Текст книги "Победные трубы Майванда. Историческое повествование"

Автор книги: Нафтула Халфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Ну что ж, – отозвался «Кави». – Есть у нас какие-либо срочные сообщения, важные события, неотложные дела, о которых следует информировать его высокопревосходительство?

– Как будто нет, сэр, – пожал плечами секретарь.

– Тогда сообщите следующее: «В Кабульской миссии все в полном порядке».

Каваньяри с торжеством взглянул на джемадара, вставшего, чтобы удалиться.

Истекал вечер 2 сентября 1879 года. Телеграмма с этим текстом достигла адресата в положенный срок: 3 сентября 1879 года…

Глава 15
ГИБЕЛЬ КАВАНЬЯРИ

Генерал-майор Фредерик Робертс был вынужден на время покинуть свой отряд, расквартированный в Куррамской долине. Его срочно вызвали в Симлу и включили в состав Армейской комиссии во главе с сэром Эшли Иденом, губернатором Бенгала. Комиссия занималась не только весьма серьезным, но и в какой-то степени щекотливым делом. Несколько затянувшаяся Афганская война, экономические мероприятия, которые были призваны улучшить использование индийских рынков, вывоз местного сырья в Англию, да и сами условия эксплуатации Индии нанесли серьезный урон ее финансам. О помощи голодающим, расширении ирригационных систем нечего было и помышлять. Достаточно хлопот доставляла забота о том, как в условиях нехватки средств обеспечить надлежащий уровень развития вооруженных сил. Над этим и трудились члены Армейской комиссии, часто засиживаясь допоздна.

По счастью, день 4 сентября 1879 года оказался сравнительно легким. Робертс рано вернулся к себе. За ужином жена сообщила ему последние новости Симлы. Дочь военного, капитана Джона Бьюса, и жена военного, Нора казалась Фредерику идеальной спутницей жизни офицера. Она была легка на подъем, не очень болтлива, и уж если рассказывала что-либо, то старалась касаться тех тем, которые интересовали ее супруга. Впрочем, генерал так устал за последнее время, что лег спать пораньше, не успев выслушать всех соображений Норы о намеченных перемещениях в войсках и о том, в каком направлении следует развивать деятельность Армейской комиссии.

Робертс быстро уснул, и сразу нахлынули давно не посещавшие его сны. Один из них унес Фредерика в далекую юность, в Итонский колледж. Он видел себя загнанным в угол класса, а сбоку на него наскакивал, выставив вперед правую руку, словно таран, старый противник «Фист», «Кулак», прозванный так за мощь своих кулачищ. Все попытки закрыться были тщетны, «Фист» колотил его, приговаривая: «Ах ты сукин сын, Бобе!».

Потом «Фист» куда-то провалился. Его место заняла Нора, но и она дразнила его «Бобе, Бобе» и сдергивала неизвестно как оказавшееся на нем одеяло. Тут Фредерик очнулся и увидел склонившуюся над ним жену. Нора действительно откинула одеяло и тормошила его. Он перепугался:

– Что случилось? Который час?

– Половина второго. Выгляни в окно. Кто-то там зовет тебя.

Робертс подошел к окну и сквозь неплотно задернутые шторы не столько разглядел, сколько угадал во тьме южной ночи силуэт человека, размахивавшего руками, и уловил его приглушенные возгласы. Фредерик зажег лампу и, накинув плед, вышел на крыльцо. К нему подскочил кругленький человек в мундире почтово-телеграфного ведомства.

– Тысяча извинений, сэр! Тысяча извинений… Здесь, в Индии, как вы знаете, в отличие от нашей старой, доброй Англии нет ни звонков, ни дверных молотков. Я бы не стал вас беспокоить в эту пору, сэр, но срочная телеграмма…

И он протянул генералу узенький бланк. Фредерик вошел в дом и, поставив лампу на стол, развернул телеграмму. Она была послана капитаном Конолли, политическим офицером в землях племени алихель, и датирована 4 сентября. Прочитав текст, генерал вскричал:

– Нора, скорее иди сюда!

– Плохие известия из Кабула? – с тревогой спросила жена.

– Да еще какие! Слушай, что тут говорится: «Некий Джалаледдин-гильзай, утверждающий, что состоит на секретной службе у сэра Луи Каваньяри, в огромной спешке прибыл из Кабула и категорически заявляет, что вчера утром резидентство было атаковано тремя полками, взбунтовавшимися из-за невыплаты жалованья; они располагают пушками, и к ним присоединилась часть шести других полков. Миссия и ее охрана защищались, когда он уехал вчера примерно в полдень. Надеюсь на получение дальнейших вестей».

Робертс растолкал своего адъютанта, спавшего безмятежным сном в комнатке у входа, и послал его к лорду Литтону: телеграмма прежде всего касалась вице-короля. Но вице-королю все было уже известно, ибо не успел генерал одеться, как к нему почти вбежал взволнованный Лайелл. Обсудив с ним создавшуюся ситуацию, Робертс протелеграфировал капитану Конолли: «Не теряйте времени и не жалейте денег, чтобы получить достоверную информацию о происшедшем в Кабуле, и держите меня постоянно в курсе дела срочными телеграммами. Я надеюсь, что рассказ Джалаледдина окажется чрезвычайно преувеличенным, если не лживым. Если, однако, его сведения обоснованны и распространятся, породив возбуждение, предупредите генерала Мэсси и мистера Кристи, чтобы они были начеку».

Передав таким образом сигнал тревоги британским руководителям – военному и политическому – в Куррамской долине, Робертс с Лайеллом направились к вице-королю. Несмотря на предрассветный час, у того уже собрался весь Совет. Никаких дополнительных сведений еще не было, но собравшиеся решили двинуть войска в афганскую столицу: отомстить за членов миссии, если подтвердятся худшие предположения, или оказать им содействие, если они еще держатся. Поскольку отряд Брауна был фактически расформирован, а солдаты генерала Стюарта находились в далеком от Кабула Кандагаре, основная роль возлагалась на силы, расположенные в Курраме, и Робертсу было предложено немедленно вернуться туда.

Что же было между двумя телеграммами – вполне благополучной от 2 сентября и драматической от 4 сентября? Между ними было 3 сентября 1879 года…

* * *

День начинался как обычно. Перевалив через окружающие Кабул горы, солнце растопило предутренний туман и согрело остывшую за ночь котловину. С приближением осени в афганской столице становилось заметно прохладнее. Это особенно ощущали индийские пехотинцы и всадники, охранявшие резидентство. Ранним утром их командир лейтенант Гамильтон и доктор Келли отправились верхом в соседнюю долину, чтобы определить место, где можно было заготовить сено для лошадей. Вернувшись, лейтенант пошел на плац, где гиды тренировались в обращении с холодным оружием. Доктор посетил госпиталь: в Кабуле было отмечено несколько случаев заболевания холерой, что вызвало серьезные опасения среди англичан.

Уже отправился в свой кабинет на втором этаже Каваньяри. Дженкинс размышлял над донесениями агентов о последних событиях. Их следовало обобщить перед докладом посланнику; по его указанию наиболее интересное без промедления передавалось в Симлу.

В это время здесь же, в Бала-Хиссаре, в каких-нибудь ста метрах от британской миссии, стали собираться афганские солдаты. Оторванные на протяжении ряда лет от привычных занятий, они на военной службе получали мизерное содержание. К тому же казнокрадство высокопоставленных армейских чинов нередко приводило к тому, что солдатам длительное время вообще не выплачивали жалованья. Регулярная армия в стране лишь начинала формироваться; до сих пор ее роль выполняли вооруженные отряды племен во главе с вождями. Экипировка и содержание рекрутов возлагались чаще всего на их родные общины, и при общей бедности основной массы городского и сельского населения войско выглядело как сборище полунищих и полуголодных людей.

Подписанный в Гандамаке договор предусматривал выплату новому правителю крупной денежной суммы. Однако англичане не торопились с ее доставкой, да и использование этих денег для раздачи жалованья воинам-афганцам, люто ненавидевшим непрошеных пришельцев, выглядело как подкуп и задевало их патриотические чувства…

И вот сентябрьским утром у небольшого здания, принадлежавшего военному министерству, столпилось несколько сот человек из трех полков. Одеты они были в обычные для афганцев домотканые, заправленные в шаровары белые рубахи, поверх которых у большинства были безрукавки. Огнестрельного оружия у них не было, зато ножи, скромные или богато украшенные, имелись у каждого.

На площади царил невообразимый шум. Сарбазы обменивались приветственными возгласами, хлопали друг друга по плечу, рассказывали новости. Вскоре этот гам стих: к зданию приблизились два всадника в расшитых золотом генеральских мундирах. Один, огромный, толстый, с седеющей густой бородой, проехал, не глядя по сторонам, сквозь почтительно расступившуюся перед ним толпу. Это был сипахсалар Дауд Шах. Другой генерал, значительно моложе, с узкими, слегка раскосыми глазами, следовал за своим начальником, приветливо кивая собравшимся.

– Это кто такой? – толкнул соседа высокий немолодой солдат, державшийся особняком и не принимавший участия в общих разговорах.

– А ты кто такой? – ответил тот вопросом на вопрос. – Как тебя зовут? Что-то я тебя не встречал среди наших…

– Такой же солдат. Прибыл сюда из Герата с подкреплением, присланным Аюб-ханом.

– То-то! – удовлетворенно хмыкнул собеседник. – До седин дожил, а не знаешь джарнейля Карим-хана. Самая главная птица: деньги выдает… Ну а меня зовут Хасан. Сейчас получим монеты и погуляем.

Генералов сопровождало около двух десятков офицеров и унтер-офицеров на лошадях, мулах и ослах. В центре этой процессии под охраной четырех солдат с обнаженными саблями вели мула; через его спину были перекинуты два мешка с деньгами.

Из здания вынесли и поставили прямо на крыльце столик: за ним уселись генерал Карим-хан и казначей, державший в руках списки. Остальные прибывшие расположились поблизости от них – все, кроме Дауд Шаха. Он даже не спешился и возвышался, будто монумент, возле крыльца, едва удостаивая происходящее презрительным взглядом.

Добродушно перебраниваясь и подталкивая друг друга, солдаты выстроились в густую очередь; извиваясь, она заполнила всю площадь.

– А ты что же? – удивился Хасан, заметив, что его новый знакомый держится в стороне и не торопится занять место в очереди. – Может, тебе не нужны деньги? Так отдай их мне.

– Не в том дело, приятель, – одними губами улыбнулся тот. – Меня вряд ли найдут в этих ваших списках. Нас, гератцев, здесь за солдат не считают. Да, впрочем, мы не о деньгах сперва должны думать, а о том, чтобы мужества не терять.

– Чудной какой-то, – начал тираду Хасан, но закончить ее не успел. Его внимание было отвлечено криками, доносившимися со стороны крыльца.

– Собачьи сыны! Перерезать их надо! Перестрелять! Повесить! Сидят на нашем горбу, свесив ноги, а тут… Правильно говорят в народе: «Верблюд тащит на себе тяжелый груз, а сам ест колючки».

– Да в чем дело? – посыпались вопросы.

– Как же! Обещали заплатить за три месяца, а дают лишь за один…

Толпа словно взорвалась от негодования. В поднявшемся шуме нелегко было разобрать отдельные слова. Солдаты хватались за ножи, потрясали кулаками. Неожиданно на стременах приподнялся Дауд Шах и взмахнул рукой. Шум стих.

– Чего разорались, мерзавцы! – рявкнул генерал. – Дармоеды! Казна пуста. За что вам платить, за какие славные битвы? Вот пришлют инглизи деньги, получите еще. А хотите – можете сейчас потребовать их у Камнари. Я бы вам вообще ничего не дал. Кроме палок, конечно.

Площадь загудела от ярости. Несколько человек бросились к сипахсалару. Испуганная лошадь шарахнулась в сторону, и Дауд Шах, покачнувшись, упал на землю. Над ним взметнулись кулаки. На выручку главнокомандующему кинулись Карим-хан и несколько офицеров. Они не спасли бы генерала от увесистых тумаков, если бы не солдат, назвавшийся гератцем. Он вскочил на бугорок и закричал звонким голосом:

– Братья! Остановитесь! Хотя Дауд Шах тоже повинен в том, что страна в беде, а инглизи взяли нас за горло, с ним мы посчитаемся потом. Сейчас все мы в ответе за родину. Если бы мы были настоящими мужчинами, то инглизи не сидели бы здесь и не командовали бы нами…

Сипахсалар встал и, отряхивая мундир, взглянул на вступившегося за него солдата. «Накажи меня Аллах, если это не исчезнувший кефтан Файз Мухаммад! Но что за наряд на нем и как он сюда попал?..» – пробормотал генерал.

А гератец продолжал:

– Наш враг коварен и силен. Чтобы одолеть его, надо поднять весь народ. Избавимся от инглизи, тогда и с эмира спросим, если он будет торговать родиной!

– Он верно говорит! – откликнулись солдаты. – Правильно! Справедливо!

Дауд Шах между тем уже полностью овладел собой и прошептал на ухо Карим-хану:

– Это смутьян. Хотя он меня выручил, его надо задержать. Не то выйдет, что мы заодно с бунтовщиками…

Офицеры начали проталкиваться к Файз Мухаммаду, однако пробить плотное кольцо окруживших его людей не смогли. Вместе с группой солдат бывший кефтан покинул площадь. Остальные тем временем продолжали получать месячное жалованье и уходили, чертыхаясь и проклиная начальство: ведь их снова обрекали на полуголодное существование.

Солдатские казармы находились в Шерпурском лагере, более чем в двух милях от места, где выдавали деньги. Путь к ним пролегал мимо усадьбы британского резидентства. Ее окружал довольно высокий дувал – стена из затвердевшей на солнце до плотности камня глины. Железные ворота были на запоре, а вдоль дувала разъезжали конные патрули гидов. Из-за стены доносились слова команды, вслед за которой слышалось лязганье ружейных затворов или топот ног.

Афганцы замедлили шаг. Они с ненавистью смотрели на сытые лица патрульных, надменно глядевших прямо перед собой. Они вглядывались через железную решетку ворот в перестроения чужеземцев, силой навязавших им свое присутствие. Да еще где – в Бала-Хиссаре, древней крепости афганских правителей! Толпа все увеличивалась. Послышались выкрики: «Что вам здесь надо?», «Мы не станем вашими рабами!» Некоторые, наиболее горячие, начали швырять камни на территорию миссии, стараясь попасть в кого-либо из ее обитателей.

Услышав шум, Каваньяри подошел к окну своего кабинета. Он изрядно устал, только что завершив вместе с Дженкинсом подготовку очередной сводки для вице-короля. Не все вести были приятными. «Загадочный сфинкс» в Герате – Аюб-хан все явственнее проявлял к англичанам неприязненное отношение. И даже прислал в помощь брату, несмотря на размолвку из-за Гандамака, два полка. Распространялись слухи, что он готовит войска к походу на Кабул, направив вместе с полками доверенных людей для сплочения всех недовольных этим договором. В самой столице также ощущалась напряженность: почти весь многочисленный штат британской прислуги на улицах, на базаре подвергался непрерывным нападениям. Эмир, подумал посланник, ни рыба ни мясо: делает вид, что соглашается со всеми его рекомендациями и требованиями, а по существу ничего не выполняет. Он, Каваньяри, еще выждет какой-то срок, но, если ничего не изменится, придется менять правителя. Тем более что Якуб-хан игнорирует настоятельные советы беспощадно расправиться с генералом Мухаммад Джан-ханом и муллой Мушки Аламом, которые собирают силы и явно подстрекают народ на новую войну с Англией…

Словом, оснований для особенной радости не было. Наоборот, следовало признать, что господином положения он еще не стал.

Картина, которую Каваньяри увидел из окна, еще более ухудшила его настроение. У ворот собралась густая толпа так называемых эмирских воинов. Мало того что они производили невообразимый шум, мешающий сосредоточиться, эти наглецы распоясались до такой степени, что стали бросать камни в подданных ее величества. Не помня себя от негодования, Каваньяри чуть не скатился по лестнице, выхватил ружье у часового и, почти не глядя, разрядил его в ненавистные лица.

Промахнуться он не мог: уж слишком плотно стояли люди… Выстрел прозвучал не очень громко. Зато сразу после него, перекрывая шум, раздался пронзительный стон раненого человека. Немедленно воцарилась глубокая тишина. Словно не было криков, ругани, перебранки. Стало слышно щебетанье птиц в кронах немногочисленных деревьев этого уголка Бала-Хиссара.

И еще – афганские воины начали отходить от стены и ворот британской миссии. Кто – медленно, кто – поспешно. Одна из групп несла пострадавшего товарища. Эти шли торжественно и скорбно.

Каваньяри вернулся в кабинет. Он находился в состоянии нервного возбуждения и чувствовал, что ему требовалась какая-то разрядка.

– Видели? – обратился он к Дженкинсу, стоявшему с побледневшим лицом у окна.

– И видел, сэр, и слышал. Зачем вы это сделали?

– Дикари и собаки понимают лишь тогда, когда им показывают палку. Сила и решительность в ее применении – единственный язык, на котором следует разговаривать с туземцами. Здесь, в Афганистане, так же как и в Индии, Бирме, Китае, везде на Востоке, черт побери!

– Но, сэр…

– Никаких «но»! Так создавалась империя, и на том она стоит. Давайте, однако, поговорим о другом. Эти болваны вывели меня из равновесия. Чтобы его восстановить, я готов, пожалуй, выслушать историю вашей жизни. Интересно в конце концов выяснить, откуда к нам приходят мягкотелые слюнтяи, простите за прямоту. Итак, чем интересно ваше прошлое?

Дженкинс прекрасно сознавал всю нелепость обращения к своей биографии в столь острой ситуации. Но он видел, как побагровело лицо начальника, отражая бушевавшую в его душе ярость. Следовало подчиниться.

– Жизнь моя не столь уж интересна, сэр, – начал секретарь. – Десять дней назад мне исполнилось тридцать два года. Я – старший сын инспектора строений города Абердина. Там окончил школу, а в 1868 году университет.

Каваньяри в упор глядел на своего помощника, но было видно, что мысли майора где-то далеко. Неожиданно прервав Дженкинса, он воскликнул:

– А вы заметили, что все они шарахнулись от одного-единственного выстрела?! Будто стая воробьев, на которых пала тень орла. Впрочем, продолжайте. Когда же вы покинули свой Абердин?

– Через месяц исполнится девять лет, как я был зачислен в штаты Индийской гражданской службы и приехал в Бомбей. Служил помощником комиссара в Мултане, затем – в Дера-Исмаил-Хане, где к тому же был инспектором школ. Потом меня перевели в Мианвали. Во время службы за Индом изучил язык афганских племен – пушту и белуджи, на котором говорят племена Белуджистана. Кроме того, знаю персидский и арабский. В 1876 году был, как вам известно, переводчиком и секретарем на переговорах сэра Льюиса Пелли с афганцами во время Пешаварской конференции.

– Да, я это знаю, – подтвердил Каваньяри. – Как и то, что вы были политическим агентом в Ладаке, а уж затем стали помощником комиссара в Пешаваре, где мы с вами и встретились. Я не знаю другого: почему у вас всегда такая хмурая физиономия? Чем вы недовольны? Что вам не нравится?

– Если говорить откровенно, сэр, то мне кажется, что мы не используем все возможности в своих колониальных владениях…

– Что вы имеете в виду? – нахмурил брови майор. – Наша политика складывалась многими десятилетиями и под руководством таких умов, которые не нам чета.

– Разумеется, сэр, но, на мой взгляд, мы немало теряем оттого, что не опираемся более активно на культурные слои туземцев. Но для этого нужно знать как можно больше о них. Во всяком случае, признаюсь вам, сэр, я очень увлекся изучением местных языков, философии, литературы и, если позволят обстоятельства, посвящу этому дальнейшую жизнь.

– Покинув Индийскую гражданскую службу?! Это будет выглядеть дезертирством, Дженкинс. Без Индии и других колоний, без их богатств никаких серьезных занятий языком, баснями и прочей чепухой быть не может. Запомните это, сэр…

Каваньяри хотел еще что-то сказать, но его внимание привлек гул, доносившийся извне. Тихий и едва уловимый вначале, он нарастал с каждым мгновением. Майор и его помощник подошли к окну. По двум улочкам к резидентству стекались люди. Это были те же афганские солдаты, но теперь они выглядели иначе: в руках у них были ружья. Это были ремесленники; но они держали не орудия своего труда, а ножи и сабли. Это были крестьяне, доставлявшие в Кабул плоды земли; их крепкие руки сжимали дубинки. Это была городская беднота, ненависть которой уже вышла за пределы человеческого терпения. Они шли молча, но мерный топот их ног, обутых и босых, создавал впечатление шума накатывающейся океанской волны, беспощадной и неотвратимой.

Каваньяри скрипнул зубами. Военный опыт позволил ему молниеносно оценить ситуацию. Он высунулся из окна и увидел командира гидов.

– Тревога, Гамильтон! Тревога… – закричал майор.

И словно дождавшись этого знака, завыл, залился сигнальный рожок. Из бараков высыпали солдаты охраны резидентства. Повинуясь приказам лейтенанта, они занимали позиции в разных уголках усадьбы.

Резкий переход от мирных воспоминаний к жестокой действительности ошеломил Дженкинса.

– Похоже, сэр, что вы ткнули палкой не в муравейник, а в осиное гнездо. Не так ли? – сказал он, криво усмехаясь.

Каваньяри рывком обернулся к своему помощнику. Глаза его налились кровью.

– Слушайте, вы, ученый недоумок! – заорал он. – Берите два ружья и лезьте за мной на крышу. Сейчас ваше ублюдочное представление о жизни изменится… Да не забудьте захватить побольше патронов.

Сорвав со стены охотничье ружье, посланник взобрался на крышу. Вскоре к нему присоединился его секретарь, примчавшийся с ружьями, взятыми у гидов.

Их взорам открылась невеселая картина. С трех сторон усадьба была окружена возмущенным народом. Подсчитать точное число нападающих было невозможно, ибо их укрывала живая изгородь из густых кустов. Четвертая сторона была более открытой и на первый взгляд внушала меньше опасений: там проходил широкий канал. Но минуту спустя Каваньяри разглядел, что за ним расположилась афганская конница, отрезавшая резидентство от дворца эмира.

Вдруг майор заметил афганского солдата, который карабкался по стене огромного склада, находившегося по соседству с усадьбой миссии и возвышавшегося над домом Каваньяри футов на тридцать. Он тщательно прицелился и выстрелил. Солдат приник к деревянной балке, будто намереваясь обнять ее. Потом руки его разжались, и он рухнул вниз.

И снова выстрел Каваньяри послужил своеобразным сигналом к изменению обстановки. Из-за ограды полетели камни, засвистели пули. Гиды отвечали изредка. Дженкинс не стрелял: он внимательно к чему-то прислушивался. Наконец он обратился к своему шефу:

– Знаете, сэр, что кричат эти ужасные люди? «Убьем посла, а за ним и эмира!»

– Не радуйтесь преждевременно… Вас тоже не пощадят!

– Я не к тому, сэр, – сконфузился секретарь. – Я просто хотел сказать…

Но Каваньяри его не слушал. Его взгляд был прикован к складу, у которого стояла группа нападавших. В центре находился человек, по-видимому руководивший действиями афганцев. Его лицо было трудно разглядеть на таком расстоянии, мешали этому и кусты.

– Пусть черти меня сожрут, если вон тот субъект не наш старый друг кефтан Файз Мухаммад! – воскликнул майор, добавив замысловатое ирландское ругательство. – Ну, погоди, приятель, сейчас я тебя угощу, – зло пробормотал он.

Каваньяри поудобнее улегся и тщательно прицелился: наконец-то он рассчитается и за Али-Масджид, и за беседу в Гандамаке!.. Затаив дыхание, он спустил курок. Но в этот миг Файз Мухаммад наклонился, и пуля, направленная в сердце, угодила в левую руку. Афганец зажал рану, и майор увидел, как по рубашке растекается кровавое пятно. Файз Мухаммад поднял голову, чтобы увидеть, откуда стреляли, и заметил прижавшихся к крыше людей. Вся группа тут же скрылась за кустами.

Неудачный выстрел совершенно вывел из себя Каваньяри. Он извергал проклятия на всех известных ему языках. Между тем ружейный огонь из-за ограды усиливался. То один, то другой из гидов вскрикивал и отползал в укрытие для перевязки. Некоторые из них лежали в позах, не оставлявших сомнения в том, что они уже не нуждаются в медицинской помощи.

– Надо смирить гордыню и обратиться к этому петуху на троне за помощью. Нас здесь перестреляют, как куропаток. Не понимает он, что ли! – процедил Каваньяри Дженкинсу. – Отправьте кого-нибудь к Якуб-хану…

Через несколько минут под прикрытием дыма от загоревшегося сарая за пределы усадьбы выскользнул переодетый афганцем британский унтер-офицер. Добравшись до дворца, он изложил просьбу Каваньяри о содействии. Гонцу велели ждать.

Эмир и его придворные и без вестника знали, что миссия инглизи окружена возмущенным народом. До них доносились и звук пальбы, и запах дыма. Мустоуфи и сипахсалар вопросительно посматривали на эмира, но тот нервно ходил из угла в угол и молчал. Ковер скрадывал звуки его шагов, и казалось, что это скользит не живое существо, а гигантская механическая кукла. Приближенные послушно поворачивали головы, глядя на своего повелителя, а тот все ходил и ходил.

О чем он думал? В Бала-Хиссаре были войска; считалось, что они верны эмиру. Но кто ведает?.. Сейчас верны, а если их двинуть против собратьев, то неизвестно, как обернется дело. Якуб-хан знал: Гандамакский договор не способствовал укреплению его популярности в народе, а прибытие ненавистных инглизи еще более накалило обстановку.

– Что они кричат? Чего они там хотят? – внезапно, словно наткнувшись на преграду, остановился он посреди комнаты, обращаясь к придворным.

– Миджар Камнари застрелил нашего солдата, – объяснил огромный Дауд Шах. – И вызвал гнев Аллаха… Умный человек, должен бы знать, что с нашим народом шутки плохи… Шум там, орут неведомо что, – дипломатично закончил генерал.

Разумеется, эмиру все это было хорошо известно. И даже что именно «орали» у ворот миссии. Конечно, следовало бы принять какие-то меры. Но какие? И как бы они не обернулись против него самого… Лучше выждать и посмотреть, как развернутся события. Да и Камнари не мешает проучить: наглый, грубый, всюду лезет, командует, распоряжается.

И Якуб-хан продолжал вышагивать своими длинными ногами из одного угла в другой…

А перестрелка разгоралась. Плохо вооруженные и недостаточно обученные афганские солдаты несли немалые потери. Много убитых и раненых было среди горожан и крестьян. Но осаждавшие настойчиво рвались внутрь усадьбы. Каваньяри с крыши руководил огнем защитников миссии. Он держал под контролем соседний склад, понимая, что его господствующим положением могут воспользоваться восставшие. Но понимал это не только он. Вскоре майор заметил, что в стене склада, обращенной в сторону его дома, появились бойницы. Майор даже заметил, что возле здания промелькнула фигура человека с перевязанной рукой. Файз Мухаммад? Или ему это только показалось?

Нет, не показалось. Именно кефтан отобрал лучших стрелков и велел использовать склад для обстрела англичан. Вскоре оттуда был открыт огонь по территории миссии. Однако, странное дело, мимо посланника не просвистела ни одна пуля. Недоумевая, но не теряя бдительности, Каваньяри как можно плотнее прижимался к крыше. В его руках было ружье. Дженкинс находился на ступеньках лестницы.

Со стороны склада послышался треск ломающихся досок, и майору показалось, что его окликают. Прислушавшись, он отчетливо уловил:

– Миджар Камнари! Мы снова увиделись…

Голос был хорошо знаком. Порыв ветра развеял дым, и англичанин увидел выломанную в стенах склада дыру примерно на уровне крыши его дома, а в ней – своего противника, прилаживавшего правой рукой ружье. Прицелиться и выстрелить было для Каваньяри делом одного мгновения. Но то ли его подвели нервы, то ли помешало что-то иное, однако на этот раз он промахнулся. Он потянулся за другим ружьем. Дженкинс протянул его и вдруг с ужасом отпрянул: пуля пробила лоб Каваньяри. Донесшийся со стороны склада звук выстрела был похож на звонкий щелчок. Так звучали при стрельбе джезаили.

Дженкинс бросился вниз, где за наспех сооруженной баррикадой находился Гамильтон, ставший теперь командиром осажденных. Они набросали записку эмиру, прося о помощи. Тело Каваньяри отнесли к баррикаде. Англичане продолжали отстреливаться, но число их с каждой минутой сокращалось. К тому же пожар перекинулся на другие строения, обволакивая усадьбу густым черным дымом. Но и нападавшие несли тяжелые потери от огня гидов, укрывшихся за дувалом.

Время близилось к полудню. Узнав о гибели чрезвычайного посланника и полномочного министра, Якуб-хан растерялся: Камнари проучили, но не слишком ли основательно? И что дальше? Двинуть войска против бунтовщиков? На это эмир не решался: как бы его самого не постигла та же участь.

И правитель послал к объятому пламенем резидентству в сопровождении муллы-воспитателя своего пятнадцатилетнего сына Мусахана с Кораном в руках. Впереди, как и полагалось, шел скороход, время от времени издававший пронзительный вопль: «Дорогу шахзаде! Дорогу сыну эмира!» За ним следовали несколько стражников с пиками, затем перепуганный наследник, облаченный в богато расшитый халат и чалму, и высокий худой мулла с козлиной бородкой.

Уже через несколько минут они были вынуждены остановиться. В клубах дыма виднелись завалы, укрывавшие афганцев от пуль гидов. У арыка, под сенью деревьев, разместился примитивный лазарет. Тут же лежали и убитые. Люди с недоумением глядели на странную процессию. Двое подошли к наследнику. Он дрожал и беспомощно озирался по сторонам.

– Зачем пожаловал, шахзаде?

– Отец заклинает вас священной книгой… Гнев Аллаха падет на ваши головы! Надо прекратить стрельбу…

– Гнев Аллаха уже пал на наши головы, наградив таким эмиром, – прервал юношу худой солдат с перебинтованной грудью. – Уходи отсюда, шахзаде, и запомни навсегда, что народ не прощает предательства и насилия…

– Иди-иди, – поддержал раненого его товарищ. – Передай отцу, что мы здесь собрались не халву есть. Покончим с инглизи, посмотрим, кто у нас враг дома!

Мусахан взглянул на своих собеседников, на стоявших за ними мрачных, окровавленных людей и молча двинулся в обратный путь. Когда он достиг дворца, навстречу ему выехал сипахсалар Дауд Шах с адъютантом. Генерал придержал коня и вопросительно посмотрел на шахзаде:

– Что там сейчас происходит?

– Меня не пожелали даже выслушать…

– Неважные дела… – Дауд Шах помотал головой. – Инглизи прислали письмо. Обещают выплатить солдатам шестимесячное жалованье. Если прекратят пальбу и разойдутся…

– Ну и что? – оживился Мусахан.

– Ничего, – уныло усмехнулся главнокомандующий. – Моих людей солдаты прогнали… Кричат: кровавые деньги. Теперь его высочество меня отправил усмирять мятежников. А как их усмиришь? Тут нужны пушки.

И он, нехотя хлестнув коня, направился туда, откуда только что возвратился шахзаде. За это время к арыку вынесли из огня еще около десятка убитых и раненых. Генерал сразу попал в накаленную обстановку. Отовсюду слышались негодующие возгласы: