Текст книги "Чингисхан. Сотрясая вселенную"

Автор книги: Нариман Ибрагим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава двадцать первая. Старейшины и народ готов

28 февраля 408 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония

Повальная пьянка все же состоялась. Несмотря на то что Зевта полностью осознал грозящую беду, отменить празднование возвращения сына он не мог. Поэтому брага потекла рекой, и почти вся деревня пила непрерывно, позавчера, вчера и сегодня.

Эйрих же в пьянке не участвовал, потому что строго придерживался собственных принципов, обретенных еще в прошлой жизни. Веских причин менять их у него не было, потому что его отношение к алкоголю никак не изменилось: будь Брета менее подвержен пьянству, не умер бы от рук вероломных римлян.

– Приготовь коня к прогулке, Виссарион, – приказал Эйрих.

Он проснулся час назад, умылся, позавтракал и начал готовиться к конной прогулке, чтобы Инцитат не застаивался подолгу. Хороший конь требовал хорошего обращения.

Сегодня, возможно, будет последняя поездка без стремян, потому что деревенский кузнец Смида должен уже закончить работу.

«Странный у Смиды[54]54
  Смида (готск. smiþa) – кузнец.


[Закрыть], конечно, был отец…» – подумал Эйрих.

Видимо, еще при рождении сына Гадраск был уверен, что ребенок обязательно станет кузнецом, а не выберет стезю воина.

«Смиде шуточка отца, как я понимаю, понравилась, – мысленно усмехнулся Эйрих, выйдя из дома. – Непонятно только, как к этому относится Айзасмида[55]55
  Айзасмида (готск. аizasmiþa) – медник. Aiz – это медь, если переводить с готского, а smiþa – кузнец.


[Закрыть]…»

Айзасмида – это сын Смиды, помогающий отцу в кузнице. Предполагалось, что мальчик, который на год младше Эйриха, поедет в соседнюю деревню, где будет учиться у Мульды Хайхса[56]56
  Хайхс (готск. Haihs) – одноглазый. Это прозвище, а не фамилия. Фамилии – это для очень высокой знати, а простолюдинам и всяким мелким аристократам фамилии не положены.


[Закрыть]. Через пару лет или около того, Эйрих не интересовался специально, но в деревне сложно не узнавать всякие подробности из жизни соседей.

Правда, так получилось, что они собираются спешно убираться из этих земель, как в старые и не очень добрые времена, поэтому обучение мальца будет отложено на неопределенный срок, и с бронзой Айзасмида работать не будет…

Вскочив на коня, Эйрих поехал прочь из деревни. Надо проверить ближние рубежи деревни, попрактиковаться в конной стрельбе, а также поразмыслить над происходящим и о путях отхода из Паннонии.

Защита деревни обеспечивалась пятью десятками воинов, постоянно находящимися при оружии и посменно занимающими позиции в дозорах. Любой противник будет обнаружен заранее, чтобы деревня успела собрать достаточно воинов для отражения атаки.

Естественно, против гуннов это не поможет, потому что когда гунны идут на тебя в набег, мало будет даже тысячи воинов.

У их деревни сейчас триста сорок воинов, причем большая часть из них годится только для набегов. При населении в тысячу семьсот тридцать человек можно сказать, что они выставляют неплохое количество воинов. На самом деле триста сорок – это их предел. Дальше только старики и дети. И вообще, если эти триста сорок будут убиты, их деревне конец: женщин, детей и стариков больше никто не защитит. Помочь может полное объединение их союза деревень в единую державу. Только вот как это осуществить? Как заставить старейшин отдать всю свою власть единственному вождю?

«А надо ли им отдавать свою власть?» – подумал Эйрих.

Римский Сенат – это работоспособная структура. Если верить Марцеллину, а не верить ему сложно, именно благодаря правильным действиям Сената удалось добиться расцвета Римской республики, что позволило завоевать огромные пространства и добиться такого расцвета, что все остальные державы могут только завидовать.

Иронично, что земельные приобретения империи были незначительны и меркли на фоне того, чего добился Сенат.

Октавиан Август, несмотря на всю неординарность личности, очень быстро отказался от завоевания германских земель за Рейном, потому что боялся признать собственную ошибку, а никто из придворных лизоблюдов не посмел даже напоминать ему об этом. В «О своей жизни» принцепс не написал ничего о Германии, потому что война против германцев происходила позднее, но, исходя из прочитанного, Эйрих сделал вывод, что Октавиан действовал только там, где уже когда-то начали и оставили задел предки. Мог ли Октавиан Август, словно цензор Марк Порций Катон, каждое заседание Сената заканчивать словами «Германцы должны быть уничтожены»?[57]57
  «Германцы должны быть уничтожены» – перефразированное выражение Марка Порция Катона Старшего «Карфаген должен быть разрушен». Этой крылатой фразой он заканчивал каждое свое выступление в Сенате.
  Следует знать, что Марк Порций Катон Старший был участником Второй Пунической войны, отличался суровым нравом, беспощадностью к собственным политическим врагам, а также стал всемирно известным своим стариковским ворчанием об упадке морали среди римлян. Также следует сказать, что после становления цензором Катон не отказался от своих громких заявлений и провел ряд радикальных реформ, ограничивающих траты на роскошь, что оздоровило республиканский бюджет и позволило выделить больше денег на Третью Пуническую войну.
  Цензорство Катона не было вечным, он оставил должность, и, по старой римской традиции, его попытались предать суду. Попыток, как говаривал Плиний Старший, было аж сорок четыре, но не подействовала ни одна. Либо Катон был тем еще прощелыгой, у которого связи повсюду, либо его действительно не за что было судить. Сам Катон умер вскоре после начала столь долгожданной войны с Карфагеном. Можно сказать, добился своего и умер спокойно.


[Закрыть]

Принцепс не имеет права рисковать. Серия поражений, и будь уверен, что в Риме скоро появится новый принцепс. Даже такой всеми признанный правитель, как Август, был вынужден прислушиваться ко мнению окружающих и иметь ауру вечно успешного и непобедимого принцепса. А как легче всего оставаться непобедимым?

«Если ты больше не воюешь, тебя нельзя победить», – подумал Эйрих.

И, если верить Марцеллину, Октавиан Август перестал рисковать ровно после сокрушительного разгрома в Тевтобургском лесу. Раньше он не знал таких поражений, поэтому действовал смело и решительно, а стоило разок, пусть и по-крупному, проиграть…

Аммиан Марцеллин не делал таких выводов о принцепсе, но такие выводы сделал Эйрих и сопоставил их с личным опытом. Он проигрывал, такое бывало, но никогда не случалось, чтобы его разбивали наголову, полностью пресекая завоевательный поход.

«И я даже не могу понять чувств принцепса, пережившего такой удар, – вдруг осознал Эйрих, сворачивая налево по проселочной дороге. – Я никогда не проигрывал настолько ужасно».

Но также он помнил, что даже незначительные и ни на что не влияющие поражения вызывали активные пересуды среди монголов. И в этом вся проблема единовластия. Принцепс, император, вождь, диктатор или деспот – они не могут ни с кем разделить ответственность за неудачу.

Пусть формально у Августа был Сенат, но даже последняя собака в Риме знала, что Сенат почти ничего не решает и эти сволочи лишь зря просиживают белоснежные тоги.

«Но как сделать так, чтобы почести победы доставались исключительно принцепсу, а презрение поражений разделялось с Сенатом?» – задался вопросом Эйрих.

Он чувствовал, что это возможно и даже нужно. Принцепс или император может испугаться, а вот Сенат не испугается. Сколько бы ни наносилось республике поражений, сколько бы раз ее ни ставили на грань погибели, она всегда вставала с колен и давала сдачи. А императоры… Императоры не переживали даже нескольких поражений. Как только становилось ясно, что император ослабел, его тут же травили или резали, после чего ставили на его место удобного и всех устраивающего человека.

Жалкое зрелище, которое видит перед собой Эйрих, – это прямое следствие слабости императоров. Да, империи еще сильны, но вечно это продолжаться не может. Аларих уже столько лет орудует в сердце Западной империи, а римляне ничего с этим не могут поделать. Это позор и предтеча краха империи.

В прошлой жизни Эйрих бы такого ни за что не допустил. Но прошлая жизнь больше не вернется, поэтому ему следует думать о будущем.

«Создать подобие Сената из старейшин готских племен? – размышлял Эйрих, поглядывая по сторонам. – В этом точно что-то есть, но…»

Но затем он понял, что сохранение власти старейшин противоречит его долгосрочным планам.

«Хоть здесь и сейчас мы выиграем от чего-то подобного, но тогда придется терпеть все это старичье, считающее, что они-то лучше знают, куда нам идти дальше», – подумал Эйрих, и ему не понравилась эта перспектива.

Да, римская система власти позволила им переносить тяжелейшие поражения, но при этом такие поражения были бы просто невозможны, если бы держава была в крепких руках достойного правителя.

«А ведь они сами изгнали царей, – припомнил Эйрих первые главы «Деяний» Марцеллина. – Причем Сенат тогда уже существовал, но царь мог прислушиваться к нему или не прислушиваться. То же самое, что и нынешний Сенат…»

Риск изгнания царя тем или иным образом пугал Эйриха. Это выглядело неправильно и противоестественно, когда старики принимают решение и правитель вынужден бежать.

Луций Тарквиний Гордый три раза пытался вернуть себе власть, но все три раза потерпел неудачу. Добровольно отказаться от власти невозможно, поэтому Эйрих прекрасно понимал, что двигало Тарквинием.

И ведь последнего царя изгнали не за поражения – Тарквиний постоянно побеждал. Его изгнали за тиранию и за то, что он не сумел удержать сына от бесчинств. Слишком уж грубо он крепил свою власть. Настолько грубо, что патрициям Рима стало невмоготу, и они выбросили неудобного царя на улицу…

«Прошлое нам дано, чтобы извлекать из него уроки, – подумал Эйрих, от размышлений своих настроившийся на философский лад. – Как сделать так, чтобы получить власть над всем племенем свободолюбивых остготов? Можно учредить совет старейшин на римский манер. Но как сделать так, чтобы этот совет старейшин потом не вытолкнул меня прочь?»

То, что они сейчас объединили племена, это не по-настоящему. Да, деревни подчиняются Зевте, но стоит начаться череде неудач, как деревни просто отколются от их союза, ведь отказаться от вождя можно в любой момент. Единственное, вождь может собрать верную дружину и объяснить старейшинам, насколько именно они были неправы, но силой оружия надолго никого удержать не получится.

«Нужно что-то вроде империя[58]58
  Империй (от лат. глагола imperare – «командовать») – это понятие характеризует высшую исполнительную власть в римской общине. Если просто и понятно, то империй – это право применять телесные наказания, смертную казнь, а также другие репрессии против римских граждан. Империй следует рассматривать в рамках магистратуры, то есть кому попало империй не давали, ведь штука очень важная.
  Для исполнения империя с магистром определенной должности ходили ликторы. Ликторы – это особые госслужащие, имеющие на вооружении фасции (читай, розги). Позже к фасциям добавились топоры (только вне священной территории города Рима), что недвусмысленно намекало на возможность исполнения ими смертной казни (это было введено только разок, на излете республики, после декрета сената о защите республики) по законам военного времени.
  Собственно, империй давали ограниченному кругу должностных лиц: из ординарной магистратуры – курульным эдилам, консулам и преторам, а из экстраординарной магистратуры – диктаторам, децимврам, консулярным трибунам, магистрам конницы и интеррексам.
  После падения республики магистратура начала иметь все меньше значения, потому что еще Октавиан Август назначил себя вообще всем в своей недореспублике-недоимперии. Фактически весь империй был в руках одного человека, но он все равно просил сенаторов называть себя «первым среди равных».


[Закрыть], принимаемого и признаваемого всеми готами, – дошел до интересной мысли Эйрих. – Нужно разработать государственные правила, которым будут следовать все. Кроме меня».

И для этого прекрасно подходила должность диктатора. Пусть Сенат занимается жизнью племени в мирное время, которое может не наступить никогда, а вот в военное время у Эйриха, который уже видел себя в должности диктатора, будет абсолютная власть.

Власть можно получить и иначе, но повторять участь римлян ему не хотелось, поэтому он решил, что Сенату готского народа быть. Оставалось только решить, как уговорить отца…

Окрыленный перспективами и уже почти посчитавший, что нашел рабочий рецепт обретения легитимной власти над всем племенем готов, Эйрих ускакал проверять посты.

1 марта 408 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония

В бражном доме сидело пятеро, в тишине и мрачной атмосфере полутьмы. Вождь Зевта, старейшина Торисмуд, отец Григорий, Эйрих и Иоанн Феомах, которого позвал Зевта. Эйрих не хотел, чтобы римлянин присутствовал при столь важной беседе, но отец настоял.

Похмелье после продолжительного праздника – это всегда тяжело. А слушать длинную речь Эйриха, который в последнее время был полностью захвачен своей идеей, это нечто невыносимое. Поэтому все, кроме старейшины Торисмуда, которому нельзя много пить по здоровью, были вялы и угнетены.

– Звучит как детский лепет, – вдруг заявил Зевта. – Ты в своем уме, Эйрих?

– Да, Эйрих, ты в своем уме? – вторил ему отец Григорий.

Старейшина Торисмуд же задумчиво помалкивал. Как и Иоанн.

Последний вообще стал крайне задумчивым, потому что услышал в словах Эйриха кое-что знакомое.

– Чем вам не нравится моя идея? – спросил Эйрих.

– Хотя бы тем, что предки так не делали, – ответил Зевта. – Вожди и старейшины должны быть в каждой деревне, а ты предлагаешь сделать какой-то там общий совет старейшин, который будет сидеть в одном месте и что-то там решать!

– Да будут сидеть вожди и старейшины в каждой деревне! – воскликнул Эйрих. – Пусть люди сами назначают дополнительных старейшин, а тех, что есть сейчас, поселим в нашей деревне. Еще построим дом старейшин, где будут проводиться заседания, определяющие жизнь всего племени. Так делали римляне, спроси Иоанна! Я вижу по глазам, что он понимает, о чем я говорю.

Зевта посмотрел на задумчивого римлянина.

– Ты понимаешь, о чем он говорит? – спросил вождь.

– Да, – ответил Иоанн Феомах. – Но римляне давно так не делают. Сейчас император решает, как именно и куда дальше двигаться империи, а Сенат – это так, сборище стариков…

– И к чему это привело римлян? – спросил его Эйрих.

– Ну… – Иоанн задумался.

Эйрих сразу понял, что Иоанн знает, к чему это привело римлян, но не хочет выставлять свое племя в неприглядном свете. Уж в Константинополе-то прекрасно знают, насколько сильны были римляне прошлого и насколько слабы они стали сейчас…

– Я все еще не понимаю, – недовольно произнес Зевта. – Сын, ты говоришь странные вещи, и я не буду принимать никаких решений, пока ты не объяснишь как человек, а не как начитавшийся римской бредятины тупица!

Эйриху стало ясно, что надо, как и всегда, говорить так, чтобы собеседнику сразу была видна его выгода. «Общаясь» больше с давно мертвыми философами и учеными, Эйрих постепенно забывал, что его нынешними сородичами движут очень простые и понятные всеми мотивы. Возможно, это и называется цивилизацией, когда ты думаешь о чем-то большем, нежели набить карман или брюхо…

«А ведь раньше я был таким же», – констатировал Эйрих.

Возможно, ему не следовало так сильно увлекаться книгами, но сделанного не обратишь и уже поздно скорбеть и сетовать: он уже не может жить без книг и новых знаний, извлекаемых оттуда. Даже Марцеллин со своим витиеватым языком изложения теперь казался более понятным и терпимым в восприятии.

«Знания – это оружие», – подумал Эйрих.

– Не слышу объяснений, – произнес Зевта.

– Буду говорить просто, – вздохнул Эйрих. – Сейчас мы в очень шатком положении. Да, у тебя есть власть над тридцатью шестью деревнями, но эта власть не очень крепка. Если вдруг вылезет какой-нибудь детина вроде Альвомира и бросит тебе вызов, ты что будешь делать?

– Убью сукина сына, – уверенно заявил Зевта.

– Одного, второго, третьего, двадцатого… Насколько тебя хватит? – поинтересовался Эйрих.

– Настолько, насколько нужно, – ответил отец. – Ты что, хочешь бросить мне вызов, сопляк?

– Я не хочу бросать тебе вызов, отец, – вздохнул Эйрих. – Но не кажется ли тебе, что племенем остготов будет легче управлять, если к тебе не будет приходить по несколько претендентов каждый день?

– И как мне поможет сбор стариков в моей деревне? – спросил Зевта раздраженно.

Он точно раздумывал о том, что его положение очень неоднозначно. И он, вероятно, понимает, что Эйрих предлагает эти изменения не просто так. Но вот просто так взять и принять настолько новое и непонятное? Это не так легко, как кажется.

– Так, что все деревни будут принимать нашу власть, – ответил Эйрих. – А тебя мы назначим (!) вождем, как и всех остальных вождей в другие деревни.

– Просто вождем? – возмутился Зевта. – Сейчас у меня в руках власть, как у рейкса, а я должен отдать ее старичью и довольствоваться вождеством? Эйрих, ты с коня не падал?

– Верховным вождем, – поправил формулировку Эйрих. – Назначим тебя верховным вождем, хотя на самом деле твоя должность будет называться иначе.

– «Должность»? – не понял отец.

Эйрих сказал «магистрат», потому что не знал, как это называется на готском, потому что у них просто нет и не было ничего подобного.

– У нас нет такого слова, – пояснил Эйрих. – Но это значит что-то вроде титула герцога.

– А-а-а, теперь я понял, – кивнул Зевта. – Все равно мне не нравится твое предложение.

– Посмотрим, что ты скажешь после десятого убитого претендента… – тихо произнес Эйрих.

– Не дерзи мне, Эйрих, – предупредил его Зевта. – Может, ты и взрослый дружинник, но я все еще твой отец, поэтому помни, что все еще могу всыпать тебе розг.

– Прости, отец, – обозначил поклон Эйрих.

– Что-то в твоих словах заслуживает одобрения, – продолжил Зевта. – Но что скажет старейшина?

Старик Торисмуд дрогнул и будто вышел из прострации.

– Что? – спросил он.

– Что скажешь о том, что предлагает Эйрих, почтенный? – спросил Зевта.

Старейшина погладил седую бороду и оглядел всех присутствующих.

– Идея хорошая, – произнес он. – Вижу большую пользу для готского народа.

– Какую пользу? – решил уточнить недовольный Зевта.

– Много хороших воинов гибнет при выборах вождей, – произнес Торисмуд. – И нет единства среди нас, славных готов… Если старейшины будут думать о наших мирских делах сообща – пользы будет много. И тебе, Зевта, и остальным вождям тоже. Я достаточно стар, чтобы не считать юных заведомо глупыми, а старых заведомо мудрыми. В тебе, Зевта, говорит неприятие того, что это придумал не ты, а твой сын. Я бы, будь на твоем месте, гордился таким сыном, а не хулил его за хорошие идеи.

– А ты что скажешь, отец Григорий? – повернул голову к священнику Зевта.

– Я считаю, что от римлян исходит зло, – заговорил священник. – Они развращены, веруют в бога неправильно, предаются своей похоти и праздности, но… это не значит, что мы не должны брать у них что-то хорошее. Если это действительно хорошо для готского народа, то я сторонник этого, а если плохо – не найдете этому более злостного врага.

Кто-то мог бы подумать, что отец Григорий передумал, но Эйрих видел этого дядечку насквозь. Арианство сейчас недостаточно крепко среди готов, поэтому священник вынужден опираться не на простой люд, из которого истово верует не так много людей, а на вождя и старейшину. Но, в первую очередь, на старейшину. Потому что старейшина отвечает за дела мирские, а вождь – за дела военные. Что ближе к делам веры? Война или мир?

Поэтому, пока Торисмуд молчал, отец Григорий открыто поддержал вождя, а когда старейшина выразил свою поддержку идее Эйриха, резко переметнулся. Тем более что Зевта, он ведь может и умереть ненароком в предрекаемых Эйрихом поединках, а Торисмуд еще не собирается отходить в мир иной. А еще Зевта (по нему это хорошо видно) сомневается в своем отношении к предложению Эйриха.

– Значит, вы трое хотите сказать мне, что это будет хорошо для готов? – уточнил Зевта.

– Да, – кивнул старейшина Торисмуд, задумчиво поглаживающий бороду.

– Да, – улыбнулся в бороду отец Григорий, видимо, радующийся, что удалось выкрутиться без конфликта с ветвями власти.

– Да, – ответил с серьезным выражением лица Эйрих, внутренне празднующий победу.

Зевта сдержанно улыбнулся, после чего посерьезнел и посмотрел на Иоанна Феомаха. Римлянин напрягся.

– Что об этом думаешь ты? – спросил у него вождь.

– Что думаю я? – переспросил Иоанн. – Я считаю, что решать тебе, вождь.

– Не лей мне мед в уши, – потребовал Зевта. – Не теряй мое уважение, а говори, что думаешь. Как есть.

Иоанн не стал торопиться с ответом, поэтому схватил медный кубок с римским вином и начал медленно его осушать.

– Я думаю, что Эйрих прав, – заговорил он, стукнув кубком по столу и вытерев подбородок рукавом. – Мой народ когда-то давно изгнал царя из Рима, чтобы правили старейшины[59]59
  Сенатор (лат. senatus, от senex – «старик») – изначально это был член совета старейшин, прямо из древних времен, когда отживал свое первобытно-общинный строй. Во времена, когда крупная стая волков могла быть реально опасным врагом, старики – это априори самые умные и самые умелые, потому что другие просто не доживали до старости. И этот тренд, когда все слушают, что говорят старики (в палеолите сорокалетний дядя – это старик), длился с незапамятных времен до неолита и во время неолита продолжался.
  В принципе, это неотъемлемая часть нашей цивилизации, потому что не редки случаи, когда электорат не избирает молодого кандидата только потому, что «вон тот дядька бородатый выглядит как мужик, который в чем-то разбирается». Но истина такова, что этот бородатый дядька мог провести всю жизнь овощем и удариться в политику только под конец жизни, абсолютно ни в чем не разбираясь и уповая на случай и партию, от имени которой баллотируется. А первобытное коллективное бессознательное электората говорит, что этот дядька ведь не просто так дожил до седины, видать, точно сечет фишку, и надо избрать именно его.
  Кстати, вот вам лайфхак: люди почему-то склонны больше доверять дядям с бородой. Ведь борода ассоциируется со взрослостью и зрелостью, поэтому мы возвращаемся к тому месту, где я писал о том, что до взрослости и зрелости в первобытные времена могли дожить только самые-самые.


[Закрыть]. И да, это очень хорошо работало, а потом у нас появились императоры, и…

– …и теперь Рим слабее, чем был когда-либо, – закончил за него отец Григорий. – Но глупо винить в этом только императоров, ведь разврат, похоть, чревоугодие…

Зевта поморщился, поэтому отец Григорий решил не продолжать. Все это можно услышать на проповедях, поэтому здесь, где они обсуждают важные вещи, это было неуместно.

– Причины упадка Рима не важны, – произнес Эйрих. – Потому что мы – не Рим.

– Ладно, ты убедил меня, Эйрих, – вздохнул вождь. – Но как ты предлагаешь убеждать остальных старейшин?

Глава двадцать вторая. Гуннские купцы

3 марта 408 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония

На деревенской площади собралось около полутысячи людей. Деревня и сама деревенская площадь именуются местными не иначе, как Фани, то есть Глина. Эйриха удивило, что эти люди решили как-то назвать свою деревню, потому что все остготы прекрасно понимают, что здесь они не навсегда. Тем не менее некоторые их деревни все же получают свои названия.

Воинов у Глины довольно-таки много, потому что они редко участвуют в набегах, делая основной упор на сельское хозяйство: сеют рожь в больших количествах и не нуждаются особо в охоте, потому что хлеба хватает, чтобы прокормить всех. Разумная политика, если нужно выжить, но не стать богаче и сильнее.

Заправляет тут сейчас старейшина Одила, потому что вождь Зевта проживает в своей деревне. Так уж получилось, что здесь они убили троих претендентов, поэтому у жителей может иметься несколько заточенных зубов на Зевту и Эйриха.

«Иначе не бывает, – подумал Эйрих. – За власть надо лить кровь. Или ничего не получишь».

Власть не купить, не выиграть в кости, ее можно только завоевать. Все остальное – это не власть. Так считал и считает Эйрих.

– А это вам дар от старейшины Торисмуда! – широко улыбаясь, поднял Зевта тонкую кольчугу из сундучка.

Кольчуга была сделана художественно, с большим мастерством – Эйрих не хотел бы отдавать такое ради расположения старейшины Одилы, не самого значимого из всех, но Зевта решил, что пусть лучше слухи об очень щедрых дарах начнут распространяться пораньше. В чем-то он был прав, но кольчугу Эйриху все равно было очень жалко.

На этой кольчуге, перекочевавшей в костлявые старческие руки Одилы, были художественно исполненные заклепки, имеющие вытисненные руны неизвестного происхождения. Работа кропотливая, возможно, эта кольчуга обладает неким защитным эффектом. Эйрих не проверял и даже не знал, как это проверить помимо ношения в бою. Искренне жаль, что Зевта отдает ее старику, которому она даже не пригодится…

– О-о-ох, вижу, тяжелый разговор нам предстоит, вождь, – произнес Одила своим гнусавым голосом. – Чего приехал-то? В набег, небось, воинов будешь забирать?

– Лучше, – усмехнулся Зевта. – Но об этом поговорим к вечеру. А пока зови свою жену, буду подарок показывать!

– Розамунда! – позвал старейшина.

Из толпы вышла пожилая женщина, одетая богаче остальных, причем серебряные браслеты у нее были явно римской работы. Как понял Эйрих, они предпочитают менять добычу с набегов на еду у остальных деревень, поэтому тут на людях можно встретить всякое.

– Вот эта… – Зевта вытащил из ящичка серебряную диадему.

Диадема была римской, из тех, что Эйрих не смог сбыть Кассию за приемлемую цену: римлянин говорил, что это подделка под работу неких кремонских мастеров. Эйрих же оценил зеленые камни, очень красиво инкрустированные в серебро, и отказался отдавать дешево. Теперь эта диадема достанется Розамунде, пожилой женщине, жене старейшины Одилы.

– …диадема, – подсказал Эйрих отцу.

– Вот эта диадема великолепно украсит твою голову, почтеннейшая, – передал Зевта диадему мужу Розамунды.

Седовласая женщина, обладающая прямыми чертами лица и чуть потускневшими светло-голубыми глазами, с достоинством кивнула.

Старейшина внимательно осмотрел диадему со всех сторон, уважительно покивал, после чего водрузил украшение на голову жены.

Изначально, Зевта негативно отнесся к разбазариванию взятых боем украшений, но потом Эйрих объяснил ему, что у старейшин и жены старые, как правило. И старая женщина, проведшая с мужем десятилетия, имеет на него влияние куда большее, чем думает даже сам муж. Уж Эйрих в этом разбирался…

Поэтому подарок жене старейшины – это завоевание расположения, в первую очередь, самого старейшины. Потому что, когда пыль осядет и празднество закончится, у старейшины с женой состоится ночной разговор, который сильно повлияет на решение, которое он примет в итоге.

Эйрих это не сам придумал, а использовал опыт из прошлой жизни: как-то ему нужно было уговорить одного татарского нойона, Торельчина, присоединиться к своему улусу. Просто продавливать его своей волей еще было нельзя, ведь вокруг жило очень много татарских родов, с которыми приходилось считаться, поэтому важно было взять его под руку мирным путем. Он несколько дней ломал голову, ходил задумчивый, думал, что именно надо сказать, что именно подарить…

В последний день перед отправкой послов к нему подошла старшая жена, Бортэ, которая видела его метания. Она говорила немного, но это были такие откровения, что Темучжин был вынужден изменить практически все подарки.

Жена сказала ему, что Торельчин очень внимательно прислушивается к своей жене, такие слухи ходят среди степных женщин, и стрелять надо именно по этому, а не просто дарить нейтральные дары, какие обычно и везут нойонам. С послами поехали дорогие украшения, соболиные шубы, а также несколько десятков подарков самому нойону Торельчину. Темучжин подспудно сомневался в успехе, но ответ пришел меньше чем за десяток дней: нойон согласился уйти под его руку и готов был дать клятву верности в самое ближайшее время. И такие приемы с задабриванием жен Эйрих проворачивал неоднократно. Все в прошлой жизни, конечно, но здесь люди отличаются мало.

Были еще подарки. Римское вино, копченые кабаньи окорока, римские игрушки-безделушки, статуэтки из бронзы и меди, зерно и прочее. Все это отец вручал лично, чтобы четко обозначить свое расположение к старейшине и деревне.

После такого акта щедрости даже воинов в набег не дать как-то неудобно…

«Но мы здесь не за этим», – подумал Эйрих.

Разговаривать о важных делах посреди деревенской площади было неудобно и неуместно, поэтому гостей пригласили в бражный дом.

– Он рядом со мной посидит, – произнес Эйрих, указывая на растерянного Альвомира.

– Как скажешь, – кивнула молодая женщина с черными волосами и пронзительными карими глазами.

Эйрих в прошлой жизни взял бы такую в младшие жены только за взгляд. Но ему еще слишком рано… Некоторые недостатки детского возраста просто непростительны. Формально у готов можно брать жену в раннем возрасте, но это должна быть девочка, примерно его лет, а его такие не интересуют.

«Женщина должна быть в телесах, чтобы было за что ухватиться, – подумал Эйрих. – Чтобы с широкими бедрами, чтобы груди вызывали пыл…»

Поняв, что мыслями ушел не туда, Эйрих крепко зажмурился, сделал несколько вдохов и выдохов, после чего начал старательно думать о будущем устройстве готской власти.

– Еще не кушать, Альвомир, – сказал он гиганту, жадно смотрящему на раскладываемые по столам простые блюда.

Основные блюда будут чуть позже, потому что их посольство в Глину прибыло на несколько часов раньше ожидаемого.

– Да, Эрик, – кивнул гигант, разочарованный тем, что еще «не кушать».

Почему-то он никак не мог правильно произнести имя Эйриха, сократив его до Эрика.

– Подвинься, братец, – подошла Эрелиева.

Она была в кожаном жилете, надетом поверх белой туники, а еще на ней были кожаные штаны и высокие сапоги. Так не принято в готском обществе, но сестренка настроилась стать воином, как успел понять Эйрих. Эрелиева стреляет неплохо, учится у отца владению копьем, а также пытается упражняться с учебным щитом, с которого начинал Эйрих.

Дева щита – это опасное и неоднозначное занятие для юной девицы. Обычно девы щита становились таковыми не по собственному желанию, а в силу необходимости. Но есть народы, которые не видят ничего плохого в том, чтобы несколько девиц, вместо того чтобы уйти на выданье, берутся за топоры и сражаются наравне с мужчинами. Дурость, по мнению Эйриха, но кто он такой, чтобы осуждать чужие нравы?

Ярким примером, по мнению Эйриха, являлись лангобарды, живущие далеко на севере. Они даже название свое взяли после того, как их женщины перед смертным боем, на котором решалась судьба племени, чтобы численно увеличить войско, заплели свои волосы так, чтобы они выглядели как бороды. «Бороды» получились длинными, поэтому их племя и прозвали лангобардами. Эту историю он узнал от Хумула, который слышал ее зим восемь-десять назад от проезжего торговца с севера.

Так что решение Эрелиевы было несколько странным, но не необычным. Девой щита может стать любая, но проблема в том, что статус надо подтвердить, пройдя испытания в дружинники. Девы щита не могут существовать сами по себе, а только в дружине, иначе не бывает. Не каждый муж может пройти испытание в дружинники, поэтому среди готов дев щита очень мало. Эйрих только слышал, что такие есть, но лично никогда не видел.

– Что-то ты задумчивый опять, – произнесла Эрелиева. – Опять замыслил что-то?

– Думаю о девах щита, – честно ответил Эйрих. – Неужели ты всерьез решила, что сможешь пройти испытание?

– Если пройду, возьмешь меня в набег? – деловито осведомилась Эрелиева.

– А если не пройдешь, будешь учить латынь? – спросил Эйрих.

– Я ее и так буду учить, так что легко! – усмехнулась сестренка. – Спор?

– Не ты ли выла, что она слишком сложная и никогда ты на ней не заговоришь? – нахмурился Эйрих.

– Это было несколько зим назад, – пожала плечами Эрелиева. – Люди должны меняться.

– Очень интересно, – хмыкнул Эйрих. – Ладно, раз уже выдвинул условие, то так и быть. Пройдешь испытание – пойдешь со мной в набег.

Лучница она неплохая, поэтому будет полезна, но…

– Как вернемся в деревню, начнешь учиться ездить на коне, – сообщил сестре Эйрих. – Мне не нужны простые лучники, мне нужны конные лучники. Заодно тебе будет легче пройти испытание, ведь конный дружинник ценится больше.

– Но там же придется копьем попадать на скаку… – сморщила недовольную рожицу Эрелиева.

– Это лучше для тебя, – заверил ее Эйрих. – На коне, если что-то вдруг пойдет не так, можно и ускакать, а вот пешком, да еще и девице…

Сестренку задела эта умышленная поддевка. Она нахмурилась и уставилась в переносицу Эйриха недовольным взглядом.

– Зря злишься, – сказал ей он. – Я же для твоей же пользы стараться буду. И вообще, на коне в поход идти намного удобнее.

– Хорошо, – кивнула Эрелиева. – Раз мы сидим и ждем, поведай больше о той войне, о которой ты рассказывал.

– На чем мы там остановились? – спросил Эйрих.

– Темучжин сбежал из рабства Тиридай… Табуди… Кирил… Я забыла…

– Таргутай-Кирилтуха, – поправил ее Эйрих. – Только сбежал или его только спрятали добрые люди?

– Уже уехал, – ответила Эрелиева.

– Ах да, точно, – припомнил Эйрих. – Значит, дальше он вернулся в родное стойбище, навсегда запомнив помощь добрых людей, которые спасли его от рабства…

Было забавно рассказывать о своей прошлой жизни, выдавая это за историю какого-то другого человека, жившего очень давно и очень далеко отсюда. Эрелиева всегда слушала с интересом, искренне переживая за Темучжина, который, безусловно, был самым хорошим и самым правильным персонажем этой истории. Но остановить рассказ ему пришлось на встрече с Ван-ханом, потому что начался пир.

Ничего содержательного это мероприятие в себе не несло, потому что серьезные разговоры будут после, а сейчас все значимые жители деревни и гости поочередно произносили хвалебные речи в пользу друг друга. Кто-то хвалил хозяйский стол, кто-то отмечал, что деревня процветает, а кто-то просто желал всем всего хорошего. Это мало отличалось от подобных же мероприятий в прошлой жизни Эйриха.

Мальчик не пил, предпочитая больше есть и еще больше слушать, ведь пьяные люди много говорят.

В общем-то, больше всего его интересовало мнение воинов об успехах Эйриха и знаменательной победе над римлянами. Позиция воинов тоже влияет на старейшину, и важно понимать, что если воины будут против, то старейшина учтет это при принятии окончательного решения.

Впрочем, надо понимать, что воины плохо разбираются в мирских делах, поэтому могут просто не понять, что задумала деревня Зевты и чем все это грозит. Сам Зевта, пока ему подробно все не объяснили, тоже ничего не понимал.