Текст книги "Последний час рыцарей"

Автор книги: Нанами Шионо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Рана

Антонио дель Каретто стрелял из арбалета по вражеским солдатам, карабкающимся по стене, как вдруг из ниоткуда появилась стрела и угодила ему в плечо. Стальная броня защитила его, но не уменьшила силу удара, и он пошатнулся. Враг воспользовался этим. Турецкий солдат, перебравшийся через стену, прыгнул на Антонио. Кинжалом турок ударил Антонио в пах с правой стороны. Жгучая боль пронзила всю нижнюю часть тела юноши, но ему некогда было думать об этом; прямо над узкой прорезью его стального шлема нависло лицо врага. И Антонио увидел отблески солнечного света на кончике кривой турецкой сабли. Он подумал, что ему пришел конец. Стальная броня приносила пользу, если ее владелец двигался, но когда он терял подвижность, вес и сложная конструкция доспехов только ухудшали положение. Броня была практична в битве на расстоянии, но не тогда, когда враг повалил тебя.

Антонио думал, что турок отрежет ему голову, но вместо этого враг замер и упал. Антонио еще не успел прийти в себя, а кто-то уже тащил его по проходу форта и дальше вниз по внутренней каменной лестнице. Только когда раненый оказался довольно далеко от стены, он узнал голос человека, приказывавшего солдатам отнести Антонио в госпиталь. Это был Орсини.

В госпитале было так много раненых, что их разместили даже во внутреннем дворике. Тем не менее Антонио нашли место в крытой галерее, возможно, потому что он был в рыцарской броне. Там он по крайней мере был защищен от солнца, которое, несмотря на осень, пекло безжалостно. Один из докторов, совершавших обход, подошел к нему. К этому времени тяжелую броню Антонио уже сняли, и кровь, текущая из открытой раны, оставила темные пятна на крагах. Доктор приказал разрезать краги и стал перебинтовывать рану. Потом Антонио ничего не помнил, наверное, из-за потери крови. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на кровати в отдельной комнате госпиталя, а рядом с ним стоит его слуга с тревожным выражением на лице. Нижняя часть тела Антонио была практически парализована из-за резкой боли. От жара он бредил и едва мог связно выражать свои мысли.

Он думал о своей матери Перетте. Она все еще была молода; когда он родился, ей было только восемнадцать лет. Черты ее лица не были особенно красивыми, но тем не менее ее считали привлекательной. Она была образованной женщиной и позаботилась о том, чтобы Антонио рано начал учиться. Но главное – она была олицетворением самой жизни. Она освещала комнату, просто войдя в нее. Маркиза дель Каретто была украшением генуэзского общества, и даже ее горничные гордились своей госпожой.

У нее было три сына. Первенец Джованни был на год старше Антонио. А Марко родился через два года после него. Хотя мать не выделяла любимчиков, но постоянно держала около себя Антонио, самого красивого и спокойного из трех сыновей. Он иногда смущался, чувствуя сладкий и нежный запах матери; но если он на какое-то время лишался его, ему чего-то не хватало. Антонио никогда не скучал по отцу или братьям, но временами не мог отделаться от тоски по матери. Это была даже не эмоциональная пустота, а скорее физическая.

Когда Орсини пришел проведать его, почти наступил вечер. Услышав бряцание брони, Антонио открыл глаза и улыбнулся, увидев на пороге своего друга. В левой руке, облаченной в стальную перчатку, рыцарь держал шлем. Он прошел мимо слуги, который почтительно удалился, и подошел к кровати. Орсини преклонил колено, чтобы быть как можно ближе к Антонио.

– Доктор сказал, что рана несерьезная, – улыбался Орсини, всматриваясь в лицо друга. Он не успел умыться перед тем, как пришел сюда, и поэтому был вымазан грязью и кровью. Сладкий и острый запах пота Орсини окутал Антонио; он ничего не ответил, взглянув на друга с надеждой.

Улыбка сошла с губ римского рыцаря, но ее след остался в серо-голубых глазах. Он протянул правую руку без перчатки и слегка дотронулся до лба Антонио. Он пригладил волосы раненого, помедлил немного и встал; его броня снова зазвенела.

– Я вернусь завтра, – сказал он и вышел из комнаты. Под стихавшее бряцание брони Антонио погрузился в умиротворенный сон с таким блаженством, какого никогда еще не испытывал.

Мартиненго выбывает из строя

С наступлением октября атаки турок усилились. Общие штурмы уже перестали быть редкостью и проводились раз в десять дней. Отдыхать защитникам было некогда. Дни, мчавшиеся со скоростью стрел, проходили в попытках справиться с артиллерийскими обстрелами и минами. Защитники могли теперь только восстанавливать обрушившиеся участки. Если бы они остановились и задумались, насколько эффективно это было, то от отчаяния, возможно, сдались бы.

Жители города продолжали помогать ордену. Они все еще помнили тот страх, который испытали, когда турецкая армия только пришла. У рыцарей и населения был общий интерес, поэтому все участники сражения, включая наемников, полностью сосредоточились на битве. Женщины Родоса собирали материалы, необходимые для починки стен и фортов, а мужчины занимались самой починкой. Принимая во внимание всю тяжесть ситуации, надо признать, что эти люди выполняли свою работу с удивительным спокойствием. За все ремонтные работы отвечал Мартиненго, поэтому его ранение нанесло особенно серьезный удар защитникам крепости. Когда Великий магистр услышал эту новость, он даже побледнел.

Одиннадцатого сентября после полудня вражеская стрела попала Мартиненго в правый глаз. Инженер не носил тяжелый шлем: он мешал ему проводить осмотры и отдавать приказы.

Антонио, который уже мог ходить, опираясь на трость, был в коридоре, выходившем во внутренний дворик, когда на первый этаж вбежала группа людей, несшая раненого. Антонио не мог разглядеть его со второго этажа. Так как этого мужчину внесли очень стремительно и все доктора, занятые другими ранеными, срочно бросились к нему, Антонио предположил, что это был рыцарь очень высокого ранга. Не теряя ни секунды, они отнесли его по лестнице в отдельную комнату на втором этаже. Юноша заметил, что руки и ноги мужчины не защищены броней, и подумал: странно, что ведущий рыцарь носил только нагрудник. Затем его осенило: возможно, это венецианский инженер, с которым он прибыл на этот остров. Сам Великий магистр Л’Илль-Адан, взгляд которого был еще суровее, чем обычно, в сопровождении нескольких рыцарей незамедлительно отправился в эту отдельную комнату. К тому времени весь госпиталь уже знал о ранении Мартиненго. Вместо правого глаза у него теперь было кровавое месиво. Доктора заявили, что этим глазом он видеть не сможет, но по крайней мере его жизнь в безопасности.

Инженер, простой житель Венецианской республики, проявил такую силу духа, что поразил даже самых знатных представителей голубой крови. Именно Мартиненго, а не Великий магистр уверил рыцарей, что его ранение не является непреодолимым препятствием для работы; уже на следующий день он превратил свою палату в кабинет.

Пока инженер лежал в кровати и его лицо было наполовину забинтовано, один из помощников постоянно сидел рядом с ним, делал чертежи и записывал указания Мартиненго. Второй помощник следил за выполнением этих заданий. Как только что-то рушилось, в госпиталь посылали гонца. Комната Мартиненго была самой оживленной; Антонио наблюдал за всем этим с благоговейным трепетом и восхищением.

Однако несмотря на невероятную силу воли Мартиненго, его ранение имело неблагоприятные последствия. С каждым днем бреши в стенах становились все больше. Разрушения, причиненные арагонской стене двадцатого октября, были столь серьезными, что в некоторых местах из-за нехватки камней и мешков с песком ее пришлось укреплять с помощью наспех возведенного деревянного забора. Когда турки тут же сожгли этот забор, жалкое состояние крепости стало весьма очевидным. Их усилия оказались напрасными, и Мартиненго оставалось только стиснуть зубы.

Разрушения накапливались и намного превосходили тот объем работ, с которым мог справиться Мартиненго из своей палаты. Положение защитников крепости еще более осложнилось, когда расследование дела о шпионаже пошло в неожиданном направлении.

Изменник

Секретное расследование, проводившееся английским рыцарем Норфолком, наконец настигло свою жертву двадцать шестого октября. Под подозрением находились несколько человек, но в итоге виновный был пойман с поличным, когда пытался со стрелой отправить туркам письмо.

Изменником оказался врач-еврей из госпиталя. С тех пор как евреи потеряли свою родину и рассыпались по земле от Восточного Средиземноморья до Западной Европы, к ним везде относились как к чужестранцам. С их стороны было разумно заниматься профессиями, которыми они могли зарабатывать себе на жизнь, даже если их преследовали и изгоняли, оставив им только одежду в которой они были. Поэтому образование в еврейских семьях сосредоточивалось на интеллектуальных занятиях, таких как медицина. Если несколько поколений посвящают себя одному делу, то есть шансы, что среди них вырастут настоящие таланты. Если бы в Средние века и в эпоху Возрождения из рядов врачей убрали евреев, то практически некому было бы занять их место. Так происходило и в христианских, и в мусульманских землях.

Изначально у ордена Святого Иоанна было две главные миссии – медицина и военное дело. Сами рыцари занимались военным делом, а медицину оставляли другим. Нет никаких сведений о том, что представители дворянских семей Западной Европы стремились к медицинской практике. Единственное исключение составляла Венеция, где принадлежность к знати определялась богатством торговца, а не владением поместьями. В общем, не было ничего странного в том, что все доктора были евреями, даже в госпитале рыцарского ордена, гордившегося своей христианской миссией. Еврейским врачам платили за их знания и умения; никто не придавал особого значения их вере. Не допускать врача к работе из-за того, что он был евреем, означало бы закрыть все госпитали.

Тем не менее насколько бы талантливым ни был еврей, ему никогда не поручили бы военных заданий. Ему не доверяли по одной простой причине: у него не было родины, за которую он был готов умереть. Рыцари ордена Святого Иоанна никогда не делились с врачами сведениями о состоянии военных дел.

Тем не менее записка, прикрепленная к стреле, содержала большую информацию, начиная от размеров пороховых складов и заканчивая количеством действовавших пушек. Безусловно, доктору кто-то помогал. Под пытками он выдал другого заговорщика и настаивал на том, что сам был не более чем посыльным. Он просто выполнял приказы другого, передавая сведения врагу. Он назвал этого человека: Диаз.

Диаза задержали и немедленно подвергли пыткам. Он был португальским слугой главы кастильской «нации» Андреа дель Маре, который уступал по рангу только самому Великому магистру. Едва Диаза начали пытать, он признался в том, что относил письма еврейскому доктору. Однако он сообщил, что делал это, выполняя приказ своего хозяина, и заявил, что ничего не знал о содержании писем.

Руководители ордена побледнели. Шпион был одним из них. Более того, он был первым заместителем Великого магистра, посвященным во все решения совета. Само присутствие рыцаря в ордене Святого Иоанна подразумевало его честь как дворянина и его миссию, его призвание очистить мир от неверных. То, что такой человек мог секретно передавать сведения врагам Христа, повергло рыцарей в состояние отчаяния, гнева и глубокой печали.

Дель Маре арестовали двадцать восьмого октября и привели в самый высокий зал форта Святого Николая – крепости, выступавшей в море. Там португальского рыцаря допросили, но он не произнес ни слова. Что с ним ни делали, включая пытки, не могло заставить его нарушить молчание. Видимо, он знал: что бы он ни сказал, не помогло бы ему, поэтому он не сказал ничего. Не было ни мольбы, ни отрицания вины. Когда привели Диаза, чтобы он повторил свое признание в присутствии хозяина, дель Маре просто сказал:

– Ты трус.

Показаний против дель Маре становилось все больше. Кто-то вспомнил, что когда ему доверили командовать флотом вместе с нынешним Великим магистром Л’Илль-Аданом – тогда они оба были рыцарями среднего ранга, – они часто спорили по вопросам тактики. Кроме того, дель Маре выступал серьезным соперником Л’Илль-Адана на пост Великого магистра. Кто-то признался, что слышал, как, потерпев поражение на выборах, дель Маре сказал: «Л’Илль-Адан будет последним Великим магистром, который занимает Родос». Даже в его повседневном поведении было что-то, что люди находили неприятным. Он был надменным, и его не очень любили.

Тем не менее против него не было вещественных улик. Однако его беспрерывное молчание раздражало рыцарей, измученных осадой. Третьего ноября совет единогласно приговорил всех изменников к смерти. Доктора и слугу должны были повесить, а рыцаря – обезглавить.

Четвертого ноября во дворе перед дворцом Великого магистра приговор был приведен в исполнение. Дель Маре умер последним. Он умер, не получив христианского благословения, отказавшись от предсмертных обрядов. Он ничего не сказал до самого конца.

Не все члены ордена согласились с решением совета. Никто не высказал никаких возражений, но некоторые рыцари сомневались в виновности дель Маре. Одним из них был Орсини. Когда он пришел навестить Антонио, юноша, убедившись, что они были одни, спросил друга об этом. Молодой римский рыцарь посмотрел на Антонио, помолчал, а потом просто ответил:

– Я не знаю.

Головы изменников, обращенные к врагу, свисали со стены форта Святого Георгия, с того места, откуда они посылали свои донесения. Их тела четвертовали и сожгли. Источников, из которых мы могли бы узнать о реакции турок, не сохранилось.

На Родосе должен был начаться сезон дождей.

Смерти во славу Христа

В ордене Святого Иоанна не имело значения, как умер рыцарь – в битве или от болезни, сохранились ли его останки, – его имя официально не вспоминали. Все, что оставалось в записях, – количество рыцарей, призванных Христом в определенный день. Исключения делали для Великих магистров и других рыцарей высокого ранга; их уход из жизни часто фиксировался. Эти вести сообщали их семьям, а иногда в их честь даже возводили памятники. Однако это не являлось официальной политикой ордена, а скорее было последней данью уважения друзей и родственников. К тому же такие жесты обычно откладывали до мирных времен и никогда не занимались этим в военное время, если только развязка конфликта не казалась неизбежной. Даже сегодня на Родосе сохранилось несколько памятников, посвященных рыцарям. Некоторым рыцарям повезло, что после их гибели память о них была увековечена таким образом, а многим не повезло.

Для монашеских орденов была характерна традиция анонимности. Она происходила из идеи о том, что нужно посвятить всю свою жизнь службе Богу, Христу. Умереть за Господа и оставить запись со своим именем считалось богохульством. Душа должна была отказаться от своего имени, став слугой Бога, и, естественно, остаться безымянной после смерти.

Когда умирал рыцарь, серебряные блюда, на которых были выгравированы гербы влиятельных европейских семей, красиво вышитые простыни – все это отдавалось в госпиталь. Со временем эти предметы изнашивались, становились непригодными. А вместе с ними навсегда исчезали все следы их прежних владельцев.

Даже количество людей, погибших в определенный день, часто записывали в книги ордена неточно. Рыцари, несомненно, не считали ведение архивных записей важным делом. Такие записи ведут, думая, что они пригодятся в будущем. Чем большее значение им придается, тем подробнее ведутся записи. Итальянские города, такие как Венеция, Генуя и Флоренция, оставили самые подробные и точные записи своего времени. Хотя они, конечно, не стремились помочь историческим исследованиям последующих поколений, этим государствам, чья экономика основывалась на торговле, было важно добыть самую последнюю информацию. Они поняли, что для этого необходимо тщательное и аккуратное ведение записей и их надежное хранение. Они даже записывали то, что на первый взгляд было не важно.

А орден Святого Иоанна питал равнодушие к подобным экономическим принципам. Рыцари жили за счет пожертвованных им владений, прибыли, получаемой от этих владений, и доходов от пиратства. Члены ордена были аристократами, гордившимися своей голубой кровью. Они не старались раздуть свои ряды, вербуя всех без разбора. Добавьте к этому монашеский закон отказываться от своего имени. Единственная возможность отследить путь отдельных членов ордена – это найти личные записи, которые могли оставить рыцари.

Орден состоял только из дворян, в большинстве своем – феодалов. Даже в заранее подготовленной битве на определенном участке, где сражается весь орден, невозможно точно установить, сколько рыцарей погибло на поле брани или даже сколько рыцарей выжило. Если бы только в сражении приняли участие венецианец или флорентиец… Но мужчины из торговых государств, подобных этим, не могли стать рыцарями. Мартиненго родился возле Бергамо, относившегося к Венецианской республике, но не был настоящим венецианцем. Антонио дель Каретто был родом из дворянской семьи, жившей недалеко от Генуи. После этих двух людей осталась их личная переписка, которая не столь надежна, как подробный отчет венецианского доктора о защите Константинополя.

Записи, даже оставленные неумышленно, свидетельствуют о мыслях о будущем. А это означает некое здоровое состояние духа. Рыцари святого Иоанна были, возможно, из тех, кто отказался от этого качества с самого начала.

В ноябре с каждым днем атаки турок становились все яростнее. Хотя в Риме уже короновали нового папу Адриана VI, ему все еще не удалось созвать совет кардиналов полностью. В городе разразилась эпидемия чумы, и кардиналы спасались бегством в свои поместья. Папа остался в Риме, но никто не желал оказывать поддержку папе неитальянского происхождения. Монархи Западной Европы, занятые междоусобными войнами и интересовавшиеся только собственными успехами, предпочли бы видеть папский трон пустым.

Примерно в это время на Родос с Крита тайно прибыла помощь от Венеции. Даже объявив о своем нейтралитете, венецианцы все же отправили торговое судно с провиантом. Это воодушевило защитников крепости, но тот же самый корабль доставил плохие новости.

В ответ на призыв ордена о помощи англичане снарядили и отправили корабли, груженные боеприпасами. Возле Иберийского полуострова корабли попали в шторм. Боеприпасы и английские рыцари, посланные в качестве подкрепления, погибли в море. Ни о каких других кораблях, которые были бы уже в пути либо отправились на помощь недавно, не было слышно.

Двадцать второго ноября инженер Мартиненго наконец-то вышел из госпиталя и после шестинедельного отсутствия вернулся к сражавшимся. Однако разрушения укреплений Родоса были слишком серьезными, и его возвращение уже не играло большой роли. Раны Антонио тоже затянулись. Вернувшись в бой, он увидел, что враг придвинулся к внешней стене и вел обстрел с новых позиций.

Глава шестая
ЗИМА 1522 ГОДА

Народные волнения

Как в Средиземноморье, так и в Европе зима считалась неподходящим временем для сражений. Хотя в Средиземноморье зимой обычно не было снега, но шел дождь. С другой стороны, весной, летом и осенью было сухо, но возникала опасность эпидемий чумы. Не раз случалось так, что из-за чумы прекращали важную осаду. Но сражаться под дождем было еще хуже, так что войны почти никогда не продолжались с наступлением зимы.

Рыцари возлагали все свои надежды только на это. Придут дожди. С юга и юго-запада будут дуть ветра, а моря станут неспокойными. Так как доставлять боеприпасы из Малой Азии на Родос будет труднее, артиллерийский обстрел утихнет. Турецкая армия пострадает от нехватки провианта. Обеспечить питанием будет нелегко. В конце концов им придется вернуться в Малую Азию до весны, оставив только флот, чтобы удерживать блокаду Во время этой передышки защитники крепости могли бы восстановить фортификационные сооружения и даже получить подкрепление.

Однако двадцативосьмилетний Сулейман был решительно настроен довести это дело до конца. Он, казалось, прекрасно осознавал положение противника. Кроме того, климат на Родосе был на самом деле довольно мягким. Если запастись терпением, то даже грязь, образовавшаяся в результате сильных дождей, в конце концов высохнет. К тому же защитники крепости тоже будут страдать от дождей. Турецкой армии придется прилагать немало усилий, чтобы сделать устойчивыми платформы для пушек, а защитники столкнутся с трудностями при восстановлении крепостных стен. Учитывая урон, нанесенный турками за четыре месяца, с августа по ноябрь, человеческие жертвы среди защитников и разрушение укреплений, командиры султана единогласно поддержали его решение покончить со всем этим раз и навсегда. Таким образом, турецкая армия была настроена продолжать кампанию.

Непрекращающиеся ежедневные атаки заставили рыцарей понять, что турки решили остаться. Ближе к концу ноября в гавань прибыли корабли с рыцарями и наемниками с Коса, Линдоса и из Бодрума. Великому магистру наконец пришлось заставить их вернуться домой. Он больше не мог скрывать приближение краха. Хотя в Европу отправляли по два корабля в месяц с просьбами о помощи, пока в ответ на это были обещаны только два корабля из Неаполя.

Даже во время редких периодов сильных дождей туркам ничто не мешало взрывать мины. После ливней восстанавливать стены было особенно тяжело. Жители Родоса уже не могли делать это самостоятельно; и рыцарям, и наемникам приходилось помогать им, а это лишало их отдыха между сражениями.

Турки, взятые в качестве пленных, сообщили, что количество смертей на их стороне превысило пятьдесят тысяч человек. Защитникам все же удалось сократить число турецких воинов за счет слабых, но нескончаемых струек крови. Осада длилась уже пять месяцев, если считать с июля, когда город перешел к обороне. Четыре месяца прошло с первых залпов. Столь длительная осада, особенно когда в укрепленном городе оставались мирные жители, была таким редким явлением, что никто не мог припомнить других примеров. Еды было припасено впрок на год, поэтому проблема голода еще не стояла. Однако уже не хватало боеприпасов. Кроме того, сказывалась психологическая усталость, особенно когда стало ясно, что турки решили продолжать сражаться зимой. Сила воли населения была словно струна, натянутая до предела и готовая порваться.

Вечером двадцать девятого ноября во время штурма – никто не мог бы сразу сказать, сколько их было за эти месяцы, – в город залетела стрела с письмом из вражеского стана. Это было послание от Сулеймана, адресованное простым жителям Родоса, в котором их призывали сдаться. Если они продолжат оказывать сопротивление, то, когда город падет, их убьют.

Четвертого декабря генуэзец с белым флагом вышел из турецкого лагеря и спустился в ров перед оверньским участком; он обратился с просьбой поговорить с Великим магистром. Глядя вверх на Л’Илль-Адана, который появился на стене, генуэзец сказал, что султан призывает их достойно сдаться, чтобы сохранить жизни горожан. Великий магистр ответил очень кратко:

– Уходи!

Шестого декабря генуэзец появился снова, на этот раз прося разрешения доставить письмо другому генуэзцу по имени Маттео, который был среди осажденных. Солдаты, находившиеся на крепостных стенах, откликнулись на его просьбу, но письмо, отправленное со стрелой, предназначалось не Маттео. Это было адресованное Великому магистру письмо от султана, содержание которого ничем не отличалось от устного обращения двумя днями ранее. Л’Илль-Адан не стал на него отвечать.

Восьмого декабря албанский наемник покинул форт Святого Георгия, который был ближе всего к врагу, и перебежал в турецкий лагерь. Позже он появился у дальнего края рва и крикнул, что у него письмо для Л’Илль-Адана от Сулеймана. На этот раз защитники крепости даже не передали послание. После этого всем, кто находился на стенах или фортах, было запрещено разговаривать с любым представителем вражеского лагеря.

Однако мирные жители испытали потрясение. Пока султан делал попытки договориться с Великим магистром, боевые действия не прекращались. Артиллерийские обстрелы и минные взрывы стали ежедневными. На стенах не прекращались рукопашные схватки.

Гражданское население Родоса можно было разделить на три группы: европейское католическое меньшинство, греческое православное большинство и некоторое количество евреев. Среди католиков были генуэзцы, торговцы из Франции, Испании и Венеции. Хотя, строго говоря, они принадлежали к европейцам, большинство из них относилось к семьям, которые прожили на острове более ста лет и торговали отсюда с Востоком. Они были сильнее связаны с Родосом, чем с родиной. Однако, подобно грекам и евреям, они не разделяли с рыцарями их готовность умереть за остров.

Жители Родоса охотно помогали обороне. В конце концов, рыцари защищали их от мусульман. Теперь, когда эта защита стала сомнительной, необходимость поддерживать иоаннитов отпадала. В те времена способность правителей защитить подданных лежала в основе их взаимоотношений.

К тому же греки и евреи Родоса, казалось, неожиданно вспомнили, что на землях, которые находились во власти необъятной Османской империи, жило огромное количество их собратьев. О султане Сулеймане говорили как о монархе, который всегда держал слово и избегал неразумного насилия. Все это способствовало тому, что родосцы постепенно склонялись к тому, чтобы сдаться. Влиятельные жители города заявили об этом настроении местного населения греческому православному епископу.

Вечером девятого декабря, пока на улице бушевал шторм, во дворце Великого магистра собрался совет. В тот вечер здесь присутствовали не только постоянные члены совета, но и католический архиепископ, греческий православный епископ и два представителя от населения. Одним из них был грек, крупнейший землевладелец на острове. Второй мужчина по имени Милези был родом из Бергамо. Он поселился на Родосе в ранней молодости и на протяжении последних десяти лет служил ордену. Он объезжал в Европе разные поместья, принадлежавшие ордену, и собирал причитавшийся иоаннитам доход. Он продавал награбленное рыцарями-пиратами и оплачивал строительство новых галер; он даже закупал обмундирование и пшеницу. Он знал все об их внутренних делах, и поэтому на его практичность можно было рассчитывать. Возможно, именно из-за его присутствия собрание в тот вечер проходило в приглушенных тонах, хотя можно было ожидать горячих споров.

Греческий православный епископ рассказал о чувствах народа. Если рыцари будут настаивать на своем отказе сдать город, то городские жители сами вступят в переговоры с султаном. Милези добавил, что жители настроены решительно и их не удастся переубедить. Он сказал, что, возможно, предложение султана достойно сдаться также означало, что тем, кто захочет покинуть остров, позволят это сделать. У него самого не было желания оставаться на Родосе под властью турок. В этом вопросе Милези представлял настроения другой части европейцев, которые давно проживали на острове.

Только один человек настаивал на том, чтобы сопротивляться до конца, – это был Ла Валетт из Оверни, секретарь Великого магистра. Доказывая свою правоту он говорил о том, что выжить, сдав Родос, означало бы отказаться от смысла существования ордена.

По своей структуре орден рыцарей-иоаннитов был похож на папское государство. Великого магистра выбирали открытым голосованием большинством голосов. Однако, будучи избранным, Великий магистр получал абсолютную власть. В этом смысле его роль отличалась от роли дожа Венецианской республики, который зависел от мнения большинства до того, как был избран, и после этого. Хотя рыцари принимали участие в обсуждении, в конце концов им приходилось подчиняться решению Великого магистра. И если у магистра было сильно развито чувство ответственности, его ноша становилась особенно тяжелой.

Некоторое время Л’Илль-Адан размышлял в тишине. Никто не проронил ни слова. Затем он заговорил. Не затрагивая прямо две противоположные точки зрения, он призвал к объективному и тщательному анализу возможностей обороны и шансов получения помощи извне. Только после того как эти вопросы будут достаточно изучены, он вынесет свое решение. На этом собрание закончилось. Казалось, что шторм заметно поутих.

Рыцарям-иоаннитам пришлось столкнуться с выбором, который не вставал перед ними на протяжении двух веков. Единственной целью их ордена была борьба с неверными. Если они хотели оставаться преданными своей миссии, они должны были погибнуть на поле боя. Проигнорировать желание простого народа и продолжать сражаться до последнего человека. Выжить, заключив договор с мусульманами, значило позорно сдаться, что было немыслимо с того самого момента, как они превратили Родос в свой дом. Раньше рыцари время от времени встречались с турками в мирных условиях, чтобы договориться либо о поставке пшеницы, когда на Родосе был плохой урожай, либо об обмене пленными. Эти взаимоотношения никогда не вызывали у них чувства долга перед врагом.

Перед рыцарями-иоаннитами, которые всегда презирали Венецианскую республику, замаячила перспектива стать похожими на венецианцев. Орден осуждал Венецию, когда она подписала мирный договор с турками; венецианцы считались подлецами, готовыми продать христианскую веру ради прибыли. Занимаясь пиратством, рыцари не проводили разницы между венецианскими торговыми судами и турецкими кораблями: в обоих случаях они конфисковывали товар и держали пассажиров в плену, возвращая их только за выкуп. Мусульмане и те, кто заключал с ними договор, даже христиане, были в равной степени врагами Христа. Теперь, если только иоанниты не принесут в жертву самих себя, они сами станут такими же. Они вспомнили, что остались единственным религиозным рыцарским орденом. Люди, живущие для того, чтобы вести войну с исламом, больше ни о чем думать не могли. Спасать жизни простых людей являлось делом второстепенной важности.

Неизвестно, знал ли султан о волнениях в городе, но он продолжал писать письма. Двенадцатого декабря на мосту перед воротами, что вели в форт Коскину, появились два турка, очевидно, высшего ранга. Они объявили, что у них письмо от султана. На протяжении всей осады ворота были плотно закрыты, но теперь защитники приоткрыли их, чтобы выпустить двух рыцарей, которые могли бы встретиться с посланниками. Турки передали рыцарям письмо, и те вернулись в крепость. Ворота быстро заперли так же крепко, как до этого.