Текст книги "Победные трубы Майванда. Историческое повествование"

Автор книги: Нафтула Халфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

…Итак, «эра лорда Литтона». С чем же отправился в Индию новый вице-король? Инструкция от 28 февраля 1876 года: «Британские власти должны получить санкцию эмира на немедленное создание английских резидентств в Афганистане». Вот почему в мае лорд Литтон требует от правителя Кабула принять наше посольство, передать империи контроль над Гиндукушем и допустить в страну ее агентов.

А вот и ответ Шер Али-хана. Он выдвигает контрпредложение: направить в Индию собственную миссию, чтобы выяснить, какие «благородные стремления снова зародились в благородном сердце правительства инглизи». Капитан даже крякнул от досады: не поймешь, чего больше в таком ответе – сарказма или бестактности!

Реакция лорда Литтона? Она совершенно естественна: вице-король теряет терпение. Об этом явствует его письмо, отправленное в Лондон 27 августа: «Если Шер Али не докажет, что он наш искренний друг, мы будем вынуждены считать его нашим врагом и обращаться с ним соответствующим образом». Речь мужчины! Только таким языком и следует разговаривать! Более того, лорд Литтон заявляет эмиру, что, если тот не допустит английских резидентов в свою страну, «британское правительство сломает его, как тростинку», ибо его государство – это всего лишь «маленький глиняный горшочек между двумя огромными железными котлами» и «ничто не помешает Англии объединиться с Россией, чтобы совместными силами стереть Афганистан с лица земли».

Тут была, правда, некоторая накладка. Россию вице-король притянул по собственной инициативе; он отнюдь не располагал сведениями, желает ли она «стереть Афганистан с лица земли». Но в этом пикантном сравнении с горшочком явно сказался поэт: то была несомненная поэтическая находка!

Предположим, однако, что у Шер Али-хана достаточно толстая кожа и крепкие нервы и слова на него не действуют. А как насчет конкретных мер? Серо-стальные папки свидетельствовали, что его соотечественники не ограничивались одними словами. Каваньяри ознакомился с перепиской о фактическом переходе княжества Читрал под британский контроль. В Гилгите воздвигнут английский форт. Стало быть, открыт доступ в северо-восточные районы Афганистана.

Вот еще более важные материалы о ханстве Келат с городом Кветтой на пути к юго-восточному Афганистану и его второму по величине и значению городу – Кандагару. «…Хан Келата согласился подписать со мной договор, который практически делает нас хозяевами Келата», – сообщал вице-король на Даунинг-стрит совсем недавно, 15 ноября 1876 года.

А вот его декабрьское письмо британскому представителю при келатском хане, хорошему знакомому Каваньяри майору Сандеману: «В Кветте разместится наше самое важное внешнеполитическое интеллидженс-бюро, и вашей главной задачей будет расширение и распространение нашего влияния в направлении Кандагара».

Итак, самонадеянного Шер Али берут в клещи. Понимает ли он это? Турецкий посланник в Кабуле конфиденциально информировал лорда Литтона о жалобе эмира в связи с занятием Кветты: «Англичане поставили караул у задней двери моего собственного дома, чтобы ворваться туда, когда я буду спать».

Капитан задумался. «Что ж, все очень логично. Кабульского правителя окружают, словно оленя на охоте. Ему бы осознать никчемность сопротивления и принять британское покровительство… Но пора кончать, благо осталось не так уж много бумаг, да и те касаются пешаварской конференции начала 1877 года. Их, пожалуй, можно читать и не столь внимательно: почти все происходило на моих глазах…»

Действительно, хотя капитан в то время еще служил в Кохате, до Пешавара было рукой подать, и все тамошние события становились известными чуть ли не на следующий день. Вице-король прислал для переговоров сэра Льюиса Пелли, двоюродного брата Генри Роулинсона. Каваньяри слышал, конечно, об этом важном чиновнике с плотно сжатыми губами на непроницаемом лице; ушедший с поста статс-секретаря по делам Индии герцог Аргайл характеризовал его как «подлинное олицетворение всего того, что делает британских резидентов наиболее страшными для азиатских правителей, желающих удержать за собой хоть тень независимости».

Шер Али-хана представлял его премьер-министр Сеид Нур Мухаммад Шах-хан, старый человек, некогда доверенное лицо Дост Мухаммада. Сэр Льюис привез в Пешавар проект договора о размещении британских офицеров в Афганистане и на его границах. Нур Мухаммад заупрямился и отклонил это разумное соглашение, сославшись на какие-то древние обещания о невмешательстве во внутриафганские дела. Он даже привел вздорные слова Шер Али-хана, который сказал, что скорее погибнет, чем уступит несправедливым настояниям, хотя даже ребенку была ясна обоснованность требований Британской империи.

Кстати, вот и подтверждение того, что старик и его эмир несли какую-то несуразицу, а не вели серьезные переговоры, – сделанная для Литтона запись заявления Шер Али-хана, переданного Нур Мухаммадом в Пешаваре: «Британская нация – великая и могучая. Афганский народ не может сопротивляться ее силе, но наш народ имеет свою волю, независим и ценит свою честь выше жизни!» Бред, да и только! Пустые разглагольствования не по существу дела…

А потом этот Сеид Нур Мухаммад Шах-хан неожиданно умер, и вице-король велел сэру Льюису Пелли не вступать ни в какие дальнейшие переговоры с его преемником, которого эмир срочно направил в Пешавар. Очень разумно: болтовня эта только отнимала время. Все проблемы гораздо быстрее можно было решить с помощью британской пехоты, кавалерии, а главное, королевской артиллерии, которой этим дикарям нечего противопоставить…

– Слава богу, добрался до конца! – в изнеможении захлопнул последнюю папку Каваньяри и увидел стоявшего в дверях Лайелла.

– Ну что, уяснили наши цели и задачи в отношении соседа на западе?

– Вполне, сэр.

– Вот и превосходно. Это особенно важно, поскольку вы в Пешаваре находитесь на самом острие афганской политики Великобритании. О конкретных же действиях подробно говорится в пакете лорда Литтона. Мы верим в вашу настойчивость и распорядительность.

– Благодарю, сэр! Постараюсь доказать это.

– Не сомневаюсь. А теперь, дорогой капитан, идемте ужинать. Отправляться в путь уже поздно. Переночуете у меня…

Утром, после завтрака, попрощавшись с гостеприимным хозяином, Пьер Луи Наполеон Каваньяри выехал к месту службы. Путь предстоял неблизкий: Симлу и Пешавар разделяло более четырехсот миль.

Экипаж двинулся вниз, к подножию гималайских предгорий. Извиваясь по-змеиному на обрывистых склонах, густо покрытых непроходимыми зарослями, дорога скатилась наконец к станции Калка. Здесь, у Сиваликских холмов, начиналась железнодорожная колея, и капитан добрался поездом до Амбалы. Еще одна пересадка, и вот он уже катил на запад. За окном остались тихая Лудхияна, вечно бурлящий Джаландхар, священный город сикхов Амритсар…

Пограничному комиссару не давал покоя спрятанный во внутреннем кармане мундира пакет. Велико было желание вскрыть его тут же, в вагоне, чтобы после всего прочитанного узнать, какие новые идеи выдвинули его начальники. Но Каваньяри подавил в себе это стремление, решив насладиться доверительным письмом лорда Литтона в более удобной обстановке.

Капитан выдержал характер. Он преодолел искушение даже в Лахоре, хотя провел в бывшей столице «льва Пенджаба» – махараджи Ранджит Сингха целый день среди старых друзей из 1-го Бенгальского европейского фузилерного полка, в котором начинал службу в Индии в 1858 году.

С головной болью после обильного ужина с крепкими напитками комиссар вышел из поезда на станции Вазирабад. Здесь кончалась железнодорожная колея. Королевские саперы усиленно трудились, чтобы в спешном порядке (торопили события!) протянуть линию к Пешавару, но застряли перед рекой Джелам.

Каваньяри воспользовался экипажем, любезно предоставленным ему начальником вазирабадского гарнизона, и покатил дальше. Наконец он въехал в ворота английского военного поселения, расположенного в северо-западной части Пешавара.

Этот укрепленный лагерь был нацелен на Хайберский проход, ведущий непосредственно к Кабулу. Он неизменно играл роль одной из важнейших баз при подготовке наступления на афганскую столицу из индийских земель.

В те годы Пешавар обладал дурной славой самого нездорового места в Индии. Его окружали болотистые районы и орошаемые поля – рассадники москитов и малярийных комаров. Британское же военное поселение представляло собой весьма благоустроенную территорию. Множество густых деревьев и ухоженных кустарников превращали его в огромный сад или, скорее, в парк с широкими улицами-аллеями, на которых поодаль друг от друга стояли удобные виллы и дома. Гималайские кедры и пальмы чередовались с евфратскими тополями и тамариском.

Среди построек выделялось почти квадратное одноэтажное белое здание с небольшой надстройкой, окруженное мощными деревьями и цветочными клумбами, – резиденция комиссара Пешаварского округа. Приземистое, с рядами квадратных колонн, оно словно вросло в эту землю, некогда принадлежавшую афганским племенам – даудзаям, халиль и бар-момандам, будто намереваясь навечно закрепиться в ней своим фундаментом.

Приняв ванну, переодевшись и позавтракав, капитан направился в свой кабинет. На стене, над столом, за которым он обычно работал, висела карта; на ней были изображены не только северо-западные области Британской Индии, но и значительная часть территории Афганистана – вплоть до Кабула. Окна выходили в парк, и, быть может, лишь обилие деревьев мешало английскому комиссару созерцать дорогу, ведущую к Хайберскому перевалу, к лежащим за ним вожделенным землям – афганским, среднеазиатским…

Каваньяри поудобнее устроился за столом, закурил сигару и, вскрыв ножом из слоновой кости пакет, вынул оттуда несколько исписанных листков с изящным вензелем лорда Литтона. Бумаги издавали едва уловимый аромат – вице-король был эстетом.

«Снаружи-то оно благоухает, – подумал капитан. – А вот посмотрим, чем пахнет внутри».

В инструкциях подтверждалось намерение Литтона поддержать любые действия Каваньяри по части активизации пограничной политики. Начало было многообещающим. Оставалось выяснить, какой смысл вкладывал вице-король в понятие «активизация пограничной политики». Однако о пограничной политике меньше всего шла речь в документе. Вице-король излагал в нем наметки программы, выполнение которой должно было привести к полному подчинению Афганистана контролю Британской империи.

«Что касается наших нынешних отношений с Шер Али, – гласил далее документ, – то следует постоянно помнить о важности сохранения позиции самого полного безразличия к нему и непроницаемой сдержанности… Между тем крайне необходимо, чтобы любыми способами, находящимися в вашем распоряжении, вы получали из всех имеющихся источников информацию о том, что происходит в Кабуле или в других местах Афганистана, и сообщали правительству».

Каваньяри с удовлетворением прочел об успехах английской разведывательной службы во владениях эмира: «Поступление сведений из Афганистана стало более постоянным, а сами они – более полными и достойными доверия, чем были до сих пор. Это частично можно отнести за счет прокладки телеграфа в Келат и связей, установленных Сандеманом с Кандагаром. Но мы получаем очень много материалов и из Пешавара. Руководя интеллидженс-бюро, вы станете, я уверен, старательно избегать всего, что произвело бы на эмира впечатление, будто нам совершенно безразличны его действия или что мы не желаем переговоров с ним».

Капитан отметил некоторое расхождение между этим высказыванием и приведенным ранее положением о «позиции самого полного безразличия».

«Я сомневаюсь, – констатировал далее вице-король, – чтобы наши нынешние отношения с его высочеством когда-либо стали удовлетворительными, но единственный шанс улучшить их – это заставить его сначала хорошо понять трудности ситуации, в которой он теперь оказался. По-моему, основным пороком в наших отношениях с Шер Али в прошлом было то, что их дух никогда не совпадал с реальным соотношением вещей – слабостью его положения и силой нашего. Таким образом, убежденный нашим же собственным поведением, будто он является для нас политической необходимостью и, следовательно, крупным политическим приобретением для русских, он, естественно, искал удовлетворения личных выгод, натравливая двух своих великих соседей друг на друга».

Дойдя до этого места, капитан хмыкнул: насколько ему удалось постичь события последних лет, он не помнил, чтобы афганский эмир когда-нибудь пытался стравливать Британскую империю с Россией. Чего нет того нет. Кабул зазнавался, претендовал на самостоятельность – это было. Вел себя излишне гордо и независимо? И в этом Грешен. Но влиять на англо-русские отношения? До этого там наверняка и не додумались бы!..

Концовка документа заслуживала полной сосредоточенности. Она гласила: «Мне кажется, что нескольких месяцев, а возможно, и нескольких недель будет достаточно, дабы показать Шер Али, что он слишком слаб для успешного ведения этой игры. Мы, несомненно, никогда не допустим, чтобы Афганистан попал в руки какой-нибудь другой державы. Однако между Афганистаном с его нынешним эмиром и нами есть практическое различие. Мы можем обойтись без Шер Али; он не может обойтись без нас. В недалеком будущем он должен либо потерпеть полный крах, либо вернуться к своим старым мертвым якорям в Пешаваре в состоянии духа, просветленного горьким опытом.

В первом случае у нас будут полностью развязаны руки, чтобы быстро справиться с новой обстановкой. Во втором случае мы также сможем поставить эмира на место и занять единственно правильное господствующее положение по отношению к нему, которое должно оставаться неизменным».

Поэт Оуэн Мередит не мог не завершить текст художественным образом: «Обломки прибиваются к берегу; берег не идет навстречу потерпевшим крушение».

Итак, резюмировал мысленно пешаварский комиссар, с одной стороны, «мы никогда не допустим» чьего-либо господства в Афганистане, кроме нашего, разумеется; с другой – «мы можем обойтись без Шер Али». Стало быть, эмир Шер Али может оставаться эмиром только при условии полного признания нашего владычества. Иначе в лучшем случае он превратится просто в Шер Али, без эмирского титула. В худшем… Что ж, от несчастных случаев погибают и афганцы.

При всех обстоятельствах, размышлял капитан, высшие индийские власти полагают, будто шторм стремительно песет корабль Шер Али-хана на рифы, и ему, Каваньяри, следует использовать все средства, чтобы помешать судну спастись. В этом есть резон. И немалый. Если на кабульском троне окажется более покладистый владыка, то – чем черт не шутит! – скромный пограничный комиссар может сменить свой беспокойный пост на должность резидента и полномочного министра при эмире. А это значит, что он, Пьер Луи Наполеон Каваньяри, станет некоронованным правителем Афганистана. Разве в Индии британские резиденты при султанах, раджах и махараджах не являются практически полными хозяевами положения в княжествах?! Ради такой цели стоит постараться…

Глава 2
МИССИЯ СТОЛЕТОВА

В Ташкенте, на углу улицы Романовского и Воронцовского проспекта, располагалось важнейшее учреждение огромного Туркестанского края – Канцелярия генерал-губернатора. Это одноэтажное здание с массивными стенами из обожженного кирпича на высоком фундаменте сохранилось и поныне.

Сам главный начальник Туркестана чаще всего работал в своей резиденции – окруженном тенистым парком «Белом доме», который находился в нескольких кварталах от Канцелярии, на берегу полноводного арыка Анхор. Там влага и зелень смягчали зной, царящий в Ташкенте большую часть года.

Генерал-адъютант и инженер-генерал Константин Петрович фон Кауфман 1-й, выходец из давно обрусевшего австрийского дворянского рода, получил от Александра II «Золотую грамоту», предоставлявшую ему почти неограниченные полномочия на обширной окраине Российской империи, в том числе в сношениях с соседними странами. Вот почему неофициально генерал-губернатор именовался в Средней Азии «ярым-подшо». [2]2
  «Полуцарь» ( узб. – тадж.).


[Закрыть]

По принятому в России юлианскому календарю, отстававшему от западноевропейского, григорианского, на 12 дней, стоял конец мая. Жара давала о себе знать, и в полдень учреждения обычно закрывались на несколько часов. В этот день, однако, чиновники Канцелярии продолжали работать, несмотря на зной, и можно было безошибочно определить, что Кауфман почтит ее своим присутствием. Застекленные двери здания поминутно распахивались: на крыльце то и дело появлялся кто-нибудь из служащих и смотрел в ту сторону, откуда должен был прибыть легкий экипаж генерал-губернатора.

В просторном кабинете правителя Канцелярии камергера Платона Петровича Каблукова, вход в который вел через «адъютантскую» комнату, собрались высшие чины Туркестанского военного округа, а также группа приглашенных – военных и штатских.

В отличие от своего шефа Каблуков не проявлял служебного рвения. Он не часто обременял себя посещением Канцелярии. Поэтому его появление вызывало у чиновников прилив деятельности. И на этот раз к нему беспрерывно несли бумаги на подпись. Правитель пробегал их глазами – скорее для формы – и не спеша выводил свою фамилию. Попутно, как внимательный хозяин, Каблуков занимал собравшихся беседой. Она касалась преимущественно событий на Балканах: именно они в первой половине этого, 1878 года волновали всю Европу.

Лишь недавно Сан-Стефанским миром закончилась русско-турецкая война, принесшая освобождение Болгарии. Но Великобритания категорически возражала против условий договора, заключенного в Сан-Стефано, требуя их пересмотра. Обстановка была накалена до предела. Британский флот крейсировал у входа в Черное море. Английские и русские газеты обменивались резкими статьями. Правительства и военные штабы обеих держав срочно разрабатывали планы действий. Поближе к российским границам перебрасывались английские войска. Туркестан выдвигался на авансцену как чуть ли не единственный сухопутный плацдарм для операций, которые могли задеть чувствительность Британской империи.

Душой беседы в Канцелярии был генерал-майор Столетов – невысокий худощавый человек со множеством орденов, среди которых выделялся болгарский орден Святого Александра. Лобастый, с густой шевелюрой и слегка подкрученными усами, он привлекал внимание мягкими жестами и напряженным взглядом. Когда Столетов вступал в разговор, окружающие старались не упустить ничего из сказанного. А вспоминал он эпизоды только что завершившейся войны.

– Особенно тяжело пришлось в конце июля и начале августа прошлого года…

– На Шипке?

– Да… На перевале… До сих пор не представляю, как удалось удержать его! И уцелеть. Три недели довелось мне там командовать войсками. Болгарским ополчением… Однажды мы отбили за день ровно десять приступов Сулейман-паши. Да и в другие дни атак было немногим меньше.

– Николай Григорьевич, – обратился к Столетову окружной интендант Польман. – Я здесь с шестьдесят седьмого года и знаю, что в шестьдесят девятом, при высадке в Красноводске, Скобелев был начальником кавалерии в вашем отряде. Как это получилось, что затем ваши роли переменились и при переходе через Балканы, да и при Шейново, уже вы были у него в подчинении, возглавляя авангард его колонны?

– Какая разница – делали общее дело, – улыбнулся не очень тактичному вопросу генерал-майор. – Михаил Дмитриевич – энергичный человек, хотя и своевольный, со странностями. Ну а на Балканах у него расцвел подлинный военный талант…

У раскрытых окон лихо осадил каракового коня казачий офицер; за ним следовала казачья полусотня. Лишь только всадники выстроились шеренгой, к крыльцу подкатила коляска. Рядом с адъютантом в ней сидел генерал-губернатор. С подчеркнутым достоинством выйдя из экипажа, он направился к широко распахнутой двери. В просторном вестибюле его встретил рапортом дежурный штаб-офицер. Затем Кауфман прошел в кабинет. Все встали.

Невысокий, седой, изрядно облысевший (ему незадолго до того исполнилось шестьдесят лет), но с моложавым лицом, он ответил на приветствия.

– Прошу садиться, господа, – произнес правитель Туркестанского края.

Генерал подвинул к огромному письменному столу красного дерева такое же полукресло – мягкое, обитое малиновым сафьяном, с двумя бронзовыми копытцами на передних ножках и бронзовым орнаментом на спинке – орлом с развернутыми крыльями и с поникшей головой.

– Сколько ни смотрю на него, – кивнул генерал-губернатор на орла, – не могу понять, пред кем он склонил свою гордую главу? Нет, мне более по душе этот! – и Кауфман указал на чернильный прибор, изготовленный в том же стиле: на доске из светло-коричневого мрамора между двумя чернильницами в виде амфор, поддерживаемых петлями с четырьмя змеиными головками, был изображен еще один орел, гордо раскинувший крылья и хищно раскрывший клюв.

Разрядив таким образом напряженность обстановки, связанную с его приездом, правитель края сел и придвинул к себе папку с бумагами, услужливо раскрытую адъютантом.

– Итак, господа, нам предоставляется возможность ослабить нажим, при помощи которого лорд Биконсфилд хочет лишить Россию плодов победы на Балканах… По моему ходатайству генерал-майор Столетов отправляется в Афганистан для установления дружественных связей с эмиром Шер Али-ханом. За плечами Николая Григорьевича – Московский университет, Академия Генерального штаба. Он – старый, опытный «азиат», долго служил на Кавказе и в Туркестане, знает местные наречия, отличился в недавних боях и всем нам хорошо известен. Полагаю, его дипломатическое искусство не уступит воинской доблести.

Встав, Столетов сделал общий поклон.

– Его сопровождают полковник Разгонов и классный топограф Бендерский…

Сидевшие рядом с генерал-майором широкоплечий чернобородый офицер и высокий блондин в штатском также поднялись, наклонив головы в знак того, что они принимают поручение.

– В этой поездке им будут содействовать врач Яворский с фельдшером и три переводчика: с персидского – подпоручик Назиров, с западноевропейских языков – титулярный советник Малевинский, с тюркских – Замаан-бек Шихалибеков. Ну и, разумеется, миссии необходим эскорт. Не для охраны – ежели в тех далеких областях настигнет опасность, то ее не отведешь и дивизией, – а для почета… Двадцать один казак и урядник – больше не надо. Всего – тридцать человек.

Кауфман обратился к остальным:

– Вам, господа, надлежит озаботиться по своим ведомствам обеспечением отправляющихся всем необходимым. Соответствующее распоряжение для генерал-майора Столетова заготовлено. Оно будет вручено после нашей беседы. Поэтому прошу вас, Николай Григорьевич, задержаться. Я прощаюсь с вами, господа!

Вернувшись через час на Большой проспект, в гостиницу Ильина, где он остановился по приезде в Ташкент, Столетов детально изучил полученное им от генерал-губернатора «Предписание № 4407 от 26 мая (7 июня) 1878 г.».

«С получением сего, – говорилось в документе, – вы имеете отправиться в г. Кабул, к эмиру афганскому, для скрепления с ним наших дружественных отношений, выяснения эмиру всех от того для него происходящих выгод и для заключения, если то окажется возможным, с ним союза на случай вооруженного столкновения нашего с Англией».

Генерал-майор Н. Г. Столетов.

Далее Кауфман отмечал захват Британской империей земель на афганских границах и указывал на то, что «образ действий англичан, стремящихся утвердиться в Афганистане, не может окончательно примирить с ними эмира и устранить совершенно поводы к новым столкновениям…»

Правитель Туркестана предлагал своему посланцу разъяснить Шер Али-хану, что российское правительство «всегда смотрело на Афганистан как на оплот против посягательств английской политики на независимость среднеазиатских владетелей и что оно расположено оказывать со своей стороны поддержку стремлениям эмира противодействовать таким посягательствам».

Последний пункт предписания гласил: «По прибытии в Кабул и по разъяснении отношений наших с эмиром ваше превосходительство должны вернуться для личного доклада мне о всех ваших соображениях и добытых сведениях; затем, по всей вероятности, вам придется возвратиться опять в Кабул…»

Столетов задумался: на его долю выпала непростая задача. После Виткевича, побывавшего у эмира 40 лет назад, афганскую столицу не посещал ни один представитель России. Да и Виткевич добирался туда через Кавказ и Персию, а не тем путем, каким предстоит следовать теперь. Впрочем, это, видимо, не самая сложная часть задания: опытный топограф Бендерский не случайно именуется «классным» – он проложит и более трудный маршрут. Но вот удастся ли найти общий язык с далеким владетелем, в свите которого наверняка окажутся тайные и явные недоброжелатели?

Да что загадывать: приказ отдан – надо выполнять его.

Генерал-майор аккуратно вложил бумаги в плотный конверт и выглянул в окно: оба его ординарца были на месте, у входа. Столетов вздохнул и стал готовиться к дальнему путешествию.

Офицеры и чиновники военно-народного управления Туркестанского края, как именовалась местная администрация, отдавали себе полный отчет в важности предписанных ярым-подшо распоряжений; о затяжке их выполнения не могло быть и речи. Поэтому обеспечение миссии всем необходимым шло экстренным порядком. Вскоре несколько экипажей с членами миссии, но пока еще без казаков покинули Ташкент.

В древнем Самарканде, бывшей столице царства грозного Тимура, к миссии присоединился казачий конвой. Значительная часть пути пролегала по горным тропам Средней Азии и Афганистана, и там можно было передвигаться только верхом.

2 июня (14 июня по новому стилю) участники посольства собрались в усадьбе начальника Зеравшанского округа генерала Иванова. Караван-баши Раджаб-Али – афганец со смуглым выразительным лицом руководил завьючиванием лошадей.

Прощальное слово начальника округа, и караван вытянулся по самаркандским улицам. Полуденное солнце изрядно припекало, особенно при полном безветрии.

Кончился город, кончились сады. В лицо дохнул палящий степной ветер. Дорога шла по широкой равнине, огибая отроги видневшихся на востоке крутых горных хребтов.

Первый переход немало утомил членов посольства. Наскоро поужинав, они рухнули на одеяла и кошмы, чтобы рано утром направиться по холодку к селению Джаму, последнему пункту русского Туркестана. За ним уже простиралась бухарская территория.

Генерал Столетов торопился. Педантичный Бендерский наметил кратчайшую линию следования до города Карши. Однако, к их общей досаде, пришлось сделать большой крюк и заехать в Чиракчи: местный бек, сын эмира, пожелал проявить гостеприимство. После обеда и ужина у бека, получив в подарок семь лошадей под парчовыми и бархатными попонами и с отделанными бирюзой уздечками, семь тюков халатов и сладостей – для каждого из членов посольства, – двинулись дальше.

Его руководитель вел деликатную, но непрерывную и настойчивую борьбу с бухарскими чиновниками. Они всячески старались, чтобы миссия следовала с торжественной медлительностью. Впереди ехали трое бухарских есаул-баши с золочеными жезлами в руках – символами высокого положения сопровождаемых ими особ. Эти своеобразные церемониймейстеры определяли места привалов и ночлегов и назначали остановки гораздо чаще, чем было нужно Столетову.

Но как бы он ни спешил, уклониться от визита к повелителю «Благородной Бухары» – эмиру Сеиду Музаффар эд-Дин-хану было нельзя. Надев парадную форму, русские путешественники, предводительствуемые мирахуром – придворным, ведавшим приемами, посетили находившегося в Каршинской крепости эмира. Тучный, пожилой, в белой чалме, полосатом сине-зеленом халате и желтых сафьяновых полусапожках, он сидел в кресле, глядя на входивших черными глазами из-под нависших бровей. В аудиенц-зале – большой комнате с голыми, чисто оштукатуренными стенами и двумя огромными коврами на полу – для гостей были поставлены семь стульев, обитых красным сукном.

Эмир не отличался разговорчивостью.

– Как поживает наш друг, его высокопревосходительство джаноби [3]3
  Высокий ( узб.).


[Закрыть]туркестанский генерал-губернатор? – такова была самая длинная произнесенная им фраза.

Столетов передал эмиру привет от генерал-губернатора, заверив при этом, что здоровью его высокопревосходительства ничто не угрожает.

Сеид Музаффар эд-Дин-хан, удовлетворив свое любопытство, погрузился в полудремоту, лишь изредка откликаясь односложными междометиями на рассказ генерала о целях его экспедиции. Наконец, выслушав пожелания успеха, члены миссии откланялись и ушли, пятясь задом, как того требовал этикет.

И снова дары. Разнообразные халаты, куски бархата, шелка, пояса, отделанные золотом и серебром, шкурки каракуля, нежные, словно колхидское руно, и, разумеется, семь лошадей под парчовыми попонами с золотым шитьем.

– Пока мы доберемся до Кабула, у каждого будет по табуну. И что с ним делать? – недоуменно развел руками Бендерский.

– Дорога дальняя… Кони пригодятся, – успокоил его полковник Разгонов и тут же расхохотался. Он увидел, как Яворский, совсем еще неопытный наездник, взгромоздился на подаренного ему гигантского рыжего аргамака. Сначала конь игнорировал седока, пытаясь укусить или лягнуть соседних лошадей. Но затем неожиданно резко взбрыкнул разок-другой, и бедный доктор, чертыхаясь, оказался на земле под громкий смех каршинских мальчишек, собравшихся во множестве, чтобы поглядеть на важных урусов.

Стараясь наверстать упущенное время, генерал Столетов распорядился двигаться побыстрее, сократив по возможности привалы, ночлеги и дневки. 16(28) июня путешественники разбили свой лагерь на берегу широкой и быстрой Амударьи. Здесь кончалась бухарская территория.

На следующий день бухарцы подогнали три парома, или каюка. Неуклюжие плоскодонные суда, внутри которых стояла вода, не имели палуб; сколоченные из нетесаных, плохо прилаженных брусьев, они были скреплены двумя поперечными балками. Сходен не было, и погрузка заняла долгие часы.

Наконец приступили к переправе. В реку загнали лошадь. К ее поводьям привязали веревку, которую держали двое перевозчиков на носу парома: то был своего рода руль. Пока каюк добирался до противоположного берега, его изрядно сносило. На афганской стороне «корабль» приходилось заводить вначале на пять-шесть верст вверх по течению, чтобы он, следуя тем же способом в обратном направлении, попадал в нужное место.

На первый же паром Столетов посадил гонца, чтобы известить Шер Али-хана о приближении миссии.

Переправа затянулась. Солнце жгло неимоверно. От жары мало спасали легкие шатры, наспех сооруженные бухарскими провожатыми для генерала и его спутников. Доктор измерил температуру в таком шатре.