Текст книги "Победные трубы Майванда. Историческое повествование"

Автор книги: Нафтула Халфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Нафтула Аронович Халфин
ПОБЕДНЫЕ ТРУБЫ МАЙВАНДА
Историческое повествование

Об этой книге

Одной из важных задач буржуазного востоковедения в настоящее время является реабилитация системы колониализма. Захватнические войны изображаются как борьба за проникновение в отсталые страны высокой европейской цивилизации. К сожалению, подобный подход отрицательно сказывается на развитии исторической науки в странах, изгнавших колонизаторов.

В разоблачении таких мифов громадную роль играет не только наша научная литература, но и набирающий все большую силу жанр документальной художественной прозы. Видный советский востоковед профессор Н. А. Халфин, автор трудов по империалистической политике и международным отношениям в Азии, написал еще одно историческое повествование – «Победные трубы Майванда». Его книга о первой англо-афганской войне «Возмездие ожидает в Джагдалаке» (М., 1973), тепло принятая у нас и в Афганистане, заканчивалась словами: «А потом пришла вторая англо-афганская война…» Эти слова служили как бы заявкой на продолжение и не были пустой фразой. Ныне произведение о второй войне завершено.

Возглавляя в прошлом ряд лет Центральный государственный исторический архив Узбекистана, Н. А. Халфин проделал огромную работу по систематизации и упорядочению ценных туркестанских архивных фондов. Изучая и анализируя их, ученый обратил внимание на то, что нельзя передать ни в одном академическом исследовании, – на эмоциональную сторону совершающихся событий. Эти эмоциональные детали, опускаемые в сугубо научных трудах, начинают искриться драгоценными блестками в документальном художественном повествовании.

К примеру, из донесений военного агента России в Лондоне генерала А. П. Горлова Н. А. Халфин сумел выбрать именно то, что ярче всего высвечивало специфику английской политики: «…подкуп враждебных афганских племен проводится в самых широких размерах, так что военные рассматривают настоящую кампанию как ряд парадов и демонстраций с целью облегчить подкупы. Но подкупы эти не выходят вполне удачными. Старшины берут деньги и обещаний не исполняют» (глава «Не спеши за удачей»). Сцена в повести, связанная с использованием этого документа, характеризует умение Н. А. Халфина проникнуть в документ и в предельно лаконичной форме дать запоминающуюся картину. Тут налицо и суть действий британских агрессоров – лицемерных торгашей и наглых завоевателей, и наблюдательный, с большим опытом генерал Горлов, и туркестанский генерал-губернатор К. П. Кауфмап, внимательно следивший за всем, что происходило к югу от Средней Азии.

Н. А. Халфин позволил нам перенестись в ту эпоху, соприкоснуться с происходившим, ибо образцов глубокого раскрытия оригинальных источников в повести – множество. Архивные фонды изучены целиком и полностью, а скупые и сухие строки официальной переписки ожили, стали рельефными, выпуклыми. Я сужу об этом не как сторонний человек, а как работавший над теми же бумагами член Научного совета Главного архивного управления при Совете Министров УзССР.

Не менее тщательно исследованы и английские материалы: документальные публикации, ставшие недавно доступными папки Индийского национального архива, мемуарная литература, специальные описания военных действий, а также, разумеется, труды ученых Афганистана, его фольклор. Все это позволило автору ярко описать героическое сопротивление афганского народа захватчикам, обусловившее провал планов порабощения Афганистана.

Зарубежные специалисты и политики настойчиво утверждали, будто вторжение Англии в Афганистан в 1878 г. было вызвано прибытием в Кабул русской миссии генерала Н. Г. Столетова. Оперируя обширными фактическими сведениями, Н. А. Халфин убедительно доказывает несостоятельность подобной версии. В главе «Поэт в Симле» он приводит точнейшие данные, свидетельствующие о том, что правящие круги Британской империи готовили свою агрессию по крайней мере с весны 1876 г., когда лорд Литтон стал вице-королем Индии. Приводимое в тексте его письмо на имя Каваньяри не оставляет в этом ни малейшего сомнения. Шумиха вокруг миссии Столетова была поднята лишь для отвода глаз.

Отметим еще одну черту повествования. Почти сквозь все главы прослеживается характерная для политических и военных деятелей Англии тенденциозная одержимость. Лорды Биконсфилд и Литтон, генералы Чемберлен и Робертс, политические агенты Каваньяри, Сент-Джон и другие настолько одержимы стремлением осуществить программу экспансии, что совершенно не считаются с реальной жизнью, намеренно закрывая глаза на все, что противоречит их цели. Налаженный ими дорогостоящий и сложный аппарат разведки, в свою очередь, изображает ситуацию только в преломлении, угодном начальству, и вся система, основанная на отрицании, искажении, игнорировании истины, рано или поздно рушится.

Автор «Победных труб Майванда» умело вскрывает внутреннюю логику происходивших событий, показывая ее через характеры действующих лиц. И становится отчетливо видно, что сентябрьское восстание 1879 г. в Кабуле было в значительной степени вызвано наглым поведением британского посланника Каваньяри, навязавшего слабовольному эмиру Мухаммаду Якуб-хану кабальный Гандамакский договор, с гневом отвергнутый афганцами; что разгрому англичан у Майванда в июле 1880 г. способствовала самонадеянность и нераспорядительность их руководителей, а главное, энергия и решительность сардара Мухаммада Аюб-хана и его помощника Файз Мухаммада.

Файз Мухаммад – один из немногих вымышленных героев повести. Сын солдата, погибшего в борьбе с британскими захватчиками в первой англо-афганской войне, и прямой преемник патриотов тех лет, он организует отпор колонизаторам. Целеустремленный, самоотверженный, преисполненный чувства собственного и национального достоинства, Файз Мухаммад символизирует собой афганский народ, не склонившийся перед агрессорами, и вызывает глубокие симпатии. Хочется, чтобы его сын Гафур, чей образ пока лишь намечен Н. А. Халфиным, сыграл для читателей такую же роль в новой книге, которую мы вправе ждать от этого историка и литератора, – о третьей англо-афганской войне, принесшей нашему южному соседу полную независимость.

Автор не прибегает к звучным эпитетам, чтобы показать отрицательные черты английской политики. Он просто, без громких слов показывает факты в таком ракурсе, что неприглядность становится очевидной сама. Несомненным достоинством повествования является строгий и вместе с тем красочный и образный язык, обилие выразительных портретов персонажей, сцен из быта афганцев. Прекрасно зная и «чувствуя» эпоху и ее отражение в источниках, Н. А. Халфин создал цепное с исторической и художественной точек зрения произведение, написанное живо и проникновенно. Читатель ждет таких книг. Они особенно нужны и важны сейчас, когда интерес к народам Востока и их героическому прошлому неизмеримо возрос.

А. В. Станишевский (Азиз Ниалло), член Союза писателей СССР

Глава 1
ПОЭТ В СИМЛЕ

Барон Эдуард Роберт Литтон, единственный сын и наследник первого лорда Эдуарда Булвер-Литтона, проснулся в отличном настроении. Возможно, причиной тому было чистейшее синее небо, раскинувшееся огромным шатром над горной Симлой, куда он с удовольствием перебрался из Калькутты ранней весной этого, 1877 года. А может быть, лучи майского солнца, ласкового и приветливого здесь, в предгорьях Гималаев, и изнуряющего там, в столице. Или прилив сил, порожденный пьянящим живительным воздухом…

Как бы то ни было, едва ли не впервые за год, проведенный в Индии, вице-король почувствовал себя не политиком и дипломатом, а сыном своего отца, для которого помимо государственной службы существовал еще один род занятий, не менее захватывающий ум и душу, – литературное творчество. Барон Литтон ощутил себя не вице-королем, а поэтом. Да он и был поэтом, избравшим себе несколько туманный псевдоним Оуэн Мередит – в память о каком-то древнем предке из эпохи Тюдоров. Выпив утреннюю чашку шоколада, вице-король, что-то напевая, двинулся в кабинет.

Одну из стен огромного кабинета составляло итальянское окно, еще закрытое до прихода хозяина. Его тщательно протертые стекла создавали полную иллюзию отсутствия какого бы то ни было препятствия между письменным столом и лесистыми холмами, которые как бы громоздились друг на друга, уходя в неведомую даль. Комната, как и весь дом, была пропитана смолистым ароматом, какой издавали могучие сосны. Литтон поудобнее устроился в кресле, придвинул чернильницу, ящичек с заготовленными перьями и стопку чистой бумаги.

Лорд Литтон.

Боже, как давно это было! Ровно двадцать лет назад вышел его томик лирических стихов. Назывался он «Путник». Автор и впрямь был путником по характеру и привычкам. Он побывал к тому времени в Вашингтоне и Флоренции, Гааге и Вене. Служил там в посольствах. Путник по жизни… С тех пор повидал немало и других интереснейших мест – Копенгаген и Афины, Мадрид и Париж. Наконец, остававшаяся для многих неведомой легендарная Индия, почти полным властелином которой он отныне является. Не настал ли снова час творческого вдохновения?

Но сосредоточиться не удавалось. Муза явно не желала посещать вице-короля. Он писал и зачеркивал. Снова что-то писал и снова зачеркивал. Комкал бумагу и бросал не глядя. Под стол, на устилавший пол ковер. Пришло на ум старинное изречение: избыток ощущений гасит мысль. Литтон резко отодвинул кресло, с досадой встал из-за стола.

Над диваном висело широкое, во всю стену, зеркало, еще более увеличивающее комнату. В нем отразилось благородное лицо барона, оттененное густыми, пепельного цвета волнистыми волосами. Борода и усы обрамляли небольшой рот. Правильной формы нос и грустные, выразительные глаза придавали лицу особое обаяние. Лорд Литтон был красив и знал это. А налет романтичности, кажется вновь входивший в моду в определенных кругах английского общества, еще более подчеркивал его привлекательность. Этой же цели служила и манера одеваться. Куртки, блузы, всевозможные шарфы и галстуки должны были подчеркивать, что перед вами не только государственный муж, вершитель судеб народов, населяющих крупнейшую колонию Британской империи, но человек искусства, артист.

Приподнятое настроение барона внезапно сникло, когда он выглянул в окно. Так и есть! Сколько раз нужно приказывать, чтобы они не попадались на глаза?!

Литтон хлопнул в ладоши. В дверях появился Фрэнсис.

– Когда это кончится?

– Что именно, милорд?

– Когда эти болваны перестанут портить мне вид на Гималаи! – вице-король указал на двух часовых в красных мундирах и синих брюках, стоявших у ворот его усадьбы, и еще двоих, разместившихся на ближайшем холме.

– Они охраняют вас, милорд.

– Здесь, в этой глухой Симле! От кого? Ни секунды я не могу побыть один. Даже в собственном доме. Стоит выйти в коридор, как десяток джемадаров вытягиваются перед тобой в струнку. Стоит попытаться тайком выбраться через заднюю дверь, как взявшиеся неведомо откуда полтора десятка двуногих созданий в самых ярких одеждах пристраиваются в хвост. Мало того, что дом полон всевозможных членов различных советов и писарей…

Барон умолк, уловив на лице вышколенного слуги выражение недоумения и покорности: разве в этом моя вина?

– Хорошо, Фрэнсис. Можете идти.

– Слушаюсь, милорд.

Литтон попытался вернуть себе творческое настроение, но сегодня это решительно не удавалось. Видимо, индийские мотивы еще недостаточно глубоко проникли в его сознание, чтобы можно было отобразить их в поэме легко и вдохновенно. Поэтому он даже обрадовался, когда у двери появился слуга.

– Полковник Колли, милорд.

На мгновение у вице-короля мелькнула мысль, что не мешало бы переодеться для приема своего военного секретаря. Но к чему? Колли не хуже Фрэнсиса знает о его пренебрежении к этикету. Не удивится он и халату.

– Только возьмешься за перо, чтобы написать что-нибудь путное… – проворчал он, как бы оправдываясь перед самим собой. – Пригласите полковника!

– Он не один, милорд.

– Надеюсь, с ним не дама? Это было бы трагично.

– Нет, милорд. Какой-то офицер.

– Слава создателю! Пусть войдут.

В комнате появились два офицера. Старшего из них никак нельзя было назвать красивым. Но внимание привлекал настойчивый взгляд умных темных глаз, крутые брови, правая из которых была слегка приподнята. Бледность его аскетического лица еще более подчеркивалась густыми черными волосами, отступавшими надо лбом. Все в его лице казалось вытянутым, в том числе и нос. На безупречном мундире красовались планки нескольких орденов. Это был любимец Литтона Джордж Колли. Этому воспитаннику колледжа Генерального штаба прочили большое будущее. Вице-король особенно ценил его за «стратегическое мышление», как он выражался, и оба они сетовали на то, что до сих пор не представилась возможность проявить это качество по-настоящему.

Другой офицер, в чине капитана, также не был красавцем; взглянув на него, барон подумал, что если в нем и текла английская кровь, то в таком мизерном количестве, что на его облике это сказалось слабо. В лице капитана было что-то от романских народов: выпуклые глаза, нос с горбинкой, кожа более смуглая, чем у Колли, несмотря на индийский загар полковника. Вице-король успел отметить и некоторую порывистость движений, не свойственную чопорным британцам.

На вид незнакомцу было лет тридцать пять. Темно-рыжая бородка и усы начинали седеть и оттого казались слегка припудренными. Карие глаза под высоким лбом цепко вглядывались в собеседника. Лысеющая голова резко сужалась книзу, и Литтон тут же отметил ее сходство не то с редиской, не то с клином.

Колли выступил вперед:

– Милорд, позвольте представить прибывшего по вашему распоряжению капитана Каваньяри.

– А, вот вы какой, – с неподдельным интересом воскликнул вице-король, протягивая руку вытянувшемуся офицеру. – Прошу садиться, господа. Нам есть о чем поговорить. Не обращайте внимания на окружающий нас хаос – это плоды моего безуспешного творческого порыва.

Офицеры разместились в креслах, которые придвинул к столу тут же удалившийся слуга.

– Ну, капитан, как ваши дела? – обратился хозяин кабинета к Каваньяри и рукой пресек намерение того встать для ответа. – Сидите, пожалуйста, у нас здесь дружеская беседа.

– Вы спросили о моих делах, милорд? – брови капитана приподнялись дугой, придавая ему удивленный вид. – Я исполнял обязанности пограничного комиссара в Кохате. Теперь получил назначение в Пешавар. Хотя на ту же роль, но понимаю, что это повышение. И весьма значительное. Кохат – дыра…

Офицер усмехнулся и продолжал:

– А Пешавар – наша основная база на важном стратегическом направлении. До меня этот пост занимали такие выдающиеся деятели, как Фредерик Макесон и Герберт Эдвардс… Так что дела у меня превосходные.

– И вас не смущает то обстоятельство, что Макесона какой-то фанатик проткнул ножом на веранде его собственного дома в том же Пешаваре? И, простите, кажется, именно в вашем возрасте.

– Нет, милорд. Я предпочитаю думать о славной судьбе Эдвардса, дослужившегося до генеральского чина.

Литтон широко улыбнулся, переглянувшись с Колли:

– Ну и прекрасно! Я рад, что нам с полковником Колли пришла в голову мысль осуществить такое перемещение. И знаете, чему вы обязаны? Своему имени.

Капитан бросил на Литтона недоуменный взгляд. Барон обладал блестящей памятью и не без гордости любил это демонстрировать.

– Я выражаюсь туманно? Сейчас поясню. Мне известно, что вы происходите из древнего пармского рода, что ваш отец, генерал граф Каваньяри, служил у нашего непримиримого врага Наполеона Бонапарта и был его страстным почитателем. Что ваша мать – ирландка. Что родились вы во Франции, но воспитывались и учились в Англии, окончили Аддискомбское военное училище, а затем поступили на службу в Ост-Индскую компанию. Что вы натурализованы в Англии. Я нигде не отступил от истины?

– Все абсолютно правильно, милорд. Но вы говорили о моем имени.

– Да, капитан. Вас ведь зовут Пьер Луи Наполеон. Вот мы и подумали, что теперь у нас есть свой полководец мирового масштаба. Как же этим не воспользоваться!

– Милорд… – выразительные брови Каваньяри снова взметнулись, но вице-король не позволил ему продолжать.

– Не сердитесь, капитан. Это шутка, и мы рассчитываем, что чувство юмора сдержит вспышку темперамента, весьма горячего, судя по сплаву итальянского и ирландского элементов.

Он помолчал и уже серьезным тоном повторил:

– Это шутка. Просто мы ознакомились с вашей деятельностью в Индии… Она производит хорошее впечатление. Вы участвовали в Аудском походе, в подавлении индийского мятежа, в горных экспедициях против афганских племен и проявили энергию, храбрость, твердость характера. К вашей медали за подавление мятежа на днях прибавится командорский знак ордена «Индийская звезда». Британская империя не забывает тех, кто ей предан, кто рискует собой во имя ее укрепления и расширения.

Каваньяри встал и поклонился:

– Благодарю вас, милорд! Я всего лишь выполнял свой долг.

– Рано благодарите. Самое ответственное и сложное впереди. И если вы успешно справитесь со своими обязанностями на новом посту, у вас не будет оснований сетовать на неблагодарность правительства ее величества.

И барон Литтон объяснил капитану причину его приглашения на беседу в Симлу. Он говорил, что коллеги Каваньяри, как правило, не отличаются широтой ума и гибкостью и подозрительно относятся к призывам верховной власти проявлять больше дипломатического такта, хитрости и ловкости. Да-да, именно ловкости!

– Политические действия на границе требуют быстрой и мудрой реакции. Особенно на такой, как афганская, – подчеркнул правитель Индии. – И нам кажется, что вы обладаете этими полезными и необходимыми качествами.

Он посмотрел на Колли. Полковник молча кивнул.

– Доказательство того, что вы пользуетесь нашим полным доверием, находится здесь, у меня. Это своего рода памятная записка. Ею надо руководствоваться в ваших действиях по отношению к Афганистану и Шер Али (Каваньяри отметил про себя пренебрежительность, с которой Литтон упомянул имя афганского эмира). Вы получите этот документ и тщательно его изучите. Свои соображения и отчеты о принятых мерах шлите непосредственно мне. Если не захотите подписывать их собственным именем, употребите прозвище. Какое бы вам придумать?

Вице-король вспомнил о первом впечатлении, какое произвел на него капитан, и предложил:

– Ну, скажем, «Ведж» [1]1
  Клин ( англ.).


[Закрыть]если не возражаете. Ведь вы и впрямь явитесь клином, который мы будем вколачивать в так называемое Афганское государство… Пока оно не треснет. Итак, Наполеон, вот вам пакет и – вперед! – к Литтону вернулось шутливое настроение.

Слегка наклонившись к вице-королю, Колли промолвил:

– Секретарь по иностранным делам, милорд…

– Ах да, благодарю! Как мне любезно напоминает полковник Колли, вам, дорогой капитан, кроме моих прямых инструкций следует знать и общий ход нашей афганской политики. Не сочтите за труд навестить сэра Альфреда Лайелла. Он живет в «Иннес Оун». Это недалеко отсюда: немного вниз – усадьба с теннисным кортом. Кстати, передайте ему, что я восхищен тем, какой точный поэтический образ – «ивнтайд» – нашел он для своего последнего стихотворения…

Каваньяри откланялся и вышел, сопровождаемый Колли. Военный секретарь вскоре вернулся. Подойдя к столу, он с некоторой опаской спросил Литтона:

– Полагаю, милорд, у вас не сложилось дурного впечатления от этого знакомства? Ведь с пешаварским Наполеоном связаны слишком далеко идущие расчеты.

– Пожалуй, нет, Джордж. Каваньяри менее разговорчив, чем следовало ожидать от итало-ирландца, но это свидетельствует скорее в его пользу. А так он кажется довольно смышленым. Да и опыт кое-какой накоплен. Посмотрим… Тем более что мы, как водится у добрых англичан, не кладем все яйца в одну корзину, а намечаем и другие планы кроме тех, в которых он будет участвовать…

Резиденцию Лайелла, секретаря по иностранным делам англо-индийского правительства, Каваньяри нашел без особого труда. Ее хозяин принял капитана в своем кабинете на втором этаже. Это был узколицый сухопарый человек. Светлые, зачесанные назад волосы открывали высокий лоб; пшеничные брови нависали над водянистыми глазами, под которыми обозначились легкие припухлости; густые пегие усы были тщательно подстрижены. На нем был длиннополый черный сюртук, отделанный цветным кантом, и белоснежная сорочка с отложным воротничком.

Весь он казался каким-то воздушным. Именно такими представлялись поэты капитану, а он знал, что Альфред Лайелл не отстает от самого Оуэна Мередита в увлечении поэзией. Всю дорогу к «Иннес Оун» Каваньяри твердил про себя последнюю фразу вице-короля, опасаясь запутаться в незнакомой терминологии. Поэтому он выложил эту фразу, едва успев поздороваться с секретарем по иностранным делам. Тот, слегка смутившись, отметил, сколь лестно для него мнение такого тонкого ценителя поэтического мастерства, как лорд Литтон.

– К сожалению, – тут же принял деловой тон Лайелл, – нам придется заняться гораздо более прозаическими материями. Вам вручили инструкции для повседневного руководства. Есть документы, которые нельзя подвергать опасности случайной пропажи. Это бумаги, как вы убедитесь, высшей государственной важности…

Он повернулся к шкафу и вынул несколько серо-стальных папок с четкой надписью «Афганский вопрос».

– Здесь – директивы Лондона и основная переписка по Афганистану. Вы должны быть в курсе наших пожеланий и претензий к Кабулу. Садитесь за мой стол: тут удобно, а я пройду в библиотеку – поколдую над рифмами, – мягко улыбнулся Лайелл, видимо окрыленный похвалой коллеги-поэта. – Что вам приказать подать: чай, кофе? Вот сигары!

Нельзя сказать, чтобы Каваньяри не любил читать. Если попадалась любопытная книга, особенно из эпохи наполеоновских войн или британского покорения Индии, он с удовольствием засыпал, держа ее в руках. В принципе капитан считал себя человеком действия и не привык проводить время за письменным столом. К тому же в военной среде утвердилось традиционно презрительное отношение к «политике» и «политикам». И хотя сам Каваньяри уже довольно давно выполнял обязанности политического офицера, преодолеть это предубеждение он так и не смог. А если честно признаться, то и не очень старался. Поэтому капитан с тоской подумал о серо-стальных папках, но, подавив вздох, ответил:

– Благодарю вас, сэр. Если можно – кофе.

Перед тем как погрузиться в чтение всех этих депеш, запросов и отчетов, Каваньяри бросил взгляд на пейзаж за окном.

Сквозь стволы сосен и гималайских кедров, где-то вдали, на фоне зеленых, покрытых лугами склонов Тара Дэви, с трудом просматривалась глубокая голубая долина, и над всем этим великолепием в безоблачном небе парил орел…

Однако он здесь не ради лирического созерцания. Его задача – уяснить, какими целями руководствовалась могучая держава на северо-западных рубежах завоеванной ею Индии. Каваньяри не был новичком на Востоке и достаточно четко представлял себе эти цели: во что бы то ни стало утвердить британское господство над Афганистаном. Но, углубляясь в чтение документов, он проникался все большим интересом к тому, как формировались и осуществлялись различные идеи и проекты. Здесь были представлены не только копии, но и подлинники, зачастую исходившие от высших имперских чинов. Его внимание особенно обострялось, когда директивы далекого Лондона напоминали об операциях, проведенных при его непосредственном участии или при участии его друзей и сослуживцев в этих забытых богом краях…

Каваньяри все старательнее вчитывался в содержимое папок, и перед ним вырисовывалась стройная картина афганской политики Великобритании.

Сороковые годы… После бесславной для Англии войны 1838–1842 годов на кабульский престол возвращается не склонивший перед нею голову Дост Мухаммад-хан. В Лондоне делают вид, будто нет на земле такой страны – Афганистана, тем более что Британскую Индию отделяют от него пока еще независимые Синд и Пенджаб.

К концу сороковых годов уже покорены и Синд и Пенджаб. Пешавар – в руках англичан.

В 1855 году наконец опомнились от шока – заключили с Дост Мухаммадом договор, а в 1857 году подтвердили его: эмир обязался быть «другом наших друзей и врагом наших врагов». Пока, так сказать, на равных. Но это уже дало какую-то зацепку, позволило рассчитывать на дальнейшее продвижение, к тому же обеспечило тыл, когда в Индии вспыхнул проклятый мятеж, причинивший столько хлопот.

Ну а что потом?

Каваньяри отпил несколько глотков кофе и закурил сигару.

А потом начинается совсем непонятное. Вместо того чтобы по-настоящему прибрать к рукам Афганистан, три вице-короля подряд – лорды Лоуренс, Майо и Норсбрук – ограничиваются полумерами. В результате – англо-русское соглашение 1869–1873 годов, признававшее Афганистан нейтральной зоной между владениями этих держав.

Да, в армии немало спорили по поводу афганской политики, говорили о «школе Лоуренса», проповедовавшей так называемое мастерское бездействие, под прикрытием которого занимались мелкими интригами и переманивали на свою сторону эмирского сынка Якуб-хана, тогда как нужно было просто стукнуть кулаком.

Но, кажется, с приходом к власти Дизраэли и его команды консерваторов от такой политики постепенно отходят. Похоже, что и документы стали другими – более бодрыми, что ли? Кого же благодарить за то, что там, в метрополии, взялись наконец за ум?

Каваньяри откинулся на спинку кресла и устремил взор на далекую Тара Дэви за окном…

Когда же это было и почему в глубинах памяти представления о таком повороте событий связываются с чем-то приятным, с какими-то радостными ощущениями?

Ах вот оно что! Конечно же… В 1871 году он был дома, на туманном Альбионе, женился на прелестной болтушке Эмме, дочери доктора Грейвса из Кукстауна. Навещал друзей, и у многих на устах был меморандум по среднеазиатскому вопросу ветерана Востока Генри Роулинсона, прошедшего немало миль по дорогам Индии, Персии и Афганистана, где он был в несчастные военные годы.

Да, это была бомба! Старый воин трубил в фанфары, призывая подчинить Кабул влиянию империи, обосноваться на подступах к Кандагару и протянуть железную дорогу к Пешавару. Помнится, он настаивал на размещении английских агентов на границах Афганистана и расширении экономических связей с ним. Наверно, именно в последнем был весь смысл: исконного ланкаширца из семьи фабриканта текстиля крайне интересовали новые рынки.

А затем его поддержал авторитетный член лондонского Индийского совета Бартл Фрер, имевший большое влияние на ведавшего колониальной политикой лорда Солсбери.

Эти мысли проносились в голове капитана, когда он перелистывал документы, стараясь не пропустить ничего серьезного. Вот в начале 1875 года вице-король Норсбрук получает указание правительства любым способом добиться создания английских агентств в Кандагаре и Герате. Однако Норсбрук, сторонник выжидательной политики, саботирует эту меру, именуя ее «несвоевременной и ненужной». Не переоценивает ли Норсбрук незыблемость своего положения?

Ноябрь того же года: лорд Норсбрук получает из Англии второе предписание изыскать возможность, «а если нужно, то создать предлог» (прекрасно сказано!) для посылки британских агентов в Афганистан. И что же? Снова саботаж! Неудивительно поэтому, что Норсбруку пришлось вскоре уступить свой пост лорду Литтону…

На пороге кабинета появился Лайелл:

– Итак, до какой эры вы добрались, дорогой капитан?

– До нынешней, сэр, – в тон ему ответил Каваньяри, уловив прозвучавшую в вопросе легкую иронию. – До эры лорда Литтона.

– О, тогда самое главное у вас еще впереди. А между тем – время обеда. Надеюсь, вы не откажетесь разделить его со мной. Как вам известно, я холостяк. Никто и ничто не помешает нам нарушить условности и поговорить за столом о делах. Не правда ли?

Каваньяри успел изрядно проголодаться и с готовностью принял приглашение. Он не пожалел: в «Иннес Оун» оказался превосходный повар и отменный выбор вин, а Лайелл, человек чрезвычайно образованный, обладавший широким кругом лондонских знакомств, что позволяло ему быть в курсе самых различных событий в жизни Британской империи, был интереснейшим собеседником.

Разговор шел преимущественно о лорде Литтоне.

– Нас сближает увлечение поэзией, – говорил хозяин. – С удовольствием перечитываю изданные лет десять назад «Поэмы Оуэна Мередита», а недавно он любезно преподнес мне два новых тома – «Басни в песне». Там есть множество прелестных мест, хотя порой автора можно упрекнуть в некоторой подражательности… Наши точки зрения не всегда совпадают, – продолжал Лайелл, – в том числе и на афганские проблемы. Лорд Литтон консерватор и сторонник энергичных шагов, в чем вы скоро убедитесь, а я либерал, и не все в позиции «школы Лоуренса» представляется мне необоснованным. У вице-короля – и я как-то сказал ему об этом – импульсивная, легко возбудимая натура. Необходимое качество для поэта, но государственного деятеля оно иногда может подвести. Правда, он в долгу не остался и тут же заметил, что я излишне рассудителен: это хорошо для государственного деятеля, но плохо для поэта. Мы взглянули друг на друга – и расхохотались… А в общем Лайелл лоялен, – шутливо заключил секретарь по иностранным делам.

– Но разве Лондону не было известно отмеченное вами качество лорда Литтона? Ведь он получил назначение едва ли не на высшую имперскую должность?

– Сколько вам лет, капитан? Вы когда-нибудь серьезно интересовались литературой или большой политикой?

– Я родился в 1841 году, сэр, и, говоря начистоту, ни то, ни другое меня по-настоящему не увлекало, – ответил Каваньяри, слегка озадаченный этими вопросами.

– Все ясно. Ну так вот, именно в то время, в начале сороковых годов, наш нынешний премьер граф Биконсфилд – тогда еще просто Дизраэли – создал литературно-политическую группу «Молодая Англия». В своих речах, статьях и романах ее члены ратовали за усиление власти королевского престола, аристократии и духовенства. В этой группе был талантливый писатель барон Булвер-Литтон. Став премьером, Диззи назначил своего друга статс-секретарем по делам колоний…

– Понимаю, сэр. Теперь наступила очередь, его сына…

– Совершенно верно. Когда надо было сменить строптивого Норсбрука, Дизраэли в начале 1876 года предложил этот пост молодому Литтону. Как мне писали из столицы, многие недоумевали по поводу такого назначения, но премьер твердо заявил, что докажет на этом примере, как доказал на собственном, что литератор вполне может быть деловым человеком!

– Очень признателен, сэр, за все эти детали. Теперь мне легче будет разбираться в бумагах.

И Каваньяри вернулся в кабинет.