тут как на счастье этот путч подвернулся. Теперь, гляди, еще лет десять продержится, и вместе с ним его Галина.

Тем временем в проеме двери появилась лысина Горбачева с известным всему миру черно-багровым родимым пятном. В его лицо немедленно впились не только десятки пар глаз на аэродроме. На президента смотрела в телевизоры вся страна. Он знал, разумеется, об этом. Несостоявшийся актер самодеятельности в прошлом опять старался сыграть на публику. Вернее, он знал, что надо играть, но вновь на беду свою не решил, какую же лучше роль. Пока он сходил по трапу в своем летнем светлом пиджачке без галстука и курортных помятых брюках, лицо его успело изобразить то печаль и задумчивость по поводу испытанных обид и окружающей его подлости, то гнев и решительность в сторону перепуганной группки царедворцев у трапа, то безадресную самодовольную улыбку.

Следом спустилась Раиса Максимовна. Ее актерская заготовка была совершенно однозначна. Усталое расстроенное лицо. На плечах не то плед, не то какое-то пончо. Одна рука придерживает маленькую внучку. Другая вроде бы не совсем в порядке.

– Говорят, у нее там после путча в Форосе инсульт случился, – уважительно зашептались зрители. – Смотри, как переживала за мужа, за семью! Ну, он теперь, конечно, со всеми рассчитается. Кто Раису тронул, тому несдобровать. Это у него не заржавеет. Он в свое время и Ельцина из ЦК из-за нее выгнал, чтобы глупостей больше не болтал.

На остальную публику, следовавшую за Раисой Максимовной, никто уже особого внимания не обращал. На кого там смотреть? Вон дочка, вон охранники, вон усатый седой Черняев. Ну и хрен с ними. Что Мишка-то будет делать?

Что он делал, было не совсем ясно. Казалось, что-то говорил встречавшим, но делал это отрывисто и с начальственным небрежением. Потом вовсе отворотился. Стремительно подъехали машины. Тяжелый президентский “ЗИЛ”. Черные “Волги”. Начал жестикулировать Руцкой. Похоже, убеждал в чем-то Михаила Сергеевича. Машины пока стояли с распахнутыми дверцами. Тот колебался, а затем, отвернувшись от президентского “ЗИЛа”, решительно плюхнулся в черную “Волгу”. За ним в машину полезла Раиса.

– Ну, все ясно, – с горечью констатировал Тарабаршин. – В РСФСРовскую машину сел под охрану ельцинят. Вот так-то, Андрей. Считай, он сейчас всех своих сдал. И Союз, и КПСС, и прежних дружков, и тебя, дурака, и меня тоже. Всех, кто на него в эти годы работал, в него и в его перестройку поверил, кто его выкормил, выучил, к власти привел. От всех и от всего отрекся. Ну, теперь, правда, и от него все отрекутся. И свои, и чужие. Единожды предав...

– Да кто же поверит, – закончил фразу Андрей.

– Никто не поверит, – вздохнул Тарабаршин. – Никто: ни Ельцин, ни свои. Только он сам этого еще не понимает. Будет пытаться играть в политику на посмешище ельцинят и на наш позор. Попомни слово.

Тарабаршин решительно повернулся и зашагал во тьму.

– Здоров ты других осуждать, – прошептал вслед ему Андрей. – А где вы все пару дней назад были: и твой КГБ, и непобедимая и легендарная. Кормили вас, кормили, славили-славили, надеялись на вас... А вы? Со шпаной у Белого дома разделаться побоялись. Аники-воины! Горбачев страну бросил? Иуда? Да, но он ли один? Не настает ли на Руси черное время иуд и всеобщего отступничества? Апостолы предали Мастера, а наш Мастер предал и народ, и веру, и учеников. Да, матушка Россия, слагаешь ты на глазах сюжеты почище библейских. В Библии, пожалуй, такого нету. И у Шекспира тоже. У нас есть своя российская Библия. Салтыков-Щедрин. История города Глупова.

*   *   *

Тыковлев сидел на диване перед экраном телевизора и внимательно следил за происходящим. Про себя он давно решил, что правильно сделал, не поехав встречать Горбачева. Стоял бы сейчас в этой кучке у трапа как оплеванный. Весь Союз бы видел, как поворотился задом к ним Горбачев и укатил на демократической “Волге” под охраной ельцинских автоматчиков с аэродрома. Надо через часок ему домой позвонить, поздравить с разгромом путча, поинтересоваться здоровьем, планами на ближайшие дни. Поди, отправится героев Белого дома хоронить, потом на Верховный Совет.

– Ну и что дальше? – спросил Тыковлев у Паттерсона, примостившегося рядом на стуле с чашкой чая в руках. – Как вы думаете?

– Будет рассказывать об ужасах заточения на даче в Форосе, – усмехнулся американец. – Это для него сейчас самое главное. Разговоров-то по Москве много разных. Сами знаете. Многие уверены, что он это сам все подстроил, а как началось, струсил и решил отсидеться. Чья возьмет, на ту сторону он и переметнется.

– Ну, сложением трогательных историй ему не стоит увлекаться, – изобразил мудрость на лице Тыковлев. – Это уже пройденный этап. Перестараешься, так еще и не поверят. Что дальше делать? Вот ведь в чем вопрос, Джон. Я с ним завтра наверняка увижусь. Спрашивать будет.

– Продолжать начатое дело, – улыбнулся Паттерсон. – Все складывается как нельзя лучше. ГКЧП разгромлен. Его руководителей наверняка отправят в тюрьму. Демократическое движение получило мощный импульс для своего дальнейшего развития. На улицах горят советские танки. Их забрасывают бутылками с горючей смесью под аплодисменты народа. Под а-пло-дис-менты, – повторил врастяжку американец. – Вы себе могли такое когда-либо представить, Тыковлев? Я не мог. Это как волшебный сон. Перестройка успешно завершается. Еще месяц-другой...

– И что же через месяц-другой? – настороженно вопросил Тыковлев.

– Полная ясность! – воскликнул, потирая руки, Паттерсон.

– А в чем будет роль Горбачева? – опять спросил, вперив глаза в американца, Тыковлев. – Говорите, говорите, не стесняйтесь!

– В том, чтобы не мешать, – отрезал тот. – Не будет мешать, войдет в историю как человек, переменивший судьбу своего народа. Герой двадцатого века.

– Что значит не мешать? – обиделся Тыковлев. – Мы что же, в отставку должны уйти? Или как?

– Нет, зачем же сразу в отставку, – участливо улыбнулся Паттерсон. – Михаил Сергеевич очень будет нужен именно сейчас, на заключительном и решающем этапе перестройки. Он законный президент СССР, в его руках юридически остается вся полнота власти. Ельцину и его группе без помощи Горбачева будет очень трудно. Только одобрение Горбачева может придавать законность их действиям. Кроме того, очевидно, что Советский Союз нуждается в глубоком реформировании как государство. Переделать его ни Ельцин, ни другие главы союзных республик сами не могут. Полномочий на то нет, то и дело ссорятся и дерутся друг с другом. А против них такая махина, как КПСС, союзные министерства, союзный КГБ, союзная армия, прокуратура. Сломать эти структуры вопреки Горбачеву нельзя, в союзе с ним – можно и нужно. Так что работы впереди много, Александр Яковлевич. Вы-то как себя в этой обстановке видите?

– Я буду вместе с Михаилом Сергеевичем, – поджал губы Тыковлев. – Вместе начинали, вместе и пройдем эту дорогу до конца.

– Вот и хорошо, – засмеялся Паттерсон. – Уверен, что он это оценит. Правда, ваше собственное положение будет усложняться. Вы ведь у нас были, так сказать, идеологом перестройки. Сейчас перестройка подходит к концу, то есть к успешному завершению. Наступает новый этап. У него есть своя идеология. Не перестроечная, а наша, капиталистическая. Ваша исключительная роль как идеолога переделки социализма может стать спорной. Будут другие претенденты на это место. Вы их знаете. К тому же немаловажное значение имеет отношение к вам Ельцина. Он, наверное, не забыл вашего выступления на пленуме ЦК, когда его в опалу отправили. Вы член Политбюро, он неудачный секретарь МК. Зачем ему держать вас подле себя? У него свои кадры, свои люди. Так что вы подумайте заранее.

– Я намерен пойти на траурный митинг в честь павших героев Белого дома и выступить там, – многозначительно заявил Тыковлев. – Там не только Ельцин и Горбачев говорить будут. Шеварднадзе тоже хочет. А я чем хуже?

– Да, да, сходите, не помешает, – согласился Паттерсон.

– Я Горбачеву и нового министра иностранных дел подсказал, – продолжал Тыковлев. – Хороший парень, из послов. Я его с детства знаю.

– А, это Банкин, что ли? – равнодушно переспросил Паттерсон. – Колоритная фигура. Его в МИДе, конечно, не полюбят. Ну и хорошо. Союзный МИД все равно доживает последние месяцы. На российский МИД смотреть сейчас, Александр Яковлевич, надо. За ним будущее. Дружите с Козыревым, мой вам совет.

– Мелко он плавает, зад наружу, – раздражился Тыковлев.

– Сейчас время великих перемен. Кто был ничем, тот становится всем, и наоборот, – назидательно заметил Паттерсон. – К этому времени надо суметь приноровиться. Это непросто. Но ведь вы у нас и златоуст, и писатель. У вас огромные потенциал и возможности. Переосмысление советской истории будет задачей целых поколений историков, политиков, политологов, литераторов, артистов и художников. Неужели это вас не увлечет? В ваших руках партийные и государственные архивы, за вами знание людей и событий, понимание социальных потребностей нового общества, которое будет складываться в вашей стране. Вашего слова будут ждать. И будьте уверены, в трудную минуту мы всегда будем готовы помочь. Вы можете не беспокоиться за свое будущее.

– Спасибо, – кивнул Тыковлев. – За эти годы мы стали с вами единомышленниками. Иного я от вас и не ожидал.

“А зря”, – про себя подумал Паттерсон, но, разумеется, промолчал.

*   *   *

Впереди по красной ковровой дорожке решительно удалялась меж высоких дубовых дверей кремлевского коридора высокая статная фигура Ельцина. Одет он был в темный костюм и белую рубашку с галстуком. Под желтоватым светом бра поблескивали серебром седые волосы, тщательно расчесанные и уложенные с применением лака. Российский президент следил за своей внешностью, любил фотографироваться и нравиться публике.

“Ишь, как вышагивает, не скажешь, что только что бутылку уговорил, –  раздраженно подумал хромавший сзади Тыковлев. – Не догонишь. А догнать надо, обязательно надо. Сейчас решающий момент...”

Позади за одной из дубовых дверей остался на диване плачущий Горбачев. Теперь уже бывший президент СССР. Отречение состоялось. Потом несколько часов говорили о делах с Ельциным, передавали ему папки с документами особой важности, ядерный чемоданчик. Нет больше СССР. По приказу Ельцина сняли красный флаг с Кремля и водрузили российский трехцветный. Он никак не хотел подниматься, протестовал подъемный механизм, скрипел и заклинивался, но все же вздернули.

Вот теперь Ельцин ушел. Встал и ушел. Попросил все вещи до завтрашнего утра вынести. Обещал здание на Ленинградском проспекте под фонд Горбачева, машину бывшему президенту оставил и пенсию определил. К лирике склонен не был.

Когда он вышел в дверь, сухо попрощавшись, Горбачев, вытирая слезы, попросил оставить его одного. Очень даже кстати попросил. Они про свои дела порешили, а про Тыковлева ни слова. Хороши гуси!

Тыковлев наддал ходу, догоняя Ельцина. Тот продолжал двигаться по коридору в прежнем темпе, явно делая вид, что не слышит торопливых шагов у себя за спиной. Надо ему теперь прислушиваться к чьим-то шагам! С этого часа он самодержец всея Руси. Он победил!

С трудом Тыковлев поравнялся с Ельциным. Тот бросил на него взгляд сверху вниз и, не замедляя движения, спросил:

– Какие-либо вопросы остались?

– С Михаилом Сергеевичем все ясно. Он расстроен, как вы понимаете, попросил остаться один, чтобы ему не мешали.

– Пусть останется, – равнодушно заметил Ельцин. – Как человеку я ему сочувствую, но как политика не уважаю. Не уважаю, – мрачно повторил он.

– Я, собственно, не за этим, – нерешительно начал Тыковлев. – Мне тоже надо определяться. В развитии демократических процессов есть и мой вклад. Я не хотел бы отходить от политической деятельности.