Текст книги "Победные трубы Майванда. Историческое повествование"

Автор книги: Нафтула Халфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Ну и ну! – воскликнул он. – Ни много ни мало – 42 градуса по Цельсию.

Из другого шатра донеслось замысловатое ругательство Разгонова.

– Что случилось, Николай Иосифович? – спросил своего ближайшего помощника Столетов.

– Как бы это помягче выразиться, Николай Григорьевич, – сердито откликнулся полковник. – У меня в саквояже совершенно расплавился весь запас стеариновых свечей и залил одежду…

– Стоит ли расстраиваться из-за подобных пустяков! Вы знаете, что говорил Саади о хладнокровии и самообладании? – и генерал, сидя под импровизированным зонтиком на прибрежном песке и внимательно наблюдая за погрузкой, стал утешать сомлевших от зноя коллег стихами персидского поэта, призывавшего «положить подушку терпения на ковер ожидания» либо «укрыться от непогоды неприятностей под радугой удовольствий».

– Саади-то Саади, да вот как мне с мундиром быть?! – не унимался Разгонов.

– Ну уже если вам не угоден Саади, то, быть может, Фирдоуси или Хафизу вы поверите? – улыбнулся Столетов и поразил соотечественников целым каскадом поэтических изречений на тему философского отношения к невзгодам.

…Весь отряд смог переправиться на тот берег лишь через день.

Посольство остановилось в ближайшем селении, куда вскоре прибыл эскорт, высланный эмиром: сто пехотинцев и двести всадников под начальством двух генералов. Старший из них носил звание кам-наиба, или помощника наместника.

Афганские воины – пехотинцы и всадники – отличались большим разнообразием одежды, отражавшей все цвета и оттенки солнечного спектра, равно как и богатство фантазии местных портных. Ярко-зеленые и коричневые, желто-синие и белые, красные и черные куртки, мундиры, жилеты, рубахи. Штаны – длинные и короткие, широченные и плотно облегающие ноги. Многие были босиком, остальные – в чувяках, сыромятных сапогах и полусапожках. Единственное, что в их обмундировании было одинаковым, – это кулохи, высокие, куполообразные шапки из мерлушки.

Поражало обилие всевозможного оружия. У большинства были старинные джезаили – длинноствольные крупнокалиберные ружья кустарного производства, отделанные серебряной насечкой или иными украшениями. У некоторых за плечом висели винтовки – преимущественно английские, у других – мушкеты, доставшиеся им или их отцам в качестве трофеев еще со времен первой войны против инглизи: это оружие, как правило, они хранили в чехлах. Из-за пояса у каждого воина торчали по нескольку ножей и кинжалов, а порой и пистолет или револьвер, которым владелец очень гордился, поминутно касаясь его, будто поправляя.

Бегло взглянув на воинов, оценив их снаряжение, умение выполнять команду, Столетов и Разгонов, опытные военные, подумали, что такому войску трудно будет противостоять хорошо вооруженной и обученной британской армии. И как только афганцам удалось нанести англичанам такое сокрушительное поражение сорока годами ранее?!

Кам-наиб выстроил свой отряд и, приветствуя прибытие посольства в Афганистан, сообщил, что эмир Мухаммад Шер Алихан будет рад принять в Кабуле представителей ак подшо – Белого Царя.

На следующий день, вечером, когда спала жара, миссия, сопровождаемая почетным эскортом, направилась в Мазари-Шариф, центр области Чар-Вилоят в резиденцию ее правителя – лой-наиба. [4]4
  Чар-Вилоят, область на левобережье Амударьи, в те годы включала четыре провинции: Мейменинскую, Мазари-Шарифскую, Кундузскую и Ташкурганскую.


[Закрыть]

– Справа по два – марш! – раздался зычный голос урядника, и двадцать два казака вытянулись вереницей следом за Столетовым и его спутниками. При выезде из селения к ним присоединились афганские генералы со своим небольшим войском. Часть его заняла место в авангарде, другая замыкала колонну. Двигались в ночной мгле; мрак усиливался облаком пыли, взметенной сотнями ног. Лишь изредка слабая струя ветра, слетавшего с лежавших впереди невидимых гор Гиндукуша, срывала пыльную пелену, и сквозь туманное марево в свете молодой луны и далеких звезд на мгновение прорисовывалась колышущаяся человеческая масса – и снова скрывалась в тумане.

Тяжкое испытание выпало на долю путешественников на следующий день: на их лагерь обрушился опаляющий вихрь – гармсиль; о его характере говорило само название – «наводнение зноя».

Время близилось к трем часам пополудни, когда окружающая атмосфера стала как-то неестественно густеть и накаляться. Доктор только успел установить, что термометр в тени палатки показывал 44 градуса, как едва не был сбит с ног плотной и вместе с тем пружинистой воздушной волной. Во рту ощущалась горечь, сердце заколотилось, голова налилась чугуном, дышать было нечем, все – и русские и афганцы – почувствовали себя словно в недрах вулкана или в раскаленной печи.

Вверх взметнулось море песка, и среди дня, будто на удивление сверкавшему на ясном небе солнцу, стало темно, как ночью. Песок проникал в плотно затянутые палатки, куда укрылись путники, забивал рот, уши, нос, и не было от него спасения. А снаружи что-то ухало, завывало, грохотало. Жгуты песчаных смерчей свивались в канаты, канаты переплетались между собой, образуя причудливые столбы, возносившиеся ввысь. Лошади, верблюды, ослы сбились в кучу, не издавая ни звука. Да и что можно было услышать в громовом бесчинстве свалившегося неведомо откуда ураганного ветра!..

Когда гармсиль переместился в иные края и все вокруг начало успокаиваться, путешественники долго не могли прийти в себя. Чтобы подбодрить их, Столетова навестил кам-наиб. При виде того, как русский посол и его товарищи стряхивали с себя густой песчаный покров, протирали глаза и прочищали уши, он усмехнулся:

– Повезло!

– В чем повезло? – удивился Столетов.

– Быстро прошел гармсиль.

– У нас этот ветер иногда называют «афганцем», – заметил Столетов.

– Правильно называют. Он – как наш народ: резкий, горячий. Навалится – задушить может. Враги знают наш характер. Испытывали на себе. Но афганцы – и люди и ветер – отходчивы. Если их не задевают! – с улыбкой добавил кам-наиб.

23 июня (5 июля) миссия вступила в Мазари-Шариф. Свое название – «Благородная могила» – город получил потому, что здесь находилась гробница Али – первого шиитского имама, двоюродного брата и зятя пророка Мухаммеда. При въезде в Мазари-Шариф гостей встретили орудийным салютом. Затем их приветствовал двоюродный брат эмира Хош Диль-хан.

…Почти две недели пришлось дожидаться в Мазари-Шарифе известия о готовности Кабула принять посольство. 6/18 июля, когда из столицы прибыл долгожданный чапар – гонец, можно было наконец продолжать путь. До Кабульских ворот процессию сопровождал Хош Диль-хан с большой свитой. Прощальные пушечные залпы отметили выезд из города. Почетный эскорт увеличился теперь до трехсот всадников и двухсот пехотинцев.

Дорога была нелегка. Столетов нервничал. Чувствовалось, что каждый час, а тем более день промедления или задержки стоит ему очень дорого, но он старался не проявлять раздражения и был неизменно ровен и спокоен. По крайней мере – внешне. Генерал знал: Восток есть Восток, и о нарушении его вековых традиций не может быть и речи.

Но кроме правил этикета были и обычные трудности. Движение многочисленного кортежа затруднялось необходимостью переправляться через быстрые речки, пересекать узкие ущелья: надвигалась каменная громада Гиндукуша. Позади остались Кзыл-Котал и Кара-Котал – «Красный перевал» и «Черный перевал», за ними – лощины Мадер и Баджгах, пролегающие между скал, на склонах которых – кое-где в несколько этажей – виднелись входы в древние пещеры.

С большим напряжением сил путники преодолели грозный перевал Данданшикан – «Сокрушитель зубов», с полным основанием прозванный так жителями. Залитые солнцем и пышущие зноем долины сменялись мрачными скалистыми теснинами, где даже у привычных северян от холода зуб на зуб не попадал.

И члены миссии и казаки попеременно испытывали приступы лихорадки: на пути им пришлось пройти немало болотистых низин. Но они упорно и настойчиво сокращали расстояние, остававшееся до афганской столицы.

В районе Бамиана, как бы в вознаграждение за невзгоды дальнего пути, перед Столетовым и его спутниками предстало удивительное зрелище: за поворотом дороги в нишах отвесных скал вдруг возникли огромные каменные фигуры – древние статуи буддийских идолов в несколько десятков метров высотой. Путешественники застыли в изумлении.

«Бамианские колоссы» – так называлось это чудо.

– Разве может идти в какое-либо сравнение восхождение на кёльнскую колокольню или на купол собора святого Петра в Риме? – в экстазе размахивал руками Яворский, доказывая необходимость немедленно заняться осмотром гигантских статуй и попытаться взобраться на них. Доктору с полковником Разгоновым и проводником-афганцем удалось добраться до верха лишь меньшего «бамианского идола», так как лестница, которая вела на более крупную статую, оказалась разрушенной.

Наконец, миновав еще немало горных проходов и ущелий, посольство вышло к берегам главной реки Афганистана – Гильменда, а потом к перевалу Унай; близ него, но уже в противоположном направлении несла свои воды другая река – Кабул.

Богатая и разнообразная природа долин этих рек радовала взор путников, утомленных мрачными, суровыми красками окружавших их долгое время горных ущелий. Гранитные скалы живописно оттенялись здесь густой зеленью ухоженных садов, стройные тополя вздымали ввысь свои стволы, будто пытаясь дерзко соперничать с горными пиками. На склонах холмов виднелись отары овец и коз. В плотной листве деревьев золотыми искорками мелькали абрикосы. Над светлой линией журчащей воды нависли будто замершие ивы, а раскидистые чинары манили передохнуть под своей благодатной сенью. На пшеничных полях уже почти созрели крупные и тяжелые колосья.

Миссия Столетова, преодолев все трудности далекого пути, приближалась к афганской столице.

Глава 3
МОМЕНТ НАСТАЛ

31 июля 1878 года, в среду, к резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, где обычно проходили заседания правительства Британской империи, съезжались экипажи. Глава кабинета лорд Биконсфилд пригласил своих коллег к шести часам. Первым в знакомое здание вошел Дадли Райдер виконт Сэндон – президент торговой палаты. Вчерашним выступлением в защиту экономической политики консерваторов он вызвал бурю аплодисментов тори в палате общин и пребывал в приподнятом настроении. За ним почти одновременно приехали лорд-хранитель печати герцог Нортумберленд и министр иностранных дел Солсбери, потом канцлер казначейства Норскот, лорд-президент Совета герцог Ричмонд и другие. Последним, как водится, явился Гатторн Харди виконт Крэнбрук – статс-секретарь по делам Индии; его леность вошла в поговорку и не раз служила объектом язвительных шуток Биконсфилда, на которые тот был большой мастер.

Места за длинным прямоугольным столом в зале заседаний занимали по сложившейся традиции. В центре спиной к камину и лицом к трем высоким узким окнам обычно садился премьер-министр, слева от него – военный министр Стэнли и Крэнбрук, справа – лорд-канцлер Кейнс и герцог Ричмонд, напротив – герцог Нортумберленд, Солсбери, Норскот, Сэндон, первый лорд адмиралтейства Смит и генерал-почтмейстер Мэннерс. Наконец, в торцах стола стояли кресла министра внутренних дел Кросса и статс-секретаря по делам колоний Бича.

В назначенное время из своих комнат вышел Биконсфилд. Сгорбленная фигура, мешки под глазами, набрякшие веки – семидесятитрехлетнему премьеру нелегко давались государственные заботы и бурные прения в парламенте, нередко затягивавшиеся далеко за полночь.

– Что у нас сегодня самое животрепещущее, господа? – глухим голосом спросил он, поздоровавшись с собравшимися.

– У меня – важное письмо лорда Литтона, – поднял руку Крэнбрук. Плотный, розовощекий, неукоснительно сочетавший не очень напряженный труд с интенсивным отдыхом, он казался олицетворением здоровья, являя полную противоположность своему шефу.

– Слушаем вас, Гатторн.

– Послание пространное. Не стоит занимать ваше внимание, оглашая его целиком. Но здесь есть крайне интересные мысли и предложения, требующие размышлений и отклика.

Крэнбрук слегка откашлялся и, отставив документ далеко от глаз, начал читать: «Я убежден, что политика создания в Афганистане сильного и независимого государства, над которым мы не можем осуществлять никакого контроля, ошибочна. Если вследствие войны или смерти нынешнего эмира, которая, конечно, явится сигналом для раздоров между соперничающими претендентами на престол, мы получим возможность (а ей несложно возникнуть в любую минуту) разделить или сломать Кабульскую державу, я искренне надеюсь, что мы не упустим такой случай. Полагаю, что это также мнение лорда Солсбери…»

Все присутствующие посмотрели на министра иностранных дел. Тот кивнул, как бы подтверждая сказанное.

– И что же предлагает вице-король? – произнес премьер.

– Он выдвигает довольно четкую программу: «В интересах Индии наиболее разумным явилось бы создание западноафганского ханства, включающего Мерв, Меймене, Балх, Кандагар и Герат, под властью какого-нибудь избранного нами правителя, который зависел бы от нашей поддержки. При наличии образованного таким путем западноафганского ханства и небольшой британской базы подле границы в Куррамской долине судьбы самого Кабула были бы для нас вопросом, не имеющим значения».

Воцарилась тишина. Члены кабинета обдумывали услышанное.

– А при чем тут Мерв? – первым подал голос лорд Мэннерс. По своей «почтмейстерской» должности он был обязан особенно хорошо знать географию. – Как я себе представляю, Мерв никогда не имел ничего общего с Афганистаном.

– Ну, это детали, – отмахнулся статс-секретарь по делам Индии.

– Да, частности, – неожиданным для своей внушительной внешности высоким голосом поддержал его Солсбери. – Хуже другое: у нас нет серьезного основания для активных действий.

– И войны нет, и кабульский правитель, кажется, не собирается на тот свет, – усмехнулся Сэндон.

– Появление под нашим контролем и в таком составе ханства – как его там называет барон Литтон – западноафганского? – превратило бы Кабул в жалкий, никому не нужный островок… Я думаю, господа, одобрим предложения вице-короля. К их реализации следует быть готовыми в любую минуту. А такую минуту, – Биконсфилд повернулся к Крэнбруку, – надо всемерно приближать. Это и следует сообщить в Симлу. Пока же займемся нашим бюджетом…

По душноватому залу (премьер-министр смертельно боялся сквозняков, и все окна были тщательно закрыты) пронеслось едва заметное дуновение ветерка: бесшумно отворилась дверь и вошел слуга.

– Срочная депеша, милорд!

Биконсфилд раскрыл телеграмму. На его лице появилось выражение радостного изумления.

– Ну, господа, – обратился глава правительства к министрам, – если бы я изобразил нечто подобное в одном из своих романов, вы вправе были бы счесть меня фантазером… Потрясающее стечение обстоятельств!

Он взволнованно продолжал:

– Наш энергичный вице-король легок на помине. В его депеше – любопытнейшая весть: в Кабул прибыли русские офицеры с вооруженным эскортом! Вот вам и повод для вмешательства в афганские дела.

– Но ведь афганский правитель пока еще независим и может принимать кого ему заблагорассудится, – вставил Норскот.

– Ну, это как сказать, – пробасил Крэнбрук. – Он сидит слишком близко от нашей Индии!

Биконсфилд остановил назревавшую дискуссию.

– Лорд Литтон говорит о трех вариантах нашей возможной реакции: во-первых, рассматривать отмеченный факт с имперских позиций и отсюда, из Лондона, обсуждать проблему с Петербургом; во-вторых, подойти к ней как к вопросу, имеющему прямое отношение к Индии, и потребовать от Кабула приема аналогичной британской миссии; в-третьих, ничего не предпринимать.

Члены кабинета согласились с мнением Солсбери: отложить окончательное решение до тех пор, пока не удастся четко выяснить, что происходит в столице Шер Али-хана.

3 августа они снова собрались на Даунинг-стрит. На этот раз вскоре после полудня. Все имели полусонный вид, но чувствовали себя победителями: накануне, только к двум часам ночи, крупной победой правительства, получившего большинство в 143 голоса при обсуждении чреватого последствиями запроса либеральной оппозиции, завершилось заседание палаты общин. Биконсфилд заявил, что кабинет может быть доволен работой, проделанной во время дебатов.

– Займемся, однако, тревожными афганскими проблемами, – сказал он и вопросительно обернулся к статс-секретарю по делам Индии.

Виконт Крэнбрук зачитал длинную депешу лорда Литтона. Вице-король подтверждал известие о русской миссии в Кабуле и запрашивал инструкции.

– Если мы не предпримем быстрых и энергичных действий, трудно будет предвидеть последствия, какие вызовет по всей Индии сообщение о появлении в соседней стране наших соперников, – резюмировал виконт. И после краткой паузы добавил:

– К тому же история нам не простит, если мы не воспользуемся ниспосланными провидением обстоятельствами, чтобы избавиться от Шер Али-хана. Или, по крайней мере, не наденем на него достаточно надежную смирительную рубашку…

– Значит, надо сделать что-то особенное! – воскликнул герцог Ричмонд. – Что же мы предпримем?

Все улыбнулись: герцог неизменно стремился продемонстрировать свою энергию и активность, но за всю бытность членом правительства ни разу не внес какого-либо существенного предложения.

Такие предложения – особенно в связи с международными проблемами – обычно исходили от маркиза Солсбери. Теперь же их следовало ожидать с тем большей вероятностью, что Солсбери, предшественник Крэнбрука на посту вершителя индийских дел, был в них достаточно компетентен. И действительно, у него был уже готов план действий.

– Надо поручить барону Литтону категорически потребовать от эмира незамедлительного принятия нашего посольства, – начал маркиз. – И любой ценой добиться его допуска в Кабул. Не исключено, что кратчайший путь через Хайберский проход окажется опасным из-за враждебности к нам местных племен. Трудности несколько уменьшатся, если направить британских представителей через Кандагар. Есть сведения, хотя и не очень надежные, что его жители расположены более дружелюбно к соседям-англичанам в Индии.

Слова Солсбери не вызвали возражений.

– Итак, решено! Отправляем к эмиру авторитетную миссию, – подвел итоги обсуждения премьер-министр. – И следует позаботиться, чтобы ее эскорт соответствовал величию и мощи империи.

* * *

Между тем Каваньяри не тратил времени даром. Не было буквально ни одной военной экспедиции против пограничных афганских племен, в которой он бы не принял самого активного участия: во второй половине 1877 года – «экспедиция Джоваки», в феврале 1878 года – «экспедиция Сапири», в марте – «экспедиция Шакат» и сразу же за ней – поход против племени утманхель. И так далее.

Однако непосредственно в боевых операциях комиссар участвовал редко. Он терпеливо и настойчиво отыскивал нужных ему людей, уединялся с ними в укромных местах и что-то долго и настойчиво втолковывал им. Удалось ему наладить связи и с некоторыми излишне корыстолюбивыми вождями, старшинами, маликами.

Правда, в одном месте, и, к сожалению, едва ли не в самом важном, его ждала неудача. Комендант форта Али-Масджид капитан, или по-афгански кефтан, Файз Мухаммад категорически отверг все попытки к сближению. А ведь Али-Масджид – ключевая позиция на нелегком пути из Пешавара в Кабул. Но британский комиссар надеялся, что ему удастся переубедить упрямца.

В те редкие часы и дни, когда Каваньяри находился в своей пешаварской резиденции, его посещали какие-то таинственные личности. Они приезжали и уезжали под покровом ночной темноты, на хороших конях, задерживаясь лишь для очень краткой беседы и увозя холщовые мешочки, небольшие, но весьма увесистые. Обычно после таких посещений комиссар засиживался допоздна у себя в кабинете. Вскоре на стол вице-короля, находившегося в Калькутте или Симле, ложилось донесение, под которым стояла подпись «Клин».

«Клин» сообщал сведения, доставленные его агентами из Кабула и других городов Афганистана, рассказывал о предпринимаемых им поисках людей, на которых можно будет опереться, когда настанет час решительных действий против несговорчивого Шер Али. Речь шла о подкупе вождей племен и глав родов и разжигании вражды между ними, о натравливании важных сановников на правителя и возбуждении у них жажды власти, о тайной борьбе против Афганского государства, упоминая о котором английские политики не обходились без слов «так называемое»…

Однако иногда Каваньяри охватывало чувство, будто делается что-то не то и что-то не так. Это вовсе не были угрызения совести. О нет! Он лишь выполнял свой долг. И выполнял, видимо, неплохо, ибо сменил капитанские знаки различия на майорские, а его парадный мундир уже украшал орден «Индийская звезда» командорской степени.

Ощущение, будто делается «что-то не то и что-то не так», было связано совсем с другим. Каваньяри провел уже достаточно много времени среди афганцев, чтобы не заметить основные черты их характера. И он отчетливо видел, что даже те, кто брал его деньги или кто имел основание быть недовольным нынешним эмиром, страстно любят свою отчизну и гордятся ею. И это порождало сомнение в конечном успехе «деликатных операций», как мысленно характеризовал свои действия комиссар. «Только сильнейший военный удар, неумолимый и оглушительный, заставит афганцев признать наше превосходство и принять наше владычество», – думал он. Эту мысль Каваньяри неизменно проводил и в своих донесениях вице-королю. Каваньяри настойчиво писал об этом, так как знал, что тем самым подкрепляет взгляды Литтона и его окружения, а также вынашиваемые ими планы. Ему было известно, что вдоль границ Афганистана с Индией сосредоточиваются британские войска, и в душу закрадывалось тревожное ожидание: какая роль предназначается ему в назревающих событиях?

Когда ждешь чего-то важного, оно всегда приходит неожиданно. Так случилось и теперь. 8 августа 1878 года пешаварскому комиссару передали телеграфное предписание немедленно прибыть в Симлу.

Через два дня Каваньяри входил в знакомый дом. Вице-король находился в кабинете в обществе полковника Колли. Как и прежде, лорд Литтон старался создать дружескую, неофициальную атмосферу. Он даже проявлял еще больше теплоты и сердечности, хотя по привычке не упустил случая слегка поддеть прибывшего.

С этого и началась беседа:

– Ждем вас, майор. Не скрою, я внимательно наблюдал за вашими действиями. Они заслуживают одобрения. Если вы еще и не стали настоящим Наполеоном, то уровня Талейрана или Фуше уже достигли.

Каваньяри еще при первом знакомстве освоился со стилем Литтона и знал, что его шутливый тон в любой миг может смениться серьезным. Так и произошло. Вице-король тут же перешел к делу.

– Год назад я предупреждал Лондон об опасности, нависшей над нами с севера. Меня высмеяли. Теперь в Кабуле находится русская миссия. Этот сумасшедший дикарь, Шер Али, заверяет, что ее приезд ничем нам не грозит. Мне совершенно безразлично его мнение. Я сам буду решать, чего нам следует бояться…

И снова Колли молча кивал, соглашаясь с каждым словом вице-короля.

– Пусть даже никакой угрозы нет, – продолжал тот, – прибытие в Афганистан представителей Петербурга – отличный повод, чтобы потребовать от Шер Али принять и нашего посла. Да и не только для этого. Вот, знакомьтесь с копией депеши, которую я отправил статс-секретарю по делам Индии.

И он протянул майору письмо. Оно гласило: «Мы теперь должны пересмотреть вопрос о том, что реально представляет собой наша северо-западная граница. Нынешняя линия… совершенно не соответствует своему назначению. Великой естественной границей Индии является хребет Гиндукуш с его отрогами; этому хребту и надлежит быть нашей окончательной границей».

Каваньяри сразу сообразил, что означает перенос пограничной линии на Гиндукуш. Это же почти полное поглощение Афганистана Британской империей!

Далее вице-король намечал конкретные практические пути для достижения намеченной цели. Если правительство согласно с высказанной точкой зрения о направлении границы, гласил далее текст, то для ее установления есть три способа: добиться такого союза с Шер Али, который исключал бы всякое влияние России на Афганистан; если это невозможно, расчленить Афганистан и поставить правителем более послушного эмира; завоевать столько афганских земель, сколько потребуется для прочного сохранения северо-западной границы Британской Индии.

Первый вариант лорд Литтон находил абсолютно безнадежным, третий рассматривал как крайний. Оставался второй, и в качестве предпосылки к его осуществлению он предлагал отправить в Кабул дипломатическую миссию. Ее цель – требовать предоставления Англии права разместить своих офицеров в афганской столице и в Герате для контроля за обстановкой в стране, а особенно – за внешней политикой Шер Али.

– Я настаивал на немедленном ответе, – подчеркнул вице-король, когда майор вернул ему прочитанный меморандум.

…Лорд Литтон не мог знать, что этот документ вызвал у лорда Биконсфилда долгое раздумье. Изучая его перед заседанием кабинета, премьер неожиданно вспомнил свое выступление в парламенте тридцать пять лет назад. И в его памяти возникли не только отдельные слова и выражения, но и весь тот день, окрашенный праздничным настроением. Он, тогда еще молодой Бенджамен Дизраэли, лишь недавно избранный депутатом, произнес одну из своих первых речей, являющуюся по традиции чем-то вроде посвящения в политические деятели.

Тяжелые то были времена. В Англии едва начинали сознавать подлинные масштабы и значение разгрома британской армии в Афганистане. У всех на устах были имена Элфинстона, Поллока, Макнотона, Бернса и других героев и мучеников этой злосчастной войны. О чем же он тогда говорил? Да, вот о чем! Если афганцев оставить в покое, то их страна явится прочной преградой для вражеского вторжения в Индию. «Почва там неплодородна. Местность пересекают огромные горы, среди которых войско может подвергнуться полному уничтожению. Вероломство народа вошло в поговорку. Имеется, таким образом, сочетание всех элементов, превращающих эту страну в совершенно непреодолимый барьер, если мы воздержимся от вмешательства в ее дела».

Почему же сейчас он готов предать забвению собственные, в общем справедливые слова?! Биконсфилд подумал о своем ближайшем коллеге – Солсбери. Тот, конечно, будет решительно отстаивать доводы Литтона. Крэнбрук? Хотя он и ленив, но весьма настойчив в этом вопросе, да и начитался будоражащих статей Роулинсона. Впрочем, не только его министры – вся верхушка консервативной партии жаждет крови эмира Шер Али-хана.

Государственный деятель, обладавший огромным опытом и умением лавировать среди политических рифов, Биконсфилд великолепно понимал, что кроется за внешне невинным предложением вице-короля об отправке посольства в Кабул. Дело шло к новой афганской войне, и влиятельные круги в Англии и в Индии были склонны форсировать события. И он, премьер, скорее будет содействовать им, чем ставить преграды.

Его взгляд упал на последний номер «Таймса». Впрочем, он и без газеты – и гораздо лучше ее репортеров – знал, что экономический спад, начавшийся в Великобритании в 1873 году, незадолго до его прихода к власти, не только не прекратился, но приобретает черты острейшего кризиса. В сталелитейной и угольной промышленности – глубокая депрессия. Но особенно тяжелое положение в хлопчатобумажной промышленности. А об экспорте нечего и говорить. Ни «Таймс», ни «Экономист» еще не пронюхали о подсчетах, сделанных правительственными экспертами: за последние годы английский экспорт сократился более чем на четверть! Дальше уже, как говорится, идти некуда… Банки и предприятия охватила волна банкротств.

Война? Что ж, успешная война всколыхнет народ, усилит его патриотические чувства, отвлечет от тревожной обстановки на Островах. Она позволит расширить рынки сбыта, увеличит возможности распространения британских изделий. А если активнее использовать материальные и людские ресурсы Индии, то, собственно, от Англии не потребуется сколько-нибудь крупных затрат.

Легко возбудимый и увлекающийся, лорд Биконсфилд уже рисовал перед собой картины – одну радужнее другой. Если удастся закрепиться в Афганистане, то, как знать, может быть, потесним Россию в Средней Азии и, уж во всяком случае, откроется доступ к внутренним районам Ирана и Китая…

Ну а если война будет не очень успешной? Или вовсе неудачной? Как первая? Не может такого случиться! За прошедшую с тех пор треть века несравненно улучшились средства транспорта и связи, проще стало снабжать и перебрасывать войска. Британская империя сильна как никогда – что ей этот жалкий Афганистан, с его нищим народом, необузданным и слабо-вооруженным воинством, которое и армией-то назвать нельзя! Опыт прежнего поражения необходимо, конечно, учесть. Но, в конце концов, неужели английские генералы с тех пор так и не научились воевать?!

И премьер-министр правительства ее величества королевы Виктории лорд Биконсфилд согласился с мнением других членов кабинета: следует одобрить намерение вице-короля Индии направить в афганскую столицу посольство…

…Всего этого лорд Литтон, естественно, не мог знать, беседуя со своими подчиненными. Он предложил Колли и Каваньяри перейти в соседнюю комнату, где на низком столике стояли вазы с фруктами и несколько бутылок вина.

– Мне сегодня доставили свежую партию чудесного бургундского. Оно, я надеюсь, несколько оживит наш сугубо деловой разговор. Прошу отведать, – улыбнулся Литтон. – Великолепный напиток, не правда ли?

Колли и Каваньяри выразили свое восхищение качеством вина, и удовлетворенный вице-король продолжал:

– Срочность вашего вызова, майор, связана с тем, что на днях я сообщу Шер Али о немедленной отправке к нему своей миссии. Надеюсь, вас не удивит, что главой миссии назначен знаменитый генерал Нэвилл Боулс Чемберлен?

– А почему это должно вызвать мое удивление, милорд? – задал встречный вопрос Каваньяри, уловив в словах Литтона легкую иронию.

Барон едва заметно усмехнулся и промолвил, словно нехотя:

– Либо вы тонкий дипломат, майор… Либо пребываете в блаженном неведении. Будем исходить из последнего, хотя не исключено и первое. Итак, суть в том, что сэр Нэвилл, занимающий ныне пост главнокомандующего Мадрасской армией, как известно, участвовал еще в сражениях 1839–1842 годов. Он лично знаком с Шер Али с тех времен, когда тот с отцом были нашими пленниками в Индии. Зачем только их отпустили?! Но вернемся к генералу. У него величественная осанка, тонкое чувство такта и замечательное присутствие духа.

Вице-король замолчал. Каваньяри с недоумением посмотрел на него:

– Простите, милорд, но, насколько я могу судить, отмеченные вами качества в высшей степени необходимы для главы посольства, направляемого в Афганистан.