Текст книги "Стоиеновая певичка, или райский ангел"

Автор книги: Наоми Суэнага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Я… Я вам спою! – с этими словами я решительно поднялась из воды, обдав сидящих рядом старушек брызгами и заставив их недоуменно переглянуться. – Итак, послушайте песню «Зимний плач в Митиноку». Я буду петь для вас от всей души.

В этот миг все находившиеся поблизости женщины – и та, что намыливалась, стоя под душем, и та, что сидела в ванне, прикрыв глаза и подставив спину под бьющие струи воды, и та, что, ведя за руку ребёнка, направлялась в купальню под открытым небом, – остановились и замерли в неподвижности.

Завыванию вьюги вторя,

плывёт паровозный гудок…

Стоило мне пропеть эти начальные строки, и я почувствовала себя так, словно стою на эстраде. Забыв о том, что на мне нет никакой одежды, сбросив намотанное на голову полотенце, я пела в полный голос, постепенно погружаясь в вымышленный мир. Теперь мне уже нечего было стыдиться. Моя беспутная жизнь, ощущение собственной бездарности улетучились, словно туманный призрак. Я превратилась в красивую женщину в кимоно, которая стоит у реки Нарусэ, тоскуя об умершем муже.

О, хоть во сне назначь мне свиданье.

О, хоть во сне обними меня.

Слёзы застят глаза…

Зимний плач в Митиноку.

Песня кончилась.

Какое-то время вокруг царило полное безмолвие, а потом вдруг на меня обрушился шквал аплодисментов и одобрительных возгласов. Я никак не ожидала столь бурной реакции и смущённо почесала в затылке. Покинув вымышленный мир, я сразу же превратилась в прежнюю самозваную певичку, нагишом стоящую посреди бани. И тут я увидела ковыляющую ко мне старушку.

– Спасибо вам за песню, – сказала она и, смущаясь, будто девочка, вручила мне свою розовую мочалку.

На глаза у меня навернулись слёзы: я поняла смысл этого жеста. В баню люди приходят без ничего, с пустыми руками, а ей хотелось хоть как-то меня отблагодарить. И мочалка служила знаком её благодарности.

– Спа… Спасибо, – произнесла я дрожащим голосом. Ну что я за дурёха! Надо поблагодарить публику как следует. – Огромное вам спасибо!

Что тут началось! Ещё одна старушка стряхнула с головы полотенце и бросила мне. Бросок оказался довольно мощным, и оно ощутимо хлестнуло меня по телу, придавая мне сил и уверенности.

Вслед за этой другая моя слушательница с улыбкой на морщинистом лице кинула мне своё полотенце.

И вот уже со всех сторон в меня полетели полотенца. Я не успевала их ловить. Они падали мне на голову, на плечи и, скользнув по телу, горкой ложились к моим ногам.

«Как всё-таки здорово, что я решила для них спеть!» – чуть слышно, почти про себя прошептала я.

Подняв голову, я увидела на стене картину с изображением горы Фудзи. Если уподобить её нашему миру бродячих певцов, то моё место где-то у самого подножия. Но сейчас, в эту минуту, мне кажется, будто я воспарила к вершине. Подбрасываемые кверху мокрые полотенца сыплются мне на голову и на плечи, точно праздничные гирлянды цветов, похлопывают меня по спине, словно чья-то ободряющая рука.

Вот это да!

Возле моих ног образовалась целая груда разноцветных полотенец; их не счесть, как не счесть и возгласов одобрения, звучащих в мой адрес. Я чувствую себя самой настоящей богачкой. Собрав полотенца в охапку и едва удерживая их в руках, я открываю дверь в предбанник.

Там стоят плетёные кресла, а на стенах, во всю их ширину, висят зеркала. Прижимая к себе охапку полотенец, я на мгновение останавливаюсь и окидываю прощальным взглядом своё увенчанное славой и наградами отражение, которое вот-вот исчезнет, словно снежное марево. Вдруг я замечаю двух кореянок из кабинета акасури – одетые в простые рабочие халатики оранжевого цвета, они неторопливо попыхивают сигаретами, сидя в плетёных креслах. Увидев меня, женщины спешно поднимаются и с извинениями выхватывают у меня из рук принадлежащие центру полотенца.

– За всё про всё с вас ровно миллион, – говорю я, повторяя любимую шуточку торговцев с овощного рынка.

Переглянувшись, женщины смеются в ответ.

«Пожалуй, теперь мне уже незачем выступать в вечернем шоу», – шепчу я себе под нос.

Поднимаясь по лестнице в артистическую, я краем глаза вижу группу филиппинок, весело щебечущих на диване в холле. Должно быть, это девушки из танцевального ансамбля, которые приехали сюда с ночёвкой и будут выступать завтра. На диване напротив сидят старички и старушки из числа отдыхающих – судя по всему, им по душе молодой задор заезжих танцовщиц. Всякий раз мне становится не по себе, когда я замечаю у филиппинцев, приезжающих в нашу страну на заработки, робкий, печальный взгляд, столь не вяжущийся с их бойкими повадками и страстными, чётко вылепленными лицами. В их глазах всегда сквозит какое-то скорбное выражение, словно они не в силах сбросить с себя бремя тягостных забот. Но эти танцовщицы не таковы. Они шумно переговариваются между собой, смеются, хлопают друг друга по плечам. При виде этой мирной картины счастливое настроение, владеющее мною с той поры, как я стала обладательницей «полотенец за миллион иен», только усиливается, и я посылаю танцовщицам приветственный возглас.

В ответ они машут мне рукой.

Но уже в следующую минуту я замечаю нечто такое, отчего меня бросает в дрожь и от лица отливает кровь.

Окружённый девушками, на диване с самодовольным видом восседает молодой человек, скрестив ноги, словно шейх.

Дэвид!

Мнимый американец прямо на глазах у отдыхающих болтает со своими соотечественницами на тагальском языке, дурачится, хохочет.

И это тот самый Дэвид, который совсем недавно с плаксивой миной на физиономии совал мне в лицо свою коротко остриженную макушку, робко вопрошая: «Чёрного ещё не видать?»

«Такого придурка ещё поискать надо».

Вспомнив эти слова Кэндзиро, я на подкашивающихся ногах поплелась в артистическую.

Впереди, однако, меня ожидал ещё более нелепый и неприятный сюрприз.

– Мы погорели, – объявил мне Кэндзиро, угрюмо сдвинув брови. Он уже переоделся к вечернему выступлению и стоял у окна, вперив взгляд в зажатый в ладони мобильный телефон. – Сволочи! – вдруг воскликнул он в сердцах и швырнул телефон на пол.

– Что случилось, Кэн-тян?

Не заботясь о том, что его концертный костюм может помяться, он в отчаянии повалился на циновку.

– Объясни, наконец, что произошло.

Вместо ответа Кэндзиро тяжело вздохнул и уставился в потолок. Подложив руки под голову, он сосредоточенно о чём-то размышляет. Белые брюки, лиловая рубашка от Версаче. Огромные, как у игрока в американский футбол, накладные плечи наползают ему на уши. Чувствуется, ему не очень-то удобно в этой позе. Наконец с губ его слетают почти беззвучные, словно пузырьки воздуха в воде, слова:

– Они сбежали.

– Кто?

– Наша разлюбезная шарашка. Смылась в полном составе.

– Ты говоришь о нашем агентстве? Не может быть!

– Как видишь, может. Я всё время туда звоню, и каждый раз автомат отвечает: «В настоящее время данный номер не используется».

– Может, они просто не оплатили вовремя счёт?

– У меня скверное предчувствие.

Я подумала, что это предчувствие отнюдь не безосновательно. В этом месяце у нас на редкость много выступлений. И это при том, что по нынешним временам эстрадному певцу не так-то просто получить работу. А уж нам, «мелким исполнителям эпохи Хэйсэй [10]10
  В Японии наряду с европейской широко используется традиционная система летосчисления по годам правления императоров. Эпоха Хэйсэй (букв. «Становления мира и спокойствия») началась в 1988 г. с вступления на престол нынешнего императора Акихито.


[Закрыть]», и подавно. Так каким же образом на нас свалилось столько концертов? Как ни крути, странно.

– Этот паразит, наш директор, устроил большую зимнюю распродажу. Пустил нас, так сказать, по бросовым ценам. А когда артиста предлагают за половину обычной цены, какой продюсер устоит?

– Что же теперь будет с нашим гонораром?

– Его попросту не будет.

Значит, «шарашка смылась». Именно так выразился Кэндзиро. Когда он прикрывает глаза и хмурится, лицо его приобретает сходство с маской хёттоко [11]11
  Комическая маска с разными по величине глазами и искривлённым ртом.


[Закрыть].

Если перед выступлением без конца думаешь о чём-то неприятном, это пагубно отражается на голосе. Зная об этом, я всегда стараюсь в антракте дышать глубже, чтобы прогнать дурное настроение. На сей раз, однако, испытанный приём не сработал. А зрители – существа коварные, они мгновенно всё просекают. Чем сильнее я нервничала, тем больше форсировала голос и тем меньше душевных сил оставалось у меня для самих песен и для того, чтобы установить контакт с аудиторией. В результате мне не удавалось вложить живое чувство в исполняемый текст. Пустые слова кружили в воздухе и поднимались к потолку, не достигая зрительного зала.

Кто-то в зале громко зевнул. Положение – хуже некуда. Похоже, меня ждёт полный провал. А если так, то мне не только не видать чаевых – под вопросом окажется моя будущая работа.

И вот…

В какое-то мгновение я почувствовала на себе чей-то пронзительный взгляд и поняла, что в зале находится человек, который мешает мне петь.

Судя по всему, это был он, герой здешней молвы. Я слышала, что этот разменявший девятый десяток и похожий на трухлявое дерево старик ежедневно появляется в зале и, заняв место в последнем ряду, слушает выступления артистов, потягивая сакэ. Его даже считают богом-покровителем этого зала. Жена у него давно умерла, путаться под ногами у сына и невестки ему не хочется, поэтому бесплатное посещение концертов стало для него не просто развлечением, но смыслом жизни, а этот зал сделался родным домом.

У старика было прозвище «Вот именно». Если чьё-то выступление казалось ему скучным, он недвусмысленно выражал исполнителю своё неодобрение.

Стараясь не сдаваться, я изо всех сил напрягала голосовые связки.

О, как холодно здесь,

в северном этом краю…

– Вот именно! – последовала язвительная реплика старика. В зале послышались смешки. Ну всё, я пропала!

Пусть в душе я тебя ненавижу,

но в объятья твои попадая,

пылаю, словно в огне…

– Вот именно!!

Кончилась, кончилась,

кончилась жизнь моя.

Как я была глупа!

О, как я была глупа!

– Вот именно!!

Зрители, хватаясь за животы и корчась от смеха, скандируют вслед за ним: «Вот именно!» Никто не смотрит на сцену, все взгляды устремлены на колоритного старца. От раза к разу его реплика звучит всё более изощрённо.

– Вот и-и-и-именно!! – произносит он с растяжечкой, и я понимаю, что дальнейшее сопротивление бессмысленно – так велика сила его воздействия на аудиторию.

Северный край… Северный край…

Здесь погасло пламя моей любви.

Сейчас, в эту минуту, я впервые с отвращением осознаю, что на теле у меня имеются тысячи, сотни миллионов пор, которые то вдруг открываются, то резко закрываются, выталкивая наружу капельки пота. Никогда ещё моё роскошное, помпезное фурисодэ [12]12
  Фурисодэ(букв, «развевающиеся рукава») – парадное кимоно с длинными, почти до пола рукавами, надеваемое по торжественным случаям молодыми незамужними женщинами.


[Закрыть]не казалось мне таким безобразным, как сегодня. Намотанное на талии, под самым оби [13]13
  Оби– широкий пояс в виде длинного куска материи, который несколько раз оборачивают вокруг талии; на женском кимоно завязывается сзади бантом.


[Закрыть], полотенце насквозь промокло от пота и сделалось тяжёлым, как после многочасовой физической работы.

– На этом… позвольте мне закончить… – произношу я прощальные слова, едва ворочая ватным языком. – Очень приятно… что вы до конца были со мной… Огромное спа…

После этого мне ничего не остаётся, как скрыться за занавесом. Ноги у меня заплетаются, словно я волоку на спине тяжеленный мешок с рисом.

За сценой меня поджидал исполненный сочувствия Кэндзиро. Я сразу же припала к его груди, которая была для меня тем же, что для раненого – носилки в руках спасателей.

– Не стоит принимать такую ерунду близко к сердцу, – сказал он, посмеиваясь. – Долги, несчастная любовь и провал у зрителей – вот три вещи, про которые лучше всего сразу же забыть. Слышишь?

Кэндзиро прижимает меня к груди. Как хорошо, что он здесь, рядом!

– Мне хотелось хотя бы на сцене выглядеть пристойно.

– Дурочка. Что толку сейчас об этом говорить?

– А всё потому, что я врунья. Выдаю себя за певицу, которая выступает по контракту с известной фирмой звукозаписи, а на самом деле у меня даже дебюта как такового не было.

– Ну, это ты хватила. Чтобы считаться настоящей вруньей, надо набрехать с три короба. А где они у тебя, эти три короба?

Вот и опять он пришёл мне на помощь. Именно в такие минуты его нелепые шуточки оказываются как нельзя более кстати. Из-за них на душе сразу становится легче.

– Да и вообще, где ты видела человека, который бы ни разу не соврал? В нашем мире все врут, все без исключения. Потому что никто не живёт, оставаясь честным перед самим собой. Если уж на то пошло, мы с тобой, можно сказать, чисты, как стёклышко.

Взявшись за руки, мы идём по коридору в артистическую.

– А это ещё что такое? – восклицает вдруг Кэндзиро, заметив у меня на выпроставшемся из рукава запястье нацарапанные фломастером названия песен. – Признавайся, может, и гигантские изображения в пустыне Наска – тоже твоих рук дело?

– Что, что? Я не поняла.

– Ну ты даёшь! Это же надо было разрисовать руку такими здоровенными иероглифами. Ведь их даже из задних рядов можно прочесть!

– Во время рукопожатия люди иногда принимают эти надписи за татуировку и стараются поскорее убрать руку.

– Ещё бы! Балда, вот кто ты есть.

– Но без шпаргалки я могу перепутать, какая песня за какой идёт.

– Неужели так трудно вызубрить наизусть программу из восьми песен? Тупица! Можно подумать, что у тебя необъятный репертуар. Да, нечего сказать, вы с Дэвидом – парочка законченных придурков.

– Сегодня я осталась без чаевых.

– Подумаешь! Один раз – не беда. Зато вспомни, сколько полотенец ты получила. Да ещё каких клёвых полотенец!

А ведь и правда! Лицо моё невольно расплылось в улыбке. Пение в бане и целая охапка полотенец в награду! Можно считать, я получила чаевых на миллион иен.

– Эх, я бы и сам не отказался от таких чаевых. Только если мы с Дэттяном придём в мужскую баню и начнём в голом виде орать песни, дёргая задницами, публика нас не поймёт и только окрысится. Ведь, что ни говори, мы выезжаем исключительно на сексапиле.

– Ну и хорошо. По крайней мере, у вас есть, на чём выезжать.

Я чуть не съязвила по поводу «феромошек», но вовремя удержалась. Увы, не очень-то я умею утешать Кэндзиро.

Автомобиль домчал меня, Кэндзиро и Дэвида до Хокимы. Здесь находится наше агентство «Лакки промоушн».

– Желаю вам, ребята, чтобы всё обошлось, – говорит Муди, подбросивший нас сюда на своей машине «сэлсио», и, улыбнувшись на прощание, уезжает.

Мы входим в подозрительного вида восьмиэтажный многоквартирный дом, стоящий посреди оживлённой улицы. Поднимаясь в лифте, я вспоминаю свой первый визит сюда.

В тот день мы тоже явились втроём – я, Кэндзиро и Дэвид. Они меня сопровождали. Я вошла в комнату, где должна была встретиться с директором, однако его на месте не оказалось. Пока мы с ребятами советовались, как быть, на столе зазвонил телефон. И я услышала: «Вы – Ринка Кадзуки? Спасибо, что пришли. Я вынужден был отлучиться по срочному делу. Но я видел ваши фото и прослушал плёнку с вашими записями. Вы приняты. Желаю удачи». Вот и всё. Разговор был предельно кратким. А потом, когда мы уже надевали в прихожей обувь, переговариваясь о том, как всё замечательно устроилось, из-за спины у нас вырос какой-то человек. Судя по его боевой позе, это был кредитор. Отлови он сейчас нашего директора, – тому явно не поздоровилось бы. «Вы случайно не здешние сотрудники?» – вопросил незнакомец. «Нет, мы из фирмы "NN финанс"», – находчиво отреагировал Кэндзиро, выдавая себя за такого же кредитора.

– Я ещё тогда заподозрила: что-то тут нечисто!

– Естественно. Ещё как нечисто! До чего же ты у нас сообразительная!

Видимо, Кэндзиро с самого начала отдавал себе отчёт в том, что связался с жуликом. Вернее сказать, он сознательно пошёл на это, понимая, что никто, кроме жуликов, не даст ему работу. Ведь сам он – такой же жулик.

Поэтому сейчас он не нервничает, не суетится, а принимает случившееся как неизбежность. Но я так не могу.

– Ой, что это?

Стёкла на окнах разбиты, все вещи вывезены. Офис похож на разорённое гнездо. Посреди комнаты, в которую задувает холодный декабрьский ветер, стоят три грязные картонные коробки – единственное, что осталось от прежних обитателей.

На одной из коробок – неряшливая надпись фломастером, как видно, сделанная рукою директора. «Сожалею, что так получилось. Это всё, что я могу оставить вам на прощание».

Кэндзиро раскрывает коробку и заглядывает внутрь. У него такое лицо, словно он смотрит на хрустальный шар, пытаясь увидеть в нём своё будущее; его непривычно серьёзный взгляд выражает смесь тревоги и надежды. Вдруг он замирает в полной неподвижности. Потом хмыкает, скривив губы. Одна щека у него дёргается в усмешке и застывает в этом положении.

А в следующее мгновение раздаётся его раскатистый хохот:

– Ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! Ува-хха-ха-ха!

Откидываясь назад, Кэндзиро бьёт в ладоши и заходится смехом, как безумный.

– Ринка, ты только посмотри! Эй, Дэттян! Глядите, какое нам счастье привалило!

Подбежав, мы с Дэвидом заглянули в коробку. Она была битком набита лоскутами, на каждом из которых красовалась надпись: «Хит сезона! Кэндзиро энд Дэвид: Любовь – это чудо!»

– Ну вот, наконец-то я тоже их получил! Долгожданные полотенца за миллион иен!

Вместо причитающегося нам гонорара за три месяца мы стали обладателями рекламных полотенец… Ну что ж, Кэндзиро прав: они как раз тянут на миллион иен. Корчась от смеха, Кэндзиро принялся выкидывать их на пол, подбрасывать к потолку. Наши выступления наверняка уже распланированы надолго вперёд. А поскольку эстрадные агенты имеют обыкновение заранее запасаться афишами и рекламными листками, теперь мы даже не можем отменить свои концерты.

– Ах-ха-ха-ха! Это дело надо отметить! Слышишь, Дэттян?

Дэвид, стоявший рядом с хохочущим Кэндзиро, вдруг рухнул на колени, словно механическая игрушка, у которой кончился завод.

Сквозь разбитое окно в комнату вместе с холодным ветром проникают звуки далёкого собачьего лая. Интересно, какими в этом году будут новогодние праздники? Откуда-то доносится бой барабанчиков из новогодней рекламы, которую заблаговременно начали крутить по телевизору. Для нас, не успевших обзавестись собственной семьёй и не смеющих показаться на глаза родителям, праздничные дни, когда магазины по большей части закрыты, – самое бездарное время, сулящее одни неудобства. Только и думаешь: скорей бы они закончились.

– Я попробую его разыскать, – неожиданно заявил Дэвид, медленно поднимаясь с пола.

– Что? Что ты сейчас сказал?!

– Я его найду. Я найду нашего директора.

В мгновение ока лицо у Кэндзиро сделалось багровым, а глаза налились гневом, как у бога Фудо [14]14
  Грозное буддийское божество, разящее демонов зла.


[Закрыть].

– Идиот!! – заорал он. За этим последовал его фирменный пинок, угодивший Дэвиду в живот, и тот осел на пол, как будто у него опять кончился завод. – Это же надо было такое удумать! Зачем тебе понадобилось копаться в старом дерьме? Что, так тянет в прошлое? Я тебя спрашиваю, Дэвид.

Произнеся эту язвительную тираду, Кэндзиро плюхнулся на коробку с «полотенцами за миллион иен», которая стала со скрипом под ним проседать.

– Послушай, Дэвид. Каждый день преподносит нам что-то новенькое. Это и есть жизнь. Разве сегодня ты станешь надевать сброшенные вчера трусы? Тогда уж лучше бери позавчерашние, они ещё грязнее!..

Дэвид горько плакал, простершись ничком на замызганном ковре.

– Ты что? А ну-ка, посмотри на меня.

– Всё пропало, Кэн-тян. Теперь, сколько ни выступай, знаменитыми певцами нам не стать.

Тут даже у меня лопнуло терпение. Я бы с удовольствием вкатила ему пинка, да только не хотелось представать перед Кэндзиро в таком виде.

– Дурак! – закричала я. – Какой же ты дурак! У тебя нет ни капли гордости за нашу бродячую профессию!

Кэндзиро ошеломлённо посмотрел на меня. «Вот это да!» – казалось, говорил его взгляд. Ну что ж, поддам ещё жару!

– Послушай, Дэттян, – продолжала я. – Что, по-твоему, лучше: быть двоечником в престижном университете или отличником в школе для дураков? Какой вариант ты выберешь?

– Я выберу… – Дэвид посмотрел на меня бесхитростными, как у младенца, глазами. У основания его «белокурой» шевелюры проглядывала узенькая, в полмиллиметра, чёрная полосочка. – Я выберу двоечника в школе для дураков.

– Вот именно! Погоди… Не двоечника, а отличника!

– А, ну да.

Зловещая оговорка Дэвида повергла меня в смятение. А что, если в его словах прозвучала правда, о которой было бы лучше вовсе не задумываться? Может быть, мы и впрямь двоечники в школе для дураков? Похоже, нечто подобное пришло в голову и Кэндзиро. Какое-то время он растерянно водил глазами по комнате, потом вдруг резко вскочил на ноги и принялся боксировать с воображаемым противником.

– Удар, ещё удар. Я – барабанщик [15]15
  Слова из песни, исполняемой Ю. Исихарой в знаменитом кинофильме 1958 г. «Человек, вызывающий бурю», героем которого является молодой музыкант, барабанщик, бросающий вызов собственной семье и окружающему обществу.


[Закрыть]…

– Юдзиро Исихара, вы великолепны! – воскликнула я.

– Больно! Ну, ты мне и вмазал!

Улыбаясь, Кэндзиро разыгрывает пред нами целый спектакль. И сразу же в серой промёрзшей комнате как будто становится теплее.

– Гатс! Файт! Хасл! Фива-а! [16]16
  Guts! Fight! Hustle! Fever! (англ.) – Воля! Азарт! Напор! Жар!


[Закрыть]Отвечаю двумя ударами на один!! Получайте!

Как всегда, дурацкие выходки Кэндзиро оказывают на меня терапевтическое воздействие. Занеся ногу для удара, он молотит в воздухе кулаками. Я набрасываю ему на спину полотенце. Мне чудятся звуки гонга, возвещающие окончание первого раунда.