Текст книги "Победные трубы Майванда. Историческое повествование"

Автор книги: Нафтула Халфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Что нужно здесь этому чучелу? Явился вести нас на штурм? Вот он – наш герой!

Сипахсалар, как и за несколько часов до того, привстал на стременах, откашлялся и поднял руку:

– Братья! Правоверные! Мы с его высочеством эмиром убедительно приказываем вам разойтись по своим казармам и домам…

Голос генерала срывался, и «убедительный приказ» прозвучал как униженная просьба. Но и она вызвала взрыв гнева у сражавшихся:

– Ага, вот еще один защитник появился! Мы разойдемся, а ты воскреси наших мертвых.

Лежавший под деревом раненый приподнялся и, приложив ко рту ладони в виде рупора, закричал: «Уша! Уша!» Раздался хохот: таким окриком в Афганистане останавливают упрямого осла. Затем к Дауд Шаху подскочили пятеро, и полностью повторился утренний инцидент: главнокомандующего стащили с коня. Бросившийся на выручку адъютант ничего не мог поделать. Генерала били камнями, а один разъяренный солдат даже ткнул его штыком в грудь.

Неожиданно с боковой улицы донесся грохот, сопровождаемый криками: «Хабардар! Берегись!». Столпившиеся на дороге едва успели отскочить, а генерал, поддерживаемый адъютантом, – отползти в сторону, как на это место, поднимая столбы пыли, выкатили пушку. За ней появилась вторая.

Прибытие артиллеристов было встречено с восторгом. Все это спасло незадачливого Дауд Шаха. Он с помощью адъютанта с трудом взгромоздился на коня и незаметно исчез.

Появление артиллерии существенно изменило соотношение сил.

Первый же пушечный выстрел пробил брешь в глиняной стене, окружавшей территорию миссии. Лейтенант Гамильтон мгновенно оценил угрозу, какую представляли пушки кабульцев для его небольшого отряда. С двумя десятками гидов он бросился на орудия. В завязавшейся схватке афганцам удалось отстоять свои пушки. Сам лейтенант получил смертельную рану. Еще несколько снарядов ударило по позициям гидов, по зданию миссии. Очаги пожаров разрастались. Из англичан в живых оставался один Дженкинс, суетливо метавшийся между строениями и что-то кричавший. Но вот рухнул на землю и он. Афганцы ринулись на штурм, и остатки гарнизона резидентства капитулировали.

Обитатели эмирского дворца в трепете ожидали, что восставшие теперь перенесут на них свой гнев, и комендант не раз наведывался в казармы сохранявших верность Якуб-хану войск. Но опасность миновала: повстанцы хоронили погибших, оказывали помощь раненым.

К исходу дня огонь завершил начатое утром дело. Лишь дымящиеся головешки указывали на то, что здесь еще совсем недавно находилась резиденция чрезвычайного посланника и полномочного министра могущественной Британской империи.

Глава 16
ГЕНЕРАЛ РОБЕРТС РВЕТСЯ В КАБУЛ

Никогда прежде резиденция вице-короля Индии в Симле не оживала в столь ранний час. В большом зале собрались почти все члены Совета. Вопросы, догадки, предположения. Секретарь по иностранным делам отметил про себя, что ему еще не приходилось видеть «Великого Могола» таким растерянным. Лайелл и сам был подавлен событиями в Кабуле, но сохранял хладнокровие. Он даже удивлялся тому, что воспринимает случившееся как бы со стороны. Неожиданно его внимание привлек недоуменный взгляд лорда Литтона, обращенный на пустое кресло у двери. Что он рассчитывал увидеть в этом углу? Как же! Лайелл даже дернул себя за мочку уха, словно в наказание за недогадливость: ведь там обычно сидел молчаливый полковник Колли.

В напряженном ожидании вестей текли часы. Новые сообщения не приносили ничего утешительного. К вечеру 4 сентября, когда исчезли всякие сомнения относительно происшедшего в афганской столице, Литтон решил действовать.

– Джентльмены! – обратился он к своим главным помощникам – главнокомандующему войсками в Индии генералу Фредерику Гайнсу, Лайеллу и Робертсу. – Вот что я пишу премьер-министру, – и вице-король поднес к глазам исписанные листки:

«Тщательно и терпеливо сплетенная политическая паутина грубо порвана. Отныне нам нужно сплести новую и, боюсь, более широкую, к тому же из не менее прочного материала. Судьба выдвинула теперь все, чего я особенно старался избежать при ведении недавней войны и переговоров: полный крах предпосылок для существования независимого национального правительства в Афганистане, вынужденное занятие Кабула и опасность его эвакуации без риска нового хаоса для Якуб-хана или любого другого марионеточного правителя, от имени которого мы должны теперь удовлетвориться фактическим управлением страной, во всяком случае – в настоящий момент…»

Литтон остановился: у секретаря по иностранным делам взлетели вверх брови. Лайелл был в числе тех немногих высших чиновников англо-индийского правительства, которые не считали активные действия в Афганистане необходимыми. Стоявший ближе к либералам, чем к консерваторам, он полагал, что подчинения этой страны можно добиться иными методами – более гибкими и осторожными. Но Лайелл понимал, что такие, как он, останутся в меньшинстве, и потому, приняв назначение на пост одного из ближайших помощников вице-короля, как бы обязался поддерживать и осуществлять его линию.

Кабульская катастрофа явилась, однако, своеобразным сигналом. Не пересмотреть ли образ действий? Уже первые строки послания показали, что Литтон и не помышляет о разумных мерах. Скорее наоборот, намечает планы, идущие гораздо дальше. Не предостеречь ли его хотя бы легким намеком?..

– Милорд, – голос Лайелла прозвучал неожиданно звонко, – насколько я понимаю, предусматривается возможность поглощения Афганистана. Но не сведется ли это к огромному росту ассигнований при не очень существенных результатах?

Вице-король внимательно посмотрел на секретаря по иностранным делам. Он достаточно хорошо знал Альфреда Лайелла, чтобы не понять, что его слова означали неодобрение предлагаемой им, Литтоном, новой афганской политики. Деньги! Кто с ними считается, когда речь идет о престиже Британской империи! Но коль скоро упомянута финансовая сторона, он ответит на этот вопрос.

– Да, мой дорогой Лайелл, вы тонко уловили уязвимость этого пункта. Однако на карту поставлено достоинство империи, а в подобном случае ни один англичанин не будет думать о презренном металле. Я вовсе не исключаю эти соображения и пишу далее:

«Нынешняя обстановка вызывает, к сожалению, дальнейшее увеличение военных расходов и отличается политической неопределенностью… Я хорошо понимаю, каким тяжелым грузом ляжет этот болезненный и внезапный удар на правительство ее величества. Но, с другой стороны, вскроются крупные преимущества нашей новой границы: владение ею позволит нам достигнуть Кабула при возникших осложнениях и вообще преодолеть затруднение, которое мы, разумеется, не провоцировали…»

«Великий Могол» замолчал. Далее следовал наиболее важный абзац, и перед ним надлежало выдержать паузу…

«Я отдаю себе отчет в том, что теперь нам, возможно, придется предпринять полное расчленение национального здания, которое мы стремились укрепить в Афганистане, и, во всяком случае, мы должны будем более широко и активно вмешаться в дела этой страны, чем желали ранее. Как бы то ни было, ныне нам предстоит предпринять новые и более серьезные усилия, что должно привести к прочному установлению бесспорного господства Британской державы от Инда до Амударьи…»

У Лайелла перехватило дух. Да, лорду Литтону не откажешь в грандиозности замыслов! Куда только они приведут? Все может завершиться полным провалом. Тогда обвинений в авантюризме не избежать и тем, кто в эти дни находился рядом с вице-королем.

Венчало послание надгробное слово майору Каваньяри:

«Мы понесли вечную – увы! – и тяжелую потерю, невосполнимую для всех, кого она касается, и я лично буду переживать ее как большое горе в течение всей моей оставшейся жизни. В тот момент, когда Индия больше всего в нем нуждалась, она потеряла одного из своих крупнейших людей, королева – одного из самых способных и преданных слуг ее величества. Я лишился более чем любимого друга!»

Лайелла охватило полнейшее недоумение. Каваньяри – любимый друг «Великого Могола»?! Вот уж никто этого не замечал… Что могло быть общего у рафинированного, утонченного эстета Оуэна Мередита, «поэта в Симле», с грубоватым, не очень образованным рубакой? Да и виделись они не более трех-четырех раз. Что же касается способностей бравого майора, «непоправимой потери для Индии» и прочего, то это слишком. Жаль его, конечно, но таких, как он, самоуверенных наглецов в армии, да и в политическом департаменте, – хоть пруд пруди!

Между тем Литтон продолжал с пафосом: «Он погиб геройски, верно неся опасную службу, порученную ему его начальником и отечеством. Отомстить за его смерть – долг нашей страны, и она, я надеюсь, признает и исполнит этот долг…»

«Вот оно что! – сообразил секретарь по иностранным делам. – Вот зачем вице-королю понадобилось наделять Каваньяри отнюдь не присущими тому достоинствами. Месть! Она должна быть тем более жестокой, чем выше качества британского посла, сложившего голову в афганской столице».

Эти размышления были нарушены одобрительными возгласами. Оба Фредерика, Гайнс и Робертс, от всей души приветствовали бескрайние замыслы «Великого Могола».

– Итак, господа, у вас нет принципиальных возражений против депеши? Тогда я немедленно отправляю ее. Да, вот еще что… – Литтон замялся. – Одновременно с этим я буду просить кабинет вернуть сюда из Африки полковника Колли…

Его замешательство было естественным: оба генерала могли расценить этот шаг как недоверие к их способностям. Но они ничем не выразили своего недовольства.

Главнокомандующий, плотный мужчина с признаками одышки, словно ввинтил в Литтона маленькие заплывшие глазки и отрубил:

– Все превосходно, милорд! Мы двинем на Кабул специальный полевой отряд.

…Как только в Симлу поступили первые вести о волнениях в Кабуле, генерал-майору Мэсси, командиру расположенной в Алихеле кавалерийской бригады, было приказано немедленно занять Шутургарданский перевал и направиться в афганскую столицу, чтобы оказать помощь британской миссии. Мэсси легко овладел перевалом, но получил сообщение о гибели Каваньяри. Тогда генерал закрепился на Шутургардане и стал дожидаться дальнейших приказов.

Тем временем главный штаб британских войск срочно формировал Кабульский полевой отряд. Наряду с бригадой Мэсси в него включили пехотные бригады генералов Макферсона и Бэкера, а также артиллерию под командованием подполковника Гордона и саперные части подполковника Перкинса. Возглавил все эти силы генерал Робертс.

Перед отъездом начальник Кабульского отряда нанес визит лорду Литтону и – не узнал его. Вице-король находился в состоянии глубокой депрессии. Робертса принял человек, безгранично потрясенный случившимся, потрясенный настолько, что, казалось, у него не хватит сил обрести себя. Оно и понятно. Впервые за многие годы пребывания на ответственных постах выдающийся успех, достигнутый без больших трудов, можно сказать даже – с изяществом, обернулся провалом. Право же, если бы этот сюжет не касался его непосредственно, а был обнаружен им в какой-нибудь исторической хронике, «поэт в Симле» без особых усилий смог бы изобразить на его основе отличнейшую трагедию…

Поэтому вице-король принял генерала с сумрачной торжественностью. Он был немногословен. Когда Робертс спросил, какой линии ему надлежит придерживаться в будущих отношениях с афганцами, Литтон ответил:

– Вы можете сказать им, что мы теперь никогда не уйдем из Афганистана (он сделал ударение на слове «никогда») и те, кто окажет вам содействие, получат помощь и защиту британского правительства.

Более подробные инструкции он обещал прислать позднее.

После паузы Литтон обратил внимание генерала на письмо и телеграмму, лежавшие на его столе. Письмо – от королевы Виктории, телеграмма – от кабинета министров. Читать королевское послание он не стал, вяло отметив лишь, что оно «любезное, патриотическое и мужественное».

– Она действительно лучшая англичанка, – добавил вице-король, несколько оживившись, – чем любой из ее подданных, и никогда не поддается панике, когда на карте стоят интересы или честь ее империи.

Щеки его порозовели и в глазах появился прежний блеск, когда он прочел Робертсу телеграмму, в которой его заверяли и безоговорочном доверии и полной поддержке любых принятых им мер, даже самых решительных.

– Самых решительных мер! – драматично подчеркнул на прощание «поэт в Симле».

Теперь ему было не до поэзии. Следовало достойно наказать нечестивцев, осмелившихся восстать против Британской империи.

6 сентября генерал Робертс выехал к своим частям в Куррамскую долину.

Командир Кабульского полевого отряда был маленького роста, откуда и родилось его прозвище – Литтл Бобс. Особенно тщедушным он казался рядом со своей дородной супругой. Подобно многим великим, Робертсу были присущи странности: близкие к нему люди говорили, что он ничего не боится, кроме кошек. Утверждали даже, что он обладал в отношении них такой сверхчувствительностью, что безошибочно определял присутствие кошки, где бы она ни пряталась.

Однако эти люди ошибались: пуще кошек генерал боялся Норы. И хотя их семейная жизнь протекала без видимых осложнений, злые языки утверждали, что Нора частенько задавала если не физическую, то, во всяком случае, словесную трепку своему увешанному воинскими наградами супругу.

Но тяга выказать себя грозным воителем часто бывает вложена как раз в хилое и тщедушное тело. Вероятно, поэтому генерал, вырвавшись из уюта семейного очага, старался проявить свою непреклонность. Он становился решительным и безжалостным.

Была у генерала еще одна странность: ему нравилось, чтобы его окружали важные персоны и чтобы его штаб напоминал свиту вице-короля. Например, сейчас он добился откомандирования в свое распоряжение некоторых сановников из Симлы. Ближайший помощник Лайелла Генри Мортимер Дюранд был назначен политическим секретарем Робертса, военный секретарь Литтона генерал Томас Бэкер стал командиром передовой колонны, полковник Чарлз Мак-Грегор из главного штаба англо-индийской армии возглавил штаб Кабульского полевого отряда. А как же иначе? Великий полководец должен иметь достойных соратников!

И следовал он к своему воинству, заранее уверенный в победе: нельзя же в самом деле считать серьезным противником этих дикарей!

16 сентября, едва добравшись до Алихеля, начальник отряда обратился с воззванием – вполне в стиле и духе Литтона – к «вождям и населению страны Кабул и зависимых земель». Военные и политические лидеры Британской империи намеревались расчленить Афганистан, и нечего было больше о нем говорить: в самое ближайшее время он должен был исчезнуть как государственное образование.

Генерал Ф. Робертс.

В своем воззвании генерал Робертс заявлял, что английская армия идет на Кабул, чтобы отомстить за нападение на британскую миссию и обеспечить выполнение условий Гандамакского договора. Далее лицемерно утверждалось о необходимости укрепить власть эмира (чем должны были заняться солдаты и офицеры Робертса) для «упрочения дружбы и сердечных отношений с британским правительством. Это – единственное условие, при котором королевство эмира может продолжать существовать». Испытывая трудности с транспортом и продовольствием, генерал требовал от населения немедленной доставки повозок и продуктов, обещая за все расплатиться.

Робертс деятельно готовился к походу на афганскую столицу, не подозревая того, какой сюрприз ждет его в Хуши, где в то время находился Бэкер с авангардом Кабульского полевого отряда.

Сначала в это небольшое селение прибыл в сопровождении десятка приближенных сардар Вали Мухаммад-хан, дядя эмира Якуб-хана. Этот напыщенный толстяк уже давно кочевал из одного английского лагеря в другой. Он уверял британских генералов, что страдает из-за симпатий к инглизи, жаловался на эмира, который считал его виновником своей опалы в конце правления Шер Али-хана. Угроза казни, утверждал он, вынудила его искать защиты у англичан. Сардар был стар, нуден, угодлив и болтлив. Собранные о нем сведения подтверждали справедливость его слов, но они же свидетельствовали, что никаким авторитетом среди соотечественников Вали Мухаммад-хан не пользуется, а ныне и вовсе дискредитировал себя дружбой с чужеземцами.

Тем не менее британские политики решили: не стоит пренебрегать тем, что само идет в руки. Знатного афганца можно будет посадить на какой-нибудь ответственный пост: он и пальцем не пошевельнет без указания английского советника. Да и теперь он уже приносит пользу: через многочисленную родню собирает информацию о положении в Афганистане, столь интересующую вице-короля и его генералов.

Сообщение о приезде Вали Мухаммад-хана ничуть не взволновало Робертса. Зато, словно удар грома, его поразила весть, что к английским аванпостам приближается сам эмир. И не просто со свитой, а с войском.

Тревога, однако, оказалась ложной. Хотя процессия, приближавшаяся 27 сентября к британским позициям, была весьма многочисленной, она носила вполне мирный характер. Наблюдатели, засевшие с биноклями на окрестных возвышенностях, рапортовали, что всего по ведущей из Кабула дороге к лагерю движется не более 250 человек. Вскоре можно было ясно различить небольшую группу сарбазов, за ней – одинокого всадника, потом – около полусотни богато одетых людей и снова – отряд конных сарбазов.

Когда процессия достигла Хуши, бравый джемадар из индийских мусульман, исполнявший обязанности коменданта, ловко отделил конвой от одинокого всадника (это и был эмир Мухаммад Якуб-хан) и его пышно одетых спутников, направив их к палатке генерала Бэкера.

Время салютов в честь главы Афганского государства прошло. Пушки молчали.

Эмир представил британскому военачальнику наследника престола Мусахана, своего тестя Яхья-хана и главнокомандующего Дауд Шаха. Бэкер велел поставить в центре лагеря несколько палаток для нежданных гостей. В разговоры он не вдавался: в Хуши торопился сам командир Кабульского полевого отряда.

На следующий день прибыл Робертс. Он немедленно принял эмира. В беседе участвовали также Дюранд и переводчик.

Генерала все раздражало в Якуб-хане. «Какая странная, коническая голова! – размышлял он, почти не слушая того, что говорил собеседник. – И почти нет подбородка. Он, должно быть, очень слабоволен. Но глаза! Беспокойные, хитрые. Нет, доверять такому нельзя. Надо заменить его надежным человеком. Вали Мухаммад-хан? Возможно… Если не найдется еще более преданного человека. Да и более влиятельного…»

Между тем гость медлительно, подбирая слова, излагал свои соображения и пожелания. Генерал выслушивал перевод и небрежно бросал короткое «нет!», нехотя удостаивая сына Шер Али-хана объяснением.

– В Кабуле было неспокойно, – монотонно говорил Якуб-хан. – Не было ни хлеба, ни мяса. Мятежники, да падет гнев Аллаха на них и их родителей, бунтовали народ. В казне не было денег. Миджар Камнари обещал: вот-вот привезут из Индии. Не привозили. Мы верны договору. А плохие люди подстрекали сарбазов: мол, все беды из-за инглизи… Мы думаем, что дальше двигаться вам незачем. Вернувшись домой, мы сами накажем виновных. Сядем вместе на ковер дружбы и согласия, а затем повернем в разные стороны: вы к себе, мы – к себе…

– Нет! Мы дойдем до Кабула и расправимся с преступниками.

– Нам стало известно, что к инглизи в лагерь должен был приехать наш недруг Вали Мухаммад-хан. Если страна будет едина, легче будет держать народ в согласии и выполнять условия договора. Не поможет ли джарнейль помириться всем честным афганцам?

«Еще чего! – подумал Робертс. – Вот уж в чем мы никак не заинтересованы…»

– Нет! Лагерь британских войск не место для мирных переговоров между враждующими родами и племенами.

– Может быть, джарнейль отложит на две-три недели продвижение своих доблестных сарбазов, пока мы вернемся к себе и постараемся обеспечить охрану наших жен и детей?

– Нет!

– Мы в такой спешке двинулись навстречу храброму сардару, что не успели даже захватить палаток, в которых могли бы разместиться. Теперь несколько из них доставили. Нельзя ли нам поставить их на окраине Хуши, а не посреди войск инглизи? Нашу особу это очень стесняет…

«Это, в конце концов, несущественно, – решил генерал. – Но надо позаботиться, чтобы ты не сбежал».

– Хорошо, – кивнул он. – Мы, однако, не можем позволить, чтобы такой знатной особе (в тоне Робертса явственно звучали иронические нотки) не оказывались приличествующие ей почести. Поэтому у шатра вашего высочества, как и у моей палатки, будет установлен двойной пост.

Встреча завершилась холодными поклонами.

Когда рядом с английским лагерем раскинули шатер эмира, у входа в него стал мерно вышагивать верзила-шотландец с ружьем, в клетчатой куртке и юбке, с громадной, украшенной перьями шляпой на голове; позади шатра тоже с ружьем стоял на часах солдат из 1-го полка гуркхских стрелков в темно-зеленом с алой отделкой мундире и в круглой черной шапочке с ремешком под подбородком.

…После ухода Якуб-хана Мортимер Дюранд, привыкший к мягкости и деликатности своего бывшего патрона Альфреда Лайелла, покачав головой, заметил:

– Не слишком ли круто обошлись вы с этим беднягой, сэр?

– Круто?! – вскинул брови генерал. – Да за одно лишь бездействие в Кабуле он заслуживает смещения. А вообще, все они хороши. Я бы их расстреливал из пушек. Именно так мы поступаем с бунтовщиками в Индии, и вы это хорошо знаете!

– Но простите, сэр! Мы же не в Индии, а афганцы не наши подданные.

– Это не имеет значения! Идет война. Стало быть, действуют законы войны. И ничего больше…

Эта гневная речь была прервана молодым лейтенантом Беркширского полка.

– Из штаба, сэр. Срочные депеши, сэр! – лихо доложил он.

Протянув Робертсу пакет, он исчез так же стремительно, как и появился.

Вице-король сдержал обещание. В пакете находились инструкции, о которых шла речь, когда генерал покидал Симлу.

Прочитав несколько строк, Робертс назидательно, словно школьный учитель, поднял указательный палец и укоризненно произнес:

– Вот вам, дорогой Дюранд, хороший ответ. Лорд Литтон – достойный преемник великих генерал-губернаторов, прославивших нашу империю в Азии, – Клайва, Гастингса, Уэлсли, Дальхузи… Его рекомендации тверды и решительны. Послушайте, что он пишет.

Генерал побагровел от удовольствия. Читал он медленно, подчеркивая голосом и жестом места, которые, с его точки зрения, заслуживали особого внимания.

«Обосновавшись в Кабуле, вы деятельно расследуете все причины и обстоятельства оскорбления, вынудившего британское правительство занять столицу его высочества эмира. После такого расследования ваш долг – как можно скорее наказать всех тех, кто участвовал в нанесении этого оскорбления или содействовал ему…»

– Понятно, сэр? Это мой долг, а чьи там подданные, меня не касается! Так вот… Слушайте дальше: «За такое оскорбление афганская нация должна нести коллективную ответственность. Это было совершенно неспровоцированное и самое варварское нападение солдат эмира и населения его столицы на представителя союзного государства, который находился под защитой и в крепости эмира, в непосредственной близости к нему самому: личная безопасность посла и почетное обращение с ним были торжественно гарантированы правителем Афганистана».

Робертс подкрутил распушившиеся усы:

– А теперь самое главное: «Возмездие должно соответствовать двойственному характеру оскорбления. Его должна понести афганская нация, ибо оскорбление было национальным и на нее падает вся ответственность. Но оно должно повлечь за собой и достойное наказание тех лиц, которые могут оказаться виновниками или участниками преступления. На нынешней стадии ваших операций было бы преждевременно давать вам определенные директивы о наказаниях, какие надлежит понести городу или народу вообще. Справедливости и прецедентам отвечало бы наложение штрафа на город Кабул…» Учтем! – он выразительно взглянул на Дюранда. – Впрочем, штрафом им не отделаться. Литтон четко пишет об этом: «Военные меры предосторожности, необходимые для прочности вашего положения, могут потребовать уничтожения укреплений и, вероятно, сноса зданий, находящихся в пределах вашей линии обороны или мешающих вашему контролю над городом. Намечая такие работы, вызванные военной потребностью, вы учтете, как их сочетать с действиями, совместимыми со справедливостью и гуманностью, и какой отметиной, которую будет нелегко стереть, оставить память о постигшем город возмездии».

– Та-ак! – инструкции все больше нравились генералу. – Столица этой буйствующей орды получит соответствующие отметины. Помнится, лорд Элленборо сорок лет назад взорвал их знаменитый крытый рынок, близ которого погиб сэр Александр Бёрнс. Надо сделать так, чтобы и через сто лет помнили Кабульский полевой отряд… Но и это еще не все: «Наказание отдельных лиц должно быть быстрым, суровым и впечатляющим… Осуществление справедливости должно быть столь публичным и потрясающим, насколько это возможно, но его следует провести и с максимальной быстротой, ибо неопределенная затяжка ваших действий может вызвать за границей необоснованную тревогу…»

– За границей? – изумился Дюранд. – Что он имеет в виду?

– А я почем знаю! – не слишком вежливо ответил Робертс. – Да не все ли вам равно? Тут дела покрупнее. Нам предлагается создать свое управление над афганцами.

И он дочитал инструкции:

«Пока нечего говорить о будущей внутренней администрации Афганистана, по правительство Индии учитывает, что оно вынуждено будет осуществлять над этой администрацией более тесный и прямой контроль, чем ранее предполагалось или казалось желательным. Поэтому особенно важно, чтобы в период трудностей и дезорганизации, который, как опасаются, придется пережить до установления более отрегулированной административной системы, народ должен привыкнуть… по разумным и прямым действиям наших военных и политических офицеров рассматривать силу и справедливость британского правительства как наилучшую гарантию будущего спокойствия в его стране».

Дюранд сузил серо-голубые глаза, сдвинул брови над слегка крючковатым носом:

– Ну что ж, указания достаточно четкие и вместе с тем широкие, дающие простор для деятельности.

– Погодите, – прервал его генерал. – Здесь есть кое-что еще.

И он извлек из пакета выписки из сообщений английской прессы по поводу восстания в Кабуле. Газеты были единодушны: они призывали к скорой и жестокой мести, а некоторые – даже к поголовному истреблению афганцев. «Стандард» восклицала: «Кабул должен быть разрушен. Его стены и цитадель, во всяком случае, надлежит срыть до основания». Склонная к романтике «Ивнинг Стар» опубликовала большую поэму, в которой содержался призыв к двигающимся в Кабул британским войскам «жечь и убивать, невзирая на мольбы и просьбы». «Дейли Телеграф» рекомендовала уничтожить даже само название столицы Афганистана: «Никакого Кабула!» – настаивала она, советуя назвать город Тречери, или Перфиди, т. е. Измена, Вероломство.

Наиболее разработанную программу мщения предложила «Арми энд Нэви Газетт», отражавшая взгляды военных: «Первая наша обязанность ныне – идти прямо на Кабул и утвердить там наше господство. Вторая – примерно наказать афганцев… Афганская армия должна быть распущена, и все солдаты полков, участвовавших в нападении, должны быть преданы смерти – до единого человека. Кабул должен быть сметен с лица земли… Если мы уничтожим Кабул, присоединим к себе Кандагар, займем Джелалабад и позволим северной части государства разделиться на сотню небольших округов, то нам нечего будет опасаться».

Не устояла и обычно рассудительная «Таймс». Она требовала «наказания, которое заставило бы содрогнуться весь огромный Азиатский материк, от одного его конца до другого!»

Словом, Кабульский полевой отряд и его командир получили надлежащие напутствия.

30 сентября все приготовления были завершены. Генерал-майор Робертс дал приказ наступать на афганскую столицу. То был своего рода подарок, сделанный самому себе: в этот день ему исполнилось сорок семь лет, и он шел за Большой Славой…

«Война кормит войну!» – эту истину сын генерала сэра Абрахама Робертса, женившегося на Изабелле, вдове майора Гамильтона Максвелла, не раз слышал дома, за семейным столом. Потом, когда он окончил аристократический колледж в Итоне, ему ее твердили в Сандхерстском и Аддискомбском военных училищах. Забыть этот афоризм было трудно, а главное, незачем.

Сложности с транспортом и продовольствием Робертс рассчитывал разрешить за счет жителей плодородной долины реки Логар, куда вступили его солдаты. Беда была лишь в том, что местные жители не были склонны снабжать продуктами и столь необходимыми в хозяйстве ослами и лошадьми вторгшиеся в их страну войска.

Тогда командир Кабульского полевого отряда решил поделиться с населением Логарской долины своим боевым опытом. Для этого было выбрано крупное селение Заргуншах (Цветущее). Уже его название сулило обильную добычу. Оно было расположено несколько поодаль от гребня холмов, что позволяло развернуть артиллерию. И когда хмурый староста Заргуншаха в третий раз отрицательно покачал головой в ответ на требование британских квартирмейстеров обеспечить войска продовольствием и транспортными средствами, перед селением развернулась батарея королевской конной артиллерии. Быстро и четко, как на параде, артиллеристы в высоких алых киверах с белыми султанами заняли позиции и навели орудия на селение. В стволы посланы снаряды, поднял руку офицер, и в этот миг старосте в четвертый раз был задан тот же самый вопрос. Его просили учесть, что отказ приведет к превращению Заргуншаха в груду дымящихся развалин.

Афганец побледнел и бросил короткое «хуб», «ладно». Его учтиво поблагодарили за любезное согласие и посоветовали рассказать о том, что произошло в Заргуншахе родственникам и знакомым «там, дальше, вниз по течению Логара». Но староста молча отвернулся.

Кабульский полевой отряд медленно продвигался вперед, неся легкие потери в результате обстрела, которому он подвергался из рощ и зарослей кустарника, с возвышенностей. Десяток-другой убитых и раненых нижних чипов, преимущественно из туземных частей, несколько офицеров – вот и все потери. Командир отряда был невозмутим, когда ему докладывали об этом. Он готов был пожертвовать значительно большим количеством людей, лишь бы побыстрее добраться до Кабула и навести там порядок.

До прихода британских войск в селения, лежавшие на их пути, проникали осторожные люди в афганской одежде. Стараясь не привлекать внимания, они появлялись в домах ханов и вождей родов и племен, соблазняли их тугими мешочками и обещали в недалеком будущем богатство и возвышение. Не всегда такие посещения завершались благополучно. Некоторых выгоняли, случалось, и убивали, но кое-где вождь или староста, припрятав увесистое подношение, удерживал своих соплеменников от враждебных действий.