Текст книги "Чингисхан. Сотрясая вселенную"

Автор книги: Нариман Ибрагим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Окружающие его воины забурчали что-то неодобрительное и оскорбленное.

– Будет честнее передать брони вашему старейшине, а не непонятным оборванцам с дороги! – заявил Эйрих.

Это была явная провокация, причиной которой было то, что Эйрих заметил мелькнувшие в кустарниках по флангам силуэты людей. Татий сбегал быстро, а Зевта еще быстрее принял решение.

– Строиться, – приказал Эйрих.

Он ненавязчивым движением вытащил лук из саадака, одновременно с этим взявшись за стрелу. Скоростная стрельба никогда не была в прошлой жизни его любимым коньком, но в этой он достиг в ней больших успехов.

– Из-за того, что не умеешь следить за языком, ты умрешь! – поднял топор в небо Дропаней. – Друзья, сокрушим наглецов!!!

Эйрих, уже не стесняясь, вскинул лук и произвел выстрел. Стрела врезалась в щит Дропанея. Обладатель щита яростно зарычал и повел своих воинов в атаку.

Авангард выстроился в линию, а Эйрих, совершенно спокойный и даже будто безразличный к происходящему, стоял и смотрел на берущих разгон воинов противника.

И тут во фланги наступающего противника ударило два шквала дротиков, а затем поднялся яростный рев десятков глоток.

– В атаку, – приказал Эйрих своим подчиненным.

Два десятка рядовых воинов, не посмев ослушаться, бросились вперед. Враг был полностью дезориентирован неожиданными фланговыми ударами, а тут еще и удар с фронта.

Эйрих не участвовал в схватке, потому что еще не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы рубиться топор на топор, но воинские традиции готов таковы, что вождь должен быть первым в битве и последним в отступлении.

«Поэтому, наверное, они так часто умирают, – повеселила Эйриха мысль. – Все-таки придется участвовать в битвах, но вечно так продолжаться не может. Надо отказываться от губительных приемов и воевать так, как я воевал в прошлой жизни».

Прошлая жизнь… Здесь у Эйриха только пешеходы, даже нормальной лошади нет. Римляне приехали с ослами и мулами, а эти животные мало подходят для боя верхом…

«Хорошую лошадь трудно найти…» – подумал Эйрих, наблюдая за ходом ожесточенной рубки.

Пятьдесят с лишним человек, совершенно потерявшиеся и никак не контролирующие сейчас свою судьбу, гибли под ударами жестоких воинов, решительно настроенных захватить власть во всех окрестных деревнях.

Эйрих не успел соскучиться, как кровавое дело было кончено.

– А ты умеешь заводить друзей, да, Эйрих? – подошел к нему Хумул, возглавлявший отряд, кинувшийся им на подмогу.

– Он вел себя слишком нагло для того, кто называет себя вождем, – пожал плечами мальчик. – Но зато теперь мы снова успеваем на выборы вождя.

– Ха-ха-ха!!! – рассмеялся Хумул, словно хорошей шутке.

Но Эйрих не шутил.

– Надо собрать оружие и брони, – произнес он. – Тут идти недолго, значит, успеем к деревне до заката.

– Да, надо поделить все по-честному, – заулыбался Хумул.

По итогам сбора трофеев кольчужных броней у жертв оказалось девять (один прятал свою под льняной рубахой). В качестве добычи они получили пятьдесят семь пар сапог, двенадцать шлемов, два из которых годны только на металл, а три вообще бронзовые, тридцать девять топоров, один старинный меч длиной в локоть, а также восемнадцать копий. Добыча богатая, потому что железо стоит дорого. Судя по всему, эти воины – лучшее, что могла выставить деревня, так как вооружение, по нынешним временам, богатое.

Делить пришлось по местным обычаям, то есть по знатности, вкладу в победу, отношению соратников… Бредовая, несправедливая и порочная практика, порождающая споры и взаимную неприязнь.

«Это первое, что я изменю, когда у меня появится мое личное воинство», – подумал Эйрих, получивший две кольчуги, копье и бронзовый шлем.

Столь щедрая добыча ему полагалась из-за того, что он, как ни посмотри, дружинник, сын вождя, а еще и управлял всем этим действом, пусть и не участвовал в схватке лично.

Удалось взять пленными девятерых, которых сейчас вязали пеньковой веревкой.

Пока они делили наживу, вернулся Татий вместе с посыльным от Зевты.

– Чего тут? – спросил посыльный, известный под именем Биуда. – Твой отец хочет знать, чем все закончилось.

– Скажи, что мы одолели пять десятков воинов из деревни вождя Фрунары, Царствие ему небесное, – ответил Эйрих. – Скажи еще, что мы сложим тела погибших у дороги, а сами пойдем дальше, чтобы удостовериться в безопасности пути. Пленных оставим тут же, под охраной одного воина.

– Передам все, – изобразил полупоклон Биуда.

Его удивляло то, как спокойно и буднично Эйрих все это говорил. От молодняка ждут иной реакции: битвы возбуждают кровь, восторгают или опустошают, а Эйриха все это будто бы совершенно не впечатлило. Наверное, Биуда в очередной раз подумал, что Эйрих действительно странный малый…

«Пусть думают что хотят, – мысленно вздохнул он. – Людская молва – это неважно, если у тебя в руках власть. Даже наоборот, очень хорошо, когда людям есть что обсудить о тебе».

Про Чингисхана в степях ходили разные слухи. Что он сын волков, что он сын дракона, что при его рождении небо было кроваво-красным… Люди горазды придумывать всякую ерунду, даже зная прекрасно, что он человек из плоти и крови, а не мифическое чудовище. Но людям тяжело сопоставить то, чего он достиг, с трудами обычного человека, поэтому возникает и разрастается легенда. Легенда, успокаивающая людей и примиряющая их с собственной никчемностью. «Если он сын волка или дракона, а небо при его рождении было кроваво-красным, то тогда уж ладно, легко верится в то, что он покорил вселенную».

Размышляя о склонности людей творить мифы, Эйрих повел свой отряд вперед, все чаще возвращаясь к мысли, что ему срочно нужны лошади.

Незадолго до вечера они прибыли в деревню покойного вождя Фрунары, подло убитого римлянами.

– Вы кто? – выпучив глаза от удивления, спросил некий мужчина, живший в окраинном доме.

– Я – Эйрих, сын Зевты, – представился Эйрих. – Дружинник на службе вождя.

– А-а-а-а, э-э-э… – начал переваривание новости мужчина. – Я – Вульфс, сын Петы… А вы чего, этого… ну, вождь… это самое… воины… – Он буквально жевал слова, пребывая в растерянности от того, что к деревне спокойно подошли чужие воины.

– Где старейшина этой деревни? – быстро начал терять терпение Эйрих.

– У деревенской площади дом… – ответил Вульфс.

– Ясно, – вздохнул Эйрих. – Веди нас к нему.

Мужик привел их к дому, у которого начала собираться толпа селян. Видимо, много кто уже понял, что раз чужие воины пришли не в сопровождении вождя и его воинства, значит, дело уже очень неприятно пахнет.

– Кто ты, воин? – спросил вышедший из дома старик с коротким посохом в руках.

Он был стар, белобород, с растрепанными длинными волосами, а также с морщинистым лицом. Блеклые глаза смотрели на Эйриха с живым интересом.

«Этот старик явно в своем уме и при живой памяти, – сделал Эйрих вывод. – Скорее всего, еще не растерял своего влияния, как это часто бывает с другими старейшинами».

Если Эйриху не изменяет память, а она ему не изменяет, старейшину этой деревни зовут Гундимиром, он славен своим словесным противостоянием Алариху, желавшему, чтобы все готы пошли вслед за ним. Но Гундимир, как говорят, сумел возразить верховному вождю и убедить его, что вот эта деревня никуда не пойдет. Аларих стерпел, потому что Гундимир нашел правильные слова, не оскорбившие верховного вождя и позволившие ему уйти при своих.

Пришлось подойти поближе и сделать глубокий поклон старости.

– Эйрих, сын Зевты, – представился он.

– Я помню это имя, – произнес старик. – Твой отец – дружинник на службе вождя Бреты.

– Зевта, сын Байргана, стал вождем, – сообщил ему Эйрих. – И хочет попытать удачу в становлении вождем вашей деревни.

– Тут он опоздал, потому что наш вождь – это Дропаней, сын Хродлада, – улыбнулся старик.

– И на это у меня есть новость для тебя, – произнес Эйрих.

– Какая новость? – чуть удивленно спросил старик.

– Когда я шел сюда с моими воинами, – Эйрих оглянулся на воинов авангарда, – встретил отряд из пятидесяти семи воинов, возглавляемых Дропанеем. Он вел себя надменно, оскорбил меня и потребовал выдачи броней и оружия ваших павших дружинников с вождем, погибших от рук злокозненных римлян.

– И ты? – спросил старик.

– И я не поверил ему, – продолжил Эйрих. – Сказал, что передам брони только старейшине деревни, потому что этот Дропаней мог оказаться разбойником, который хотел обманом забрать то, что ему не принадлежит. Он оскорбился и атаковал меня. Мы взяли пленными девять человек, они подтвердят мои слова.

Старейшина молчал. Лицо его было непроницаемым, но вот глаза выражали гнев. Возможно, Дропаней был ему близким родичем.

– Похоже на ложь, – холодным тоном произнес Гундимир. – Я молвлю, что ты лжешь.

– Слишком громкие слова для уст старика, – хмыкнул Эйрих. – Если еще можешь держать топор в руках, оспорь мои слова в поединке.

– За мою честь постоит мой внук, – недобро улыбнулся старейшина.

Здесь было намного проще, чем в степи. Люди простые, много не думают. Возник конфликт с кем-то – докажи правоту в поединке. Оскорбил кто-то – смой с себя оскорбление кровью. В степи все совсем не так… Белобородые старейшины, регулирующие жизнь рода, учиняют суд и взвешенно определяют вину или обиду, после чего назначают наказание виновнику или виновникам. Если дело касается двух родов или более, то собирается совет белобородых, способный рассудить практически любую тяжбу.

«Возможно, стоит учредить здесь что-то похожее, – подумал Эйрих. – В ином случае мы будем терять воинов каждый раз, когда кто-то кому-то опрокинет кибитку…»

– Зови своего внука, – призвал Эйрих. – Пусть нас рассудит всевышний.

Духи защитят, если он прав. А он прав.

– Альвомир! – позвал старик.

Из соседнего дома вышел здоровенный детина, лысый и с туповатым лицом. Видно, что бог обделил его умом, но взамен даровал невиданную дурь. Вот этого Эйрих не предусмотрел.

Здоровяк, названный лесным альвом, подошел к своему деду и встал рядом, оглядывая всех присутствующих несколько наивным взглядом.

«Как мне такого убивать?» – подумал Эйрих с зарождающейся где-то в груди паникой.

Глава двенадцатая. Лесной эльф

12 октября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония

– Черви тебе в пасть, сопляк!!! – крикнул чернобородый мужик из толпы.

Эйрих запомнил лицо кричавшего.

– Ты следующий! – сообщил он этому мужику.

Мужик на всякий случай отступил назад и опустил взгляд.

Здоровяк, известный под именем Альвомир, вооружился кузнечным молотом. Точнее, головка была от кузнечного молота, а вот рукоять являла собой что-то вроде едва ошкуренного ствола от молодого дерева. Видимо, рукоять долго не живет, поэтому мастер, чинящий оружие, уже перестал заморачиваться…

Зная об оружии противника, которое старейшина демонстрировал специально, громко рассказывая, что Альвомир им однажды убил медведя с одного удара, Эйрих выбрал копье. Старейшине было все равно, хотя он мог усугубить ситуацию, выбрав оружие для оппонентов, ведь вызов бросал не Гундимир, а Эйрих.

Положение было тяжелым, потому что противник весил раза в четыре больше, чем Эйрих, был выше на четыре головы, а также демонстрировал такую силищу, что аж оторопь берет. Альвомир размахивал своей кувалдой так, словно у него в руках сухая ветка, что обещало Эйриху смерть при любом неловком движении.

Здоровяк также носил на себе двухслойную кольчугу, явно собранную из трех или даже четырех комплектов: кольца на разных частях брони разительно отличались, не только формой, но даже цветом. Видимо, броню снимали как законный трофей с жертв Альвомира…

Единственная загадка, которую не мог разрешить Эйрих: почему Альвомир не стал вождем? Значит ли это, что у него нет амбиций? Значит ли это, что старейшина имеет на своего внука сильнейшее влияние, достаточное, чтобы держать эту глыбу смерти в узде? Вопросы, если смотреть на них в контексте предстоящего поединка, скорее философские, нежели практические.

Отец прибыл с воинством, но остановить поединок он не мог, потому что даже если они перебьют здесь всех, их воинство будет знать, и значит, это будет бесповоротная смерть зарождающейся репутации Эйриха. Это хуже смерти настоящей, многократно.

На деревенской площади собралась практически вся деревня, привели даже детей. Вероятно, все хотят посмотреть, как их Альвомир прихлопнет Эйриха своей кувалдой, как клопа какого-нибудь.

– Придется тебе доказать, сын, что ты истинный гот, – произнес отец. – Он большой, а ты маленький, но у тебя копье, поэтому не позволяй ему приближаться и не задерживайся на одном месте.

– Да, отец, – кивнул Эйрих.

Он поправил шлем, кажущийся теперь слишком тяжелым. Тело, вопреки разуму, поддалось панике и теперь предательски дрожало. Руки слабели, а ноги слегка потряхивало – Эйрих позволял себе такое, чтобы выпустить напряжение, рвущееся наружу. Он знал, что когда начнется поединок, он возьмет себя под контроль и будет действовать с полной самоотдачей. Ведь сегодня от этого зависит его жизнь. Время драться за нее.

12 октября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония

Зевта волновался. Страх за сына был настолько велик, что сердце пропускало удары, когда Зевта представлял, что может пойти не так в поединке. Эйрих – это его любимец. Это сын, о котором не могут мечтать даже императоры. Настолько умный, что не будь он таким храбрым, ему было бы самое место в старейшинах или в священниках, чтобы славить род готский в делах мирских или в молитвах… Но, к вящей радости отца, сын пошел по его стопам. Мальчик сумел удивить его, когда без чьей-либо помощи научился ставить силки и начал приносить домой свежую дичь. Не каждый день, но со временем все больше и больше.

Зевта тогда предавался пьянству, как остальные. Они делали это не просто так, а чтобы умилостивить Вотана, который за его долгое и упорное прославление дарует воинам успех в предстоящих набегах. Опасных, потому что о римлянах говорят всякое, в основном нехорошее, но многообещающих. И как-то так получилось, что пьянство ради успеха почему-то сильно затянулось. Брета говорил, что так будет надежнее, а в набег можно пойти и завтра…

И это завтра настало только через несколько зим. Нельзя было так пить, Зевта это понимал, но ослушаться вождя не мог. Казалось, что Вотан высасывает из них жизненные соки через пьянки, собирая с дружины дань, плату за будущие успехи.

И успехи пошли… Первый городок, который они взяли, принес им столько еды и богатств, что можно было остановиться и прожить следующие несколько зим припеваючи, обменивая золото и серебро на еду у других деревень или даже у самих римлян. Но успех вскружил им голову, поэтому в следующую зиму они пошли еще. И еще. И еще.

А потом Эйрих привлек внимание вождя. Не словом, но делом. Гордость, которую испытал Зевта в тот день, нельзя было передать словами. Но он держал лицо каменным, чтобы сын не возгордился. Зря. Эйрих точно знает, чего хочет, поэтому его нельзя сбить с пути излишней похвальбой. Зевта понял это слишком поздно, когда теплые отношения с сыном уже было не создать. А он еще бивал его, внося науку и вежество через розги, но понимал теперь, что это Эйрих просто такой, а не его наука его таковым сделала.

А вот теперь Эйрих, возвысивший отца (подумать только, не отец сына, а сын отца), идет на смертный бой с детиной, способным, как чудится, порвать человека пополам голыми руками…

Этого поединка не должно было произойти, но Эйрих, как известно, всегда знает, чего хочет, такой он человек. И разъезды он придумал, впередиидущие и позадиидущие, и простую идею о том, как им не назвать Зевту рейксом, но даровать ему подобную по силе власть, и об истоках власти умно рассуждал, когда о римском Августе говорил…

Сын, как уже давно догадывался Зевта, был дороже золота. Пусть он в воинской силе мало кому будет уступать через три-четыре зимы, но умом его Вотан одарил так щедро, что по всей деревне собирай, столько не соберешь. И сегодня он может умереть…

– Господь, Вотан, духи лесные, молю… – тихо зашептал Зевта, когда Эйрих вышел на поле для поединка.

На площадке для поединков

– Да начнется поединок! – с самодовольным выражением лица провозгласил старейшина Гундимир.

Здоровяк заулыбался и взмахнул кувалдой, как бы приглашая Эйриха начинать.

Условия поединка предполагают, что ни в коем случае нельзя попадать под удар этой кувалды, потому что от нее не спасет никакая кольчуга и любая другая броня. Щит? Можно остаться без руки, если принять удар кувалдой на щит. Нет, Эйрих должен выступить блестяще, чтобы Альвомир ни разу не попал по нему.

«Лесной эльф» заулыбался еще шире, когда Эйрих сделал серию глубоких вдохов-выдохов и выступил вперед.

– Убивать! – впервые изрек хоть какое-то слово Альвомир.

Он бросился вперед, высоко подняв свою кувалду. Толпа, видимо, что-то знающая о манере боя этого гиганта, заранее держалась на почтительном расстоянии, образовав большое пространство для маневра. И Эйрих, резко ушедший в сторону, понял, почему люди держались на дистанции: Альвомир вкладывал в свои замахи столько дури, что даже сам не мог остановить неудачный удар сразу, и, вероятно, в прошлом уже были жертвы.

Пока гигант разворачивался после неудачной атаки, Эйрих, рискнув, подскочил поближе и нанес осторожный удар в спину противнику. Двухслойную кольчугу удар не пробил, но боль причинил: Альвомир заревел, как медведь, неожиданно резко развернулся и одновременно замахнулся кувалдой.

Эйрих успел заблаговременно отступить. Толпа ревела, поддерживая своего чемпиона, но это было неважно. Единственное, что важно – не допускать ошибок. Любая ошибка – смерть.

Маневрируя и переставляя ноги, чтобы сбить Альвомира с толку, Эйрих подгадывал момент для безопасной атаки. Он мог бы нанести множество смертельных ударов, но ни один из них не гарантировал мгновенной смерти противника, что чревато ответным ударом, который точно станет для Эйриха смертельным.

«Он тупой, поэтому надо его передумать, – внимательно следил за действиями противника Эйрих. – Где его слабость? В голову не попадешь, она слишком высоко, и Альвомир слишком хорошо следит за моим копьем. Руки плотно закрыты кольчугой, как и ноги. Ступни?»

А вот тут было интересно. Ступни нужны каждому человеку. Альвомир в кожаных сапогах, но в них могут быть кольчужные или металлические вставки, ведь не один Эйрих такой умный. Надо проверять, пробовать…

Еще до вступления в поединок он решил, что будет действовать от контратаки, то есть в промежутках, когда гигант уже ударил и не готов быстро повторить удар.

– Р-р-р, убить!!! – заревел «лесной эльф» и вновь бросился в атаку.

Кувалда засвистела в воздухе, после чего опустилась туда, где только что был Эйрих, у которого чуть сердце не пробило грудную клетку: удар был настолько быстрым, что еще чуть-чуть, и он бы буквально лишился головы. По спине его побежали мурашки, но парень приложил волевое усилие, чтобы успокоиться. Из-за внезапного страха контратака была провалена, что не прибавляло уверенности.

Альвомир был недоволен тем, что поединок уже затягивается, ведь раньше все заканчивалось очень быстро, а этот верткий малец сумел уклониться от его лучших ударов.

– Не задерживай! – крикнул своему чемпиону Гундимир.

Эйрих мог бы и пропустить это мимо ушей, но он хорошо соображал и подумал, что старейшина подгоняет Альвомира не просто так. За этим что-то стоит. И он не ошибся, потому что это была команда к некому особому действию, которым оказалось метание каменного топора, до этого висевшего на поясе гиганта.

Эйрих подставил под резкий бросок щит, почувствовал, как безумно заболела левая рука, задетая пробившим дощечки римского щита топором. Больно, очень больно, но сейчас не время выть и жалеть себя.

– А-а-а, умри!!! – зарычал гигант и вновь кинулся в атаку.

Эйрих стоял на месте, что стоило ему серьезного напряжения нервов, ведь это чудовище в людском обличии реально его пугало. А вот в момент, когда молот Альвомира уже преодолел половину своего пути, Эйрих подался вперед и нанес удар копьем, вложив в него всю инерцию своего тела.

Укол пришелся в натянутую кольчугу на правой подмышке гиганта, где, как и ожидал Эйрих, всегда должно быть тонко. И он не прогадал. Наконечник вошел в подмышку противника на большую часть своей длины и надежно застрял. Эйрих понял это по сопротивлению древка в руках. Это проблема.

Альвомир, вопящий, как раненый кабан, пытался поднять кувалду, но рука его не слушалась, поэтому он подался вперед, еще глубже насаживая свое плечо на копье. Эйрих не был глупцом, поэтому отпустил копье и отступил назад. Пусть без оружия, зато гигант его не схватит и не придушит, как цыпленка. Размеры ладоней Альвомира недвусмысленно намекали, что, если он возьмет Эйриха за лицо, то может просто сочно хрустнуть его черепом.

– А-а-а-а, убивать!!! – заревел Альвомир. – Убивать!!!

Копье уперлось в утоптанную землю, гигант взялся за древко левой рукой и попытался вырвать источник боли, а Эйрих ненавязчиво сдвигался вправо. Тихо звякнул нож, предназначенный для бытовых задач.

Гигант был слишком глуп, чтобы отвлечься от полностью занявшей его невыносимой боли, поэтому упустил момент, в котором Эйрих встал у него за спиной. В глазах мальчика читалось намерение перерезать Альвомиру глотку ножом, сжимаемым в правой руке.

– Достаточно! – воскликнул Гундимир. – Альвомир проиграл!

Эйрих проигнорировал его и двинулся вперед.

– Хватит! – метнул в него свою клюку старейшина.

Эйрих получил деревяшкой по плечу, глянул на старика, после чего посмотрел на отца. Тот покачал головой.

– Помогите ему, – сказал мальчик, отступая от ревущего от боли гиганта.

Из толпы вышел отец Григорий, почему-то счастливый.

– Как Давид одолел Голиафа! – торжествующе провозгласил он. – Эйрих, сын Зевты, победил!!!

К Альвомиру кинулись соплеменники и старейшина. Битва закончилась.

– Гундимир! – остановил старейшину Зевта. – Я вызываю тебя на поединок за попытку убить моего сына!!! Дерись сам или позови того, кто встанет за тебя!

14 октября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония

Старейшину хоронили всем селом. Эйрих присутствовал на тризне, но в соревнованиях по воинскому искусству не участвовал, ибо оказалось, что левая рука его сломана, настолько была велика силища Альвомира, метнувшего каменный топор. Сам Альвомир лежал у себя дома под приглядом деревенского знахаря, который всеми силами пытался вылечить тяжелую рану, нанесенную копьем.

Эйрих не считал свой успех простой удачей, как решили жители деревни или некоторые воины из воинства Зевты. Это был чистый расчет, оценка противника, выработка противодействия и победа. Заслуженная победа.

Хотя сейчас, уже после поединка, появился нешуточный и запоздалый страх. Первобытный ужас от того, что головка кувалды проходила рядом, неся с собой мучительную смерть. Стоило разок оступиться, и все, следующее, что было бы: Эйрих лежит на утоптанной земле, а Альвомир превращает его кувалдой в кашу из плоти и металла.

Но сейчас Альвомир лежит в своей хибаре, подвывая, когда знахарь меняет ему повязки, а Эйрих ходит, баюкая руку, носимую на перевязи и закрытую в лубок[34]34
  Лубок – это не вид изобразительного искусства, не просто луб из липы, а специальная жесткая конструкция, на Руси изготавливаемая из липового лыка, которую используют для жесткой фиксации переломов. Принцип фиксации перелома был известен издревле, минимум со времен Гиппократа, поэтому неудивительно, что о способе знали накануне заката Западной Римской империи.


[Закрыть]. Лубок ему сработал Виссарион, знакомый с медицинскими трудами и несколько раз ломавший руку в юности, отчего имевший опыт ношения лубка. Руку держал кожаный ремень, перекинутый через плечо, поэтому травма Эйриха почти не беспокоила.

Жители деревни веселились, вспоминая об усопших хорошее и плохое, поступки, заслуги, неудачи – все, чтобы почтить их и ознаменовать полноценно прожитую ими жизнь. Увы, большая часть погибших воинов, вступивших в противостояние с Эйрихом, полноценно пожить не успела, поэтому родичи вспоминали их детство.

Тризна, несмотря на то что все закончилось для деревни без риска полного истребления, проходила очень грустно. Веселье было отчаянным, женщины утайкой плакали, а старики грустно вздыхали. Лишь дети, не способные осознать, что недавно умерло много людей, от души веселились, бегая между столами.

Мальчик стоял в стороне, у дома покойного старейшины, и с неопределенным взглядом наблюдал за принужденно веселящимися людьми.

– Эйрих, если каждый раз тебе придется драться с каждым здоровяком, которого против тебя выставят, – заговорил Татий, стоящий рядом, – еще пара деревень, и тебе конец.

– Я сам подставил себя под удар, – ответил Эйрих.

Сказав это, он вдруг осознал, что своими действиями спас отца. Гундимир нашел бы повод обидеться и вызвать Зевту на поединок. И тогда Альвомир выступил бы против Зевты. И убил бы его, потому что в подвижности Зевта уступает Эйриху и многим воинам. Бой вождь ведет, основываясь на парировании и отражении ударов, а не уклонении от них. И что бы он сделал с бойцом, удары которого вообще никогда нельзя принимать на щит? Скорее всего, Зевта погиб бы.

– Но иначе быть не могло, – вздохнул Эйрих. – Бог меня сохранил. Значит, у него есть на меня планы.

– Господин, я позаботился о спальном месте, – сообщил подошедший к ним Виссарион.

– Хорошо, – кивнул Эйрих.

Чтобы исцелиться от травмы, он должен много есть и хорошо спать. Придется задержаться в этой деревне.

– Виссарион, ужин готов? – спросил Эйрих.

После того случая с дружинниками он решил, что всегда будет питаться только проверенной едой из проверенных рук. Его пытались отравить еще в прошлой жизни. Помня об этом, он обещал себе при первой же возможности завести целый штат дегустаторов. Римляне любят яды, всегда любили, если помнить «Деяния» Марцеллина. Надо иметь в виду, что когда нельзя победить врага мечом, они побеждают его ядом.

– Да, господин, ужин готов, – кивнул раб.

– Пойдем к костру, – решил Эйрих.

Они прошли к южной части деревни, где воинство Зевты устроило свой лагерь. У костров копошились воины, которых не допустили до участия в тризне.

Осторожно сев у костра, Эйрих протянул здоровую руку и получил от оперативного Виссариона обструганную ветку с куском жареного мяса на ней. Раб посолил мясо и даже посыпал его некими травами.

– Ты хороший раб, Виссарион, – произнес Эйрих, прожевав кусочек мяса. – Но думал ли ты о большем?

Виссарион задумался, даже перестав крутить вертел с невинно убиенным кабанчиком. Вероятно, взвешивал все и искал подвох.

– Думал, господин, – наконец-то ответил он. – Но мой удел – раб до конца дней.

– Ты даже не пробовал бежать и жить иначе, а говоришь так, будто все уже кончено, – усмехнулся Татий.

– Уж ты бы молчал! – выговорил ему Виссарион, мельком посмотрев ему на ноги.

– Я боролся, – процедил Татий. – А ты родился рабом, рабом и умрешь. Вижу, что ты даже согласен с этим.

– Не придумать хуже хозяина, чем бывший раб, – произнес Виссарион.

– Следи за языком… – предупредил его Татий.

– Прекратить, – приказал Эйрих. – Я начал разговор не для этого.

Свободный и раб замолкли.

– Я помню, ты говорил, Виссарион, что у тебя осталась женщина, – произнес Эйрих. – Что ты готов дать за то, чтобы мы вернули ее тебе?

– У меня нет ничего, кроме жизни, – развел руками раб.

– Вот жизнь твоя мне и нужна, – ответил Эйрих. – Вам двоим, Татий и Виссарион, нужно доказать мне, что вы воистину полезны и незаменимы. Татий, ты покажешь себя в Италии, я о тебе не забываю. А вот, Виссарион… Ты должен выложиться полностью, на все, что ты можешь…

– Я делаю все, что могу, господин, – ответил раб.

– Ты делаешь много, но говоришь далеко не все, что знаешь, – вздохнул Эйрих. – Что я должен сделать, чтобы ты стал мне полностью предан и открыт в помыслах и чаяниях? Вернуть тебе женщину? Если знаешь, где она, я ее верну…

Виссарион вновь задумался.

– Не только женщину, господин, – заговорил он.

14 октября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония

Виссарион совсем не так представлял себе свою дальнейшую жизнь, когда его только продали в общественные рабы. Но все, что с ним случилось, это закономерный итог его единственной ошибки. Но ошибки ли?

Если посмотреть назад, в прошлое, у него была рабская, но неплохая жизнь. Родителей он уже давно не видел, где-то с трех лет от роду. Он не помнил их лиц, но помнил, что у матери всегда были связанные в пучок волосы, а от отца пахло пряным хлебом – возможно, он работал в пекарне. Они оба были рабами, поэтому Виссарион, сразу как родился, стал чьим-то имуществом.

Хозяин его родителей не захотел возиться с ребенком, поэтому продал его, так уж получилось, что в Грецию. Тут-то он и обзавелся именем. Почему-то его новый хозяин, Фотис Самарос, решил, что внешний вид мальчика ассоциируется у него с лесом, поэтому более подходящим является имя Виссарион, что означает «лесной». Настоящего своего имени, дарованного родителями, Виссарион, увы, не знал: Самарос посчитал, что ему не нужно этого знать.

Виссариона хорошо обучали, с прицелом на то, что раб, когда придет время, заменит старого семейного счетовода, Аристотеля. Аристотель был строгим учителем, требовательным и не прощающим ошибок. Бит мальчик был часто. Били его деревянной клюкой за малейшую оплошность в цитировании трудов античных философов…

«Математика, геометрия, философия – три столпа образованного человека», – вспомнил Виссарион любимую фразу своего учителя.

Аристотель тоже был рабом, сколько себя помнил, не знал родителей и всю жизнь прожил на вилле Самаросов, торговцев македонской овечьей шерстью. Это то немногое, что Виссарион смог узнать о своем учителе. Старик был великолепным счетоводом, потому что он один держал в голове весь архив поставок с незапамятных времен до сего дня. И его Виссарион должен был в конце концов заменить.

А потом выяснилось, что Фотис Самарос – педераст[35]35
  Педерастия (др.-греч. παιδεραστία;παῖς, gen.sing. παιδός «дитя; мальчик» + ἐραστής «любящий», буквально «любовь к мальчикам») – институционализированная форма любовных или сексуальных отношений между взрослым мужиком и мальчиком, где помимо сексуального аспекта имеет место педагогический и социальный аспект. Если простыми словами, то предыдущие слова описывают культурно-исторический момент, а на самом деле педерасты «любят несовершеннолетних мальчиков», и в наше время это расценивается как сексуальное преступление против несовершеннолетних, а тогда считалось нормой.
  Отличие от педофилов в общем смысле: фокус у педерастов именно на несовершеннолетних мужского пола, как у Зевса, который, согласно мифам, похитил Ганимеда и был его «папочкой», что воспринималось древними греками как вариант нормы.
  В общем, у древних греков гомосексуализм и педерастия цвели и пахли, пока не пришли римляне и все испортили. Но вода камень точит, поэтому, по мере взаимопроникновения культур, римляне тоже оказались не против отношений между двумя мужчинами, хотя до самого заката империи это дело осуждалось и считалось недостойным истинного римлянина.
  Обычных граждан Рима этот аспект любви не интересовал, было бы что поесть сегодня, а вот патриции и сенаторы со всадниками, у которых был надежно закрыт вопрос с нижними ступенями пирамиды Маслоу, предавались излишествам по мере возможности и доступности. Говорят даже, что Гай Юлий Цезарь тоже был из этих самых, причем «пассивным», за что его осуждали.
  В общем, можно подумать, что это знатные европейцы какие-то потомственные гомосексуалисты, но тогда можно обратиться к средневековой Японии, где самураи массово применяли «сюдо», то есть взаимоотношения между взрослым мужчиной и юношей (читай, та самая древнегреческая педерастия).


[Закрыть], которому пришелся по душе Виссарион. Это был самый паршивый период его жизни, ведь Виссарион точно знал, что ему нравятся женщины и только женщины, но у раба, как правило, нет никакого выбора. Фотис же проникся к нему чувствами, построил некую большую любовь и окружил Виссариона заботой. Это не компенсировало вообще ничего, но, по крайней мере, Виссарион очень продолжительное время не голодал.

Так бы и существовал он в этом непонятном состоянии, если бы не встреча с Агафьей. Они встретились на Агоре[36]36
  Агора – в широком смысле древнегреческая рыночная площадь в полисе, но в Афинах, о которых идет речь в тексте, агора имеет свою особенную и неповторимую судьбу. Каждый новый завоеватель Афин считал своим долгом разрушить и сжечь Афинскую агору. Персы в 479 году до нашей эры взяли город и спалили агору, в 86 году до нашей эры Луций Корнелий Сулла тоже взял Афины и спалил агору, герулы вторглись и спалили агору в 267 году нашей эры…
  И вот тут афиняне начали что-то подозревать. Подозрения вылились в то, что они построили оборонительные стены, чтобы агору больше нельзя было просто прийти и спалить. В 395 году Аларих тоже, не будь дурак, решил поддержать флешмоб и пошел сжигать Афинскую агору, но ему заплатили большие деньги, и он решил, что двадцать талантов – это двадцать талантов. От Алариха афиняне откупились, но потом, в 580-е годы, пришли южные славяне, захватили агору, после чего окончательно ее разрушили.


[Закрыть], когда Виссарион шел с пергаментными накладными в Акрополь, чтобы передать их государственным счетоводам.

Это была любовь с первого взгляда, причем взаимная. Агафья была прекрасна, а Виссарион никогда не жаловался на внешность. Она была свободной женщиной, торговала на рынке свежими фруктами, собираемыми их семьей на арендуемой земле, а Виссарион был рабом. Такие отношения были запрещены под страхом смерти для раба и порабощения для свободного. Но это их не остановило.

Они начали встречаться тайно, делали все осторожно. Но Фотис начал что-то подозревать, ведь у него к Виссариону была любовь. В итоге охранники Фотиса Самароса одним несчастным вечером проследовали за Виссарионом и схватили их с Агафьей. Агафью доставили в магистрат, а Виссариона – на виллу, где он был вынужден выслушать обличающую речь о преданной любви, о предателях и последствиях предательства. Виссарион слушал молча, но жалел лишь о том, что попался. А еще о судьбе его возлюбленной. Они рискнули и проиграли…