Текст книги "Стоиеновая певичка, или райский ангел"

Автор книги: Наоми Суэнага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

До чего же нелепые мысли порой лезут в голову! Но как бы то ни было, я хочу избавиться от пут. Ведь жизнь даётся нам только один раз. А мгновений, когда кажется, что тебе подвластно всё, так мало. Как тут не поддаться минутному настроению!

Между тем Госака уже начал забирать меня в ежовые рукавицы. Я ощущала это не только на уровне подсознания, но и в реальной повседневной жизни, ибо все сферы моего существования подверглись жёсткой регламентации. Где ты сейчас находишься? Когда вернёшься? В котором часу собираешься лечь спать? Когда встанешь? Хотя эти вопросы задавались мне по телефону, я чувствовала себя связанной по рукам и ногам. Не исключено, что таким способом он проверял, нет ли рядом со мной мужчины.

В один из таких дней мне неожиданно позвонил Дайки, и я тайком от Госаки согласилась встретиться с ним в кафе неподалёку от его работы.

Извини, но сегодня я смогу уделить тебе не больше часа. У меня назначена ещё одна встреча, – сказала я. С этой неуклюжей оговорки и начался наш разговор.

Ничего. Мне тоже надо поскорее возвращаться на работу. Просто я хотел тебя повидать. Узнать, как ты там.

Стоило мне услышать эти слова, как из глаз у меня неудержимо покатились слёзы, падая на оранжевый свитер, по поводу которого Дайки сделал мне комплимент: «Эта штука тебе идёт». Столь бурная реакция с моей стороны несколько озадачила его, но он неверно истолковал её причину.

– Прости меня, – пробормотал он. – Наверное, не стоило идти на такие крайности. Я не пытаюсь себя оправдать, но я ведь затеял всё это только для того, чтобы мы с тобой могли и впредь оставаться вместе. Я не думал, что история с переездом так сильно тебя заденет.

Не вытирая слёз, я машинально помешивала ложечкой чай, в котором не было сахара.

– Да нет, это вовсе не так, – возразила я. – Я хочу, чтобы мы любили друг друга. Только и всего. А жить мы можем и порознь. Для меня это не так уж принципиально.

Дайки посмотрел на меня проницательным взглядом и рассмеялся.

– На фоне твоих слёз эти слова звучат не слишком убедительно. Ну ничего. Сегодня уже четвёртый день, верно? Потерпи ещё дней шесть, и мы сможем вернуться к нашей прежней жизни. Прости, что я опять всё решаю за тебя. Давай сделаем так. Я договорюсь с транспортной конторой, и двадцать второго числа они пришлют к тебе фургон. Запиши где-нибудь, чтобы не забыть. Сейчас у нас на стройке много работы, и все грузовики заняты.

Двадцать второго числа… Именно в этот день Госака намеревался представить меня руководству эстрадного агентства.

– Видишь ли… – губы у меня дрожали. Но если уж говорить, то сейчас. – Я подумала, что, может быть, нам стоит воспользоваться сложившейся ситуацией и какое-то время пожить порознь. То есть… Я не в том смысле. Просто для видимости. По лицу Дайки пробежала тень.

– Не надо сердиться. Я же признаю, что был не прав. Больше это не повторится.

– Нет, ты не понял.

«Ну же, прыгай вниз! Прямо сейчас!» – говорю я себе и отпускаю руки, которыми держалась за край пропасти.

– У меня будет дебют.

– Что?

– Представь себе! Наконец-то. – Тут я самодовольно хихикнула. – Ты не поверишь, но, похоже, вопрос уже решён, и теперь я заключу контракт с известным эстрадным агентством.

Я парю над бездной. Мне уже не страшно. Теперь, как ни барахтайся, остаётся только одно – падать. Интересно, что он скажет в ответ? Потребует, чтобы я отказалась от этой затеи? Объяснит, что меня наверняка надуют? Я согласна на любой из этих вариантов. Пусть напоследок попытается удержать меня на верёвочке…

Однако, немного помолчав, Дайки сказал:

– Поздравляю.

То есть как это?

Не может быть. Пусть он повторит это ещё раз.

– Поздравляю. Это большое событие, – проговорил Дайки и, залпом выпив остывший кофе, поднялся. Его лицо стало белым, словно лист бумаги. Я почувствовала, что лечу вниз, в пропасть.

Пошатываясь, он направился к кассе, и я, точно полевая мышь, засеменила вслед за ним, отчаянно пытаясь сунуть ему в руку конец каната, ведь наше состязание по его перетягиванию так и не началось.

– Значит, ты меня благословляешь?

«С вас тысяча пятьдесят семь иен».

– Ну скажи хоть что-нибудь. Ты сердишься? Ни о каком разрыве речь не идёт. Ты неправильно меня понял.

«Вы дали две тысячи».

– Считай, что этого разговора не было. Ну хочешь, я откажусь от дебюта.

«Получите девятьсот сорок три иены сдачи. Благодарю вас».

Не говоря ни слова, Дайки с хмурым видом вышел на улицу, и я кинулась вслед за ним. Теперь мне оставалось только одно – плакать.

– Умоляю, прости меня… Просто я устала от этих бесконечных скитаний. В кои-то веки у меня появилась возможность поработать там, где мне могли создать приличные условия. Но теперь мне ничего этого не нужно. Мне уже всё равно.

О, как бы я была счастлива, если б эти мои слова соответствовали действительности! Оставалось лишь надеяться, что, повторяя их как заклинание, я заставлю себя в них поверить. Вот было бы хорошо!

– Ты не должна отказываться, – сказал Дайки. – Какой смысл возвращаться к пройденному? Я всегда говорил, что, мотаясь по гастролям, ты ничего не добьёшься. У тебя есть талант, поэтому я и хотел, чтобы ты поскорее оставила поприще бродячей артистки. Если ты выступишь с дебютом и станешь бороться за место под солнцем на большой эстраде, это и для меня честь. Как для твоего бывшего друга.

– Что значит «бывшего»? Мы ведь будем встречаться? Какое-то время мне придётся вести поднадзорную жизнь, но я сумею улизнуть. Если я тебя позову, ты придёшь?

– Угу…

Лицо у Дайки исказилось, как будто он собирался заплакать. Он сразу же отвёл глаза. Как это на него похоже!

– Послушай, я постараюсь по возможности оттянуть свой дебют. Так что двадцать второго можешь присылать машину, как мы условились. Что бы там ни было, я вернусь к тебе. На время.

– Ясно.

Не оборачиваясь, он торопливо зашагал к машине.

– Ну всё, договорились, – бросил он на прощание, по-прежнему не глядя на меня.

Дверца машины с лязгом захлопнулась. Включился мотор, и, выпустив облачко белого дыма, автомобиль медленно тронулся с места.

Я стояла на углу, цепенея от холода. При каждом вздохе мне казалось, что вместе с теплом моего дыхания из сердца одно за другим уходят нежные воспоминания.

Не может быть, что это конец. Ведь он сказал, что мы будем встречаться. Но тогда почему он не захотел меня проводить?

У видневшегося вдали перекрёстка автомобиль Дайки ненадолго остановился перед светофором. Мне не хотелось терять его из виду. Немигающими глазами я смотрела на тусклые огоньки задних фар. Пока они ещё не исчезли, надо успеть прошептать ему вдогонку единственно верные и правдивые слова. Но огоньки растаяли во мраке, словно зимние падучие звёзды.

Я рухнула на колени и, упёршись руками в асфальт, заплакала в голос, как ребёнок.

Наступило двадцать второе число.

Машина, которую Дайки намеревался заказать в фирме, оказывающей населению услуги при переезде, так и не пришла.

Вечером за мной заехал Госака на своём «мерседесе» и повёз меня на встречу в новое эстрадное агентство. Президент оказался толстым, как боров, белолицым мужчиной средних лет. Из беседы с ним мне запомнилось только одно: когда он что-то говорил, его пухлые отвислые щёки начинали колыхаться. Я сидела с отсутствующим видом, зато Госака говорил без умолку, чем привёл президента в прекрасное расположение духа, и он, вызвав такси, повёз нас ужинать в «Принс-отель» на Акасаку. Затем мы поднялись в бар на последнем этаже и беседовали ещё битый час, после чего вернулись в агентство.

– Кажется, предварительный зондаж прошёл успешно. Теперь он наверняка свяжется с нами снова. Ну что ж, сегодня ты недурно поработала! – сказал Госака, когда мы с ним сели в его «мерседес». Настроение у него было отличное. По пути он без конца напевал старые энка, каждый раз оборачиваясь ко мне за одобрением. – Ха-ха-ха-ха!

Вернувшись домой, я вдруг почувствовала смертельную усталость и прямо в костюме повалилась на кровать. Не зажигая света, я смотрела в окно на звёздное небо.

Мама рассказывала, что в ночь моего появления на свет всё небо было усыпано яркими звёздами. После родов она, лёжа на больничной койке, долго смотрела на звёзды и молилась о моём счастье.

Я давно уже ей не писала. Как она, здорова ли? Удалось ли отцу найти новую работу? Сделавшись певицей, я лишилась возможности регулярно посылать родителям деньги. Хватает ли им теперь на жизнь?

Сколько воды утекло с тех пор!..

Мне подумалось, что сейчас, в эту звёздную ночь, я переживаю второе рождение. Разве это не счастливое событие?

Оставив включённым газовый обогреватель, я незаметно погрузилась в сон. В комнате стало душно, я вспотела, и мне приснился кошмарный сон.

Героями кошмара были двое: я и гитара.

Огромная, в человеческий рост, гитара была сделана из чего-то мягкого вроде резины и сплошь покрыта каким-то пушком. При этом она дышала, как живое существо. Мне стало не по себе. Я заперта с этим чудовищем в тесной каморке, и бежать отсюда невозможно. Меня охватил смертельный страх, как будто я очутилась в клетке со львом. Молить о пощаде бессмысленно: это чудовище не понимает человеческого языка и в любую минуту может броситься на меня.

Неожиданно гитара издала леденящий душу электрический звук. Я кинулась было прочь, но этот странный, словно рвущийся из-под земли вибрирующий звук сковал мне ноги, и я не могла двинуться с места.

С торжествующим видом гитара-оборотень начала изгибаться в отвратительном танце, постепенно приближаясь ко мне. По её телу струилась какая-то липкая жидкость и каплями стекала на пол.

Ги-и-и-ин, гюо-о-о-он.

В издаваемых гитарой звуках чувствовалось что-то знакомое – ритм, лежащий в основе любой мелодии энка. Плавное чередование музыкальных тактов и вдруг – смело ломающий этот порядок резкий синкопический сдвиг, вносящий в песню скорбную ноту. Я тут же отреагировала и, повинуясь условному рефлексу, прочистила горло, – так поступает любой певец при звуках музыкального вступления. Затем облизнула губы, расправила плечи, сделала глубокий вдох и приняла соответствующую позу, то есть чуточку расставила ноги и напрягла мышцы живота.

Когда песня начинается с самого эффектного пассажа, важно заранее подготовиться к нему. Я бойко взяла нужную ноту, но в этот миг гитара обрушилась на меня всей своей тяжестью и свалила с ног. Я сильно ударилась затылком и едва не потеряла сознание, меня била дрожь. Гитара-оборотень нависла надо мной, обливая меня липкой гадостью, в которой сразу же растворялась моя одежда. Я отчаянно защищалась, нагишом корчась на полу. Мы сплелись в клубок для последней решительной схватки… Бурный синкопический финал. У меня уже нет ни сил, ни воли сопротивляться. Я отдаю себя на милость гитары-победительницы…

Прерывисто дыша, я вскочила с постели. В объятой кромешным мраком комнате стояла тропическая жара, – можно свариться заживо. Я жутко вспотела, все признаки обезвоживания организма практически были налицо. Едва держась на ногах, я кое-как доковыляла до окна и распахнула его.

На улице завывал неистовый декабрьский ветер; ворвавшийся в комнату студёный вихрь очистил её от мерзкого наваждения. У меня раскалывалась голова. Превозмогая слабость, я побрела в ванную, отвернула кран и, приникнув к нему губами, принялась жадно пить.

Если бы все живущие на свете люди вдруг захотели стать певцами, это привело бы человечество к неминуемой гибели. Чудаков, которые норовят сесть в глиняную лодку, петь во всю мощь голосовых связок и получать за это цветы, должно быть немного. Если норма окажется превышенной, появится уйма утопленников или просто сумасшедших.

Я забралась в пустую ванну и села на корточки. Холодная вода из крана попадала мне на волосы и одежду. Заставь меня проснуться, – шептала я, – остуди мою головушку. Интересно, с каких пор всё у меня вдруг пошло кувырком?

Счастье – всё равно что отрывной календарь, листки которого надо отрывать аккуратно, по одному. До сих пор, при всей своей безалаберности и ненависти к любому порядку, с календарём я всегда обращалась осторожно и бережно. Но однажды, поспешив, я нечаянно оторвала лишний листок. И вот теперь вынуждена сидеть в этой ванне и лить слёзы, не понимая, что к чему. В какую точку своей судьбы я сама себя поместила? Быть может, сидение в холодной ванне – всего лишь необходимый этап на пути к обретению будущего счастья?

Степень испытываемых мною страданий превышает допустимый для человека предел, и в какой-то момент мне начинает казаться, что моя черепная коробка наполняется веселящим душу сакэ.

С губ срывается смешок. Эх, что я за дура! Хмелея от этого сакэ, я во весь голос затягиваю:

Эх, не удастся тебе, девица,

повидать своих родителей,

когда придёт их смертный час.

Такое уж твоё ремесло.

(А, ёй-ёй.)

Ну, а милого дружка —

и подавно.

Жена и детишки спросят:

«А ты кто такой?»

(Ха-а, доккой.)

Тот, кто отдал себя песням, —

бесчувственный человек.

Поскорей брось этот путь!

Тех глупцов, что норовят

в лодку глиняную сесть,

должно быть немного!

Надавайте им тычков, вытолкайте вон!

В окно струился яркий лунный свет, и на стене ванной комнаты плясали тени раскачивающихся на ветру голых деревьев. Сакэ оказалось слишком крепким, и на какой-то миг передо мной возникло призрачное видение – пара сверкающих хрустальных дзори. Мне захотелось получше их разглядеть, и они появились снова – две ладные, прозрачные, как вода, переливающиеся хрустальным блеском сандалии. Я вылезла из ванны и осторожно сунула ногу в одну из них. Сандалия пришлась мне точно впору, будто слилась с моей ступней. Я и не подозревала, что обувь может быть такой удобной. Перемычка между ремешками ничуть не давила на пальцы, а, напротив, подобно гелю, меняла форму, приспосабливаясь к их движениям.

Я стала обувать вторую сандалию. И что же – не успела я до конца просунуть пальцы под ремешки, как она плотно села у меня по ноге. И в тот же миг откуда-то издалека вдруг донёсся отчаянный вопль. В ужасе я попыталась сбросить сандалии, но они намертво приросли к моим ступням, и, как я ни билась, снять их было невозможно. Мало того, чем больше я старалась, тем сильнее они впивались мне в ступни, подобно щупальцам гигантских актиний.

Надо срочно звать кого-нибудь на помощь!

Я металась в своём фантасмагорическом бреду. Выскочив из ванной, я принялась ходить по комнате, и каждый раз, когда подошвы сандалий касались пола, раздавался душераздирающий плач.

Что это было – крик новорождённого? Вопли тоскующего мужчины? Рыдания родителей?

И тут я открыла глаза и поняла, что лежу на кровати. Значит, всё это время я спала. Из-за не выключенного обогревателя в комнате стояла адская жара, как в тропиках. Насилу поднявшись с постели, я распахнула окно.

И вновь холодный декабрьский воздух с шумом хлынул в комнату.

Похоже, давешняя фантасмагория была всего лишь сном. Сном во сне.

Я взглянула на будильник. Было восемь часов утра. Город за окном уже пробудился и пришёл в движение.

Надо переодеться.

Одежда на мне промокла насквозь, хоть отжимай. Так, может быть, и хрустальные сандалии мне вовсе не пригрезились?

Да нет, что за чепуха!

Одежда неприятно липла к телу, и я принялась стаскивать её с себя. От влаги петли на блузке скукожились и стали тесными для пуговиц. В раздражении я рванула на груди застёжку. Пуговицы весело запрыгали по полу, словно просыпавшийся из пакетика поп-корн.

Песня не приносит счастья – вот что я поняла со всей очевидностью. В детстве я верила, что когда-нибудь за мной приедет принц на белом коне. Но когда я повзрослела, на смену этим романтическим мечтам пришло наслаждение от близости с реально существующими мужчинами из плоти и крови. Точно так же и с песнями. Я узнала прелесть живого общения с ними, мне было приятно ощущать чешую на своей коже.

Но песня таит в себе закоулки, ещё более опасные, чем сердце мужчины. Забредши однажды в такой закоулок, я впервые увидела её истинное обличие и поняла, что песня – это липкое, коварное и довольно-таки омерзительное живое существо. Стоит только прикоснуться к ней, и вся твоя счастливая жизнь рассыпается прахом. Надо немедленно, сию же минуту бросать это занятие. О, как хорошо, что я это поняла! Сняв прилипшее к телу бельё, я отшвырнула его прочь, и когда на мне ничего больше не осталось, тихонько прикрыла глаза.

Перед моим мысленным взором снова возникли хрустальные сандалии из сновидения. Не теряя ни минуты, я протянула руку, без усилий сняла их и со всего размаха бросила на пол.

И сразу же в моём воображении они разлетелись на тысячи мелких осколков, искрящейся пылью взметнувшихся в воздух. Словно заворожённая, я наблюдала за тем, как оседает эта хрустальная пыль, острыми иголочками впиваясь в мою кожу.

Ну вот. Теперь всё кончено.

Наконец-то до меня дошло: кочуя по стране и зарабатывая песнями на жизнь, я, тем не менее, не была настоящей певицей, то есть повествовательницей.Раба любви, живущая в словах энка, это совсем не та женщина, которая поёт,а та, которую воспевают.Это – принципиально разные вещи. Имея рядом с собой любящего человека, я не должна была с вожделением мечтать ещё и о Песне. Лучше бы моя любовь к ней осталась безответной.

Но в один прекрасный день Песня заметила меня и оглянулась. О, это было поистине страшное мгновение! Решив превратить меня в повествовательницу, она протянула ко мне руки и приняла меня в свои объятия.

Для начала она отняла у меня любимого человека. Какая жертва потребуется ей в следующий раз? Выпив до капли всё моё счастье, она попытается сделать из меня выдающуюся повествовательницу. Благодарю тебя, Песня. Спасибо, что ты меня полюбила. Но я… Прости, я уже сыта по горло.

Между тем маховик был уже запущен и набирал обороты.

Действие десятое
НЕБО ДЛЯ АНГЕЛА

– Как, бишь, называется твоё агентство? «Цу-ру…» «Цуру…» – «Цурукамэ».

– Ах, ну да. Наш-президент уже позвонил туда и сообщил, что Ринка Кадзуки переходит на работу к нему, в новое агентство. Так что всё идёт как по маслу. Выпьем же за это.

Госака поднял бокал, наполненный до краёв красным вином. Мы чокнулись.

– Правда, твои выступления расписаны чуть ли не на два месяца вперёд, но Хирата-сан готов найти тебе замену. Он очень обрадовался, узнав о твоём дебюте.

Мы сидели в мясном ресторанчике в Ёцуя, куда Госака пригласил меня отпраздновать успешный поворот в моей карьере.

– Следуя доброй примете, к работе в новом агентстве ты приступишь сразу после Нового года. Теперь о переезде. Ты всё ещё не подыскала подходящей квартиры, но имей в виду, арендная плата в доме гостиничного типа, где ты сейчас проживаешь, выше, чем повсюду. Словом, так. После праздников ты переезжаешь к президенту. В его доме как раз есть свободная комната, которую он готов тебе сдать. Представляешь, как здорово всё складывается!

Когда же всё-таки мне отказали тормоза? Не имея в руках ни гроша, я вынуждена играть по-крупному. Каждый раз, когда Госака вытаскивает свою записную книжку-ежедневник, я сжимаюсь в комочек, как испуганный зверёк.

– Наконец-то и у тебя появится собственный диск. Одно название чего стоит – «Барабанчик жизни моей»! В ближайшее время будем делать студийную запись. – Раздухарившись, Госака хлопнул меня по плечу. – Нет, ты только подумай! Рождается профессиональная певица, чьи диски будут продаваться по тысяче иен за штуку! Теперь тебе не придётся никого обманывать. Ты сможешь по праву называть себя певицей, выпустившей собственную пластинку. И не надо будет думать о чаевых. Ты сможешь спокойно жить на гонорары от своих выступлений, как все достойные и порядочные люди.

На следующий день, утром, Госака вылетел на Тайвань для участия в пресс-конференции по случаю презентации новой песни Кэндзиро «МАТАТАБИ».

Интересно, долго ли ещё я смогу оставаться в этой квартире? Говорят, по истечении срока аренды карточка, выполняющая роль ключа, автоматически перестаёт действовать.

В голове у меня такая тяжесть, словно туда закачали цемент. Горло распухло и болит так, что трудно глотать. Это грипп. Большего несчастья для певца просто не придумаешь.

Итак, «Барабанчик» у меня в руках. Но голова раскалывается, как будто кто-то колотит по ней палкой. Прямо скажем, не самое удачное дополнение к барабанчику. С тех пор как Дайки исчез из моей жизни, я питаюсь кое-как, вот и заболела. Конечно, стоит мне обратиться в новое агентство, и кто-нибудь немедленно примчится на помощь, но я не хочу этого делать.

Растерявшись от собственной беспомощности, я машинально позвонила Дайки, но равнодушный голос автомата сообщил, что в настоящий момент данный номер не используется. Что же, выходит, Дайки съехал с квартиры?

Маленький, маленький кораблик потерял якорь и бессильно качается на волнах, тщась доплыть до звучащего вдалеке стука барабанчика.

Я промаялась несколько дней, но выздоровление всё не наступало. Напротив, состояние моё ухудшалось, поднялась температура. Между тем в самый разгар болезни мне предстояло выступать с очередным концертом.

И этот день с неотвратимостью наступил. Двадцать четвёртое декабря, канун Рождества.

Проснувшись, я с трудом подняла с кровати своё тяжёлое, будто налитое свинцом, тело и, едва волоча ноги, стала приводить себя в порядок. Подхватить простуду для певца – настоящая катастрофа. Некоторые вообще теряют голос, и выступление приходится отменять. У меня пока что с голосом всё в порядке, я спокойно беру даже верхние ноты. Но именно это обстоятельство порой приводит к нежелательным последствиям. Чтобы выдавить из себя нужные звуки, приходится напрягаться в пять раз больше, чем обычно, и от этого нижняя челюсть испытывает колоссальную нагрузку. Я уже не говорю о том, скольких усилий стоит открыть неповинующийся рот. В результате после выступления вся нижняя часть лица ноет так, что впору кататься по полу.

Но ничего не поделаешь, приходится терпеть. Ведь с выступлениями у бродячего артиста негусто – раз, два и обчёлся. Каждый концерт на счету.

Уложив в «громыхалку» подобающее случаю алое фурисодэ, я села в электричку и, протрясясь в ней положенное время, добралась до оздоровительного центра в городке Уцуномия.

Моё шоу началось как обычно. На подкашивающихся ногах я вышла на сцену. Никогда ещё кимоно не казалось мне таким тяжёлым. Можно было подумать, что на закорках у меня сидит здоровенный детина. С утра я измерила температуру: термометр показал тридцать девять градусов. Горячечно дыша, я обратилась с приветствием к публике. Поскольку у меня вообще слегка замедленный темп речи, никто не обратил внимания на моё состояние.

– Я хочу… чтобы наша сегодняшняя встреча… запомнилась вам.

Зазвучала первая песня. Казалось бы, я исполняла её так же, как всегда. Но в какой-то момент, как это уже было однажды, произошла удивительная вещь: я почувствовала исходящий от зала мощный импульс. Не я разжигала зрителей, а они – меня своим энтузиазмом и поддержкой.

– Ринка! Кадзуки! – кричали мне. – Давай жару, жми!

И это при том, что перед ними стояла законченная проходимка, примазывающаяся к знаменитой фирме «Кинг рэкордс»!

– Благодарю вас за вашу поддержку!

Реакция зрителей придавала мне силы. Сценические движения, особые приёмы, нацеленные на то, чтобы привлечь к себе внимание публики, модуляции голоса – всё, чему я успела научиться за эти годы, служило сегодня не более чем дополнением к главному – самой песне. Это было какое-то волшебство. Её величество Песня полюбила меня. Я просто стояла на сцене и открывала рот, а дальше всё свершалось само собой… А, вот опять:

– Браво, Ринка!!

– Я никогда тебя не забуду!

Возбуждение в зале нарастало подобно приливной волне. Постепенно нагреваясь, вода в кастрюле начала закипать.

– У каждого человека есть своя малая родина. Слушая песни северных провинций, каждый из нас всё равно вспоминает милые сердцу края, где он родился и вырос. Итак, для вас звучит «Равнина Цугару».

Наступит весна, и отец непременно домой вернётся,

всем нам привезёт подарки.

Тяжело без тебя, родимый,

да мы уж привыкли к разлуке.

Зал разразился шквалом аплодисментов.

Если так пойдёт и дальше, если Песня по-прежнему будет ко мне благоволить, Ринка Кадзуки, без сомнения, станет звездой. Если у неё хватит мужества сделаться несчастной, она стремительно поднимется к вершинам славы, растеряв по дороге дорогих ей людей. Это и будет доказательством её любви и верности Песне. Но я не в силах на это решиться. В тридцать четыре года уже поздно. Худо-бедно, но я успела узнать вкус и радость жизни. Я не гожусь на эту роль.

Многие из сидящих в зале людей вытирают слёзы. Их тронула моя песня, её колдовские чары. Взоры зрителей обращены ко мне. Неожиданно среди множества лиц я вижу знакомое лицо. Этот зритель изо всех сил аплодирует мне, словно желая сказать: «Отлично! Молодец!»

– Дайки!

Зазвучали вступительные аккорды последней песни. Это – «Осакская рапсодия», она как нельзя лучше подходит для финала. Темп быстрый, мажорный, но сквозь него пробивается нота затаённой печали.

Дайки пришёл послушать моё выступление. Самое лучшее из всех, какие у меня были.

Голос мой звенит, как колокольчик, вторя оживлённому ритму мелодии. Я спускаюсь в зал и обхожу зрителей, расточая им улыбки.

Не уходи без меня, Дайки. Слышишь? Дождись меня…

Наконец занавес медленно пошёл вниз. Я отвесила зрителям глубокий поклон. Собравшиеся в артистической осветители и ведущие устремились ко мне. «Что с тобой сегодня? – в изумлении спрашивали они. – Ты выступала блестяще!» Рассеянно выслушав комплименты, я бросилась к двери и побежала в фойе.

Дайки!

У выхода из зала толпились зрители в банных костюмах. Завидев несущуюся им навстречу певицу в концертном наряде, они обступили меня с шумными возгласами:

– Глядите, это она, Ринка Кадзуки!

– Дайте, я пожму вам руку! Перебивая их, я спросила:

– Вы не видели здесь молодого мужчину в рабочей одежде? Такого, с суровым лицом? Он был на концерте.

– Кажется, видел, а что? – откликнулся кто-то.

– Не иначе Ринка влюбилась! Всё, пропала девонька!

«Пропала… Пропала…» – неслось мне вслед, пока я пробивалась сквозь толпу поклонников. Надо скорее удирать отсюда!

Для отработавшего концерт артиста пылкое внимание зрителей оборачивается мукой, – такое ощущение, словно под ногами у тебя не пол, а утыканная иглами циновка. К тому же мне нездоровилось. Пока я стояла на эстраде, владевшее мной возбуждение заставляло меня забыть про недомогание и слабость, но теперь они снова напомнили о себе, как будто кончилось действие наркоза. Отступившая на время хворь стала возвращаться. Мой организм исполнял печальную рапсодию: главную партию вела режущая боль в горле, ей вторила нестерпимая ломота в челюсти. Всё! Сил моих больше нет!

Как была, в алом фурисодэ, я подхватила свою «громыхалку» и выбежала на дорогу. Налетевший сбоку вихрь хлестнул меня по щеке и едва не сбил с ног. В темноте мелькали гонимые колючим ледяным ветром снежинки. Вокруг было уже белым-бело. Какая красота! Украшенные мерцающими рождественскими лампочками высокие деревья молчаливо стояли вдоль дороги в пушистых, как вата, снежных шапках.

В здании оздоровительного центра весело мигали праздничные огни. Наверное, в эту минуту состоящий здесь в штате эстрадник Тони в костюме Санта-Клауса раздаёт печенье и подарки отдыхающим, которые приехали сюда, чтобы на время забыть об одиночестве.

Пожалуй, надо вернуться. Я тоже хочу подарок…

Из последних сил я сделала несколько шагов в сторону центра. Снег скрипел под моими сандалиями. Внезапно невыносимая боль сдавила мне голову, и я рухнула на снег.

– Помогите! Артистке плохо! – закричал кто-то.

Закончивший раздачу подарков Тони в костюме Санты выскочил из дверей парадного входа. Вместе с ним был Мусин Ямамото, исполнитель юмористических номеров.

– Надо бы отвезти её домой.

– Не беспокойся, я знаю, где она сейчас снимает квартиру.

Тони подхватил меня на руки и усадил в принадлежащий Мусину «мерседес».

– Из… Извините, что причиняю вам столько хлопот.

– О чём ты говоришь? На то мы и друзья, чтобы выручать друг друга в беде!

Не успевший переодеться Мусин в небесно-голубом костюме «камисимо» [42]42
  Парадный мужской костюм, состоящий из надеваемых поверх кимоно широких штанов, заложенных у пояса складками, и накидки без рукавов.


[Закрыть]и фирменных солнечных очках сел за руль и, лихо газанув, помчал свой автомобиль вперёд. Мне стало не по себе.

– Нельзя ли чуточку сбавить скорость? – жалобно попросила я, но Мусин не внял моей мольбе. Он по-прежнему гнал машину по узкой дороге, задевая боковым зеркалом столбы электропередачи.

– Не бойся. Обещаю, ты останешься жива. Кстати, это можно проверить. Ну-ка, дай сюда руку. Так, посмотрим… Линия жизни отчётливая, нигде не прерывается.

Я завизжала от ужаса:

– Как можно вытворять такое за рулём! Водитель должен смотреть вперёд, на дорогу!

– Да, я и впрямь отвлёкся. В последнее время у меня вообще нелады с памятью. Значит, водитель должен смотреть вперёд? Ясно. Теперь не забуду.

Во время своих выступлений Мусин Ямамото всегда приглашает на сцену кого-нибудь из зрителей и, гадая ему по руке, сыплет ехидными остротами. Этот человек вообще не может ни минуты прожить без шуток. Но сегодня он не слишком словоохотлив.

– В этом году настоящее белое Рождество, – задумчиво произносит он.

– Да, – киваю я.

На улицах полно весёлых людей, они куда-то спешат с букетами в руках. Автомобиль замедлил ход и остановился перед светофором на перекрёстке.

Мы оба молчали, погрузившись в мысли о Рождестве, каждый в свои. Эгоистам, вроде нас с ним, этот праздник даёт повод для рефлексии. «Динь-дон», – звенят колокольчики, и в этом звуке нам обоим чудится упрёк. Алые бантики почему-то вызывают ассоциацию с кровью. С давних пор повелось, что в этот день я остаюсь одна, – мои возлюбленные всегда куда-то испаряются…

– За долгие годы, что мы прожили с женой, я ни разу не сделал ей стоящего подарка. Просто не приходило в голову. Представляешь, какое свинство? Я был невнимательным мужем.

«Мерседес» снова энергично тронулся с места.

– Я думал только о том, как ублажать зрителей, а про неё совершенно забыл. И спохватился лишь тогда, когда её не стало. Но было уже поздно.

Со звуком, похожим на ржание ретивого коня, автомобиль совершил очередной крутой вираж и выехал на улицу, которая показалась мне знакомой.

Оглядевшись по сторонам, я поняла, что это тот самый квартал, где мы жили с Дайки. А вот и станция Хигаси-Кавагути.

– Как отсюда лучше проехать к тебе? – спросил Мусин. – Постой, ты ведь, кажется, живёшь не одна.

– Пожалуй, я выйду здесь.

– Да ты что! В таком состоянии?

– Ничего, мне и так неловко…

Несмотря на протесты Мусина, я решительно извлекла из машины свой чемодан.

– Ну, будь осторожна.

«Мерседес» умчался. Простояв какое-то время в растерянности, я медленно побрела к дому, к нашему опустевшему дому, в котором больше нет Дайки. Рядом со мной поскрипывала моя «громыхалка», прочерчивая на снегу две параллельные линии.