Текст книги "Стоиеновая певичка, или райский ангел"

Автор книги: Наоми Суэнага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Произнеся на одном дыхании весь этот пассаж, Хирата ни с того ни с сего снова ринулся в атаку.

– По нынешним временам это фантастические условия!! Тринадцать тысяч на дороге не валяются! А то повадились, понимаете, ворчать… Нет, вы только вдумайтесь!! Сейчас за повременную работу платят всего несколько сот иен в час. В сравнении с этим вам предлагаются просто райские условия… Ой, опять! Мне звонят по другому телефону. Подождите минутку!

Я живо представила себе директора, держащего у каждого уха по трубке. Теперь мне предстоит маяться возле аппарата. Не раз бывало, что, проторчав у телефона минут десять, мне так и не удавалось дождаться окончания разговора. Вместо этого в трубке звучало короткое: «Ну всё. Пока!» – после чего следовал отбой. В результате я поумнела и теперь, чтобы не переплачивать за телефон, предпочитаю вешать трубку по собственной инициативе. Поскольку директор ни разу не попенял мне за это, думаю, это было верное решение.

Сегодня, однако, разговор Хираты по другому проводу меня заинтриговал, и я навострила уши.

– Сколько уже раз ты срывала выступления? Мне надоело с тобой нянчиться! Ясно? Мало того, что ты вечно опаздываешь, так вдобавок ещё и забываешь то ноты, то слова, то мелодию. Интересно, своё имя ты ещё помнишь? Грош тебе цена как артистке!!

Судя по донёсшемуся до меня грохоту брошенной трубки, разговор закончился. Но, как выяснилось, своей очереди дожидался ещё один собеседник.

– Да, так вот. Интересующая вас особа действительно сотрудничала с нашим агентством. Но она уже много лет как уволилась, и теперь требовать с нас уплаты этих денег… Нет уж, извините. Её нынешний адрес? Мы не вправе разглашать данные, связанные с частной жизнью сотрудников.

Наконец очередь дошла до меня.

– Ха-ха-ха-ха… Нет, это же надо! Ринка-сан, вы человек порядочный, от вас, по крайней мере, не приходится ожидать такого подвоха. А то, понимаете, какой-нибудь прохвост намухлюет с кредитной карточкой, а я должен за него отдуваться перед кредиторами. Кошмар!

Прежде чем повесить трубку, Хирата окончательно поверг меня в ступор, объявив:

– Да, Ринка-сан, имейте в виду, отныне ваш возраст – двадцать два года.

Двадцать два года!?

Ничего себе. Сперва я выдавала себя за двадцатишестилетнюю, потом – за двадцатичетырехлетнюю, а с сегодняшнего дня мне двадцать два года. Первым делом нужно выяснить, под каким знаком зодиака я родилась, – пожилые люди обожают разговоры на эту тему. Кроме того, придётся следить за собой, а то я имею привычку, разомлев в горячей ванне, что-нибудь напевать. Если это будет какая-нибудь старая энка, ничего страшного, тут можно усмотреть, так сказать, профессиональный интерес, а вот с песенками из репертуара «Пинк ледиз» можно залететь. В школьные годы я любила отплясывать, подражая манере этих девчат, и до сих пор, стоит мне услышать по трансляции какую-нибудь из их мелодий, как тут же срабатывает условный рефлекс, и моё тело начинает двигаться само собой. Теперь придётся себя контролировать. Ну и, наконец, отныне мне противопоказаны платья без рукавов, иначе люди, чего доброго, увидят на моём предплечье след от прививки. Это ведь тоже один из признаков, по которым можно определить возраст человека. О-ох! Ну почему я должна тратить нервы на такую чепуху? Как будто я какой-то уголовный элемент. Да, и ещё мне придётся обзавестись специальными изданиями вроде «Милых сердцу кумиров и мелодий» или «Досье шестидесятых-семидесятых годов». Без них не сварганишь себе алиби по части «сценического возраста».

Впрочем, всё это не беда. Куда больше меня вышибает из колеи само общение по телефону с нашим директором. Казалось бы, обсуждаются деловые вопросы, но стоит мне обменяться с ним двумя-тремя фразами, и сердце как будто заволакивается чёрными тучами. Даже положив трубку, я не могу отделаться от этого неприятного ощущения. Так происходит всякий раз, и, тем не менее, я всё ещё не в состоянии к этому привыкнуть. Было время, когда я старалась не обращать внимания на своё раздражение и не пыталась разобраться в его причинах.

В самом начале моей певческой карьеры каждый неприятный разговор с музыкантами в кабаре или с кем-нибудь из коллег оставлял у меня в душе тяжёлое, гнетущее чувство, как будто мне за пазуху вылили тушь. После их зловонных речей я машинально шла к умывальнику и тщательно мыла руки. В конце концов я лишила кожу естественной жировой смазки, и на руках у меня появились цыпки. Я обнаружила это во время концерта, когда после рукопожатия кто-то из слушателей прямо сказал мне об этом.

К счастью, до экземы дело не дошло. Возможно, благодаря тому, что я обсудила ситуацию с близкими друзьями из мира шоу-бизнеса, а может быть, из-за того, что начала вести дневник. Это помогло мне разобраться в самой себе и обрести необходимое хладнокровие.

В нашей среде развелось огромное количество дошлых, оборотистых людей, так называемых «жохов». Просто ужас какой-то. Попробуйте, найдите хоть одного честного, порядочного куплетиста или конферансье. Иной раз разговариваешь с человеком, а он на тебя даже не смотрит – его суетливо мечущийся взор устремлён в послезавтрашний день. Планы, планы, планы. Время, время, время. Всё-то у этих субчиков просчитано наперёд – и этот разговор, и вся дальнейшая жизнь. Ох уж эти всезнающие глаза! Ох уж этот самоуверенный вид! Дескать, я стреляный воробей, меня на мякине не проведёшь! Они произносят какие-то слова, но в словах этих напрочь отсутствует душа. Душа давно уже покинула их тело и парит в небесах, дрейфуя от одного честолюбивого замысла к следующему. Не люди, а сплошной пшик, воздушные шарики. Даже уши у них устроены как-то по-особому и не способны воспринять ни единого осмысленного человеческого слова.

Эти жалкие существа напоминают кособокие горшки, один за другим выползающие на свет из мерцающего пламени горна. Их невозможно использовать по назначению. Поместишь такой горшок в токонома [31]31
  Стенная ниша в гостиной традиционного японского дома, в которую помещают вазу с сезонными цветами, а также живописный или каллиграфический свиток.


[Закрыть], – он тотчас повалится; в него при всём желании не поставишь живого цветка. Вот и превращается этот сосуд в тупое орудие, пригодное лишь для того, чтобы ударить кого-нибудь по башке.

Слишком много случайных людей хлынуло в мир шоу-бизнеса, поэтому их карьеры и лопаются, как мыльные пузыри. Вынужденный долгие годы иметь дело с этими нравственными уродами, Хирата вконец подорвал себе нервную систему. Его-то винить не в чём. Он – добряк и бессребреник. Но за его спиной – огромное мутное болото, и когда с ним разговариваешь, создаётся впечатление, что где-то поблизости корчатся и кобенятся десятки, сотни болотных тварей. Тут поневоле захочется кричать от ужаса.

Одна из этих болотных тварей рассуждает так:

«В гробу я видала эту работу! Когда-нибудь я выйду на настоящую сцену. Вот тогда и сменю косметику, обзаведусь новым платьем, предстану в совершенно ином облике».

«Тот, кого вы видите перед собой, – вторит ей другая тварь мужского рода, – это как бы "временный" я. Потому что настоящий я – это тот, кто выступает на телевидении, чьё имя поднимается всё выше в списке хитов… А что? У меня для этого есть все данные. Эх, до чего же хочется помелькать на экране телевизора! Что я – дурак, чтобы выступать перед старыми перечниками в каком-то зачуханном оздоровительном центре!»

Окружающие относятся ко мне довольно сдержанно. Совсем недавно я впервые за много лет получила открытку от своей школьной подруги. Она уже замужем и, кажется, даже успела обзавестись детьми. Услышав от кого-то, что я стала певицей, она решила меня подбодрить.

Вот что она написала:

«Насколько я поняла, сейчас ты ездишь с концертами по разным городам, но это ничего. Держись и не падай духом. Смело иди навстречу своей мечте! Вперёд и только вперёд! Я уверена, скоро твоя жизнь изменится к лучшему».

Изменится к лучшему… Это письмо было для меня шоком.

А от администратора одного из оздоровительных центров я услышала такие слова:

«Значит, у тебя и дебюта как такового не было? Что, даже попытаться не хочешь? Нет, конечно, что и говорить, таких певцов сколько угодно. Только я не уверен, что имеет смысл заниматься пением в качестве хобби».

Хобби… Разве работа, за которую получаешь деньги, называется хобби? А как же быть с артистами, устраивающими в парках представления «бумажного театра» [32]32
  «Бумажный театр»– уличное представление (преимущественно для детской аудитории): рассказчик ведёт повествование, иллюстрируя его серией цветных картинок, помещённых в специальную деревянную раму.


[Закрыть]? Что, эти люди не имеют права на существование?

Публика, ради которой я выступаю на горячих источниках, – для меня всё. Но порой безумно хочется знать, как тебя воспринимают не из зрительного зала, а в жизни. Мне хочется, чтобы все вокруг говорили: «Какая же вы счастливая!», «Вам можно только позавидовать!» Вот была бы благодать!

Когда я думаю об этом, душа моя разрывается пополам. Чего я, собственно, хочу? Есть, спать, предаваться плотским утехам. Кажется, по этой части у меня всё в порядке. Но как только я стараюсь совместить мечту с удовлетворением физиологических потребностей, при всём кажущемся благополучии что-то в моей жизни пробуксовывает.

Но вот наступило двадцать первое сентября, день, когда мне предстояло ехать в Нагою. Накануне погода испортилась, и я порядком изнервничалась, каждые тридцать минут слушая по телевизору сводки о продвижении тайфуна, «самого мощного за всё послевоенное время». Однако в день отъезда угроза природных катаклизмов как будто миновала, если не считать сильного ветра. Я ехала налегке, оставив свою «громыхалку» дома. В ближайшие пять дней мне предстояло дать десять концертов, и свой багаж я отправила заблаговременно, воспользовавшись услугами службы доставки.

Сделав пересадку с линии метро Хигасияма на железнодорожную линию Цурумай, я добралась до места назначения – оздоровительного центра «Фурорида».

В первый день после выступления в дневном шоу, которое прошло весьма успешно, я отправилась в баню, предвкушая удовольствие от купания в горячих источниках. Здесь, как и повсюду в подобных заведениях, к услугам отдыхающих было свыше десяти разновидностей ванн; для начала я пошла в купальню под открытым небом, где, погрузившись в горячую воду, можно было при свете дня любоваться видом осенних деревьев. Кое-где их зелёная листва уже окрасилась багрянцем – великолепное зрелище! Затем я хорошенько пропарилась в сауне, после чего отправилась в кабинет акасури, предварительно записавшись на сеанс.

Вышедшая ко мне полная кореянка средних лет (из одежды на ней были только лифчик и трусики чёрного цвета) начала с того, что включила старенький кассетник, из которого тут же полились звуки песни «Вернись в Пусан», исполняемой Чо Ён Пилом на родном языке. Лёжа нагишом на кушетке, я принялась вполголоса ему подпевать. Толстушка очень удивилась, решив, что я понимаю по-корейски. Я поспешила её разуверить, объяснив, что, будучи певицей, просто в силу своей профессии знаю знаменитые корейские шлягеры. «Вот оно что? Так вы певица?» – одобрительно проговорила она.

Вооружившись жёсткой салфеткой, кореянка начала понемногу скоблить моё тело. Процедура оказалась слегка болезненной, но, в общем-то, в пределах терпимого. Ради того, чтобы очистить кожу, можно немного и пострадать.

Похоже, все корейцы прекрасно поют, заметила я, на что толстушка возразила: к ней это не относится. Среди певцов, завораживающих силой своего голоса, большинство составляют корейцы или полукровки. Взять того же Хироси Юмэкаву, который обрушивает на слушателей такой поток страсти, что кажется, будто ты присутствуешь на спиритическом сеансе. Говорят, он наполовину кореец. Интересно, в чём тут секрет? Улыбнувшись, толстушка сказала: «Если вы тоже будете каждый день есть кимчи, у вас ещё не такой голос прорежется!»

Пока мы вели эту непринуждённую беседу, дискомфорт, связанный с манипуляциями над моей кожей, постепенно нарастал, как снежный ком, и теперь от боли у меня ломило в висках, словно я проглотила горсть струганного льда. Наконец сеанс закончился. «Посмотрите, сколько я с вас соскребла», – гордо произнесла кореянка. И действительно: простыня подо мной была усыпана белыми катышками отмершей кожи. От смущения я даже не нашлась, что ответить. «Приходите ещё», – сказала толстушка и с силой хлопнула меня по спине. Прикосновение её увесистых ладоней оказалось весьма чувствительным, и по пути в купальню я ощущала, как у меня горит спина. А когда я глянула на себя в зеркало, то увидела отчётливый след пятернёй на своей коже.

Выйдя вечером на эстраду, я с удивлением заметила среди публики кореянку. Мне захотелось поприветствовать её со сцены, и я уже начала было говорить что-то в микрофон, но она поспешно приложила к губам указательный палец, и я перевела разговор на другую тему. Чтобы проникнуть сюда, она переоделась в банный костюм. Как бы у неё теперь не возникли неприятности! Если кто-то из администрации увидит её тут, скандала не миновать.

Выступление моё прошло с большим успехом. Среди зрителей были и те, кого я уже видела на своём дневном концерте. Воодушевлённая тёплым приёмом, я спустилась с микрофоном в зрительный зал, и человек пять поднесли мне чаевые. Кореянка тоже протянула мне несколько бумажек, зажатых между палочками для еды, но это были не деньги, а талоны на посещение кабинета акасури. Наверное, она хочет, чтобы завтра я пришла снова. При мысли об этом у меня опять заломило в висках, но я всё равно была ей благодарна.

Закончив выступление, я вернулась к себе. Этот типично японский номер, такой же, как все те, в которых останавливаются приезжающие с ночёвкой гости, предназначен специально для размещения артистов. В положенный час сюда из столовой приносят еду, и по окончании трапезы полагается выставлять поднос вместе с посудой за дверь. Получается, что ты всё время одна, – когда стоишь на сцене, когда ешь, когда готовишься к очередному выступлению, когда возвращаешься после него. Никогда я не ощущаю своего одиночества с такой остротой, как во время подобных поездок.

Говоря об одиночестве, я имею в виду некое особое состояние, не связанное с семейным положением или жизнью вдали от родных.

Человек приходит в мир один и покидает его тоже один. Таков удел каждого из нас. Но какой смысл развлекаться в одиночестве? Сегодня я, без всякого сомнения, выступила прекрасно. Зрители тоже остались довольны. И что же в итоге? Не имея собственного диска, я вынуждена развлекаться сама с собой? Казалось бы, у меня есть все основания чувствовать себя счастливой, однако…

Большую часть времени я торчу в своём номере, и с каждым днём яма, в которую загоняет меня тоска, становится всё глубже. На второй день я снова заглянула в кабинет акасури, но вместо прежней толстушки там работала другая женщина. Сидящий в лобби администратор объяснил мне, что «моя» кореянка бывает только по субботам. Огорчённая, я поплелась восвояси.

Укладываться спать было ещё рано, но я постелила постель и прилегла. Книжки я с собой не захватила из опасения, что ручная кладь окажется слишком тяжёлой. По телефону тоже не поговоришь. В лобби имеется несколько телефонов-автоматов, но рядом с ними на диване всегда сидят отдыхающие, поэтому вволю поболтать с Дайки или с кем-нибудь из друзей невозможно. Оздоровительный центр расположен возле скоростной дороги, и поблизости нет ничего, даже самого заурядного магазинчика. Внезапно я вспомнила про стоящий в стенном шкафу телевизор и проворно вскочила с постели.

Судя по допотопному виду, телевизор был сломан, но, включив его, я с удивлением обнаружила, что он работает. Изображение, конечно, оставляло желать лучшего, но всё же догадаться, что происходит на экране, было возможно. Сердце у меня подскочило от радости.

Отлично!

По одному из каналов передавали эстрадную программу. В иное время я не стала бы смотреть эту ерунду, но сейчас, сама не знаю почему, с удовольствием уставилась в телевизор. Нелепые шутки и дешёвые остроты позволили мне скоротать время. Взглянув на часы, я подивилась тому, как быстро промелькнули два часа. Я погасила свет и легла в постель с ощущением покоя и умиротворения.

«Какое счастье, что здесь оказался телевизор», – подумала я, благословляя в душе неказистый ящик.

Кажется, я совсем уже доехала.

Сетуя на свою горькую долю, я незаметно погрузилась в сон.

Нынешние мои гастроли рассчитаны на пять дней. Это ужасно долго. Я беспокоюсь о покинутом Дайки. До сих пор я никогда не принимала предложений, если речь шла более чем о трёх днях, а на этот раз сгоряча согласилась. Поступая на работу в агентство, я предупредила директора: «В семье у меня есть больной. Уход за ним лежит на мне, поэтому я не могу надолго отлучаться из дома. Три дня – крайний срок».

Это – та самая предельная нагрузка, которую способна выдержать нервная система Дайки, в глубине души не одобряющего моих гастролей. Вернувшись домой после трёхдневной отлучки, я со временем кое-как ухитряюсь залечить его душевные раны. На сей раз, однако, моё отсутствие растянулось на целых пять дней.

Отработав последний концерт, я едва успела на поезд, уходивший в 9:30 вечера. Единственным моим желанием было как можно скорее очутиться дома, – от нетерпения у меня даже выступил на шее пот. За эти дни я смертельно устала. А в вагоне, как назло, не было ни единого свободного места. Всё забито – не только сидения, но и багажные полки. В проходе толпятся люди, высматривая, куда бы приткнуться. И я среди них. Кляня на чём свет стоит агентство, которое из жлобства не желает обеспечивать артистов билетами на нумерованные места, я по обыкновению устраиваюсь в закутке за задними сидениями и сажусь на корточки, прислонившись к стене. Однажды я решила сесть на пол, подстелив газету, но сразу же вскочила, потому что вокруг сновали тараканы.

Вряд ли кому-нибудь приходит в голову, что в поездах, курсирующих на скоростной линии «синкансэн», развелось такое количество тараканов. Эти, в общем-то, симпатичные существа живут в ожидании даров небесных, то бишь хлебных крошек от поедаемых пассажирами сэндвичей. Несмотря на гордое имя тараканов, они совсем маленькие, размером с кунжутное семечко. Когда смотришь себе под ноги, в поле зрения оказывается не меньше тридцати этих букашек. Тех из них, которые по неосторожности выползают в проход, ожидает печальная участь быть раздавленными существами высшего порядка под названием «человек». Отдельные смельчаки вскарабкиваются на обувь пассажиров, но, не обнаружив там ничего съестного, скатываются на пол. Наблюдая за ними сверху, ощущаешь себя всемогущим богом, как-то даже неловко становится.

Но вот поезд прибыл на Токийский вокзал. Там я сделала пересадку и в конце концов добралась до станции Хигаси-Кавагути. Я мчалась по тёмной дороге к дому так, словно оставила на зажжённой плите чайник.

При виде меня прохожие в недоумении оборачивались.

Ну какое им, спрашивается, дело? От досады к глазам подступают слёзы, из-за них свет уличных фонарей расплывается смутными пятнами.

Я бегу только потому, что хочу быть любимой – слепо, беззаветно. И себя я тоже хочу любить – слепо и беззаветно.

Нет, я не дам погибнуть своей душе. Ни за что! Никогда!

Радея о собственной душе, я только и знаю, что совершать всякие безрассудства.

Ничего не поделаешь – такова уж моя мелодия в этой жизни.

Действие седьмое
МУТНЫЙ ОСАДОК СНОВ

Представляешь, Ринка, оказывается, большой дебют Кэндзиро уже не за горами. Говорят, на той неделе его будут показывать по телеку.

– Да ты что? Не может быть! Неужели это правда, Кахо?

В первом этаже нашего дома в Хигаси-Кавагути помещается супермаркет. Приходя сюда за покупками, я часто встречаю Кахо.

После того как от неё сбежал Кэндзиро, она, чтобы не чувствовать себя совсем одинокой, перебралась в наш дом и теперь живёт в квартире над нами. Она уже больше не работает в сфере интимных услуг и преисполнена решимости вернуться на стезю пения. Однако выступать ей пока что негде, и она начала потихоньку проедать деньги, отложенные на свой дебют. Конечно, это тяжело – остаться одной, и я вполне разделяю её мысль о том, что друзья должны поддерживать друг друга в беде.

И всё же, как ни стыдно в этом сознаться, в последнее время Кахо внушает мне жуткую неприязнь. Я уже даже не помню, с чего всё началось. Но виновата во всём она. После разрыва с Кэндзиро Кахо изменилась до неузнаваемости. Порой с её толстых губ слетают такие высказывания, что впору затыкать уши. Как-то она меня попросила:

– Послушай, ты не могла бы принести парочку своих аранжировок? Я хочу с тобой проконсультироваться.

Естественно, я сразу сбегала за нотами. Она тут же подхватила их и помчалась к установленному в магазине копировальному аппарату.

– По… погоди! Ты куда?

– А что такого? Я хотела, чтобы ты продиктовала мне слова нескольких песен, так, чем писать, я лучше сниму для себя копии.

– Вот оно что!

Я сразу всё поняла.

Слова песен, которые она якобы хотела переписать под мою диктовку, – всего лишь предлог. На самом деле ей нужны мои аранжировки.

– Стой! – крикнула я и схватила её за руку.

Вокруг нас мигом собрались любопытные кумушки-покупательницы. Я отпустила руку Кахо.

– Как прикажешь всё это понимать? – спросила я, изо всех сил стукнув ладонями по татами.

Передо мной лежала стопка моих нотных записей. Я привела Кахо к себе в квартиру, где мы могли спокойно поговорить. Пора наконец с ней объясниться.

– Так ведь если бы я тебя по-честному попросила, ты бы не сделала для меня копий. Поэтому… Знаешь, мне тоже несладко приходится. Жить-то на что-то надо.

– В таком случае ты – воровка!

Аранжировка стоит больших денег, и для исполнителя без имени эта сумма оказывается совершенно запредельной. Но именно поэтому певец тщательно отбирает свой репертуар, и аранжировка делается в той тональности, которая максимально соответствует регистру и тембру его голоса. Можно сказать, аранжировка для певца – это всё.

Тем не менее существуют горе-исполнители, которые предпочитают пользоваться чужими нотами, а сэкономленные таким образом средства тратят на сценические наряды. Ориентируясь на этих плутов, иные алчные оркестранты самочинно снимают копии с нот, принадлежащих тому или иному певцу, и потом за небольшую мзду загоняют их другим исполнителям. Такая практика получила широкое распространение, поэтому неудивительно, что в глазах публики все безвестные певцы выглядят проходимцами.

– Но ведь все эти нотные записи достались тебе бесплатно. Не думай, Ринка, я всё знаю. Про старого развратника, который к тебе неровно дышит и поэтому ничего с тебя не берёт, хотя другие платят ему, как миленькие. Пользуясь этим, ты нахапала у него аранжировок почти на миллион иен, разве не так?

Желая припереть меня к стенке, Кахо не стеснялась в словах. Да, действительно, аранжировки достались мне даром. И композитор Тэруо Хикари даёт мне уроки вокала бесплатно. Но любовная связь тут вовсе ни при чём. Между людьми могут существовать и иные отношения, например духовная близость. Впрочем, объяснять такие сложные вещи теперешней Кахо бесполезно – она всё равно не поймёт.

Изо всех сил стараясь приглушить в себе неприязнь к распоясавшейся Кахо, я говорила с ней спокойным тоном, но слёзы досады против воли катились по моему бесстрастному лицу.

– Хорошо, предположим, всё, о чём ты говоришь, – правда. Но тебе-то самой не стыдно снимать копию с нот, которые, как ты с презрением утверждаешь, достались мне нечестным путём?

– Уж кому-кому, а не тебе меня упрекать! – огрызнулась Кахо.

– Да и вообще, зачем тебе мои ноты? Ведь я пою только энка. Ну, получишь ты эти аранжировки, а дальше-то что?

– С энка легче найти работу. В оздоровительных центрах джазовой певице делать нечего. Эти песенки мне нужны только для заработка, а джазом я буду заниматься параллельно. Настоящее искусство должно оставаться свободным от всякой меркантильности. А чтобы петь энка, мне вполне достаточно твоих копий.

– Но ведь это – надругательство над музыкой!

– Какое ещё надругательство? Я же говорила: ради джаза мне умереть не жалко. Что, скажешь, не говорила?

– Это – твоё дело. Можешь хоть удавиться со своим джазом. Но зачем же превращать энка в орудие для достижения корыстных целей?

– Ты уж извини, Ринка, но меня с души воротит от твоих энка.

– Скажите, пожалуйста! А вот для меня в музыке не существует нелюбимых жанров. Есть только отдельные нелюбимые произведения. И вообще, Кахо, знаешь, кто ты такая? Жалкая зелёная гусеница! Слабаки вроде тебя не способны сохранить свою человеческую суть. Всё, с меня довольно. Я не желаю тебя больше знать. Нашей дружбе конец!

«Как-то это по-детски прозвучало: "Нашей дружбе конец!" – подумала я. – Похоже, мои благие намерения потерпели крах».

Выставив Кахо вон, я изо всех сил захлопнула за ней дверь.

– Жадина! – прокричала она мне с лестничной площадки и, цокая каблуками, рванулась по ступеням вверх.

Я прислонилась к двери и закрыла глаза. Мне было грустно.

А ведь я считала её своей подругой, единомышленницей.

Кахо изменилась. Стала типичной вымогательницей. Всё-то она норовит получить даром – ноты, уроки, пятое, десятое. Только и знает, что клянчить: познакомь меня с тем-то, уступи мне то-то, заплати за меня, дай, дай, дай. Противно!

Куда же подевалась прежняя гордячка, которая не пожелала принять от меня милостыню и с вызовом вернула протянутую ей купюру, высморкавшись в неё? Человек – хрупкое существо, его легко сломать. Вот и Кахо, та, какой она была в день нашего знакомства, сломалась. От прежней Кахо осталась одна лишь видимость, повадками же она напоминает свинью. Хрю-хрю, чем бы тут у вас поживиться? Не найдётся ли какой халявы? Я тоже хочу! Хрю-хрю. Вот так она и тычется пятачком в землю, выискивая, что бы ещё урвать. Не человек, а пылесос какой-то. Ещё одно уродливое порождение нашей среды. Гомо свинтус.

Я невольно хихикнула, радуясь точности найденного определения. Милая Хрюшка, ты – из породы слабаков. Такие, как ты, неспособны бороться за осуществление своей мечты. Сгинь! Мне противно на тебя смотреть.

Ну вот, и сегодня всё то же!

Борьба между мечтой и хлебом насущным.

Нотные знаки можно написать лишь на чистом листе бумаги.

Убить в себе подлинную, человеческую суть невозможно.

Куда я еду?

Меня носит и носит по морю, не ведающему приливов, и я не могу прибиться к берегу.

И набрать ракушек тоже не могу.

Я качаюсь на волнах подобно медузе…

Как хорошо спится, когда едешь в автобусе! Но на душе у меня всё ещё тяжело от вчерашней ссоры с Кахо.

– Праздник осенних листьев… – мечтательно произносит моя соседка, и улыбка озаряет её лицо.

Эта совсем ещё юная девушка подвизается на поприще энка, и её короткая стрижка не слишком вяжется с этим амплуа, но личико у неё симпатичное, почти как у фотомодели, так что в целом смотрится она весьма эффектно. Особенно хорош изящный, правильной формы носик. Для меня, вечно комплексующей по поводу своего приплюснутого носа, это – большое достоинство, и я украдкой любуюсь её профилем.

Как видно, поймав на себе мой взгляд, девочка прыскает, и я поспешно отвожу глаза.

– Что тебя так рассмешило?

– Так ведь странно: вы всю дорогу спите.

Её зовут Сиоми Гэнкайнада. Несмотря на свои шестнадцать лет, она уже вошла в мир эстрады. С детства участвовала в конкурсах самодеятельности, неизменно завоёвывая призовые места. Настоящего профессионального дебюта у неё пока ещё не было; по замыслу её матери (в прошлом – певицы), для начала она должна поездить по стране с концертами. Выступления Сиоми пользуются успехом благодаря искренней, простодушной манере исполнения.

Мы едем в Одзэ на осенний фестиваль, который будет проходить под открытым небом на специально сооружённой по этому случаю сцене. Гвоздём программы будет Сиоми, ну а все остальные – я, Хироси Юмэкава, артисты-двойники и труппа театра обезьян, состоящая из руководителя-дрессировщика и пятерых «артистов», – образуем, так сказать, вспомогательный состав.

– Ринка-сан, вы такая хорошая, – простодушно замечает Сиоми и хихикает. Я понимаю, что она имеет в виду. В одном автобусе с нами едут и наши старшие товарищи, и начальство: импресарио, эстрадные агенты и т. д. Стараясь соблюсти дистанцию, каждый чувствует себя скованно.

– Вы уже проснулись? – спрашивает меня Хирата, директор агентства «Цурукамэ». С баночкой горячего чая он втискивается на сидение между мной и Хироси Юмэкавой. – Эх, приятно в кои веки расслабиться…

Хирату как будто подменили. Прежде он не снисходил до того, чтобы выслушать меня, а теперь вдруг стал необычайно любезен. Причиной этой перемены послужила открытка, которую я ни с того ни с сего решила послать ему из Нагой, где выступала с концертами на горячих источниках. «Надеюсь, – писала я, – Вы здоровы и всё у Вас благополучно. Собственно, я уверена, что так оно и есть, поскольку на днях разговаривала с Вами по телефону. А здесь уже деревья понемногу окрашиваются в осенние тона… Прошу Вас за обилием дел не забывать о себе». Короче, самое, что ни на есть банальное письмецо.

Но Хирата признался, что до сих пор ни разу ни от кого из своих подопечных ничего подобного не получал.

Люди меняются.

Точно так же, как в зависимости от времени года меняется природа – горы, деревья, ветер. Даже на высохшем голом пне с приходом весны появляются свежие молодые побеги.

«Без сомнения, – мысленно шептала я, – такие же благотворные перемены произойдут и с Кахо, и она из свинтуса превратится в прежнюю отчаянную и открытую девушку».

За окном мелькали алые, будто охваченные пламенем кроны деревьев. Даже горы, и те сплошь покрыты осенним багрянцем. Какая могучая жизненная энергия заключена в природе! Любуясь окрестным пейзажем, я по-прежнему размышляла о Кахо. «Пусть она станет прежней», – твердила я про себя, как твердят слова молитвы. Но, если быть до конца честной, в то же время я думала: «Сейчас мне не до того, чтобы тебе помогать. Ты уж как-нибудь попробуй справиться сама».

А я в молодые годы был очень даже симпатичным парнем, – проговорил Хирата со смущённой улыбкой и, вынув из записной книжки старую фотографию, протянул мне. На снимке был запечатлён красивый молодой человек с гитарой, – он стоял перед микрофоном и улыбался. Настоящая эстрадная звезда!

– Хирата-сан! – воскликнула я. – Так вы были певцом?

В ответ директор слегка покраснел и, сконфуженно хихикнув, признался, что в своё время даже записал пластинку.

– Знаете ли, в моё время было так: человек, одержавший победу на конкурсе самодеятельности, мог сразу же выпустить собственный диск. Это сейчас певцам стало трудно пробиться.

– Вот именно, – поддакнул сидящий за ним немолодой плотно сбитый мужчина. В прошлом он работал поваром в сусичной, а в марте нынешнего года, в возрасте пятидесяти пяти лет, дебютировал с песенкой «Тунец и жизнь моя неразделимы». В компании исполнителей энка он новичок. – По нынешним временам выпустить пластинку в какой-нибудь фирме звукозаписи невозможно даже за деньги. Ха-ха-ха.