355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наоми Суэнага » Стоиеновая певичка, или райский ангел » Текст книги (страница 4)
Стоиеновая певичка, или райский ангел
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 01:43

Текст книги "Стоиеновая певичка, или райский ангел"


Автор книги: Наоми Суэнага



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

День нашей с тобой разлуки на бутылке я написала.

В тоске покусываю мизинец,

а слёзы струятся из глаз.

Я пою, строю зрителям глазки, а в это время в моей голове со скоростью, которой мог бы позавидовать самый мощный компьютер, происходит сложный мыслительный процесс.

Я стараюсь сообразить, под каким углом следует поднять руку, чтобы из-за длинного рукава моего кимоно музыкантам не было видно злополучной десятитысячной купюры. Для того чтобы этот «мёртвый угол» получился, необходимо как можно дальше отвести в сторону локоть руки, в которой держишь микрофон. Если кто-то из гостей потянулся за деньгами, для меня это знак, что нужно не мешкая спускаться в зал. Продолжая петь, я направляюсь к его столику. Гость роется в портфеле в поисках портмоне, извлекает из него бумажку и протягивает мне, зажав между палочками для еды. Вот тут самый раз изобразить «мёртвый угол».


Сакэ воспоминаний…

От него только хмелеешь…

Независимо от того, какой куплет ты исполняешь, пусть даже самый душещипательный, – как только гость потянулся к кошельку, нужно как можно быстрее подойти к нему, расставив руки в стороны на манер белки-летяги. Если окажется, что это – тысячеиеновая бумажка, можно не суетиться и с гордым видом на глазах у всех сунуть её за пояс.

Но вот уже вновь рассыпается барабанная дробь и взвывают духовые, на сей раз возвещая финал.

– Ну что ж, я прощаюсь с вами. Всего вам доброго!

Фу-у! Ну, всё, конец моим мучениям.

Второе отделение, в котором я выступала в фурисодэ, тоже осталось позади. Сегодняшний улов составил тридцать семь тысяч иен. Совсем неплохо! Пересчитав смятые купюры, я собралась было нырнуть в гримёрку, но тут меня остановил женский голос:

– Тоже мне, вырядилась в это идиотское фурисодэ!

В голосе незнакомки звучало непередаваемое презрение, но при этом губы её улыбались. На ней было лиловое платье с люрексом, вернее, даже не платье, а нечто похожее на кусок ткани, обёрнутый вокруг её смуглого тела наподобие банного полотенца. Украшения полностью отсутствовали. На ногах у неё я разглядела туфли на высоких каблуках, напомнившие мне хрустальные башмачки Золушки; сквозь прозрачный пластик виднелись голые пальцы.

– Ну что, не надоело тебе таскаться по концертам, волоча за собой всё это барахло? – продолжала моя недоброжелательница, глумливо посмеиваясь. – Ну и видок же у тебя!

Скрестив руки на груди и отклонившись вбок на сорок пять градусов, она с видом превосходства взирала на меня. Я почувствовала, как во мне закипает злоба, но ненависть, выказываемая мне незнакомкой, была столь нарочитой, что я невольно заподозрила какой-то подвох. Может быть, она меня просто разыгрывает? Я решила подождать, что будет дальше. Однако её злобные выпады не прекращались.

– Ого, неплохой навар! – воскликнула девица, перебирая своими коричневыми пальцами зажатые у меня в руке купюры. – У исполнительниц энка не жизнь, а малина. Даже если ты совсем не умеешь петь, достаточно вырядиться в кимоно да потрясти рукавами, как на детском празднике «ситигосан» [21]21
  Праздник детей трёх, пяти и семи лет; отмечается 15 ноября.


[Закрыть]
, и тебе уже несут чаевые.

– Что? Что ты сейчас сказала, шалаболка? – взорвалась я.

Когда злоба во мне достигает точки кипения, я невольно соскакиваю на словечки, принятые у жителей Кюсю. Тогда мне лучше не попадаться под руку. Раза два в год со мной происходит такая вот термоядерная реакция, первым признаком которой служит переключение на родной диалект. Стоит мне взорваться, и я уже не в силах совладать с собой. Я превращаюсь в какое-то совершенно иное существо. Совсем как герой «Превращения» Кафки. В прошлый раз это произошло ровно полгода назад. У нас вышла стычка с Мистером Уайлдом. В результате вся квартира превратилась в руины. Учитывая, что я всё-таки женщина, Уайлд не особо давал волю рукам. Но это только подливало масла в огонь…

– Интересно, в каком зверинце ты воспитывалась. Прежде чем заговаривать с человеком, полагается представиться. Может, хотя бы назовёшь своё имя? – выпаливая эту тираду, я на всякий случай огляделась по сторонам, дабы убедиться, что поблизости нет Кэндзиро. Разумеется, в такое время ему нечего было здесь делать. Тем не менее мне почему-то не хотелось, чтобы он увидел меня такой. Для него я хочу оставаться пушистым зайчиком.

– Кахо Дзёдзима, – ответила девица.

– Так какого дьявола ты на меня взъелась?! Ну погоди, сейчас я тебя приголублю!

Это словечко отнюдь не подразумевает выражения собеседнику добрых, родственных чувств. На диалекте Кюсю оно означает «отвалтузить», «задать трёпку». Грозно выпучив и без того большие глаза, я двинулась на свою обидчицу и, приподнявшись на цыпочки, попыталась схватить её за грудки, но… руки мои ухватили воздух. Я несколько раз повторила этот манёвр, но, увы, результат оставался прежним: пальцы мои то сжимались в кулаки, то разжимались, как при игре в дзянкэн [22]22
  Игра «в камень, бумагу и ножницы», нередко использующаяся при жеребьёвке. Участники выбрасывают вперёд руку: кулак обозначает камень, открытая ладонь – бумагу, а расставленные в стороны средний и указательный пальцы – ножницы. Камень разбивает ножницы, ножницы режут бумагу, бумагой можно обернуть камень. Побеждает тот, чья позиция в данной комбинации оказывается сильнее.


[Закрыть]
. Мне попросту не за что было ухватиться, – ткань плотно облегала её грудь, пышную, как у европейских женщин. Должно быть, ареолы вокруг сосков у неё тоже нехилых размеров, величиной с печенье сэмбэй [23]23
  Сухое печенье, как правило, круглой формы из рисовой или пшеничной муки.


[Закрыть]
.

– Я пою джаз, – объявила девица. – Так что в подобных заведениях мне нечем поживиться. Как ни дери горло, такими чаевыми, как вас, меня не осыпают.

А-а, вот оно что! Значит, это та самая певица, которая выступала передо мной с песней «Звёздная пыль». Я ещё тогда подумала: «До чего неприятная особа!» – и забыла про неё.

– Ты сама виновата, – наставительно произнесла я. – С публикой надо держаться повежливее. Могла бы сказать: «Дорогие гости, позвольте мне спеть для вас то-то и то-то».

– Спасибо, просветила! Дура, неужели ты не понимаешь, что, когда поёшь джаз, всякие там поклоны до земли, на которые ты мастерица, не проходят?

– Но ведь ты сама выбрала джаз! Брось это дело, если чужой успех вызывает у тебя такую зависть.

– А вот и брошу! Причём, без твоих советов. Сегодня же… Больше они меня здесь не увидят!!

Девица разрыдалась. По щекам у неё катились слёзы, смывая толстый слой грима. Её лицо, похожее на мордочку барсучонка, как будто постепенно укрупнялось, и я уже видела перед собой взрослую печальную барсучиху. Она готова бросить петь. Сегодня же. Видимо, эта работа совсем её не кормит. Бушующий во мне гнев стал понемногу утихать, уступая место жалости.

– Вот, возьми от меня на прощание, – сказала я и, вынув из пачки первую попавшуюся банкноту, изящным жестом протянула ей.

Чёрт побери, меня угораздило всучить ей десятитысячную купюру. Разумеется, я растерялась, но заменить эту бумажку на тысячеиеновую было неудобно, так что мне оставалось лишь улыбнуться, изобразив на лице полную невозмутимость.

Улыбнувшись мне в ответ, девица взяла бумажку.

– Спасибо, – сказала она, в упор посмотрела на меня своими чёрными глазищами, а потом, не отводя взгляда, смачно высморкалась в мой подарок, после чего свернула испорченный дензнак трубочкой и спокойно сунула мне за пазуху. – Ну пока. Будь здорова, если сможешь.

Она повернулась и пошла прочь, цокая каблуками своих «хрустальных» башмачков. Я стояла с разинутым ртом, не зная, как всё это понимать. Вдруг в обшарпанном коридоре послышался бой часов. Уже одиннадцать!

Нашла время прохлаждаться!

Надо срочно переодеваться, иначе я не успею на последнюю электричку. В панике я принялась развязывать тесьму, скрепляющую пояс моего фурисодэ, но тут же спохватилась: ведь мне ещё нужно отдать музыкантам их долю от чаевых.

Я включила фен. Он был совсем старый, как всё в этой гримёрной, и еле фурычил. Порой из него даже выскакивали искры, поэтому я остереглась бы подносить его к волосам. Но сейчас он пришёлся как нельзя более кстати.

Так, готово.

Высушенная с помощью фена купюра выглядела не слишком презентабельно после соприкосновения с носом джазовой певицы, но это вряд ли отразилось на её покупательной способности. Что ни говорите, десять тысяч иен – это десять тысяч иен. С довольной улыбкой я покатала на ладони свернувшуюся трубочкой коричневатую бумажку, похожую на какой-нибудь экзотический южноамериканский плод.

Я проучу тебя, негодник!

Бас-гитарист сегодня играл ну просто из рук вон плохо. Очевидно, он стал музыкантом только для того, чтобы исполнять джаз, и ритм энка: цун-така-mamma– кажется ему слишком примитивным. Своими ритмическими наворотами он начисто испохабил песню «Ното, край родимый».

Пока я разрабатывала план мести, стрелки часов успели передвинуться на половину двенадцатого. Если я не попаду на поезд, уходящий в 11:45, всё пропало.

Чёрт побери!

Теперь я уже не успею переодеться. Придётся совершить марш-бросок, то есть мчаться на станцию прямо в кимоно, волоча за собой свою «громыхалку».

Гаара-горо-горо-горо-горо…

Под звуки бравурной мелодии, исполняемой моим чемоданом на цементном полу, я лечу по коридору, размётывая коленями полы своего кимоно. Комната оркестрантов находится в самом конце коридора. Я с силой толкаю дверь. Ансамбль в составе двенадцати человек, сняв смокинги и расположившись на циновках в своей убогой клетушке, смотрит по телевизору эстрадную программу.

– Извините за вторжение, – говорю я и кокетливо подмигиваю.

Ударник (он же – руководитель ансамбля) смотрит на меня с улыбкой – как видно, мой дурашливый тон пришёлся ему по вкусу. Я с опаской протягиваю ему экзотический южноамериканский плод – то бишь злополучную купюру:

– Это вам, поминальный пирожок.

Какое-то время он в недоумении разглядывает лежащую на моей ладони странную завитушку, а потом, сообразив, что это – денежная купюра, причём немалого достоинства, рассыпается не то смехом, не то серией междометий, выражающих одновременно и удивление, и радость. Тем временем бас-гитарист, опередив своего товарища, выхватывает у меня заветный трофей.

– Ну пока, – подмигиваю я на прощание и делаю им ручкой.

В миг повеселевшие музыканты, улыбаясь во весь рот, машут мне в ответ. Ну что, теперь мы квиты, господа? Кажется, я рассчиталась с вами за то напряжение, в котором вы держали меня всё это время. Как говорится, око за око. Шутка за шутку.

Выбежав из кабаре, я со всех ног помчалась на станцию Цуруми. Волосы выбивались у меня из причёски, но мне было всё равно. В ночном воздухе сеялась мелкая изморось, и асфальт покрылся тонкой плёнкой влаги. Я поняла это по звукам, издаваемым моим чемоданом. В сухую погоду он задорно грохочет: гара-горо, – поднимая колёсами облачка пыли. Когда везёшь его по чуть мокрому тротуару, он звучит на октаву ниже: гонгоро-гонгоро.Ну а под дождём выдаёт уже совсем иные вариации: дзутягоро, дзяригоро, бисягоро, —в зависимости от того, тащу я его по грязи, по гравию или по лужам.

Милый мой спутник, дорогая моя громыхалка. Куда бы ни потащила тебя твоя малохольная хозяйка, ты безропотно следуешь за нею.

Я попадаю на оживлённую улочку. Над мангалом, в котором жарят якитори [24]24
  Распространённое японское кушанье – нанизанные на бамбуковый вертел и зажаренные в специальной жаровне кусочки курицы, куриных потрохов, овощей и т. п. Перед подачей обмакиваются в сладковатый соевый соус.


[Закрыть]
, поднимается жирный чад. Я чувствую, как он вместе с пряным запахом соуса въедается в мои надушённые волосы. Отражаясь в мокром асфальте, мигают неоновые вывески. На ведущей к станции дороге тут и там виднеются золотистые кружочки. Что это – обронённые кем-то монеты?

Обычно я не очень-то концентрируюсь на окружающем пейзаже и вижу всё словно сквозь дрёму, но сейчас моё зрение работает как наведённая на фокус хорошая видеокамера.

Похоже, это плевки.

То, что я приняла за монеты, щедро высыпанные на дорогу, оказалось банальными плевками. Вот так всегда. Вечно вместо плевков мне чудится золото. Я везу чемодан, ловко лавируя между сгустками слизи.

Вперёд. Вперёд. Главное – не испачкать колёсики моей громыхалки. Вперёд. Вперёд. До самого дома.

Вот и станция Хигаси-Кавагути.

Даже если я сейчас ему позвоню, он всё равно не приедет за мной на машине. Придётся идти пешком. Домой, к Дайки.

– Привет. Это я.

Немолодая женщина в фурисодэ, взмыленная, среди ночи возвращается домой с чемоданом. В начале нашей совместной жизни, увидев эту картину, он добродушно хихикал.

Но теперь, по прошествии двух лет, ему, кажется, уже не до смеха.

– Привет, – коротко отозвался Дайки и мельком взглянул на меня, не отрываясь от телевизора, – там шла какая-то ночная программа. По лицу его скользнула улыбка, но в самом воздухе ощущалось что-то резкое, колючее, – у меня даже защипало кожу. «Не стоит обращать внимание. Может быть, мне просто показалось», – подумала я, злясь на себя за привычку реагировать на всякие пустяки.

– Ну ладно, я иду спать, – сердито произнёс Дайки. Висящее в воздухе напряжение материализовалось подобно электростатическому разряду. После беглого взгляда, брошенного в мою сторону, когда я вошла в дом, мой любезный так ни разу на меня и не посмотрел. Не промолвив больше ни слова, он удалился в спальню. Зачем же так, мне ведь больно!

«Интересно, до каких пор всё это будет продолжаться?!»

Стоило мне закрыть глаза, и я точно наяву услышала эти слова Дайки, сказанные мне во время нашей прошлой размолвки.

«Ты когда-нибудь бросишь это занятие?»

«Ну и чего ты рассчитываешь этим добиться?»

Чего добиться? Да ничего. Просто есть вещи, в которые я верю. И что же это за вещи?

Проще всего было бы сказать: я верю в успех. Это понял бы каждый. Но мы, люди с чешуёй вместо кожи, знаем, что путь к успеху – это вовсе не та окольная, ухабистая дорожка, по которой мы привыкли ходить. Видимо, то, во что я верю, принадлежит той же самой чёрно-белой реальности, что и наши с Дайки отношения…

Надо выключить телевизор. Шаря по столу в поисках пультика, я нечаянно задела локтем стоявшую на углу чашку. Она упала на пол и разбилась.

Дайки родился в декабре, под знаком Стрельца. Эту голубую чашку от Ричарда Джиньоли я подарила ему два месяца назад, на сорокалетие, – как тут было не разориться?

Дайки понравился мой подарок. «Вот это да! – воскликнул он. – Из такой чашки нельзя пить каждый день». Обычно она вместе с блюдцем стояла в книжном шкафу как украшение. И только время от времени Дайки осторожно извлекал её оттуда и пил из неё чай.

Сегодня вечером, сидя в одиночестве в этой комнате, он пил кофе. Из этой самой чашки…

Стоило мне подумать об этом, как в груди у меня поднялась волна раскаяния, и стало трудно дышать. Я тихонько прикрыла глаза, но что-то горячее подступило вдруг к векам, вырываясь наружу.

И я горько заплакала, как плачут все нормальные женщины.

Когда вешаешь кимоно на распялку, оно становится похожим на какое-то неведомое и страшное живое существо. Вот и теперь я невольно содрогнулась при виде своего огромного фурисодэ с расставленными в стороны рукавами. Оно pi впрямь напоминает пришельца из иных миров, готового вот-вот на меня наброситься. Интересно, до каких пор мне предстоит с ним сражаться?

Я лежу в ванне. Сегодня возле станции на глаза мне попалось наклеенное на телеграфный столб объявление: в сусичную требуется временный помощник на кухне. Оплата повременная, тысяча иен в час. Ничего себе! Работёнка, прямо скажем, не бей лежачего, а заработок похлеще, чем у меня. При этом никаких капиталовложений не требуется. Да и Дайки, наверное, встречал бы меня в ином настроении, чем сегодня. Весь вопрос в том, гожусь ли я для такого занятия?

Итак, предположим, я поступаю на работу в сусичную. Не для того, чтобы стать профессионалом этого дела, а просто так, чтобы перекантоваться. Наверняка очень скоро душа у меня заноет от какого-то неподвластного мне самой чувства. Скрытая под чистым белым халатом чешуя начнёт болезненно дыбиться. Если моя тайна откроется, всё пропало. Но в последний момент кто-то из моих «чешуйчатых» друзей догадывается, что я попала в беду, и похищает меня…

Впрочем, всё может сложиться и по-иному. С чем будет соприкасаться эта моя болезненно дыбящаяся чешуя в ходе монотонных буден? С белоснежным крахмальным халатом. С улыбками хлопочущего у стойки повара. Время от времени к нам будет наведываться жена молодого хозяина. Вот он – здоровый образ жизни! И суси здесь готовят отменные. Изо дня в день, с каждым часом сумма моего заработка увеличивается в соответствии с оговорёнными условиями, независимо от того, чем я занимаюсь. Тик-так. Механизм работает с точностью часов. О-о, у вас отличные суси! Приходите ещё. Спасибо, на сегодня вы свободны.

Вот тут-то чешуя и напомнит о себе. Она станет искать цель. Любую. Итак, кто же он? Посетитель нашего заведения? Помощник хозяина? Нет, чем круче, тем интереснее.

Молодой хозяин!

Очень скоро наши с ним отношения заходят весьма далеко. Я уже не прислушиваюсь к пресловутому «тик-так». Мы оба счастливы. Ну а как со всем остальным? В делах – полный раздрай. Я хватаюсь то за одно, то за другое, в результате процветающее заведение превращается в руины… Конечно, возможен и другой поворот сюжета. Мы с молодым хозяином умело ведём дела и добиваемся блестящих успехов в бизнесе. Фишка может лечь и так и этак. У меня в ладони такое ощущение, словно я и вправду только что бросила фишку. Удивительное, ни на что не похожее чувство.

Я тщательно намыливаю тело. Поскольку я ношу кимоно, мне приходится сбривать пушок на открытой части шеи, и это всегда было обязанностью Дайки. Да и не только это. Он и волосы мне стриг, и причёсывал меня, и помогал накладывать косметику…

В объятой сумраком спальне на кровати горкой вздымается одеяло, принявшее форму тела спящего Дайки. Какой же он всё-таки великан! Лежит, отвернувшись к стене. Так бывает всегда, когда он мной недоволен. По комнате разносится его сонное дыхание. Прежнего ощущения колючей отчуждённости нет и в помине.

Я примостилась на кровати рядом с Дайки, как всегда удивляясь тому, каким тесным стало наше двуспальное ложе. Тишину погруженной во мрак комнаты по-прежнему нарушает лишь мерное дыхание Дайки.

Мне вдруг вспомнилась девица, набросившаяся на меня сегодня в кабаре.

Где-то я уже определённо слышала этот голос. Как, бишь, её зовут, эту джазовую певичку, которая ни с того ни с сего расплакалась? Кахо… Дзёдзима. Кажется, так. Не могу отделаться от чувства, что я виновата перед ней. Такого рода ощущения не берутся из воздуха, они каким-то образом связаны с реальностью, и отмахнуться от них невозможно.

Неожиданно сквозь тишину комнаты прорезалось треньканье телефона.

Кто бы это мог звонить в столь поздний час? С характерным механическим щелчком включился автоответчик, и тихо зазвучал записанный на него текст. Может быть, всё-таки снять трубку? Или не стоит? Пока я колебалась, из мрака явился ещё один ночной посетитель.

Это была рука Дайки, сквозь сон потянувшаяся к моей груди. Я чуточку отодвинулась, но его рука принялась снова бессознательно искать меня сквозь шёлк пижамы.

Наконец, выплыв из амниотического мира сновидений, Дайки горячечно задышал мне в ухо. И куда только подевалось его недружелюбие? Рядом со мной лежал совершенно другой человек. Его мозг пробудился лишь наполовину. Его рука требовательно тянется ко мне. Меня захлестнула волна нежности.

Прерывистое дыхание не человека, а зверя. Смутный отзвук недавней ярости. Сегодня он не шепчет мне ласковых слов, а сразу приступает к делу. Я ощущаю ладонью биение его сердца, ритм которого учащается в такт поскрипыванию кровати. Естественно, я тоже принимаю в этом участие. Мне легко себя разжечь. Несколько скользящих движений, и чувствуешь, что апогей уже близко.

В темноте я провожу пальцами по его налившейся отвагой плоти, – ну чем не крепыш Кинтаро из детской сказки? Каждый раз, осязая эту могучую силу, я возношусь, едва не теряя сознание. Теперь и Дайки охватывает волна нежности ко мне. Чего же нам ещё надо? Сейчас мы с ним оба – такие как есть, настоящие.

Действие третье
«БЕНЦ», «БЕНЦ», «БЕНЦ»

У этого парня, – говорит Кэндзиро, перекатывая во рту жевательную резинку, – такой вид, как-будто ему до смерти хочется по большому, но он терпит, да ещё и получает от этого кайф. Слова Кэндзиро относятся к певцу Хироси Ицуки, – его концерт как раз транслируют по телевизору.

– Точно, Ринка?

– Перестань. – Каждый раз, когда я вижусь с Кэндзиро, он огорошивает меня каким-нибудь таким высказыванием. Этот человек совершенно неисправим. – Послушай, Кэн-тян, избавь меня от подобных комментариев хотя бы за едой… Ну нельзя же так.

В ответ он только хохочет.

Ну неужели у него нет иных тем для разговора помимо денег и сортира? Возмутившись в очередной раз, я добираю остатки риса с соусом карри со своей тарелки.

– Спасибо за угощение.

– Тебе понравилось?

– Да, если бы не твоё последнее замечание.

Хохотнув, Кэндзиро порывисто затушил в пепельнице сигарету, встал и, взяв со стойки стакан с водой, одним махом осушил его.

– Эй, хозяюшка, принесите счёт.

– Сию минуточку, Кэн-тян.

Выйдя из столовой, мы оказались на одной из улочек знакомого квартала Угуисудани. Кэндзиро живёт где-то здесь, поблизости.

– А я звонил тебе домой вчера вечером.

– Что?

Я невольно залилась краской. Значит, это был Кэндзиро. Его звонок раздался как раз в ту минуту, когда рука Дайки кралась к моей груди.

Поразительно, как мужчинам удаётся угадать тот самый момент, – когда симпатичная им женщина оказывается в объятиях другого? В этом есть что-то мистическое. Не знаю уж, с помощью какого радара они просекают это мгновение, но и Кэндзиро, питающий ко мне нежные чувства, и прежний мой возлюбленной, с которым я рассталась, почему-то звонят мне именно тогда, когда Дайки собирается заключить меня в объятия; добро бы ещё они звонили по делу, а то ведь просто так. А может быть, это Дайки с его звериным чутьём распознаёт звонок неравнодушного ко мне мужчины и стремится заявить на меня свои права. Во всяком случае, это происходит всегда почти синхронно.

– Я подумала, у тебя ко мне какое-то срочное дело.

– Да нет. Извини, что с бухты-барахты вытащил тебя в Угуисудани.

Кэндзиро сказал, что почему-то вдруг забеспокоился обо мне. С тех пор как наше агентство лопнуло, оставив нам на память «полотенца за миллион иен», он сидит без работы и подумал, что такая же участь постигла и меня.

– А я-то надеялась, у тебя появились хорошие новости.

– Если бы! Но ты молодец, что завязала контакты с несколькими кабаре. Эх, везёт же вам, женщинам, для вас всегда находится работа.

Слова Кэндзиро немного задели меня, но вообще-то он прав. Кабаре с его интимной атмосферой – совсем не то место, где певец, выйдя на эстраду, может дёргать задом, – его попросту забросали бы камнями.

– И всё же, – попыталась возразить я, – не думай, что женщинам всё так просто даётся! В стране сейчас экономический спад, верно? По нынешним временам люди неохотно расстаются с деньгами, и далеко не всем певицам везёт на чаевые, как мне. А ведь надо ещё позаботиться о своём сценическом гардеробе…

Кэндзиро вдруг дико расхохотался и прямо посреди дороги опустился на корточки, преградив путь подъехавшему сзади автомобилю. Водитель с досадой затормозил. Почему же он не нажимает на клаксон? Видимо, его ввёл в ступор вид Кэндзиро: чёрная рубашка с люрексом, чёрные брюки, накинутая на плечи шуба из чернобурки.

– Осторожно! – крикнула я Кэндзиро. – Иди сюда. Чем я тебя так рассмешила?

– Ой, не могу… Ты так серьёзно принялась оправдываться! Просто прелесть.

– Ты что, издеваешься?!

Ему двадцать четыре года, мне – тридцать четыре. Но он не знает моего настоящего возраста. Для зрителей мне двадцать четыре года, и он считает, что мы с ним ровесники. Конечно, приятно, что мне не дают моих лет, но порой это меня и огорчает. Что ж, выходит, я отстаю в умственном развитии? В то же время было бы обидно, если бы я выглядела старше своих лет. И ещё обиднее, если бы люди точно угадывали мой возраст.

– Послушай, Кэн-тян. – Чтобы справиться с раздражением, я решила над ним подшутить. Ну, Кэндзиро, держись, сейчас я тебя разыграю! – Извини, что я так долго тебя мурыжила.

Схватив Кэндзиро за руку, я повлекла его в переулок, к узкому проходу между двумя зданиями.

– Здесь нас никто не увидит, – улыбнулась я и подставила ему свои губы. – Поцелуй меня.

Ошарашенный Кэндзиро отреагировал на мои слова набором нечленораздельных звуков. Так, поглядим, что будет дальше.

– Ну же, скорее.

Какое серьёзное у него сделалось лицо! Ха-ха-ха. Нет, вы только посмотрите на него! Вот это умора! Прямо животики надорвёшь. Но если я сейчас рассмеюсь, мы останемся всего лишь друзьями. А ведь какая превосходная выстраивается мизансцена! Вряд ли когда-то ещё удастся её повторить. Итак, продолжим спектакль.

Я обхватила плечи Кэндзиро руками и тесно прильнула к нему. Может быть, стоит зажать его ноги между своими коленками? Нет, пожалуй, выйдет перебор. А впрочем… Чем чёрт не шутит!

– Т-т-т-ты что, офонарела?

– Ну же, целуй меня!

Я снова подставила ему губы. Кэндзиро дружески чмокнул меня и засмеялся.

Так, кажется, дело пошло! Похоже, в нём просыпается мужчина. А то я уж совсем было отчаялась. Отлично, поехали дальше!

– Ещё! – потребовала я.

– Что?!

– Поцелуй меня ещё раз. Как следует.

– Н-н-ничего не понимаю. Да что с тобой случилось, в самом деле?

– Я жду твоих лобзаний.

Лицо Кэндзиро снова стало серьёзным. Мне не терпелось посмотреть, как он отреагирует на мою провокацию. Поцелует меня? А если поцелует? Если и правда поцелует?..

Что мне тогда делать?

Я вдруг растерялась. Как быть, если он принял этот розыгрыш за чистую монету?

– Чёрт побери, я тоже не каменный, – почти сердито пробормотал Кэндзиро и отстранил меня. Достав из кармана сигарету, он дрожащей рукой поднёс к ней огонь. – Здесь неподходящее место для романтических сцен.

Подёрнутый печалью потупленный взгляд. Выпущенная губами струйка табачного дыма.

Молодец, Кэндзиро! Ты – настоящий мужчина.

Он вдруг пристально посмотрел на меня и, ухмыльнувшись, сказал:

– Поехали туда!

Я посмотрела в ту сторону, куда он махнул рукой: там виднелась освещённая огнями улица с небольшими гостиницами и толкущимися возле них бродягами.

– Ещё чего! – запротестовала было я, но он решительно зашагал вперёд, как видно, не расслышав моих слов.

– Такси! – крикнул Кэндзиро, останавливая машину.

Кажется, я влипла!

И вот мы в жалком номере лав-отеля. Кэндзиро суетливо ищет открывалку.

– Ну наконец-то! Вот она. Хе-хе-хе.

Пытаясь удержать на ладони два стакана одновременно, он роняет один из них на пол, нагибается за ним, и тогда из бутылки выливается пиво.

– Вот незадача, что это со мной?

И всё-таки, каким образом получилось, что события приняли такой оборот? Если рассуждать по-взрослому, ответ выглядел бы примерно так: «Мне было одиноко» или «В моей жизни образовалось некая брешь». Значит, следовало затолкать свои эмоции поглубже и наглухо замуровать. Если же говорить по-детски, «я сама не понимаю, как это произошло». Впрочем, в глубине души я знаю, что просто-напросто люблю осложнять себе жизнь. Так какую же из этих версий принять? Во всяком случае, одно несомненно: с некоторых пор у нас появилось слишком много свободного времени.

– Ринка-сан!

Я с задумчивым видом сижу на краешке кровати. Непривычно ссутулившись, ко мне подходит Кэндзиро и садится рядом. Откашливается. Как-то нелепо всё это выглядит. Уж больно жалкий у него вид.

– Любовь – это… – начинает он.

Что? Что он такое говорит?! Эй, парень, погоди.

– Если задуматься, любовь – это мчащийся вперёд поезд. Конечная остановка называется браком.

Что он мелет, в самом деле? И зачем обнимает меня за плечи? Кажется, он дрожит. Надо же, как он напряжён. Как-то это даже не современно. И с какой стати он заговорил о будущем?

– Я хочу мчаться вперёд. Не знаю, что именно я могу тебе дать, но…

Почему он всё это говорит? Оказывается, Кэндзиро удивительно чистый человек. Слова его звучат в высшей степени серьёзно.

– Я хочу и впредь быть твоей опорой. Я хочу быть рядом. Всё это звучит до ужаса банально, но я действительно хочу служить тебе защитой.

А ты и впрямь на редкость благородный и чистый человек. Кто бы мог подумать? Кажется, я сейчас заплачу.

Сегодня я впервые узнала тебя по-настоящему.

– Одним словом, прошу любить и жаловать.

«Прошу любить и жаловать»… Кэндзиро явно смущён: искренность его слов так не вяжется с обстановкой этого номера в лав-отеле. Я подумала, что мне дороги отношения с ним. Я хочу, чтобы мы навсегда остались друзьями. Приятелями. Переступить разделяющую нас грань очень легко, но пусть между нами всё остаётся по-прежнему.

Словно уловив моё настроение, он протянул мне руку, и я крепко её пожала.

– Ну, а теперь за дело!

Я и моргнуть не успела, как Кэндзиро, оставшись в одних трусах, повалил меня на кровать. В ужасе я начала биться и метаться, как выброшенная на берег рыбёшка.

– Перестань! Прекрати!

– Ну что ты вопишь? Хватит вырываться.

– Перестань! Я не хочу!

– Я же сказал, у любви нет конечной остановки! Наш поезд будет мчаться вперёд, оставляя позади все станции… Ведь у него нет тормозов.

– Пусти, ты зажал мне рот.

– Разве ты не хочешь вместе со мной полететь вниз с откоса? Ну же, давай.

– Это… Это нехорошо!

– Я сделаю так, что нам будет хорошо. Всего три схватки – и порядок. Ну что это? Зачем же применять силу? Завтра мы свободны. И послезавтра тоже. И послепослезавтра. И потом. Может быть, теперь нам уже вовек не видать никакой работы!

В этот миг снаружи послышался душераздирающий вопль, и кто-то принялся колотить в дверь нашего номера так, словно намереваясь её вышибить. Кэндзиро живо вскочил с кровати и кинулся к двери. Кто это к нам ломится?

– Я не могу тебе открыть! – заорал он неведомому посетителю. – Ринка, не бойся. Не могла бы ты на минутку выйти в ванную? Я сейчас всё улажу.

– Почему? Что произошло? В чем дело?

– Делай, что тебе говорят!

Повинуясь суровому приказу, я ретировалась в ванную комнату. Там висели маленькие водонепроницаемые часы. Они показывали три часа дня. Интересно, что я делаю здесь в это время? Да ещё в одежде?

Сквозь прозрачную дверцу ванной мне видна комната. Странно: Кэндзиро стоит перед телевизором и, вперившись в экран, переругивается с кем-то. До меня долетают обрывки фраз: «Если не нравится, бросай всё к чёрту!», «Я давно уже говорю: лови удобный момент».

На экране я вижу вопящую сквозь рыдания женщину. Рядом с ней лежит голый мужчина. Они находятся в комнате, как две капли воды похожей на нашу.

Видимо, это соседний номер.

Я чувствую, как от лица у меня отливает кровь. Мне приходилось слышать, что в некоторых гостиницах номера оснащены телевизионными камерами, позволяющими влюблённым парочкам наблюдать за тем, что происходит в соседнем номере. Но я никак не могла предположить, что Кэндзиро выкинет такую подлянку.

– Ловко же меня подставили! – воскликнула я в отчаянии и, пошатываясь, вышла из ванной.

– Я же просил тебя не выходить. Идиотка!

– Что значит «подставили»?! – взвизгнула женщина в телевизоре, содрогнувшись всем телом, и обхватила голову руками. – Я так и знала, что ты мне изменяешь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю