Текст книги "Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой."

Автор книги: Надежда Щепкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Вызвав конвоира и освободив следственное помещение, Дмитрий Ефимович долго еще находился в состоянии крайнего раздражения.

– Нет, какова? Она мне дает указания и требует исполнения! ия должен на полусогнутых бежать их исполнять! И квалификация моя ее, видите ли, не устраивает.

Но, немного успокоившись, он понял, что фортуна подкинула лакомый кусок – начальство будет довольно результатами следствия.

Глава 10. ДВА ВЕДОМСТВА

Прокоповичу позвонил Тарасов.

– Дмитрий Ефимович, мне известно, что в Вашем ведомстве находится так называемая «Тася» из Десятинного монастыря. Мне необходимо допросить ее в связи с пропажей бриллианта Запрудских. Как это можно устроить?

Прокопович замялся:

– Думаю, это невозможно. Вы сотрудник другого ведомства.

– Но цели-то у нас общие – защищать интересы Родины. И потом учтите: если удастся найти эту ценнейшую вещь, то заслуга находки достанется и вашему ведомству.

– Хорошо, – после некоторых колебаний согласился Прокопович. – Я попробую договориться с начальством. Сошлюсь на то, что Вы оказали неоценимую помощь в поимке шпионки. Ведь это Вы сообщили мне, что «Тася» жива, и ее видели на вернисаже.

Договоренности и согласования с начальством шли долго и муторно, застревая на разных инстанциях.

Бумажный этот кораблик неспешно плыл по бюрократическому ручейку, застревая тут и там на разных корягах и мелях. Он так бы и сгинул где-нибудь в пути, если бы Прокопович не отыскивал очередное место затора и не пускал бумаги в дальнейшее плавание. Впрочем, делал это он не совсем бескорыстно, в надежде отщипнуть немного лавров от награды за находку раритета.

Тарасов совсем было потерял надежду на нужный исход, и проклинал все бюрократические препоны новой власти, которые мешали делу. Наконец, получив все требуемые резолюции и согласования, Прокопович позвонил Тарасову:

– Приветствую Вас, коллега! С Вас причитается: есть разрешение на допрос шпионки. Правда, с некоторыми ограничениями.

– Чудеса! А я уже потерял надежду добиться толку у ваших деятелей! Так что там за ограничения?

– Начальство требует, чтобы допрос проходил в нашем следственном помещении в моем присутствии. В том случае, если я сочту Ваши вопросы некорректными или затрагивающими интересы нашего ведомства, я вправе прервать допрос. Вместо протокола допроса Вы получите выписку из него, прошедшую цензуру моего начальства.

Тарасов мысленно выругался, но вслух заявил:

– Добро. Когда прикажете явиться для допроса?

На следующее утро Прокопович, зная своего коллегу как мастера сыска старой школы и стараясь задобрить его, предложил выпить по стопочке и покалякать о том, о сем, но сыщик наотрез отказался, ссылаясь на язву желудка. Хотя истинная причина отказа была другой: опасался он вести отвлеченные разговоры в стенах Управления внешней разведки: кто их знает, этих разведчиков, как они используют эти разговоры. Да и тратить время не по назначению означало сокращать допрос, на который он возлагал большие надежды. И, наконец, профессиональная гордость опытного сыщика не допускала терпеть фамильярность этого молокососа.

Прокопович давно не встречался со шпионкой, с ней работали другие следователи. Он не сразу узнал Дагмару, когда конвойные ввели ее в камеру. Перед ним была элегантно одетая и изысканно обутая, тщательно ухоженная дама. Волосы ее заметно подросли и были уложены в затейливую прическу. На лице – умелая косметика. Только взгляд ее, встреченный Прокоповичем, по-прежнему был снисходительно-насмешливым.

«Видимо, следователям, которые работают с ней нынче, тоже немало пришлось побегать по ее поручениям», – злорадно подумал Дмитрий Ефимович.

Представив Тарасова как следователя Уголовного розыска, Прокопович объяснил, что он будет вести допрос о судьбе бриллианта, пропавшего в Десятинном монастыре.

– Но я ведь уже сообщила Вам, что не имею никакого отношения к пропаже бриллианта и ничего не могу добавить к этому, – вспылила Дагмара.

Тут вмешался Тарасов:

– Не сердитесь, пожалуйста. Материалы следствия убедительно говорят о Вашей непричастности к пропаже бриллианта. Но Вы были в этот период в монастыре, знали всех участников тех событий. И имея в виду Вашу профессиональную наблюдательность, я уверен, что Вы заметили много такого, что другие упустили. Я очень долго добивался встречи с Вами и уверен, что усилия истрачены не напрасно.

Дагмара метнула зоркий взгляд и усмехнулась с хитринкой:

– Я не альтруистка. Какую пользу я буду иметь?

Тарасов, немного помолчав, ответил уверенно:

– У меня не так уж много возможностей, но я могу гарантировать, что если драгоценность будет найдена, Угрозыск направит в Управление внешней разведки письмо, оценивающее Вашу помощь в этом деле. Думаю, в Вашем положении оно будет не лишним.

Тарасов не был уверен, что ему удастся организовать такое письмо. Более того, он был уверен в обратном. Но сейчас это неважно, важно другое – во что бы то ни стало выпытать у шпионки все, что она знает по этому делу!

Дагмара оценила ход Тарасова. Шпионка почувствовала в следователе доку, и ей импонировало общение со специалистом своего дела.

– Спрашивайте, – разрешила она.

– Мне известно, что Вы спасли икону с камнем в окладе от конфискации. Значит, Вы держали икону в руках. Вы могли бы уверенно сказать, был ли в окладе бриллиант или страз?

– Конечно, это был страз.

– Это точно?

– Не смешите меня. Я достаточно опытна, чтобы не спутать драгоценность со стекляшкой, пусть даже хорошо обработанной.

– Я так и думал. Это подтверждает мою версию. Кто, по-Вашему, мог подменить драгоценность?

– Если исходить из того, что владелица передала игуменье настоящий алмаз, – а иное предположить невозможно, – то единственный человек, который имел возможность подменить его, – это реставратор Муралов.

– Благодарю Вас. Наши точки зрения совпадают. Вы не можете сообщить, какие отношения были у Муралова с монахиней Евпраксией, в миру Ольгой Васильевной Запрудской?

– Очень странные отношения. Я должна Вам сказать, что Муралов – единственный человек, который почувствовал фальшь в моей игре. Он исподволь наблюдал за мной, а я, опасаясь провала, потихоньку следила за ним. Мне удалось подсмотреть и подслушать тайную встречу Муралова и сестры Евпраксии. Она поручила Муралову найти способ передать письмо ее жениху в Швецию с просьбой приехать и увезти ее с собой. Задача была сложная и крайне опасная, но Муралов взялся за нее, и, видимо, преуспел, поскольку жених вскоре явился, но уехал один, а сестра Евпраксия вскоре уехала с Мураловым. Реставратор был безраздельно предан послушнице и выполнял все ее поручения. Думаю, он подменил алмаз по поручению сестры Евпраксии.

– Если это так, то Муралов никогда не сознается в подмене и не выдаст свою подельницу.

– Наверное, алмаз какое-то время находился у нее. Какую-то роль в пропаже алмаза играет ее жених. Вероятно, Евпраксия передала ему алмаз для реализации. Если я права, то этот ее жених вскоре должен появиться в Питере. Не упустите. По моему мнению, ключ к разгадке тайны алмаза находится у кого-то из этой троицы.

Оставшись вдвоем с Прокоповичем, сыщик, пожевав губами, задумчиво обронил:

– Толковая особа... Жаль, что ее судьба так трагична.

– Да, я бы не сказал: похоже, начальство решило ее приласкать... – возразил Прокопович, и, спохватившись, прикусил язык, понимая, что сболтнул лишнее.

Часть 4. ЗАГАДКА ТАЛИСМАНА

Глава 1 ЗАПАСНИК ЭРМИТАЖА

Приемная директора Картинной галереи Эрмитажа Александра Николаевича Бенуа бурлила и волновалась. Сам директор заседал за закрытой дверью в тиши просторного кабинета с группой экспертов. А в приемной священнодействовала секретарь-референт: пожилая, очень интеллигентная дама в пенсне и черном платье с белыми воротником и манжетами. Седые волосы и шиньон были уложены в круглый валик по моде минувшего века. Она каким-то образом ухитрялась одновременно втолковывать посетителям, к кому и куда обратиться, рассылала курьеров по инстанциям с адресованными туда документами, работала со свежей почтой, отвечала на вызовы начальника, сообщая ему требуемые сведения и даже выстукивала что-то спешное на своем «Ундервуде». И все это без суеты, без надрыва, в сдержанно-деликатной манере. Как опытный дирижер – источник гармоничного звучания оркестра, так и нашей даме удавалось избежать хаоса в приемной.

Николай Мокрухин явился сюда в надежде получить распоряжение директора отыскать в запасниках портрет княжны Запрудской работы Танеева. Ему каким-то немыслимым способом удалось разъяснить секретарше цель своего визита, хотя рассказ многократно прерывался.

– Александр Николаевич в курсе дела. Очень ценный работник Эрмитажа попал в беду и Александр Николаевич сам очень хочет помочь ему. Мне нужно только на минуточку, – упрашивал он. Но дама была неумолима. Она терпеливо разъясняла Николаю, что вторгаться в святая-святых во время совещания не принято, что она неправомочна разрешить ему незапланированный визит, что сразу после совещания директор уезжает по вызову в Смольный, а туда опаздывать нельзя, и назад уже сюда не вернется. В порядке исключения она может изыскать окно в распорядке на завтра – это все, что в ее силах.

– Но это значит, что еще один день бедняге сидеть в тюрьме! – возмущался Николай.

Секретарша, стуча на машинке, не глядя на него, шепнула:

– Вы проводите его до машины, по дороге и решите Ваши дела.

Как спринтер на старте Николай бросился навстречу выходящему из кабинета Александру Николаевичу, стремясь занять выгодное место у его уха. Бенуа узнал Николая, понял, о чем речь и сказал:

– Извини, брат, некогда. Ты найди в запасниках хранительницу Марию Сергеевну Левинскую и передай ей мое распоряжение отыскать этот портрет с кулоном. И разрешение сфотографировать его, – добавил Николай.

– Э, нет, здесь я бессилен. Категорически запрещено фотографировать экспонаты. Разрешить тебе, – потом от газетчиков не отобьешься.

– Но, тогда разрешите скопировать, – умолял Николай, вцепившись в рукав директора.

– А вот это, пожалуйста, – прокричал Бенуа уже со ступеньки «Кадиллака».

Николай долго скитался по лабиринтам Эрмитажа, опрашивая встречных, как попасть в запасники, а там отыскать Марию Сергеевну. Действуя по принципу «язык до Киева доведет», после нескольких часов поисков он в конце концов, нашел обиталище искомой Марии Сергеевны, которое представляло собой комнатушку, именуемую кабинетом. Так как на стук никто не ответил, Мокрухин осмелился войти. За столом сидела худосочная особа, юность и даже молодость которой давно отзвенели.

Взглянув на посетителя, та с раздражением указала ему на дверь:

– Вы что, не видите – у меня обед! – Какая бесцеремонность!!! Подождите в коридоре, я Вас приглашу.

Мокрухин вынужден был подчиниться. Подождав около часа, Николай снова сунулся в заветную дверь. На этот раз его неохотно выслушали.

– Пойдемте, – позвала она, надевая ватник.

В запаснике было холодно и сыро. Картины в тяжелых резных рамах беспорядочными кучами были навалены по углам и посредине помещения. Отдельно были брошены рулоны полотен, вырезанных из рам.

Николай был потрясен – здесь медленно умирали бесценные сокровища, принадлежащие всему Человечеству.

– Как Вы можете на это равнодушно смотреть? Я немедленно пойду к Бенуа и потребую, чтобы полотна хранились в надлежащих условиях! – возмущался он.

– Не горячитесь, – парировала Левинская. – Александр Николаевич только тем и занят, что пытается добиться улучшения условий хранения экспонатов. Дело движется медленно. Пока кое-что удалось сделать для картин в выставочных залах. До запасников пока руки не дошли, но дойдут со временем. Я Вас привела сюда, чтобы Вы поняли, что найти в таком хаосе интересующий Вас портрет почти невозможно. Но я завтра закажу в администрации двух грузчиков. Когда моя заявка будет выполнена, Вы можете узнать в администрации – вот телефон. Не думаю, что это будет скоро. А пока – всего доброго.

– Позвольте, зачем нам грузчики? А это не сгодится? – спросил он, поиграв своими могучими плечами.

Хранительница посмотрела на него оценивающе и заинтересованно:

– Тогда может быть, Вы заодно поможете мне отобрать в этих барханах картины, которые можно передать Русскому музею, где условия хранения неизмеримо лучше? И параллельно составить реестр того, что останется?

– С удовольствием.

– Тогда приходите завтра с утра, – и начнем, благословись.

– Зачем же завтра? Давайте прямо сейчас. Ведь до конца рабочего дня есть еще несколько часов. Можно и сверхурочно поработать.

Мария Сергеевна молча протянула ему холщовый халат, который затрещал по швам на мощной фигуре Мокрухина.

Сама она принесла лупу, амбарную книгу, письменные принадлежности и работа закипела.

Остановились они, когда пришла охрана опломбировать помещение на ночь.

* * *

Известно, что совместный труд сближает людей. К середине следующего дня Николай и Мария Сергеевна прониклись взаимной симпатией.

«И не такая уж она и старая, и не мегера вовсе... А лет десять назад это потускневшее личико тревожило сердца и взоры множества вздыхателей», – думал Николай.

Когда настало время обеда, Мария Сергеевна пригласила Мокрухина к столу разделить с ней трапезу – принесенный из дома в баночке винегрет и ватрушки к чаю. А где застолье – там и душевные разговоры. Николай, который почел за благо не рассказать подлинную цель розыска портрета, сочинил трогательную историю.

– Был у меня задушевный друг, с которым все делили пополам. Друг, после окончания Академии художеств, в которой учились мы оба, уехал в Италию на практику, там тяжело заболел и умер. Портрет, который я ищу, чтобы скопировать, – единственная память о моем дорогом друге.

– Так Вы выпускник Академии художеств? Вы художник? – заинтересовалась Мария Сергеевна.

– Именно.

В воображении Марии Сергеевны непроизвольно нарисовалась белая вилла, белая яхта, синее, теплое море и общество успешного художника.

– И что Вы сейчас пишите?

– Бегемота.

– Бегемота? Это что, псевдоним или кличка? – недоумевала она.

– Да нет, зверушка есть такая.

– Так Вы анималист?

– Не угадали. Я художник-иллюстратор. Сейчас изображаю того самого бегемота, которого тащат из болота в сказке Корнея Чуковского.

Мария Сергеевна разочарованно промолчала. Белая вилла потускнела и исчезла.

– И что же, Вы так и специализируетесь на изображении хрюшек и барбосов в детских сказочках?

– Не всегда. Например, только что я выполнил иллюстрации к подарочному изданию баллады Жуковского «Ундина». Чтобы совсем не разочаровать Вас, придется немножко похвастать, – мои работы выставлялись за рубежом и удостоены призов. Я получил лестное предложение от одного из крупных издательств Великобритании, но пока пришлось отказаться.

Белая вилла вообразилась снова, в этот раз более рельефно. Глаза собеседницы снова потеплели и зажглись горячим интересом.

– Можно посмотреть Ваши работы?

– Я презентую Вам «Ундину», если позволите, – предложил Николай.

Мария Сергеевна хотела продолжить свое исследование, но Николай уже поднялся, чтобы снова взяться за работу.

* * *

Большая часть картин была разобрана, рассортирована и занесена в реестр, а нужный портрет все еще не нашелся. Мокрухин подозревал, что Мария Сергеевна знает, в какой куче надо искать портрет, но сознательно оставляет ее напоследок. Николай не винил ее: в конце концов, у каждого свои задачи.

Для того чтобы не быть нахлебником, Николай захватил с собой изрядную порцию изделий Домны Матвеевны, намереваясь поделиться ею с напарницей.

– Угощайтесь, Мария Сергеевна, здесь пирожки с грибами, с картошкой и шкварками, а вот – с брусникой и с яблоками.

– Как вкусно! – восхитилась она, попробовав. – Ваша жена просто искусница!

– У меня нет жены. Это маменька у меня мастерица.

Наличие маменьки несколько омрачило радужную перспективу, но не настолько, чтобы вовсе от нее отказаться.

– Что же так? – спросила Мария Сергеевна, имея в виду холостое положение молодого художника.

– Да вот, лицом не вышел. И рыжий я... – никто меня замуж не берет.

– Пустяки! Зато у Вас колоритная фигура. Для мужчины лицо – не самое главное. А рыжий – так говорят, что рыжие счастливые, Богом меченые.

Мысль о том, что он может быть интересен женщине, так поразила Николая, что он надолго замолчал в растерянности, а потом, чтобы скрыть смущение, переменил тему:

– Революция искалечила многие судьбы, – начал он. – Вот и Танеев, мой товарищ, талантище огромный, погиб, не успев себя реализовать —ив искусстве, и потомства не оставил.

– Моя жизнь тоже была размозжена, размолота революцией... – задумчиво пожаловалась Мария Сергеевна. – Хотите, я расскажу Вам немного о себе?

– Конечно, хочу! – подтвердил Николай.

– Вам действительно интересно?

– Ну, конечно, как Вы можете сомневаться?

– Тогда слушайте.

Мой отец, ведущий искусствовед Эрмитажа, эрудит и острослов, женился по страстной любви на дочери богатого купца, который дал за ней изрядное приданое – два доходных дома в Петербурге. Мама была очень хороша собой. Вопреки представлению о купчихах по пьесам Островского и картинам Кустодиева, мама получила хорошее образование, была отличной музыкантшей и имела красивое звучное сопрано. Отец до конца дней своих относился к ней с восхищением и обожанием. Я была единственным ребенком в семье, после родов мама тяжело болела и не могла больше иметь детей.

Я росла в атмосфере любви и довольства. Семья имела хороший достаток: мамины дома приносили изрядный доход, папа кроме солидного жалованья получал гонорары за публикации своих трудов по искусству. Я была обожаемым ребенком, которого холили, баловали и всячески ублажали.

Я получила хорошее образование. После учебы в Швейцарии в частном пансионе я окончила курсы по истории искусства в Италии и Франции. Наш дом всегда был полон народа. Среди гостей были знаменитые художники, искусствоведы, архитекторы. Приходили поэты, писатели, артисты и мэтры, и молодые. Молодежь привлекала возможность общения с великими мастерами, общество красивых женщин и, чего греха таить – шанс сладко поесть за чужой счет. Я была окружена толпой поклонников, но сердце мое молчало.

Всю эту идиллию прервала мировая война. Волна патриотизма, заставившая даже царевен надеть косынки сестер милосердия, побудила меня окончить краткие курсы и пойти работать в госпиталь для офицерского состава. Было трудно и страшно. Я не была готова иметь дело с кровью, гноем, человеческими испражнениями, видеть боль и страдания искалеченных людей. Но постепенно втянулась, привыкла. Там был один раненый.... Короче, мы полюбили друг друга. Это была моя первая и единственная любовь!

Он происходил из старинного дворянского рода, титулован, но небогат, имение разорено. Выйдя из госпиталя, он продолжал со мной встречаться и, несмотря на возражения своих родителей, сделал мне предложение. Родители его, считавшие, что женитьба их сына на дочери мещанина – мезальянс, в конце концов, смирились, не только уступая напору сына, но и из меркантильных соображений – я получала в приданое один из домов и крупную сумму денег, которая была при их стесненных обстоятельствах как нельзя кстати. Дело шло к свадьбе.

И вот революция в один день перевернула всю нашу жизнь. Мой Володя срочно эмигрировал вместе со своей семьей. Уезжая, он клялся, что сохранит любовь, что скоро вернется, как только будет подавлен большевистский мятеж, ведь этот бедлам не может продолжаться долго. Обещал при первой возможности прислать мне весточку. Я не могла присоединиться к ним – папа был тяжело болен. Я ждала весточки – сначала каждый день, потом каждый месяц, потом годы. Теперь я больше не жду. Я не знаю, как сложилась его судьба, где он живет и жив ли. А затем череда несчастий продолжилась. Умер папа. Нас с мамой выселили из наших апартаментов в крошечную комнатушку в квартире с общей кухней и туалетом. Жить стало не на что. Мама пыталась продавать кое-что на толкучке, но делала это так неумело, что за драгоценные вещи получала гроши. Выручил Александр Николаевич Бенуа, он в память о папе взял меня на работу в Эрмитаж хранительницей. Мама ненадолго пережила папу. Вот так сложилась моя судьба. Сейчас я влачу жалкое существование без родных, без близких, без цели и надежды. Жить стало неинтересно, скучно, противно. Не наложила на себя руки только из-за инертности – не хочется принимать решение, совершать какие-то действия... Плыву по течению, сама не знаю куда.

– Вы это мне рассказали, считая, что я Вас буду жалеть? И не подумаю! – возмутился Николай. – Вы здоровая, красивая, образованная, и, еще молодая женщина. Кругом столько возможностей, чтобы сделать свою жизнь интересной. Вы были знакомы со многими интересными людьми, так почему бы Вам не написать книгу об этих встречах? А можно организовать кружки по изучению живописных работ отечественных и зарубежных художников – в школах, студенческих общежитиях, на заводах! Вам обеспечен ошеломляющий успех. Сейчас люди жадно тянутся к культуре, искусству. Так вы найдете друзей, единомышленников, и Ваша жизнь станет осмысленной!

Левинская молчала, улыбаясь грустно и недоверчиво.

Тут Николай спохватился: – Что-то мы размечтались, а дело стоит! – И он бросился растаскивать последний штабель полотен.

Там и нашелся, наконец, портрет княжны Запрудской с бриллиантовым кулоном на груди.

На другое утро Николай явился во всеоружии, принес с собой холст в подрамнике, кисти и краски, и с ожесточением принялся за работу, не позволяя себе отвлекаться на разговоры и даже на обед. Через пару дней не столько портрет, сколько кулон на нем был готов. Однако холсту надо было хотя бы пару дней просохнуть, прежде чем транспортировать его. Поэтому Николай попрощался с Марией Сергеевной, предупредив ее, что вернется за копией через пару дней.

– Как? – протестовала она. – Ведь копия явно не закончена!

– Дела, Мария Сергеевна, дела. Не могу дольше откладывать. Дома допишу по памяти.

– Но я считаю, что мы как-то должны отметить окончание нашей акции? Не угодно ли Вам пригласить меня в ресторан?

Николаю не хотелось идти в ресторан – он рвался увидеть Катю, вернуться к вконец запущенной работе, узнать как дела у Мураловых и у матери. Но отказать даме он не решился – и они отправились в ближайший ресторан. Мария Сергеевна много и жадно пила, попросила дополнить заказ мороженым и кофе, и явно не торопилась закончить трапезу. Николай сидел как на иголках.

Заиграла музыка и его дама заявила, что хочет танцевать, но Николай отказался.

– Не обучен, не умею я, – смущенно отнекивался он, хотя с Катей однажды танцевал с упоением.

С досадой тайком посматривая на часы, он понимал, что зайти к Кате уже поздно. После ресторана даму следовало проводить домой. К счастью, жила Мария Сергеевна недалеко – в районе Летнего сада. Они шли по притихшим сонным улицам, похрустывая льдинками в замерзших лужицах. Левинская, разгоряченная выпитым и обществом симпатичного ей мужчины, болтала без умолку, рассказывая эпизоды из своей прошлой привольной жизни. Николай молча слушал.

– Вот и мой дом, – указала она на старинный особняк, превращенный в общежитие. – У меня сохранилась от родителей уникальная коллекция миниатюр на эмали, я хотела бы Вам ее показать. Поднимемся ко мне...

Но Николай взбунтовался. Он должен быть дома, иначе маменька будет волноваться, да и поработать еще надобно, иначе в издательстве крупные неприятности будут. Наскоро простившись, он пустился наутек. Мария Сергеевна смотрела ему вслед, чуть не плача, и грозила кулачком:

– Бегемот... толстокожий... К маменьке побежал! – Белая вилла и синее море медленно таяли в ее мозгу.