Текст книги "Победные трубы Майванда. Историческое повествование"

Автор книги: Нафтула Халфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Глава 10
ПОД ДУЛАМИ ПУШЕК

10 мая его высочество Мухаммад Якуб-хан и представитель Британской империи майор Каваньяри, сопровождаемый, как обычно, Уильямом Дженкинсом из Индийской гражданской службы, встретились в специально отведенном помещении.

Они расположились на застланном коврами диване, а Дженкинс в роли переводчика занял место между ними. Необходимости в переводчике не было, ибо майор мог изъясняться на персидском языке и на его диалекте, распространенном в Афганистане, – дари, но он хотел располагать на всякий случай дополнительным временем для обдумывания ответов.

Преемник Шер Али-хана чувствовал себя неуверенно: речь его была не очень связной, руки дрожали. В отличие от эмира Каваньяри был спокоен. Лишь одно, казалось бы несущественное, обстоятельство нарушило прекрасное настроение, с которым он направлялся на свидание с правителем Афганистана. Приближаясь к дому, где должна была состояться встреча, майор прошел мимо сопровождавших эмира сановников и ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Естественно, все внимательно рассматривали важного инглизи, и Каваньяри невольно приосанился. Но среди любопытствующих кто-то смотрел на него особенно – недоброжелательно и зло. Это был рослый плечистый афганец в чалме и темно-зеленой куртке, явно стремившийся не выделяться из толпы. Майор мог поклясться, что где-то видел его, и даже совсем недавно. Однако припомнить где, когда, а главное – кто он, никак не удавалось.

Каваньяри тряхнул головой, стараясь освободиться от неприятного ощущения, и обратился к Мухаммаду Якуб-хану:

– Ваше высочество, по поручению его высокопревосходительства лорда Литтона, вице-короля Индии, я приношу вам соболезнования в связи с кончиной отца и эмира Мухаммада Шер Али-хана, а также поздравления по поводу вашего восшествия на престол!

Практически это означало признание Англией Якуб-хана эмиром. Но, поскольку британское правительство еще не было убеждено, что он станет полностью следовать его предначертаниям, столь немаловажное заявление майор сделал без свидетелей (Дженкинс в счет не шел), дабы сохранить возможность отречься от него в любую минуту. Тем не менее оно прозвучало достаточно торжественно. Каваньяри сделал паузу, во время которой Дженкинс перевел сказанное на персидский. Якуб-хан слушал рассеянно, а затем поблагодарил:

– Ташаккур!

Каваньяри подождал, пока и ему перевели хорошо знакомое выражение. Затем он продолжал.

– Я просил ваше высочество побеседовать со мной наедине, ибо намереваюсь коснуться щекотливых вопросов. Британская империя крайне заинтересована, чтобы Афганское государство и его эмир были ее искренними друзьями. А своим друзьям мы окажем всестороннюю помощь…

Это был очень существенный момент. Надлежало любой ценой привязать преемника Шер Али-хана к британским хозяевам Индии. Каваньяри снова вспомнил свою беседу с Литтоном в Лахоре. Вице-король беспрестанно возвращался к этой теме. Он даже показал Каваньяри полученную им 13 апреля недвусмысленную телеграмму Крэнбрука: «Если Якуб станет действительно проводить свою внешнюю политику под нашим руководством, мы будем готовы поддержать его против любой иностранной агрессии, какая может явиться результатом такой политики, деньгами, оружием и войсками, которые будут употреблены по нашему усмотрению в тех случаях и там, где мы сочтем это удобным».

– Мы предоставим вам денежные средства, – подчеркнул майор, – снабдим оружием в любых размерах, учитывая, что с севера кабульскому престолу угрожает некая держава…

Кнут и пряник, пряник и кнут – по всем канонам британской политики на Востоке… Обещая какие-то выгоды, майор должен был указать и на то, что отказ от них повлечет за собой репрессии. Так он и сделал:

– В случае вашей враждебности – будем откровенны! – у нас найдется достаточно сил для нанесения по вашей стране уничтожающего удара…

Слово англичанина падали резко, тяжело, весомо.

– …Пока ваше высочество будет проявлять надлежащее внимание к нуждам и потребностям своего великого соседа, можно не опасаться за его судьбу и грядущее его страны. Мы учитываем некоторую нехватку политического опыта у вашего высочества. Поэтому лорд Литтон не сомневается, что вы признаете разумной мерой размещение британских миссий в крупных афганских городах, прежде всего – в столице, а также в пограничных областях. Эти миссии со всей благожелательностью окажут помощь местным правителям в решении важнейших дел.

Когда этот затянувшийся монолог пришел к концу, эмир заметил, что его народ еще не очень хорошо воспитан.

– Афганцы не всегда понимают благородные стремления инглизи, – пробормотал он. – Если во многих городах появятся чужеземные миссии – да будет милость Аллаха над ними! – как мы обеспечим их безопасность?

– Мы это обсудим позднее, – Каваньяри не стал вступать в дискуссию на ранней стадии переговоров. – Я надеюсь, ваше высочество понимает, что по закону победителя Британская империя вправе оставить за собой все земли, занятые ее доблестными войсками. Мы проявим присущее великой нации миролюбие и ограничимся удержанием лишь областей, необходимых для обороны наших индийских владений и обеспечения дружественных отношений с высоким Афганским государством. Но лишь при условии пребывания во главе этой страны мудрого правителя, сознающего жизненную важность тесных связей с опытными английскими политическими деятелями и насущную потребность прислушиваться к их советам…

Каваньяри с нетерпением ждал ответа Якуб-хана. Тот горячо запротестовал против планов отторжения афганских земель, но никак не реагировал на основную мысль англичанина. «Не понял, что ли? Или хочет отмолчаться?» – мелькнуло в голове у майора. Вслух же он произнес, что территориальные проблемы стороны смогут в дальнейшем обсудить достаточно подробно. Все будет определяться степенью желания Афганистана крепить дружбу с Англией, еще раз подчеркнул он.

И снова Мухаммад Якуб-хан пробормотал что-то не очень вразумительное. «Да, голубчик, тебя еще надо воспитывать и воспитывать», – подумал представитель вице-короля Индии. Он встал.

– Я был счастлив познакомиться с вашим высочеством и рад, что нашу беседу отличал дух взаимопонимания. Именно в этом залог хороших связей между двумя высокими государствами, – подвел итоги свидания Каваньяри.

Подобие усмешки мелькнуло на безжизненном лице эмира:

– Будет ли тень прямой, если ствол кривой! – Поговорка звучала весьма двусмысленно. – Впрочем, – спохватился афганский правитель, – все в руках Аллаха!..

Они обменялись рукопожатием и двинулись из дома. На улице вестовой подвел майору коня, но тот, отстранив его движением руки, направился с эмиром к терпеливо ждавшей свите. Знак внимания? Нет, Каваньяри вовсе не собирался оказывать его кабульскому повелителю; он хотел всего лишь отыскать афганца со жгучим взглядом…

Это оказалось несложным. Афганец смотрел на него в упор, и взор его дышал враждебностью. Тысяча чертей! Да ведь перед ним приятель из Али-Масджида! Файз Мухаммад! Майор забыл о тщательно соблюдаемой им британской выдержке и дал волю итало-ирландскому темпераменту. Бесцеремонно вклинившись в гущу почтительно расступившихся перед ним вельмож, он приблизился к бывшему коменданту горного форта.

– Какая встреча, сардар… Вас сразу и не узнать… Где мундир и что означает эта куртка? – с иронией спросил Каваньяри.

Файз Мухаммад нехотя промолвил:

– Могли ли дедовские мултуки тягаться с дальнобойными пушками? Али-Масджид в ваших руках. Зачем же мне мундир?

Ответ афганца вернул Каваньяри хорошее расположение духа. Он даже решил оказать внимание человеку, спасшему его если не от смерти, как тот утверждал, то наверняка от тяжелого отравления.

– Я постараюсь быть более гостеприимным хозяином, чем вы, кефтан. Не сочтете ли возможным посетить мою гандамакскую квартиру? Это недалеко. Вспомним ручей у мельницы… Наше свидание состоялось всего полгода назад, а кажется, что с тех пор прошла целая вечность.

– Хвара шэ, хорошо! – лаконично произнес на пушту Файз Мухаммад и повторил по-персидски, – хэйли хуб, очень хорошо!

Церемонно раскланявшись с Якуб-ханом и его свитой, майор сел в седло, подождал, пока Файз Мухаммад отвязал от дерева своего коня, и вместе с ним и Дженкинсом двинулся к небольшому домику на пешаварской дороге…

У дверей стоял часовой. Внутри дома находились неведомо как сюда попавшие коричневый стол и несколько легких плетеных стульев.

– Прошу располагаться в моей походной резиденции! Вы, вероятно, продрогли, дожидаясь нас. – Каваньяри вспомнил сцену их расставания у форта, когда комендант позволил себе не очень лестный выпад против него, вспомнил неприязненный взгляд Файз Мухаммада и подумал, что неплохо было бы расположить его в свою пользу. – Сейчас нам подадут что-нибудь согревающее. Что вы предпочитаете – виски, джин, хорошее французское вино? У меня отличный повар. Не пройдет и десяти минут, как мы получим великолепные бифштексы. С кровью…

– На! На! – афганец сделал отрицательный жест.

– Как нет? Совсем нет? – изумился Каваньяри. – Я хорошо изучил Восток – от куска хлеба тут отказываются лишь за столом недруга, в доме человека, которому хотят мстить… Переведите, Дженкинс, что утром он привлек мое внимание в этой большой пестрой толпе неприветливым, назовем так, взором. В Азии говорят: «Друга узнаешь по лицу, врага – по глазам». Мы с эмиром нашли общий язык, война кончилась, отчего же и нам с вами не подружиться?

– Не утруждайте себя, миджар Камнари, – резко ответил Файз Мухаммад, выведенный из равновесия цинизмом майора. – Мне хорошо известна ваша деятельность в Пешаваре, направленная против нашего народа.

Каваньяри переменился в лице. Разговор явно приобретал нежелательную остроту, но он сделал еще одну попытку перевести его в более спокойное русло:

– Мы – слуги своих правителей. Я уже говорил об этом у Али-Масджида. Была война – мы сражались. Теперь наши страны будут дружить, и я предлагаю вам свою руку. Его высочество эмир прислушивается к нашим советам. Мы можем обеспечить такому доблестному воину высокий пост.

– Благодарю за честь, но дружбе между нами не бывать! – воскликнул Файз Мухаммад. – И эмиру, который прислушивается к вашим советам, я тоже не слуга!

– Отчего же такая непримиримость? – майор уже начал нервничать.

– Вам непонятно?! В Гандамаке, городе на афганской земле, хозяйничает инглизи, миджар Камнари, предлагающий мне, афганцу, праздничный обед: виски, вино, бифштексы с кровью… Не с афганской ли?!

Файз Мухаммад взял себя в руки и заговорил более спокойно:

– Для меня война еще не кончилась. Я родился неподалеку отсюда, в Тезине. Когда вы хотели посадить нам на шею Шуджу уль-Мулька, мой отец Самед-хан и два брата взяли свои мултуки и пошли сражаться. Они погибли…

– Примите мои сожаления! – стараясь быть любезным, произнес Каваньяри.

– Благодарю, хотя они и бестактны. Мне тогда не было и десяти лет, но я старался помочь отцу и другим воинам, уничтожавшим вашу армию. Теперь вы примите мои соболезнования!

Файз Мухаммад передохнул и продолжал:

– У нас понимали, что угроза с вашей стороны растет с каждым годом. Я изучил английский язык, следил за вашими делами в Индии. Вы очень сильны. Нам придется нелегко, но мы будем отстаивать каждую пядь родной земли. Поэтому я говорю: пока вы ее топчете, война продолжается!

– Зачем же вы приехали сюда с таким настроением? Ведь мы ведем переговоры о мире и дружбе.

– Я солдат. Верой и правдой служил родине, Шер Али-хану. Я хорошо знаком с этими местами, и сипахсалар Дауд Шах-хан велел мне участвовать в поездке. Но, если сказанное вами справедливо, миджар Камнари, и молодой эмир намерен дружелюбно беседовать с инглизи, когда их войска захватывают афганские селения и города, наш народ такого эмира не поддержит.

Бывший комендант Али-Масджида встал и стремительно направился к двери. Растерявшийся Каваньяри не знал, как себя вести в столь неожиданной ситуации. Все же он счел нужным не обострять отношения:

– Ну, хорошо. По крайней мере я кое-что понял. Но скажите ради бога, что вам помешало тогда, у Али-Масджида, дать мне спокойно отравиться?

– Я ждал этого вопроса, – хмуро усмехнулся Файз Мухаммед. – Мы, мусульмане, верим в кисмет, судьбу. Я подумал, что такая смерть – не для вас. Она случайна и, как бы это сказать, ничем не примечательна. К тому же мне пришла на ум отличная английская пословица: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет». Гуд бай, миджар Камнари! Гуд бай, мистер Дженкинс!

Афганец переступил порог, и через минуту за окном раздался топот копыт уносившего его коня.

Да, теперь Каваньяри весьма сожалел, что при разговоре присутствовал Дженкинс. Но ничего – вскоре он убедится, что афганец жестоко поплатится за свою дерзость. Да и в конце концов – не вздорная же беседа с этим дикарем была главным итогом дня! Основное достигнуто: Мухаммад Якуб-хан готов с должным вниманием отнестись к пожеланиям и рекомендациям представителей Британской империи. Успех, и немалый! Стоит ли терять равновесие из-за бывшего коменданта какого-то жалкого глинобитного укрепления?

На следующий день англичане нанесли визит эмиру. Он имел, по существу, протокольный характер: никаких серьезных тем не обсуждалось. Рядом с Якуб-ханом в его странном мундире «царского генерала» сидели два ближайших советника: мустоуфи Хабибулла-хан и сипахсалар Дауд Шах-хан. Обоим было за шестьдесят, да и внешне они очень походили друг на друга: рослые, сосредоточенные, бородатые. Если бы министр финансов не брил щек и усов, его вполне можно было бы принять за близнеца главнокомандующего. В своей темной одежде – матерчатой шапке, длинной застегнутой доверху плотной рубахе, черных штанах и высоких башмаках – мустоуфи напоминал нахохлившегося ворона. Дауд Шах-хан – в каракулевой папахе – был облачен в светлый мундир с широким нарядным поясом.

Каваньяри отметил про себя, что, перед тем как дать ответ на самый незначительный вопрос, правитель Афганистана поглядывал то на одного приближенного, то на другого. Но сановники сохраняли полную невозмутимость. Они не нарушили ее и после того, как майор предложил, чтобы конкретное содержание англо-афганского договора было выработано им совместно с мустоуфи и сипахсаларом, без прямого участия эмира. Видно, этот вариант уже обсуждался его собеседниками: он был тут же одобрен Якуб-ханом.

Англо-афганские переговоры 1879 г.

Слева направо: Дженкинс, Каваньяри, Мухаммад Якуб-хан, Хабибулла-хан, Дауд Шах-хан.

Когда вся дальнейшая процедура переговоров была рассмотрена, Каваньяри перешел к теме, которая, как это ни странно, волновала его сегодня больше всего.

– Ваше высочество, – обратился он к эмиру, – мы, британцы, не привыкли жаловаться. Если нам наносят обиду, мы сами наказываем обидчика…

Афганцы с недоумением слушали майора.

– …Но я вынужден обратиться к вам, поскольку речь пойдет об афганском подданном, который задел не только меня, но и священную особу своего повелителя.

Не зная, что последует далее, Якуб-хан снова бросил беспокойный взгляд на своих министров.

– Я говорю о некоем Файз Мухаммаде, – продолжал Каваньяри. – Он командовал гарнизоном Али-Масджида и вел себя недостойно у стен форта во время следования нашего посольства. Но это не так важно. А вот вчера бывший комендант допустил выпады против особы его высочества эмира и проводимой им политики. Такое терпеть никак нельзя! Не сомневаюсь, и, надеюсь, вы согласитесь со мной, что подобный человек не может оставаться на государственной службе, тем более в армии. Его надо с позором разжаловать, а еще лучше – отдать под суд!

Якуб-хан обратился к главнокомандующему, и тот глуховатым голосом сказал ему что-то на пушту. Эмир, видимо, не понял и переспросил. Тогда Дауд Шах-хан разразился длинной тирадой на этом не очень хорошо знакомом Каваньяри языке; можно было уловить лишь часто повторявшееся слово «инглизи» да по раздраженному тону заключить, что сипахсалар чем-то недоволен. Затем Якуб-хан повернулся к майору:

– Миджар Камнари, вы говорите очень серьезные вещи. Кефтан Файз Мухаммад был дисциплинированным, опытным офицером…

Майор нетерпеливо махнул рукой.

– Погодите, – заторопился правитель. – Был… Однако сегодня рано утром он пришел к сипахсалару и попросил об отставке. Сардар сказал, что родина в тяжелом положении, но кефтан крикнул, что будет до конца дней бороться с ее врагами. И ускакал. Совсем…

В неожиданно наступившей тишине было отчетливо слышно, как англичанин скрипнул зубами. Ему положительно не везло с этим кефтаном.

Около двух недель Каваньяри вел напряженные переговоры, подготавливая мирное соглашение. С неизменным Дженкинсом в качестве секретаря и переводчика он то посещал афганских сановников, то принимал их у себя. Изучив приближенных эмира, майор понял, что мустоуфи был более волевой и влиятельной личностью, чем простодушный сипахсалар, и переключил на него все внимание. Лестью и всякими посулами он вкрался в доверие хитрого придворного.

Наибольшие споры вызывали территориальные проблемы. Представители эмира призывали поверить дружеским заверениям их повелителя и не добиваться материальных гарантий «преданности афганского правительства Британской империи», то есть территориальных уступок. Каваньяри с удовлетворением принимал эти заверения, но продолжал настаивать на своем, стремясь обеспечить для Англии пути для возможного военного удара по Кабулу.

Перспективы английской политики в Афганистане казались Каваньяри в высшей степени обнадеживающими. Его телеграммы, летевшие в Симлу, были составлены в мажорных тонах. А 23 мая, когда поставленная перед ним задача была близка к окончательному решению, он усадил Дженкинса за подробное письмо вице-королю: надлежало известить начальство о положении дел, а главное, подчеркнуть свое умение до тонкости разбираться в ситуации, чтобы закрепить намерение вице-короля назначить его, Каваньяри, резидентом в афганской столице.

«Переговоры с Якуб-ханом приняли благоприятный оборот, – диктовал майор. – Мы получим вполне приемлемый для нас договор, а будущее покажет, каким эмиром он станет. Я склонен думать, что он подчинится влиянию британского резидента в Кабуле, но порой мне кажется, что у него слабый интеллект и, конечно, переменчивый характер. Мустоуфи не очень высокого мнения о нем, но допускает, что он – лучший среди баракзаев. Я нашел, что мустоуфи весьма расположен к нам, но он в некоторых отношениях неискренний человек, и я не могу сказать, что он блещет умом».

Остальных приближенных эмира Каваньяри аттестовал еще более резко: «Я нахожу, что все они обладают обычным афганским характером и их основные качества – скупость и подозрительность. Их аргументы были столь слабы и далеки от существа ситуации, что я сразу же решил вести дело, как если бы оно было самым обычным вопросом, связанным с пограничными патанскими племенами. В соответствии с этим я устроил так, что посещал эмира или вызывал к себе его министров, когда считал это необходимым, а официальная встреча состоится только один раз, когда будет зафиксировано окончательное решение, каково бы оно ни было…»

– Ну-ка, Уильям, прочтите, как там получается, – обратился Каваньяри к Дженкинсу. Выслушав, он подумал, что в тексте уж слишком часто звучит «я». Стилистически нехорошо, и литератор Литтон, без сомнения, сразу это отметит. «Ну и что ж! – подумал майор, – я обращаюсь не к писателю, а к вице-королю. Он должен хорошо запомнить, что именно я готовлю ему великолепный договор, именно я отлично разбираюсь в политике и людях!»

И Каваньяри продолжал диктовать: «Выработанный мною подход избавил нас от пустой траты времени и от ведения бесполезных переговоров, и я думаю, что результат будет столь же удовлетворительным, как если бы мы пустили в ход армию…» Впрочем, нет, Уильям, не стоит так выпячивать грубую силу. Напишите иначе: «…как если бы мы применили другие средства, находящиеся в нашем распоряжении».

Далее следовало вернуться к личности Якуб-хана, отметив его неспособность управлять страной (без надлежащего руководства, естественно), и выразить в связи с этим свое беспокойство. Каваньяри так и поступил. «Некоторые из предложений эмира, – записывал Дженкинс, – демонстрируют такой недостаток умения вершить государственные дела, что нельзя не испытывать тревоги по поводу того, сможет ли он решать проблемы, которые в будущем встанут перед его страной… Господствующая в Англии мысль, что Якуб-хан – это лучшее, чего стоит желать, определила мое стремление к соглашению с ним. Могу сказать с полной уверенностью, что такое соглашение является почти совершившимся фактом. Но я считаю и всегда считал, что наша истинная политика заключается в том, чтобы раздробить Афганистан на мелкие государства…»

Последнее соображение требовало осторожности. Его нельзя было высказывать слишком уж категорически: а вдруг в Симле и там, в Лондоне, найдут, что уже сейчас необходимо накрошить из афганских земель несколько незначительных ханств! Разумеется, это было бы лучше всего. Британская политика на Востоке всегда исходила из мудрого правила, лежавшего еще в основе действий Римской империи: «Разделяй и властвуй!» Полуитальянец Каваньяри с особым удовольствием отмечал сообразительность своих далеких предков. Но если Афганистан начнут дробить немедленно, то он рискует оказаться резидентом у вождя какого-нибудь второразрядного племени. Нет уж, пусть этим займутся, когда Литтон выполнит свое обещание и переведет его на достаточно высокий пост в более цивилизованные края.

Стало быть, на нынешнем этапе такая тема должна звучать приглушенно. И в донесении появились соответствующие строки: «Я заявил Якуб-хану, что лишь благодаря ему Афганистан будет продолжать существовать на карте, и если его спросят, какие блага он получит, вступив в союз с англичанами, он сможет ответить именно в этом смысле… Я сомневаюсь, чтобы Якуб-хан смог, даже если бы хотел, утвердиться в Кабуле, если бы не достиг соглашения с нами. Однако он постоянно утверждает, что всегда к этому стремился. Образ его действий сводится к тому, чтобы вернуться в Кабул с соглашением, которое одобрят его соотечественники, либо поехать в Индию в качестве нашего пенсионера».

Каваньяри был единомышленником вице-короля в афганском вопросе. Оба они стремились распространить господство Британской империи на Афганистан. Но им незачем было кривить душой друг перед другом. Поэтому майор с чистой совестью включил в свое послание фразу, начисто опровергавшую провокационную версию о нежелании Шер Али-хана принять миссию Чемберлена, версию, использованную в качестве предлога для вторжения в Афганистан. «Я имел возможность убедиться, – диктовал Каваньяри, – что покойный эмир намеревался принять посольство сэра Нэвилла Чемберлена скорее, чем многие склонны были верить, особенно те, кто утверждал, что его отказа допустить миссию следовало ожидать и что на ее отправке настаивали, заранее предвидя такой исход».

…Впоследствии, тщательно проанализировав документы и сопоставив факты, историки убедительно докажут: повод для британского нападения на Афганистан был надуманным, фальшивым. И Литтон и Каваньяри достаточно хорошо знали об этом с самого начала. Знали, но, игнорируя истину, торопились добиться поставленных целей – расширения имперских владений на Востоке.