Текст книги "Победные трубы Майванда. Историческое повествование"

Автор книги: Нафтула Халфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Легкая усмешка не сходила с лица Литтона:

– Бесспорно. Однако… – надеюсь, мы находимся в достаточно узком кругу и полковник нас не выдаст, не правда ли, Джордж? – следует, к сожалению, констатировать, что почтенный ветеран никакими другими полезными качествами не обладает. Как бы это выразиться помягче? Скажем так: мало-мальски напряженная мыслительная деятельность не является его стихией. Родители мечтали видеть Нэви военным инженером, но уже в Шутерхиллской школе, где он готовился к поступлению в Вулвичское училище, их предупредили, что он больше склонен к физическим упражнениям, чем к умственным…

Оба офицера улыбнулись.

Литтон продолжал:

– Нэвилл все же оказался в Вулвиче, но, поскольку представлялось совершенно невероятным, чтобы он сдал выпускные экзамены, его потихоньку удалили из училища. Он – прирожденный солдат, мало размышляющий рубака. Старого друга его отца, сэра Генри Фэйна, как раз в это время назначили главнокомандующим в Индии, и он вместе с одним из директоров Ост-Индской компании, министром Баклом, помог определить Нэви в Бенгальскую армию. Ну а здесь карьера делается быстро. Особенно при поддержке в Лондоне и постоянных войнах на Востоке.

Пригубив бокал с вином, барон взглянул на Каваньяри:

– В ваших глазах, дорогой Наполеон, явственно читается: «Вряд ли мой спешный приезд в Симлу продиктован необходимостью познакомиться с биографией генерала Нэвилла Боулса Чемберлена». Действительно, вас пригласили не для этого. Вернее, не только для этого.

Он сделал паузу и заговорил как-то очень жестко, выделяя каждое слово:

– Мы не очень надеемся на Нэви. Тем более что ему уже под шестьдесят… Вы включены в состав миссии, майор. Хочу выразить надежду, что вы будете ее мозгом и душой. Именно поэтому я так детально знакомлю вас с моими соображениями по поводу афганских дел. Положение Шер Али шаткое. Оно еще более ухудшится, если он сохранит сумасбродные представления о своей самостоятельности! Лондон согласен со мной. Необходимо действовать быстро и решительно. Особенно если вы попадете в Кабул… В этом я, правда, не очень уверен. Однако, если и не попадете, не огорчайтесь: возможно, так будет даже лучше, – несколько загадочно завершил разговор лорд Литтон.

Глава 4
У ЭМИРА ШЕР АЛИ-ХАНА

28 июля (9 августа) 1878 года, когда российское посольство находилось от Кабула на расстоянии одного перехода, показалась торжественная процессия с тремя массивными слонами впереди. Поравнявшись с караваном, погонщики остановили слонов. Средний из них стал на колени. Из плетеной корзины, укрепленной на его спине, спустился везир – министр иностранных дел эмира. Худощавый, высокий, он чувствовал себя неловко в одежде европейского покроя, явно для него непривычной. Узкий лоб, мелкие черты лица и выпуклые черные глаза дополняли его портрет. Он протянул руку Столетову, затем обнял его, произнося слова приветствия:

– Хош амадид, хош амадид, джарнейль-саиб! Добро пожаловать, господин генерал!

Затем они вместе забрались в ту же корзину, убранную внутри шелковыми подушками и кашемировыми шалями. На других слонах помогли разместиться Разгонову и Малевинскому, с удовольствием предвкушавшему необычную поездку, и кортеж направился на восток, мимо холмов, за которыми высились бледно-розовые, словно подсвеченные, снежные вершины Гиндукуша. С юга ничто не ограничивало взора; лишь где-то вдали сквозь туманную дымку едва намечались линии невысоких отрогов хребта Сафедкох.

Между тем церемония встречи становилась еще торжественнее: из Кабула прибыл родной брат эмира сардар Хабибулла-хан. Более внушительных размеров слон с позолоченными подпиленными клыками должен был подчеркивать важность восседавшей на нем персоны. За сардаром следовал отряд всадников, вооруженных красивыми кабульскими шашками, в блестящих металлических шлемах с цепочками на подбородке.

Столетов и Хабибулла-хан сошли на землю и обменялись рукопожатиями. Дальше урус элчи – русский посол – поехал вместе с вельможей на его слоне. По мере приближения к столице это шествие собрало множество зрителей вдоль дороги, на соседних холмах и скалах и на плоских крышах домов, куда высыпали все их обитатели.

Развалины крепости Бала-Хиссар.

Миновали узкую, мощенную щебнем базарную улицу. Реку Кабул перешли вброд, так как каменный мост был ненадежен. Неожиданной возможности выкупаться очень обрадовались слоны: они обливали себя водой, набирая ее в хоботы. А один слои занес было хобот с водой над корзиной, где находились Разгонов с Малевинским. Почему бы не доставить удовольствие и гостям! Но тут вмешался погонщик: он что-то долго шептал своему другу, после чего тот, похлопав ушами в знак согласия, обрушил фонтан на зевак, столпившихся у барьера моста.

Слева от дороги выстроились афганские войска – в центре пехота, перед ней по фронту пушки, на флангах – кавалерия. Едва процессия начала приближаться, артиллеристы дали залп, за ним еще и еще… После салюта заиграл оркестр, и войска двинулись церемониальным маршем. Сопровождаемая приветственными криками многотысячной толпы, которые заглушали звуки музыки, процессия подошла к воротам расположенной на холмах грозной крепости Бала-Хиссар, где находилась резиденция эмира. У ворот цитадели стояла почетная стража; ее шотландская одежда – доходящие до колен клетчатые юбки, башмаки и каски – вызвала удивление приехавших.

Слоны, не без труда прошедшие через узенькие улочки, остановились близ отведенной для посольства усадьбы неподалеку от дворца Шер Али-хана. Широкие ворота в толстой и высокой глинобитной стене вели во внешний двор; несколько расположенных там помещений были заняты афганцами, в обязанность которых входило обслуживание знатных гостей. Миновав ворота поменьше, члены миссии оказались во внутреннем дворе, чисто подметенном и усыпанном мелким золотистым песком. Два находившихся здесь строения – четырехэтажное и двухэтажное – привлекали внимание своими красивыми, из жженого кирпича террасами. На втором этаже одного из них уже был приготовлен ужин, стояли несколько подносов с фруктами и чай.

День близился к вечеру. Прощаясь, Столетов и везир условились, что следующие сутки будут отведены для отдыха, а поутру члены посольства отправятся на аудиенцию к эмиру. Везир поклонился и ушел.

Настало время заслуженного отдыха, да и голод давно давал о себе знать. Но Столетову было не до еды. Кивнув Разгонову, генерал направился в одну из уединенных комнат.

…Буквально накануне последнего перехода он получил срочную почту из России: письмо Кауфмана с приложенной к нему коротенькой, но чрезвычайно важной телеграммой из столицы. В ней сообщалось, что созванный в Берлине международный конгресс завершил работу. Принятый им трактат менял условия русско-турецкого договора: предусматривалось создание Болгарского княжества в урезанных границах, самостоятельность Сербии и Черногории в прежних рубежах, а также выплата России 400 миллионов рублей – возмещение военных издержек.

И хотя об «азиатских» делах в этой депеше не говорилось ни слова, Николай Григорьевич хорошо понимал, что в изменившихся обстоятельствах, когда отношения с Англией утратили, по-видимому, явную враждебность, цели его миссии в значительной степени изменились.

Если бы глава миссии и не сделал сам никаких выводов из депеши, то ему помог бы умудренный опытом Кауфман, который писал: «…если только телеграмма верна, то она очень печальна». Правда, печаль туркестанского генерал-губернатора была вызвана не только, а быть может, и не столько тем, что Россия оказалась перед необходимостью пойти в Берлине на уступки. Ярым-подшо больше тревожила угроза безопасности среднеазиатских владений: вследствие отказа от решительных действий против сильного и энергичного соперника на Востоке они могли оказаться под ударом.

Но с реальностью следовало считаться, и правитель Туркестана советовал Столетову воздерживаться в кабульских переговорах от далеко идущих обещаний; они были бы уместны и обоснованны лишь при явной угрозе англо-русской войны.

– Что вы скажете по сему поводу, любезный Николай Иосифович? – спросил генерал у Разгонова, познакомив его с полученной почтой.

– Только то, что наша задача осложнилась еще более. Где та грань, за которую нам не следует заходить? Так ли нас поймут?

– Да, тезка, вы правы. И, заметьте, неизвестно, что еще может произойти – или уже произошло – где-то там, в Берлине, Петербурге или Ташкенте! А мы узн а ем о том хорошо если через месяц…

– Любопытно, какие мысли высказал бы в связи с этим мудрый Саади? – не упустил возможности слегка поддеть начальника полковник.

– Мне и самому хотелось бы знать… – вздохнул Столетов, поддерживая шутку коллеги.

Бендерский и Яворский поселились в двухэтажном флигеле. Окна их комнат выходили не только во двор, но и на улицу. На следующее утро топограф и врач, как завороженные, любовались великолепной панорамой обширной кабульской долины, замыкаемой верст через десять невысокими горами. От дворца к горам тянулись утопавшие в зелени садов селения. Верстах в трех-четырех от города белели палатки афганских войск; оттуда доносились едва слышные ружейные и орудийные выстрелы: солдаты обучались стрельбе.

От самых стен Бала-Хиссара, дома и дворцы которого лепились на склонах холмов, шли три дороги – на восток, юг и юго-запад. У края болотистой низины виднелся загон для слонов; возле него более десятка этих добродушных великанов плескались в небольшом озере.

Затем друзья обошли отведенные для миссии помещения. Далеко не во всех комнатах стояла европейская мебель, зато ковров и паласов – персидских, кашгарских, таджикских, киргизских – было великое множество. Восхитила их искусная резьба по ганчу [5]5
  Ганч – местное название алебастра.


[Закрыть]и лепка на потолках. Чайные сервизы в стенных нишах, а также изящные курильницы довершали убранство помещений, столь характерное для Востока.

Вскоре членов посольства пригласили на обед. Неслышно открылась дверь, и приглашенные вошли в большую комнату, во всю длину которой стоял великолепно сервированный стол. Дары восточной земли – свежайшая зелень, горы фруктов и овощей, бесподобные изделия афганских кулинаров и кондитеров – наполняли помещение чудесными ароматами. В изрядном количестве были представлены и вина самых разных марок.

Везир предложил гостям занять места за столом. Роль виночерпия охотно взял на себя Малевинский, не без удовольствия заметивший и другие напитки – покрепче. Всему была воздана дань: и Бахусу, и искусству балахиссарских поваров, которые потрудились на славу, приготовив в числе прочих восточных яств зажаренного целиком барашка, и, разумеется, беседе, ибо самая изысканная пища может доставить наивысшее наслаждение лишь тогда, когда за столом слышишь умные речи…

Много хороших слов было сказано за этим столом. Общее впечатление выразил Столетов:

– Как хотите, господа, – произнес он прочувствованно, обращаясь к соотечественникам, – а это чисто царская встреча!

…К эмиру, пожелавшему принять посольство в полном составе, отправились на следующий день в парадной форме. Хотя до дворца было всего несколько сот шагов по узкому переулку, члены миссии ехали верхом, эскортируемые казаками. У деревянных двустворчатых ворот они спешились и вошли в сад. Широкая, плотно утрамбованная дорожка с кустами барбариса по краям вела к сравнительно небольшому двухэтажному дому. Перед ним виднелся бассейн с проточной водой; вокруг росли чинары, тополя, грушевые и гранатовые деревья. Вдоль фасада дома тянулась высокая терраса. На ней, у резной каменной балюстрады, сидел эмир Афганистана Мухаммад Шер Али-хан. Отдав честь, Столетов и его коллеги обошли бассейн и поднялись на террасу. Эмир встал, сделал несколько шагов навстречу гостям и протянул руку генералу. Остальные участники приема выстроились в ряд, отдавая честь. Шер Али-хан ответил им тем же, приложив руку к козырьку каски. Невысокий, коренастый, он казался олицетворением энергии и силы. Из-под густых поседевших бровей проницательно смотрели большие черные глаза. На грудь спускалась окладистая с легкой проседью борода. Позднее, обмениваясь впечатлениями об аудиенции, ее участники нашли, что афганский правитель выигрывает в сравнении с бухарским эмиром: и тому и другому было около шестидесяти, но Шер Али-хан выглядел на десяток лет моложе и бодрее.

Эмир Мухаммад Шер Али-хан.

Эмир был в расшитом золотом синем мундире с красной лентой через правое плечо; на поясе из золотого позумента висела шашка с золотой насечкой на рукояти. Красные лампасы на его брюках чем-то напоминали русскую военную форму. Металлическая каска со страусовыми перьями довершала парадное одеяние.

Казачий конвой был выстроен по команде «на караул» перед террасой. По просьбе эмира подпоручик Назиров приказал казакам продемонстрировать ружейные приемы, и те лихо показали свое искусство.

Правитель Афганистана проявил большой интерес к России. Обращенные к Столетову вопросы касались числа ее жителей и состава армии, размеров государственных доходов, протяженности и размещения железнодорожной сети, транспортных возможностей и административного устройства Туркестана.

Когда члены миссии вернулись в свою усадьбу, везир пригласил их подняться на плоскую крышу южного флигеля. Оттуда можно было любоваться иллюминацией, устроенной в честь приезда гостей. С треском взлетали ракеты, вспыхивали бенгальские огни, на соседних холмах пылали праздничные костры.

Через несколько дней после прибытия Столетов отправился к эмиру с традиционными подарками. Казаки вели в поводу трех лучших коней из табуна, следовавшего с миссией из Бухары. Сверкали на ярком солнце парчовые попоны, знаменитые туркестанские седла и уздечки, украшенные бирюзой и кораллами. Несли также усыпанную гранатами трость, пояс с золотыми застежками и серебряной вязью, парчовые, кашемировые, бархатные и суконные отороченные позументом халаты, а также большой кусок драгоценной бухарской парчи. Не меньшую ценность представляли чайный и десертный серебряные сервизы. В ответ на интерес, проявленный Шер Али-ханом к вооружению казаков. Столетов приказал собрать для эмира из имеющихся в распоряжении миссии запасов оружия небольшую коллекцию. Этот дар – пехотная берданка с примкнутым штыком, кавалерийская берданка, охотничье ружье и револьвер – вызвал особенное удовольствие правителя, ибо какого же афганца не интересует оружие!

Ответ не заставил себя ждать. На другой день в общий зал, где обедали и обсуждали свои дела урус элчи и его товарищи, вошел везир в сопровождении нескольких человек с подносами на головах, прикрытыми пестрыми кусками ткани.

– Джарнейль-саиб, – произнес он нараспев по-персидски, – эмир-саиб посылает вам и всем состоящим под вашим начальством людям, от малых до великих, от низких до высоких, всем казакам, джигитам, слугам свой салам, поклон! Он прислал также послам великого государства эти небольшие подарки и просит принять их.

Вельможа сделал знак, подносы были поставлены на пол, и с них сняли яркие платки: там лежали одиннадцать мешочков.

– Что это? – смущенно спросил Столетов.

– У нас если эмир-саиб кого-то любит и хочет его почтить, – ответил везир, – то дает ему в дар деньги, а если их у него нет, – какие-нибудь ценные вещи. Теперь же эмир-саиб ничем не может отдарить миссию, кроме этой ничтожной суммы денег – одиннадцать тысяч рупий афганской монетой…

Генерал-майор смутился еще более.

– Мы очень признательны эмир-саибу за внимание, но у нас, русских, не в обычае ни одаривать кого-либо деньгами, ни принимать их. Огорчен, однако вынужден отклонить подарок. И потом, везир-саиб, к нам так заботливо относятся в Афганистане, обеспечивают абсолютно всем необходимым, и нам, слово чести, ничего не нужно!

Везир тем не менее стоял на своем:

– Я даже не смею назвать подарком присланное эмир-саибом. Это ведь не что иное, как «кормовые деньги». Кажется, и в Европе (он произнес по-местному – «в Аврупе») принято давать их послам на некоторые расходы. Отчего же урус элчи отказывается взять их от моего повелителя? Отклонив эту безделицу, вы чрезвычайно огорчите эмир-саиба, и он несомненно сочтет себя обиженным.

Доводы подействовали, Столетов сердечно поблагодарил везира, попросив его выразить признательность Шер Али-хану, а денежный дар был положен в одну из стенных ниш.

Все последующие дни глава русского посольства наносил визиты Шер Али-хану. Обычно довольно продолжительные беседы велись с глазу на глаз, и лишь иногда приглашали к участию в них везира. Во избежание каких-либо случайностей спутникам Столетова категорически запрещалось выходить за стены Бала-Хиссара. Вынужденное затворничество тяготило. Казаки занимались военными и физическими упражнениями да выводкой лошадей неподалеку от слоновьего озера. Деятельный Малевинский и Яворский, стараясь хоть чем-то заполнить свободное время, детально обследовали всю обширную площадь цитадели и могли ориентироваться там с закрытыми глазами. Они забирались на валы крепости, обозревая открывавшуюся отсюда панораму Кабула, особенно оживленного в районе базара.

Было, однако, в Бала-Хиссаре место, разжигавшее до предела любопытство друзей. Неподалеку от резиденции эмира находилось одноэтажное строение; у входа в него постоянно стояли на страже двое часовых и прогуливался офицер. Внутри же помещения не замечалось никаких признаков жизни, хотя Малевинский божился, что однажды видел, как оттуда вышла какая-то мрачная фигура и в сопровождении охраны двинулась прямо во дворец Шер Али-хана, а через некоторое время (Малевинский решил во что бы то ни стало проследить за развитием событий) вернулась обратно.

Догадки сменяли одна другую. Кто бы это мог быть? «Пойманный английский шпион», – говорил один. «Изменившая жена», – высказывал шутливое предположение другой. А эрудит Бендерский воскликнул: «Да это „Железная маска“! Конечно, как мы не догадались раньше! Там содержится один из многочисленных братьев Шер Али-хана, участник борьбы за престол, теперь ожидающий суда и кары».

Тайна становилась такой интригующей, что требовалась немедленная разгадка. И вечером, когда в общий зал миссии, как обычно, прибыл предельно любезный везир, Бендерский не выдержал и через переводчика Назирова задал сановнику вопрос:

– Везир-саиб, если это не важная государственная тайна, скажите нам, кого охраняют в том домике, близ дворца?

Вельможа насупил жиденькие брови: вопрос не доставил ему большого удовольствия. Тем не менее он произнес:

– Якуб-хана.

– Якуб-хана… – недоуменно протянули почти одновременно Малевинский и Бендерский. И хотя везиру и всем присутствующим было ясно, что любое другое имя вызвало бы у них столь же неподдельное изумление, вельможа счел нужным повторить свой ответ, мало что добавив к нему:

– Да, Мухаммада Якуб-хана!

В беседу вмешался сам урус элчи, осведомленный в афганских делах значительно лучше своих подчиненных.

– Это кто же? Сын эмира, бывший гератский правитель?

К вопросу Столетова везир отнесся иначе: коль скоро гостям кое-что известно о малоприятных событиях недавнего прошлого, то почему бы не побеседовать о них и не дать им нужное толкование? И за вереницей сменявших друг друга чайников с чаем он поведал приезжим такую историю.

…Восемь лет назад Шер Али-хан назначил наследником престола сына от любимой жены – Абдулладжана. Это вызвало недовольство сына от другой жены – Мухаммада Якуб-хана, который управлял тогда крупнейшей провинцией и важным городом Гератом. Недоволен сейчас – смирится потом. Воля эмира священна! Но беда была в том, что вести об этом очень скоро дошли до Калькутты и даже до Лондона и, хотя инглизи заверяли в своих симпатиях и невмешательстве в наши дела, в Герат зачастили их люди. Немного денег, немного оружия, изредка беседы с Якуб-ханом. Потом – больше денег, больше оружия, больше бесед! И весной 1872 года он поднял мятеж против отца. Думал, поддержат его кандагарцы, а те, напротив, разбили отряды гератского правителя, доказав тем самым верность Шер Али-хану.

Собирался Шер Али-хан сместить Якуба, но за того вступился вице-король Индии – лорд Майо; вина не так уж велика, и отцовский долг – не обходиться круто, и никаких дел у англичан к нему нет, и все в том же духе. Да и сам Якуб-хан повинился перед отцом. Оставил его эмир в Герате. Затем узнали: зря так сделали. Из Индии, из Персии хлынули к нему люди инглизи. Особенно долго сидел кефтан Мэрч…

– Капитан Мэрч? – прервал говорившего полковник Разгонов. – Известен нам по материалам Штаба Туркестанского военного округа. Долго болтался в Туркмении.

– Да, кефтан Мэрч, – продолжал везир. – Приходили вести, что Якуб-хан готовится к новому походу на Кабул. Эмир-саибу это надоело. Года четыре назад вытребовал он сына в столицу да и посадил под арест. Собирался отрубить голову. И опять соседи вмешались: не виновен сардар, просили освободить его во имя дружбы с правительством инглизи. Ну, голову не отрубили, но и не освободили: держим под стражей…

– Как же его пускают во дворец? – не удержался Малевинский.

Везир усмехнулся:

– За эти годы сардар слегка повредился в уме. Ему всюду мерещатся заговоры, покушения. Боится, что его отравят. Проникся к нему жалостью эмир-саиб: как-никак старший сын. Да и сердце у эмира отходчивое, доброе. Позволил он Якуб-хану обедать за своим столом, а ужин и завтрак для сардара носят с этого стола…

Какое-то оживление в монотонную жизнь посольства внесло появление британских газет. Как выяснилось, газеты доставлялись из Индии. И этим члены миссии были обязаны все той же общительности Малевинского, встретившего среди приближенных эмира небольшого человечка, похожего скорее на уроженца Индии, чем на афганца. Малевинский заговорил с ним по-английски и был поражен тем, насколько тот чисто и свободно изъяснялся на этом языке. Человечек оказался казием, судьей, жившим ранее в Пешаваре. Абдул Кадыр – так его звали – неизвестно почему опасался посягательств англичан на свою свободу и переехал в Кабул. В его обязанности входило составление докладов правителю о сообщениях британской прессы и ведение его переписки с инглизи.

Кипа газет доставила урус элчи и его коллегам большое удовольствие. Из них можно было узнать, в частности, насколько внимательно следили в Лондоне и Калькутте за их продвижением: с большой точностью сообщалось о прибытии посольства к берегам Амударьи, а впоследствии – в Мазари-Шариф. Берлинский конгресс прославлялся как величайшее достижение правительства ее величества в его стремлении к миру. И как бы мельком отмечалось, что Британская империя получила щедрую плату за труды – остров Кипр…

Вскоре еще одному члену миссии предоставилась возможность проявить себя. В действие – увы, печальное – вступил Яворский.

День клонился к вечеру, когда врача вызвал к себе генерал Столетов и сообщил, что внезапно заболел шахзаде, наследный принц Абдулладжан и эмир просит оказать ему медицинскую помощь. Захватив с собой походную аптечку, Яворский в сопровождении фельдшера и переводчиков немедленно отправился к больному. Дорогу показывал везир.

Абдулладжан жил почти в центре города. Выйдя через сад эмира из нижней части цитадели, доктор и его спутники миновали большую, но довольно пустынную площадь, а затем шли некоторое время по многолюдной улице, первые этажи домов на которой почти сплошь были заняты всевозможными лавками. Поскольку Столетов запретил членам миссии покидать крепость, опасаясь проявлений недоброжелательства со стороны местного населения, Яворский, пользуясь случаем, решил понаблюдать за реакцией жителей на «шествие урусов». Ничего враждебного он не заметил.

У высокого дувала все остановились. Везир постучал в калитку и, когда с внутренней стороны подошел человек, что-то ему прошептал. Калитка открылась. Везир с врачом и его спутниками вошли во внутренний двор. Миновав несколько зданий, возле которых стояли паланкины-носилки и толпились слуги, они остановились перед павильоном с застекленными по-европейски окнами. Весь он состоял из единственной комнаты, совершенно лишенной мебели, за исключением стоявшей в глубине кровати, вокруг которой собрались люди.

На кровати лежал худой юноша лет шестнадцати с закрытыми глазами. Он хрипло и тяжело дышал, изредка издавая слабые стоны. Его слегка поддерживал за плечи тучный человек, котлообразная голова которого с большими отвислыми ушами казалась приставленной почти вплотную к туловищу. На широком плоском лице выделялись хитрые глаза и крючковатый нос. То был ахун, придворный врач эмира.

– Что с принцем? – обратился к собравшимся Яворский.

После паузы, вызванной тем, что никто не решался ответить на вопрос, стоявший возле ахуна сгорбленный старик в пышной чалме и богато расшитой куртке рассказал, что два дня назад, когда шахзаде находился в Кухистане, в горах за столицей, у него начались сильные боли в груди и он не мог ходить; его привезли домой и дали лекарство «от сердца».

Пока старик излагал все это, остальные внимательно разглядывали урус табиба – русского врача и пришедших с ним, вполголоса обмениваясь репликами в основном о том, как уловил Назиров, что доктор слишком молод, а потому вряд ли заслуживает доверия… Яворский осмотрел и прослушал Абдулладжана. Он констатировал лишь незначительное ослабление сердечной деятельности, но вместе с тем твердо установил подлинную болезнь – воспаление брюшины, вызванное отравлением. Врач подготовил препараты опия и синильной кислоты для приема внутрь и ледяной компресс снаружи.

Через два часа юноше стало несколько легче, и процессия двинулась обратно.

Столетов, нервничая, мерил шагами небольшую гостиную.

– Как там дела? – бросился он навстречу Яворскому.

Тот сообщил, что положение принца крайне опасно, и выразил сожаление, что не остался на ночь подле него.

– Ни в коем случае! – воскликнул генерал. – Лучше три, четыре, пять раз отправляйтесь к больному, только не оставайтесь на ночное дежурство.

Еще дважды пришлось врачу навестить неожиданного пациента. Вечером он обнаружил, что тому зачем-то дали абрикосового варенья, вызвавшего рвоту. А в полночь Яворский едва успел добраться до павильона, как наследный принц Афганистана Абдулладжан завершил свое не очень продолжительное существование на бренной земле…

Днем, вернувшись после очередного посещения Шер Алихана, руководитель миссии уединился с Разгоновым. Столетов долго не мог прийти в себя, все ходил и ходил по комнате.

– Железный человек! Что это – мусульманский фанатизм и покорность судьбе или нечеловеческая сила воли? Я выразил ему наше соболезнование, а он в ответ: «Ну что ж… Аллах дал – Аллах взял». Нет, просто эмир держит себя в руках, о спокойствии не может быть и речи: несколько раз во время беседы он повторял невпопад «бог дал, бог и взял». Так вдруг лишиться любимого сына, на которого возлагалось столько надежд…

Генерал замолчал, переносясь мысленно во дворец афганского властителя. Потом тряхнул головой, словно стараясь отрешиться от печальных мыслей.

– М-да. Делать нечего. И для Шер Али-хана и для нас жизнь продолжается. У меня уйма важнейших новостей, дорогой Николай Иосифович, и государственных и личных, вашей особы касающихся.

Разгонов с удивлением посмотрел на своего начальника.

– Да, да и весьма приятных! В последней почте Константин Петрович извещает, что его величество произвел вас в генералы. Поздравляю сердечно, ваше превосходительство!

Бывший полковник встал. Друзья обнялись и трижды расцеловались.

– Теперь о деле, ради которого мы сюда прибыли.

Оба генерала сели за стол и склонились над листами бумаги, исписанными каллиграфическим почерком и скрепленными сургучной печатью с арабской надписью: «Николай Григорьевич Столетов». В конце документа значилось: «Августа, 9-го дня, 1878 года. Город Кабул».

– Мы неплохо поработали эти две недели с Шер Али-ханом и его везиром, свидетельством чему является подготовленный проект дружественной конвенции между нашими государствами, – пояснил глава посольства. – Одиннадцать статей. Скажу вам, тезка, у эмира обостренное и, надо думать, весьма объяснимое чувство достоинства, как собственного, так и национального. Стоило нам определить первую статью договора, и остальные пошли как бы сами собой: без сучка и задоринки.

– Нуте-с! – И Разгонов прочел вслух эту статью: «Российское императорское правительство считает государство Шер Али-хана, эмира Афганистана, государством независимым и желает, как с другими независимыми государствами, иметь с ним дружественные отношения, по старой дружбе».

– Вот так! – улыбнулся Столетов. – Вторым пунктом, как ваше превосходительство можете убедиться, мы обязываемся не вмешиваться во внутренние дела страны. Третьим – признаем назначенного эмиром наследника престола…

Вспомнив о только что пережитой афганским владетелем трагедии, он замолчал и нахмурился.

– Там раньше стояло имя этого несчастного Абдулладжана… Теперь оставлено место – кого изберет его бедный отец. Пойдем далее. Статьями с четвертой по шестую предусматривается помощь Шер Али-хану в случае каких-нибудь несогласий между Афганистаном и его соседями. Если эмир попросит, разумеется… Седьмая и восьмая гарантируют теплый прием в России лиц, отправленных Шер Али-ханом для изучения различных специальностей, а девятая обещает содействие, если ему потребуются наши специалисты…

– Не знаю, как там, в Петербурге, но мне кажется, Константину Петровичу особенно понравится статья десятая, – заметил Разгонов, изучавший в это время текст проекта, и прочитал: «Ввиду дружественных отношений между Россиею и Афганистаном Российское императорское правительство в лице туркестанского генерал-губернатора и правительство Афганского государства употребляют, с согласия обеих сторон, зависящие меры к поощрению, облегчению и обезопасению взаимных торговых сношений».

– Вы правы, Николай Иосифович, Кауфман будет доволен. Кстати, должен вам заметить, что он особенно просил не увлекаться моими «профессиональными вопросами». Обстановка острая, говорил Константин Петрович, и военные аспекты ни в коем случае нельзя упускать из поля зрения, но ситуация может разрядиться, и соглашения в политической и военной областях повиснут в воздухе, если не будут покоиться на серьезной экономической основе…

– А в последней статье, насколько я могу судить, Николай Григорьевич, вы отдали дань Востоку и его традициям.

– Что вы имеете в виду?

– Да вот это выражение: «Друг государства Шер Алихана, эмира Афганистана, должен считаться другом императорского Российского правительства, и враг государства Шер Алихана, эмира Афганистана, должен считаться врагом Российского правительства, равно и наоборот».