Текст книги "Последний час рыцарей"

Автор книги: Нанами Шионо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

Греки, в свою очередь, не любили венецианцев. Несмотря на то что те постоянно заявляли, что делают все возможное, чтобы защитить страну, которая не была их собственной, греки в глубине души понимали: венецианцы на самом-то деле заботятся об охране собственных деловых интересов.

Единственное, что объединяло греков и венецианцев, – это их взаимная ненависть к генуэзцам, которые поддерживали нейтралитет, спрятавшись в своем анклаве Пера. Хотя генуэзский магистрат Ломеллино, разумеется, не присутствовал на этих встречах, он не упускал возможности передать словечко через капитана наемников Джустиниани (тоже генуэзца), уверяя: они, несмотря на их официальную позицию, делают все возможное, чтобы помочь Византии. Магистрат постоянно напоминал венецианцам, которые яростно осуждали эту политику нейтралитета, что генуэзцам из Галаты приходится думать о своих семьях, а их родина, по сути дела, была Галата, а не Генуя. Потому они не могли рисковать всем, что им дорого, принимая опрометчивые решения.

И греки, и итальянцы, понимали: их союз, начисто лишенный сплоченности, удерживало от распада лишь одно – честная и беспристрастная натура императора. Это, да еще то, что Джустиниани и Тревизано, закаленные в горниле войны, были в первую очередь воинами, а уже потом – гражданами Генуи и Венеции.

…Тем же спокойным и сдержанным тоном, что и раньше, Тревизано продолжал докладывать консулу о текущем состоянии морских сил. Он сообщил все возможные детали: не только число капитанов кораблей, которые подтвердили, что остаются, но и количество гребцов. Согласно его отчету, их силы составляли:

– пять больших генуэзских парусных судов;

– пять венецианских кораблей – военных и крупных торговых галер;

– три галеры с Крита;

– по одному судну от Анконы, Каталонии и Прованса.

Если прибавить к этому десять кораблей, плававших под византийским флагом, то в сумме получалось двадцать шесть. В действительности главную силу флота, исходя из размера и маневренности, составляли пять больших судов из Генуи и пять – из Венеции.

Далее Тревизано объявил, что, как донесли венецианские шпионы, турки заняты строительством двухсот кораблей в их порту в Галлиполи. Однако итальянские моряки, несомненно, были лучшими в мире, а у турок не имелось своей традиции мореплавания, заслуживающей упоминания, и они призывали греческих моряков из своих колоний, чтобы укомплектовать эти корабли. Поговаривали, что один генуэзский или венецианский моряк стоит пяти греческих. Но эту угрозу следовало воспринимать всерьез: все-таки у противника будет в десять раз больше кораблей. Оставалось ожидать, что флот, который собирался в Венеции, прибудет как можно скорее.

Джустиниани со своей стороны, не теряя времени, взял на себя руководство сухопутными войсками. Последние несколько дней он докладывал о состоянии защитников-итальянцев. Не считая нейтральных генуэзцев из Галаты, бойцов набиралось две тысячи человек, включая добровольцев из Латинского квартала и его собственный отряд наемников. Поскольку все греки в городе, способные носить оружие, были подданными Византийской империи, он предоставил византийцам определить размеры их собственных сил.

Император поручил эту задачу самому доверенному из своих приближенных, Франдзису:

– Я желаю, чтобы ты выполнил эту работу. Ты опытен в такого рода подсчетах, кроме того, ты достаточно мудр, чтобы сохранить в тайне полученные сведения. Я знаю, что могу положиться на твою скромность. Ты можешь не беспокоиться о своих обычных обязанностях в суде, пока занят этим делом. Я хочу лишь, чтобы ты оставался у себя и узнал в точности, сколько людей, оружия, копий, щитов и луков имеется в нашем распоряжении для этой битвы.

Франдзис вместе со своими наиболее надежными подчиненными работал день и ночь. Он смог завершить эту сложную работу в самый короткий срок и в полной тайне. Придворный принес составленный им список во дворец и вручил его императору. Тот посмотрел на цифры в списке, потом снова на Франдзиса… Его взгляд казался исполненным страдания. Он долго молчал. В Константинополе, прославленной столице Восточной Римской империи, нашлось всего 4773 взрослых мужчины, обладающих должной физической силой и оружием, необходимым, чтобы принять участие в сражении. Православные монахи, которые скорее всего не станут драться бок о бок с католиками, не входили в это число.

Вместе с двумя тысячами союзников с Запада во всем войске не насчитывалось даже 7000 человек.

– Пусть никто не узнает этих цифр, – мрачно сказал император Франдзису. – Пусть они останутся известны лишь тебе и мне.

Однако эта предосторожность оказалась напрасной, так как руководство венецианской колонии уже догадывалось, сколь невелико число защитников. Поэтому посол Минотто, адмирал Тревизано и Альвизо Диедо (капитан черноморского торгового флота, назначенный заместителем Тревизано) не требовали от императора разъяснений по данному вопросу. Когда Константин попросил их позаботиться об укреплении участка городской стены, находившегося в непосредственной близости к императорскому дворцу, они охотно согласились.

Строительными работами руководили Тревизано и Диедо. Строителей не хватало. Поначалу венецианские матросы, призванные на эти работы, ворчали, что греки пренебрегают своими обязанностями – содействовать своей собственной защите. Однако когда император сам посетил стройку, выразив им свое расположение и признательность, ропот прекратился. Среди итальянцев имелось много тех, кто не любил греков, но не было никого, кто плохо бы отзывался об императоре.

Михайловичу и его полутора тысячам всадников не позволили войти в Адрианополь, хотя они проделали долгий путь из Сербии. Более месяца им пришлось ждать в своих шатрах. Сразу же по прибытии Михайлович попросил аудиенции у султана, но ему сказали, что следует ждать, пока его не призовут. Каждый из полутора тысяч всадников имел при себе пешего солдата и конюха, так что всего в отряде оказалось четыре с половиной тысячи человек. Вести такой большой полк через всю Восточную Европу в суровые осенние и зимние месяцы – непростая задача. Поддерживать порядок среди этих людей во время столь долгого ожидания тоже нелегко.

Что было хуже всего – до Михайловича начали доходить пугающие слухи. Солдаты других государств, являющихся вассалами Османской империи, тоже стояли лагерями за городской стеной. Среди них распространилась молва о том, что цель призыва – вовсе не усмирение бунтовщиков в Анатолии, а удар по Константинополю. Все солдаты этих вассальных государств, включая и сербов, были православными христианами. Они пришли, убежденные заверениями Мехмеда II, что предстоит усмирять мятежного правителя Караман-Бея в Малой Азии. И вот теперь они слышали от рядовых турецких солдат, что идут на священную войну против неверных.

Встреча Михайловича с султаном состоялась через десять дней после того, как до него впервые дошли эти слухи. Молодой командир и двое его заместителей (оба были старше его) прошли через городские ворота и оказались во дворце султана. Хотя они прибыли далеко не из самой богатой страны, но дворец Мехмеда II показался таким простым и бедным, что с трудом возможно было поверить, что это и есть резиденция правителя огромной империи. Еще хуже бедной обстановки выглядели отдельные предметы роскоши, беспорядочно разбросанные там и сям. Все во дворце имело небрежный и временный вид. Впечатляла лишь глубокая тишина. Казалось, множество людей, входивших и выходивших из него, боялись произвести хотя бы малейший шум.

Михайловича и двух его заместителей провели в нечто вроде приемной залы, убранной так, что она выглядела в точности как помещение в походном шатре. Они увидели молодого человека, сидевшего на низком широком кресле в центре комнаты. По почтительным манерам невероятно красивого пажа, который ввел и пригласил их в комнату, они догадались: этот молодой человек и есть сам султан Мехмед II.

Хотя фактически Сербия была вассалом Османской империи, формально она считалась «союзником». Поэтому молодым всадникам нужно были лишь преклонить колени перед султаном по европейскому обычаю, а не простираться перед ним ниц, как полагалось у турок. Они преподнесли султану дары от короля Сербии, а также письмо от сестры монарха Мары.

Вежливо поблагодарив пришедших за подарок, султан стал читать письмо от своей бывшей мачехи. Закончив чтение, он задал несколько коротких вопросов о том, как поживает Мара. Михайлович подумал про себя, что если бы царь услышал, с какой теплотой султан расспрашивает о Маре, он, несомненно, убедился бы, что благополучное будущее Сербии обеспечено. Однако это ощущение вскоре прошло, когда султан с безразличной небрежностью произнес:

– Вы присоединитесь к моей армии и примете участие в осаде Константинополя.

Сербские всадники опустили глаза, погрузившись в глубокое раздумье. Они ничего не могли сказать.

Наконец прозвучал их ответ:

– Мы прибыли сюда, думая, что нам предстоит сражаться с Караман-Беем.

Мехмед II остался невозмутимым. С прежней небрежностью он ответил:

– Приказ изменился, вот и все. На Караман-Бея вы пойдете позже.

Михайлович смотрел в лицо султану. Мехмед, должно быть, был на два или на три года его моложе, но сербу он показался воплощением самого дьявола.

Если бы Михайлович отказался, не только он, но и все его люди, стоявшие за городской стеной, были бы перебиты. Побег с отрядом в 4500 человек тоже становился делом немыслимым. Кроме того, он знал: попытка побега поставит под сомнение само существование Сербии. Приходилось делать именно то, что от него требовали.

Побледнев от отчаяния, он выслушал приказ Мехмеда выступить во главе основной армии и напасть на деревни в окрестностях Константинополя. Михайлович понимал: это не столько служит военным целям, сколько станет проверкой лояльности сербских всадников.

Труднее всего было сообщить это людям, ожидавшим своего командира в лагере. Но когда сербским солдатам были объявлены новости, они даже не стали выкрикивать протестов. Единственное, что нарушило молчание, были стоны душевной муки, вырвавшиеся из их стиснутых губ.

26 марта 1453 года вся османская армия собралась за городскими стенами Адрианополя и в строгом порядке выступила в направлении Константинополя. Возглавлял армию верхом на черном лоснящемся чистокровном арабском жеребце молодой султан, облаченный в белую мантию и белый тюрбан.

Первыми шли анатолийские войска под командованием правителя Малой Азии Исхака-паши. Регулярные силы насчитывали 50 000 воинов, все они носили одинаковые красные тюрбаны и имели одинаковое снаряжение.

За ними следовали многочисленные отряды нерегулярных войск, отличающихся снаряжением и оружием. Некоторые из этих солдат были призваны насильно или обманным путем, как сербы. Прочие пришли добровольно в надежде на богатую добычу. Многие из них в действительности были православными. Эти нерегулярные силы тоже насчитывали около пятидесяти тысяч солдат.

За ними шли европейские турецкие войска под водительством Караджа-паши. Они уже приобрели опыт, спалив один за другим несколько городов в окрестностях Константинополя. По тому, как бодро они шагали, было видно, что эти бойцы полны воодушевления. Мысль поставить ненадежные нерегулярные войска между регулярными анатолийскими и европейскими отрядами принадлежала, разумеется, Мехмеду.

Замыкали шествие отборные султанские янычары. Хотя поначалу они недолюбливали Мехмеда, двойное увеличение жалованья сильно поменяло их отношение. Возможно, чтобы понравиться султану, они демонстрировали абсолютное единообразие во всем – от обмундирования до строгого порядка в своих рядах. И в самом деле, даже роста они были почти одинакового. Янычары носили белые войлочные шапки, зеленые куртки и белые турецкие шаровары, с их поясов свисали ятаганы. Ятаганы и луки, которые бойцы держали в левой руке, составляли их главное оружие.

Отряды янычар числом до 15 000 человек формировали из бывших рабов-христиан. Их оторвали от их семей в юном возрасте, насильно обратили в ислам. Им не разрешалось жениться, жестко регламентированная военная жизнь сделала из бывших невольников лучших воинов преимущественно мусульманской армии.

Посередине отрядов янычар, образовавших идеальную прямую линию вплоть до кончиков луков, которые они держали в левой руке, ехал верхом правитель. Ветер играл его плащом, открывая зеленый шелк одежды. Как и янычары, которые с юных лет тренировались, чтобы служить ему, он был одет в священные цвета ислама, белый и зеленый.

Незачем говорить, что янычары были воодушевлены, их голоса сливались в военном гимне. Скоро мелодия захватила всю армию, словно ветер, продувающий пустую равнину.

Трубач сыграл печальную восточную мелодию, которая странно смешивалась с бодрым ритмом литавр. Сердца солдат переполнялись возбуждением, а их голоса сливались с музыкой.

С некоторого расстояния марширующие копьеносцы выглядели словно лес, движущийся по равнине. Лучники напоминали колеблющееся поле пшеницы, которое время от времени затмевала пыль, поднятая ими.

Мехмед не торопил своих людей. От Адрианополя до Константинополя было менее 300 километров, спешить оказалось незачем. Важнее, чтобы ожидание каждого солдата медленно росло по пути, а их воли и мечи слились в единую общую силу.

Они повторяли один и тот же походный марш снова и снова, но никто не возражал. Там и сям красные турецкие флаги с белыми полумесяцами дерзко развевались над клубящейся пылью. Турсун, ехавший верхом позади своего господина, видел, не веря своим глазам, как боевой дух войск возрастал, несмотря на абсолютную дисциплину. Разношерстные отряды каким-то образом превратились в единую грандиозную боевую силу. И это чудо сотворил человек, которого он любил более всего на свете. Мальчик с огромной гордостью смотрел на зрелище, разворачивающееся перед ним.

Турсун обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Адрианополь, исчезающий на горизонте. Но взгляд молодого султана, ехавшего впереди, был устремлен вперед. Адрианополь, столица Османской империи, значил теперь для него не больше, чем женщина, которую он использовал, чтобы потом избавиться от нее.

Глава 4
ОСАДА НАЧИНАЕТСЯ

Апрельские утра в Константинополе часто выдавались туманными. Если предыдущий день был ясным и теплым, дымка могла держаться до тех пор, пока солнце не поднималось высоко. Это напомнило Николо, как он ранним утром ходил на работу в Падуанском университете в Венеции. Его лодка совершала свой путь по реке Брента, проплывая сквозь клочья молочно-белого тумана – густого, словно облака на небе. Утром 2 апреля 1453 года туман тоже оказался таким густым, что невозможно было различить даже противоположный берег Золотого Рога.

Этим утром Николо и Тревизано стояли рядом на пристани у Золотого Рога со стороны Константинополя. Они смотрели, как два небольших судна, только что покинувших причал, медленно двигались к противоположному берегу. Каждая лодка, чьи весла синхронно поднимались и опускались, везла бревно, к которому была приделана цепь, скованная из железных колец толщиной в мужскую руку. Один конец огромной цепи уже был прикован к башне со стороны Константинополя и прочно закреплен кожаной сетью. Другой конец цепи везли на двух лодках, чтобы закрепить в Галатской башне, заблокировав этим проход в Золотой Рог.

План принадлежал Тревизано и был одобрен императором. Любой способ замедлить врага, обладавшего вдесятеро большим флотом, чем у союзников, будет хорош, пускай даже это не остановит неприятеля полностью. Затрудняя врагам проход в Золотой Рог, цепь затрудняла и побег для самих защитников. Однако никто из греков и латинян не возражал.

Тяжелая цепь исчезла из виду. Огромный вес тянул ее под воду. Теперь наблюдателям был виден лишь ряд деревянных плотов, который тянулся вслед за лодками. Даже после того, как цепь была полностью зафиксирована с обеих сторон, эти плоты останутся, чтобы не дать ей опуститься на дно. Поскольку цепь должна препятствовать проходу кораблей, она была бы бесполезна, не будь натянута на поверхности воды.

Этой работой, требовавшей больше опыта, чем можно было предположить, руководил генуэзец Бартоломео Солиго.

Спустя некоторое время лодки вернулись. Хотя деревянные плоты не стояли на месте из-за течения, они по-прежнему оставались на поверхности.

Воздух нагревался, и упрямый константинопольский туман быстро рассеивался. Николо попрощался с Тревизано, ожидавшим окончательного доклада Солиго. Он направился в венецианский торговый дом, где и услышал новости о том, что турецкий авангард приближается день ото дня.

Возвращаясь в свою официальную резиденцию после осмотра заградительных работ, магистрат Ломеллино был погружен в глубокую мрачность. Один конец цепи был закреплен в башне в самой восточной части городской стены Перы. Когда император попросил его оказать хотя бы такую помощь, генуэзский подеста никак не мог отказать. Не потому, что он был слабоволен: в конце концов, Константинополь показал, что может выдержать турецкую осаду, когда это произошло в прошлый раз, тридцатью годами ранее. Но хотя генуэзская колония намеревалась сохранять нейтралитет, как приказывало местное управление, Ломеллино, будучи ответственным за будущее Галаты, должен был подстраховаться. Ведь город может выдержать атаку и на этот раз.

Но невозможно было утаить от султана, что один из концов цепи прикован к башне в Галате. Многие жители колонии считали, что они слишком явно принимают сторону византийцев, и не радовались установке заграждений. Однако Ломеллино не завидовал послу Минотто и адмиралу Тревизано, руководившим венецианским сообществом, которое было едино в своей решимости поддерживать Византию. А далее если бы и завидовал, то все равно ничего не мог бы поделать с этим.

Ломеллино решил, что, увидев раскинутый шатер султана, он пошлет гонца, чтобы приветствовать его.

Закончив работу по установке заграждения, Тревизано поспешил в императорский дворец на северо-восточной окраине города, чтобы успеть на очередной военный совет. Хотя этот совет не слишком отличался от множества других, проведенных с конца прошлого года, его участники молчаливо предполагали: сегодняшнее собрание станет последним перед началом военных действий. То распределение обязанностей по защите, которое было выработано ранее, сегодня получило окончательное подтверждение – быстро и без возражений.

Константинополь расположен на полуострове в форме треугольника с закругленными краями. На одну из сторон этого треугольника, обращенную к Мраморному морю, обрушивались сильные ветра и неистовые течения пролива Босфор. По этой причине за более чем 1100-летнюю историю Византийской империи ни один враг не выполнял атаки с этой стороны. Поэтому было решено, что однослойной стены и небольшого числа солдат окажется достаточно для защиты этого участка. Он был поручен кардиналу Исидору и двум сотням солдат под его командованием. Половина этих солдат в случае необходимости могла быть использована в качестве резерва для защиты стены, обращенной к суше. Испанский консул Хулио и его каталонский отряд встанет южнее войск Исидора, а к югу от испанцев окажется со своими подчиненными-турками Орхан – османский принц в изгнании, проживший почти всю свою жизнь в Константинополе.

Часть укреплений, выходящих на Золотой Рог, как и стена, обращенная к Мраморному морю, состояла из одного слоя. И этот участок был гораздо лучше защищен от течений Босфора и северных ветров. Единственный раз, когда Константинополь был захвачен (во время Четвертого крестового похода в 1204 году), атакующие достигли успеха, поскольку удар пришелся именно на эту часть стены. Цепь, протянутая через залив, была предназначена как раз для того, чтобы предотвратить такую ситуацию теперь. Защита самого залива Золотой Рог была доверена венецианцам, поэтому оказалось разумным поручить именно им и защиту прибрежного участка укреплений. Они отвечали за ту часть стены, где находилось большинство пристаней.

Обеспокоенный тем, что, доверив защиту столь важного участка стены латинянам, он вызовет сопротивление среди греков, император попытался сгладить ситуацию. Он поручил защиту части стены от пристаней до императорского дворца самому высокопоставленному, если не считать его самого, человеку Византийской империи – мегадуке (великому дуке) Нотарасу, а также представителям придворной знати, находившимся под его командованием. Главнокомандующим всего христианского флота в заливе Золотой Рог был назначен адмирал Тревизано.

Однако всем и каждому было ясно: основная тяжесть атаки обрушится на ту часть стены, которая обращена к берегу. Во время прошлого нападения осман на Константинополь османы атаковали с суши. Наибольшую часть армии защитников следовало распределить вдоль этого участка стены.

Однослойную стену, окружающую императорский дворец, должна была защищать армия венецианцев под командованием посла Минотто. Тедальди, который хотя и был флорентинцем, но имел тесные связи среди венецианских купцов, тоже присоединился к этому подразделению. Отряд из пятисот генуэзских наемников под командованием Джустиниани должен был защищать участок стены к югу от дворца.

Участок, называемый Месотихион, где стена понижалась, уходя в долину реки Ликос, собирался защищать сам император (первоначально планировавший охранять дворец) с отборными греческими войсками. Далее к югу, где рельеф местности снова повышался, отряды греков, венецианцев и генуэзцев должны были совместно охранять главные ворота. Студент Убертино присоединился к венецианскому отряду под командованием человека по имени Гритти, защищавшему Пигийские ворота.

Смешать людей разных национальностей было идеей императора. Он полагал, что это не только уменьшит враждебность между различными отрядами, но и позволит наилучшим образом использовать способности каждого отряда. Этой же цели служило то, что верховным главнокомандующим стал сам Константин, командиром морских сил – венецианец Тревизано, а сухопутных – генуэзец Джустиниани. Пока что эта смешанная армия выказывала такую сплоченность и единство (независимо от того, кто стоял у нее во главе) и, как казалось, была настолько преисполнена желанием сражаться, что заботы и предосторожности правителя, возможно, оказались излишними.

…Тедальди, вступивший в венецианское подразделение, защищавшее дворцовую стену, только что залез на вершину одной из башен этой части стены вместе с двумя рыцарями. Они должны были поднять флаги Византийской империи и Венецианской республики на вершине этой башни, расположенной дальше всего к северо-востоку, на их участке стены. Рыцари, грек и венецианец, опытные в таких делах, быстро подняли византийский флаг с серебряным двуглавым орлом на голубом фоне и венецианский – малиновый, с золотым львом Святого Марка.

Два огромных флага, вместе развевающиеся на ветру, были видны из любой точки города: из центра Константинополя, с мест защитников на городской стене, с кораблей, плывущих по заливу Золотой Рог, из генуэзской колонии в Галате. Незачем говорить, что и турецкая армия, которая, без сомнения, соберется около обращенной к суше части стены, также увидит эти два флага, вероятно – к своему неудовольствию.

Поднять два флага рядом было идеей императора, и посол Минотто с готовностью согласился. Таким образом венецианская колония в Константинополе официально показывала султану, что будет сражаться на стороне византийцев.

Убертино, поставленный на участок стены близ Пигийских ворот, не мог уснуть всю прошлую ночь. Это было не потому, что его назначили часовым. Напротив, ему было сказано отдохнуть и найти себе уголок у основания башни, у внутренней стены, где он мог бы поспать. Однако несмотря на усталость, он не мог сомкнуть глаз. Близилась первая битва в жизни двадцатилетнего юноши.

Когда солнце поднялось утром 4 апреля, он не мог больше терпеть, встал и тихо вышел. Убертино поднялся на вершину одной из башен внутренней стены. Теперь он находился на высоте около двадцати пять метров над землей. Под ним, насколько хватало глаз, тянулась внешняя стена, а за ней находился деревянный частокол. На башнях внешней стены виднелись караульные, стоявшие там всю ночь.

Тут-то все и началось. Далекий горизонт, еще скрытый утренней дымкой, заколыхался. Нет, и вправду сам горизонт, казалось, стал расти и приближаться.

Когда дымка рассеялась, движущаяся линия стала более ясной, более отчетливой. Подобно волне, тянущейся вдоль горизонта, она медленно приближалась. Никогда в жизни Убертино не видел такой огромной армии.

Позади него собралась толпа людей, которых только что еще здесь не было. Как и он, все, затаив дыхание, лишь смотрели, как волна подползает все ближе и ближе. Это, вне всякого сомнения, были главные силы османской армии, которая, согласно донесениям, выступила из Адрианополя десятью днями ранее.

Тринадцать лет – не слишком юный возраст для того, чтобы служить пажом. И все же это был первый раз, когда Турсуну на службе у его молодого господина выпала возможность принять участие в настоящем сражении. Константинопольская стена, самое мощное, самое неприступное укрепление во всем Средиземноморье, простиралась у него перед глазами, внушая мальчику настоящее благоговение.

«Неужели нам действительно придется разрушить такую огромную стену?» – подумал он про себя. Но его задумчивость прервал столь редко слышимый гневный окрик его повелителя:

– Куда подевался Заган-паша?

Не дожидаясь, пока господин скажет что-нибудь еще, мальчик вскочил на коня и бросился на поиски Загана-паши.

Михайлович, как и Турсун, впервые видел константинопольскую стену. Он тоже смотрел на нее с благоговением. Однако то чувство мрачного уныния, которое владело им, было прямой противоположностью восторгу, который испытывал юный паж. Его гордость и гордость всадников-сербов, которыми он командовал, была оскорблена только что полученным приказом султана:

– Вы больше не нужны нам как всадники. Вам следует переформироваться в отряд пехоты.

Мехмед приказал им заколоть своих коней. Конское мясо не могло использоваться для пропитания турецких солдат, которые ели только баранину. Оно было завернуто в овечьи шкуры и погружено под воду залива Золотой Рог, чтобы позднее послужить пищей христианским солдатам, находившимся на службе у турецкой армии. Из полутора тысяч всадников, составлявших цвет сербской армии, и из их трехтысячной свиты был сформирован полк пехоты в 4500 человек. Его все время держали в арьергарде, но, несомненно, перебросили бы на передний край, если возникла бы такая нужда.

Турсуну не пришлось огибать залив Золотой Рог, чтобы попасть в лагерь Загана-паши на склоне холма за Галатой. Дважды пришпорив коня, он заметил придворного, который мчался навстречу ему, расшвыривая солдат, занимавших свои позиции. Заган-паша, считавший себя единственным верховным советником, пользующимся доверием султана Мехмеда, бросил взгляд на фаворита и даже не остановился.

Визирь поскакал в лагерь султана, и Турсуну ничего не оставалось, кроме как повернуть своего коня и последовать за ним.

Мехмед II сидел на троне, его советники выстроились по правую руку от него. Трон стоял в центре необычайно большого красного шатра султана, вышитого блестящей золотой нитью. В шатре находились великий визирь Халиль-паша, командир анатолийских войск Исхак-паша и командир европейских отрядов Караджа-паша.

Заган-паша прибыл последним. Он простерся ниц перед султаном, после чего занял свое место. По левую руку Мехмеда стояли его военачальники, адмиралы и верховные имамы. Иными словами, тут собрались все влиятельные лица Османской империи. Правитель двадцати одного года от роду, как казалось, не собирался спрашивать мнения или совета старших министров, служивших еще его отцу. Он лишь отдал каждому из них несколько кратких приказов. На этом военный совет и завершился.

Анатолийские войска под командованием Исхака-паши должны были разбить лагерь вдоль участка стены, обращенной к суше – от ее южной оконечности до долины реки Ликос. Лагерь султана, а также янычаров и всадников под командованием Халиля-паши следовало разместить к северу от долины Ликоса, направив все силы на военные ворота Святого Романа. Европейские войска под командованием Караджа-паши должны были встать лагерем дальше к северу – от Харисийских ворот до участка стены, окружающего императорский дворец.

Далее султан приказал, чтобы нерегулярные войска расположились позади двух главных армий. Полк Загана-паши, укомплектованный солдатами из разных отрядов, должен был разбить лагерь в холмах Галаты – к северу от залива Золотой Рог до самого Босфора. Иными словами, он окружит Галату.

Эти приказы были лишь окончательным подтверждением указаний, отданных ранее. Военачальники склонили головы в подтверждение. Однако они смогли только молча уставиться на Мехмеда, не веря своим ушам, когда он произнес:

– Завтра утром вся армия передвинется на расстояние полутора километров от стены.

В этот день армия только закончила разбивать лагерь на расстоянии четырех километров от города. Теперь же Мехмед приказывал солдатам свернуть лагерь и на следующий день снова разбить его, но уже в полутора километрах. И все же ни один из старших министров, включая великого визиря Халиля-пашу, не осмелился подвергать сомнению приказы молодого правителя.

На следующий день, едва закончив утомительный труд по перенесению лагеря на расстояние полтора километра, армия получила новый приказ султана:

– Завтра утром вся армия передвинется на расстояние в четыреста метров от стены.

Причины такого изменения приказов были неясны далее самому великому визирю. Но Турсун, никогда не отлучавшийся от своего господина даже на мгновение, все понял.

В течение первого дня устройства лагеря, когда был сооружен лишь шатер самого султана, а все прочие только ставились, явилась группа генуэзских представителей во главе с магистратом Ломеллино, чтобы приветствовать Мехмеда. Во время аудиенции внимание повелителя по какой-то причине сосредоточилось на одном-единственном человеке, которого он попросил остаться после ухода остальных. Этот человек, которого то ли застала врасплох неожиданная вежливость повелителя, то ли движимый беспокойством о судьбе генуэзской колонии, добровольно и правдиво ответил на все вопросы.

В ходе этого расспроса Мехмед узнал: хотя византийская армия тоже имела несколько пушек, сплошь и рядом бывало так, что при поджигании фитиля не только не происходило выстрела, но само орудие взрывалось, разрушая участок стены, на котором оно было установлено.