Текст книги "Хозяин тайги"
Автор книги: Н. Старжинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
2
– Милый мой, а ведь ты похудел, – сказал Миша, приглядевшись к Фоме, когда тот одевался. – Владимир Николаевич, – крикнул Миша, – вы только поглядите, что с ним сталось! Брюки не держатся.
Миша сейчас же раскаялся в своих словах, потому что Фома стал жаловаться на судьбу.
– Скоро кожа да кости останутся, – бормотал он, – и так уже щеки втянуло. На чахоточного похож.
Петр улыбнулся и рассказал об одном своем знакомом, таком же «чахоточном», который не мог пролезть в калитку, и жене его всегда приходилось открывать ворота, когда он возвращался домой.
Все смеялись, потому что Фома продолжал оставаться достаточно толстым и крепким и щеки у него были такие жирные, что тряслись, когда он сердился или торопливо ел.
– Послушай, Фома, – сказал землемер, – ну как тебе не стыдно? Что ты нос повесил? Ведь вот ни Петр, ни Миша не унывают. А меня ты видел когда-нибудь расстроенным, сердитым?
– Так то вы… – уныло оказал Фома.
– Ай-ай-ай, Фома! Что ж, ты из другого теста сделан?
– Ну, вы, известно дело, люди большие, – бубнил свое Фома, – с вас спрашивается: потому, как вы за всех в ответе, а нам хоть бы в щелочке прожить, да зато всласть.
– Нет, Фома, в щелочке-то теперь как раз и не проживешь. Время такое, все щелочки сквозным ветром продувает. Пастой, пастой, а что это у тебя такое? – Землемер удержал собравшегося уходить Фому и, распахнув его полушубок, стал рассматривать потемневший, заскорузлый от засохшей грязи мех. – И брюки вымазаны и даже шапка, – добавил он укоризненно. – Что это с тобой произошло?
– Не отчищаются, – сказал Фома, растерявшись и покраснев. Он помялся, помедлил и, видя, что никого не удовлетворил его ответ, нехотя пояснил: – В трясину попал. Еле вылез… Есть здесь такие окаянные болота – и зимой не замерзают. Видно, теплые ключи в тех местах под землей бегут.
А кому какое дело до его полушубка! Схватив с недовольным видом ведро, Фома побежал поить Чалого.
Панкрат нахмурился и покачал головой.
– Чудит Фома… – отрывисто бросил он.
Миша вопросительно взглянул на Кандаурова, который что-то рассматривал в углу палатки, и пожал плечами.
3
Миша лег поздно и вдруг проснулся с ощущением, что проспал. Время было еще раннее: только четыре часа. Спать бы еще да спать. Но Миша решил больше не ложиться. Он разжег железную печурку. В палатке стало теплее. Вынув папку со своими записками, практикант крутнул фитиль в фонаре и погрузился в рукопись.
Прошло довольно много времени. Миша так увлекая, что уже не сознавал, где он и что его окружает. Лишь время от времени до него доносились посторонние звуки.
Они раздражали его. Кто-то подкидывал дрова в печь, рядом гремели посудой (по-видимому, Фома готовил завтрак), потом в палатке стало как-то очень тесно и шумно, Мишу задевали то локтем, то рукавом полушубка. Он, видимо, всем мешал, но отвлечься от работы и пересесть не мог.
От поэмы его оторвал заливистый, с жалобным подвыванием лай. Он узнал собаку Ли-Фу.
Что это значит? Ли-Фу пришел? Вот так новость! Миша бережно положил папку с поэмой на постель и выскочил из палатки. Уже совсем рассвело, и отряд был на ногах. Столпившись у костра, все что-то рассматривали.
Миша подбежал к рабочим и увидел, что около чурбанчика, на котором Фома обычно рубил мясо, сидела Ласка с высунутым языком и тяжело дышала. Поджарые бока ее ходили ходуном.
– А где же Ли-Фу? – воскликнул Миша, оглядываясь вокруг.
– Вот то-то и оно! – оказал Панкрат. – Собака здесь, а хозяин потерялся.
– Ласка, Ласочка! – позвал собаку Миша. – Где же твой Василий Иванович?
Ласка сорвалась с места и начала суетливо носиться вокруг Миши, повизгивая, преданно виляя хвостом и всем своим видом показывая, как она огорчена тем, что сразу не узнала Мишу.
Вдруг Миша увидел незамеченный им прежде предмет: около кучки сухого хвороста, собранного Фомой, лежала знакомая Мише тросточка с натянутой на нее шкурой змеи. Уходя с отрядом в тайгу, он подарил ее дунгану.
Все стало ясно. Ли-Фу находится поблизости, и с ним стряслось что-то, он нуждается в помощи. Увидев просеку или межевой столб, Ли-Фу послал собаку по следу в лагерь. Палка, принесенная ею в зубах, была призывом о помощи. Придя к такому выводу, Миша не стал терять времени. Он быстро набросил на себя полушубок, взял дробовик.
– Владимир Николаевич, – сказал Миша решительным тоном, – что-то случилось с Ли-Фу. Может быть, он погибает сейчас один, без помощи. Я постараюсь обернуться как можно быстрей.
– А тебя где потом разыскивать? – поинтересовался землемер. – Неизвестно, куда заведет тебя собака. Нет уж, пойдем вместе. Возьми-ка ее на поводок, а я пока оденусь. – И землемер направился в палатку.
– Фома, дай-ка кусок веревки или ремешок, – попросил Миша, подходя к собаке.
Но Ласка, которой, по-видимому, надоело ждать, сорвалась с места и побежала в лес.
– Владимир Николаевич, Ласка уходит, я не хочу ее упустить! – крикнул Миша.
…Ласка будто играла с Мишей. То подпускала совсем близко, и они бежали почти рядом, то кидалась во всю прыть. «Только бы не упустить ее из виду, только бы не отстать!» – думал Миша, стараясь дышать равномерно.
Время от времени собака садилась и минуту или две поджидала Мишу, нетерпеливо оглядываясь назад, потом снова бежала дальше.
Вершинин начал выбиваться из сил. Сколько времени еще продлится эта бешеная гонка?
Раза два Миша падал, споткнувшись, о пень или корягу, но торопливо поднимался и старался наверстать потерянное время.
Куда его ведет собака? Как будто в сторону Мерзлой пади. Но что могло случиться, там с Ли-Фу? Впрочем, что бы ни случилось, Миша спасет его. В крайнем случае дотащит на себе до лагеря. А как бы это было замечательно, если бы он выручил из беды своего друга, этого благородного человека.
Ласка подскочила к огромной куче бурелома и, радостно повизгивая, завиляла хвостом.
Миша не поверил своим глазам: приветливо улыбаясь, навстречу ему шел Василий Иванович. Значит, он жив и здоров!..
– Ну, спасиба, Миша, – горячо сказал дунган, обеими руками пожимая руку практиканту. – А моя уже думай: тебе забывай бедный Ли-Фу.
Дунган был растроган. Лицо его сияло.
Миша нахмурился.
– Проверить вздумал, помню ли я тебя? Э-эх, Ли-Фу!.. А ведь я летел сломя голову. Думал, с тобой несчастье…
– Зачем проверяй!.. – Дунган прищурил глаза. – Моя сегодня много танга ходи, ваша участок посмотри… И молодой капитана вспоминай…
– Ну и Шел бы к нам, – прервал его Миша. – Приняли бы, как дорогого гостя.
Дунган вздохнул и покачал головой.
– Начальника не люби бедный Ли-Фу. Зачем моя туда ходи?
«А ведь верно, – подумал Миша, – недолюбливает его Владимир Николаевич».
– Тебе не сердиса, Миша, – сказал проникновенно дунган. – Моя тебе добра, желай.
– Ну что ты, Василий Иванович! Я вовсе не сержусь.
– Не надо сердиса. Моя тебе важный дела вызывай. Вот смотри.
Василий Иванович взял практиканта за руку и повел в глубь леса. Минут через пять они вышли на знакомую Мише просеку, проложенную несколько дней назад.
Ли-Фу поднял с земли большой булыжник и бросил на середину просеки. Ветки, устилавшие землю, затрещали, подломились под тяжелым камнем и вместе с ним рухнули куда-то вниз.
Миша увидел волчью яму, довольно глубокую, с отвесными стенами и заостренным колом.
– Худой люди тебе зла желай, – пояснил Ли-Фу, – его тебе ловушка готовь. Куда ни пойди, его тебе подстерегай. Шибко опасный твоя работа…
4
Беседа с дунганом продолжалась довольно долго. Миша поблагодарил его за предупреждение об опасности и рассказал о Насте. Ли-Фу был очень доволен, узнав, что девочка попала к ним и прижилась в отряде, и в знак благодарности поделился с Мишей своим открытием: он случайно напал на золотую россыпь. Ли-Фу подробно рассказал, как ее можно отыскать. Золото находилось не так уж далеко от лагеря. Дунган показал Мише кожаный мешочек, набитый золотым песком, и сказал, что если Миша хочет, то может намыть себе столько же.
Простившись с дунганом, Миша поспешил в лагерь, зная, что о нем беспокоятся. Но, к несчастью, у него разболелась нога, которую он сильно ушиб о корягу, когда бежал за Лаской.
Миша шел, прихрамывая и опираясь на палку. Вскоре он встретил Кандаурова и Петра. Оказалось, что они Добежали следом за ним, но отстали, потеряв из виду, и потом больше часа разыскивали его в тайге.
Землемер был сердит на Мишу за то, что он убежал, не дождавшись их. Увидев, что практикант хромает, Кандауров осмотрел его ногу и еще больше помрачнел.
– Завтра не пойдешь на работу, – сказал он. – Вот результат твоего легкомыслия!
Миша рассказал Кандаурову о встрече с Ли-Фу. Кандауров ничем не выразил своего отношения к рассказанному, как будто это его совершенно не касалось. А узнав о золотой россыпи, погрозил Мише пальцем.
– Никому ни слова! – приказал он. – Сам понимаешь: Фома все бросит и сейчас же побежит туда. И про Чалого своего забудет…
Миша пожал плечами.
– Следовало бы пойти в Мерзлую падь и проверить, что там за россыпь. Если что-нибудь значительное, заявили бы потом в породе…
– Ну так вот, – прервал его землемер, снова начиная хмуриться: – категорически запрещаю даже близко подходить к тому месту.
5
Когда Кандауров и Петр привели в лагерь прихрамывавшего практиканта, их встретил негодующий Панкрат. Он был без полушубка, в неподпоясанной кумачовой рубаке, с расстегнутым воротом и засученными рукавами. Видно, только что занимался земляной работой.
– Ну, что теперь делать будем? – крикнул Панкрат. – Сами с ним расправимся или пускай его в уезде народный суд судит? Эх, моя бы воля, я б показал этому Фоме! – Панкрат отбросил лопату, которую держал в руках, и погрозил в пространство кулаком. При этом на руке у него повыше локтя обозначились могучие мускулы, которым, видно, тесно было под засученным рукавом рубахи. Крупное, угловатое лицо Панкрата пылало от возмущения, зубы были стиснуты, на скулах выступили желваки.
– Ну-ну, – сказал землемер. – Чего ты раскипятился? Что случилось?
– Да ведь жестянки-то с мясом нашлись! Закапаны были, – Панкрат показал на то место, где недавно пылал костер. Теперь там зияла довольно глубокая яма. – В землю их, злодей, упрятал, – объяснил Панкрат, искоса посматривая сердитыми глазами то на Кандаурова, то на Петра, то на Мишу, словно проверяя, как отнесутся они к этой новости.
– Поглядите сами, – продолжал он, подводя их к ящику с консервами. – Трех жестянок с мясом не хватает. Мы на преснятине сидим кусок в горло не лезет, а он обжирается, ворюга, за нашей спиной.
– В самом деле, каков негодяй! – воскликнул Миша. – Мы его теперь проучим. Век будет помнить.
– Вот что, Миша, – сказал землемер, – иди и ложись, мы и без тебя обойдемся. И не спорь, пожалуйста, – добавил он строго. – Если сегодня не отлежишься, выйдешь из строя на неделю. А ты, – он повернулся к Панкрату, – объясни, где Фома и Настя, и вообще расскажи юсе по порядку.
– Я уж к нему давно приглядываюсь, – начал сердито Панкрат, резкими, сильными движениями ладони счищая с брюк приставшую к ним глину, – а нынче, когда вы ускакали за собакой, решил его проварить. Сказал Фоме, что покараулю лагерь, а он пусть идет в лес и соберет подходящего материала для починки телеги, а то и кузов, и оглобли, и ход – все как есть в ветхость пришло, побилось, потрескалось. Он ушел, Настю на подмогу взял, а я давай копать под костром. И вот откопал!
Землемер с сожалением покачал головой.
– Все-то ты испортил. Думаешь, я не видел, как он с костром колдует? Если этот хитрец задумает что прятать, так не станет мерзлую землю долбить, а выберет, где земля талая, мягкая, то есть именно под костром. Это все так, но надо было выждать, с поличным его поймать.
– Да, брат, поторопился ты! – крикнул Миша из палатки. – Он отопрется теперь. Так и знай…
– Не отопрется, – возразил Панкрат. – Увидит яму, испугается…
– А совесть у него давно нечиста, – вставил Петр. – Ох, нечиста!.. Я примечаю, – Петр вздохнул и с сожалением покачал головой, – как пропала у нас соль, человек просто спокойствия лишился: приуныл и работать стал спустя рукава, все у него недоварено, недожарено, в лагере не подметет, дров не заготовит. И все пугается, прислушивается. Ветка хрустнет, он уже сам не свой!
– Видишь, какой подлый человек! – сердито воскликнул Панкрат. Он был сбит с толку: хотел сделать как лучше, а им недовольны. – Такой плут этот Фома, и еще церемониться с ним!
– Да вот он сам идет, – проговорил землемер.
Вдали среди могучих сосен мелькали две фигуры. Фома нес на плечах тяжелую гладкую плаху. Настя волокла следом две очищенные от коры жерди.
– Ну, смотрите, – предупредил землемер, – не говорите лишнего.
Фома издали заметил: в лагере что-то неладно. Он сбросил тяжелую ношу и побежал что есть мочи к костру, смешно загребая воздух руками. Подбежав вплотную к яме и уставившись на ящик с консервами, Фома всплеснул руками и воскликнул:
– Чего это такое? Это откуда такое?
– Ах ты, разбойник! – закричал Панкрат и, рванувшись к Фоме, попытался ухватить его за шиворот. Но возчик отскочил и спрятался за землемера.
– Погоди, – сказал суровым голосом Кандауров и, положив тяжелую руку на плечо Саяпина, отодвинул его в сторону. – Драться я вам не позволю.
– А что же он подличает! – продолжал кричать Панкрат. – Такая тля! Украл, да еще притворяется.
– Кто украл? Я украл? – Бороденка Фомы обиженно затряслась. – А ты видел? Да я тебя за это к суду! Ты докажи! Ишь, какой! Не пойман – не вор. Знаешь?
– А костер зачем перекладывал?
– Да я его и перед тем раз пять перекладывал. Ветер меняется, вот я и перекладывал.
– У тебя самого ветер в голове, – оказал сердито Миша; он не выдержал и вышел из палатки. – Что это за дурацкие проделки? – Миша указал пальцем на яму.
– Нет, не дурацкие! – поправил его Панкрат. – Это он прикидывается дурачком, а на самом деле – хитер мужик. Уж больно ему по вкусу консервы пришлись.
– Да ей-богу, да вот не сойти мне с этого места! – стал божиться Фома. – Выдумают тоже… Ну погода, – крикнул он, – разоблачу я тебя, вражья сила!
– Кого это так? – поинтересовался Кандауров.
– Кого же больше? Гжибу… – жалобным голосом пояснил Фома. – Вишь, как ловко все подстроил. Взял все ночью, унес, а днем вернулся, когда я за дровами уходил, да и закопал под костром.
– Будет тебе врать-то, – не выдержал Миша. – Зачем ему это делать?
– А чтобы посмеяться. Он ведь такой. Шутник. Нарочно подстроил, чтобы потом сказать: «Потеряли концерны, и невдомек вам, глупым, что под ногами они у вас».
– Складно врет негодяй, – шепнул Миша Петру.
– Хитер! – согласился тот. – Землемер верно сказал, такого надо с поличным ловить.
– Ну, допустим, так и было, – оказал с непроницаемым видом Кандауров, – но с этого дня, Фома, ты будешь помогать нам на съемке. В лагере не могу тебя больше оставлять.
– Вот те раз! – воскликнул изумленный возчик. – А как же с обедом?
– Обед Настенька приготовит. Подумаешь, премудрость: суп или кашу сварить! – Землемер ласково погладил девочку по голове. – Сумеешь, Настенька? Видела, как Фома пищу готовит?
– Сумею, еще бы! – пообещала Настя. – Я хорошо вас буду кормить. – Глаза ее радостно засверкали. – Я бы постаралась.
– Вот видите, – сказал удовлетворенно землемер, – она справится. А то нам не хватает рабочих. Если у Насти что-нибудь не будет получаться, ей Миша поможет. Он сегодня нездоров и остается в лагере.
Но Фома был недоволен.
– Да что это вы, Владимир Николаевич? Мыслимое ли дело! – причитал возчик. – Где это видано, чтобы глупая девчонка стряпала обед, за конем ходила!.. Опять же, если Гжиба явится в ваше отсутствие, ведь он тогда что захочет, то и сделает.
– Допустим, явится при тебе, что ты сделаешь? Убежишь в кусты? – Землемер махнул рукой и обратился к рабочим: – Ну, собирайтесь на съемку. Мы сегодня очень задержались со всеми этими происшествиями. Придется наверстывать! Работу нужно кончить точно в срок.
СОЛЬ НАЙДЕНА
1
Отряд мало сделал за этот день. Поздно вышли на съемку, да и рабочие были рассеянны, приходилось по нескольку раб объяснять одно и то же. Фома, в сущности, только мешал работать. Его послали выставить вешку у столба. Передвигаясь вперевалочку, он еле-еле одолел за четверть часа пятьсот метров, повергнув Панкрата в мрачное бешенство. Ему поручили вести промер вместе с Саяпяным. Но и тут дело пошло не лучше, Фома спал на ходу. Споткнувшись о пень, он наступил на стальную мерительную ленту и сломал ее. Хорошо еще, что землемер взял с собой необходимые инструменты. Тут же Кандауров соединил обломанные концы ленты полосками стали и заклепал. Это задержало съемку почти на час. А ведь дорога была каждая минута.
Петр не выдержал и обругал Фому растяпой. Фома отвернулся с пренебрежительным видом.
– Ну-ну, – сказал он, потягиваясь и притворно зевая-
Кандауров ваял Фому за плечи и заглянул ему в глаза.
– Ого-го! – сказал он, прищелкнув языком. – Дело серьезнее, чем я думал. Сонная болезнь. От нее одно спасание – бессонница. Не дадим тебе сегодня Спать.
– Не имеете права, – испугался Фома, – лучше расчет давайте.
– Нет. Я тебя научу работать, – сказал землемер. – Ты у меня не отвертишься.
2
Миша, оставшись в лагере, долго раздумывал о случившемся. Вот как все повернулось. Ну и подлец же этот Фома! Если юн мог похитить консервы, то, возможно, он же взял и соль, а если так, то не он ли и змею подложил в ичиг?..
Впрочем, ведь у них нет неопровержимых доказательств, что именно он закопал консервы. Конечно, подозрение падает на него, но этого недостаточно для того, чтобы сказать: «Во всем, что случилось с нами, виноват Фома». Ох, уж этот Панкрат! Своим непродуманным поступком он окончательно все запутал. Консервы исчезли, конечно, не без участия Фомы, но, вероятнее всего, он был только послушным исполнителем, а главный виновник всех бед Гжиба. Тот и не скрывает своей вражды к ним. Запугал Фому или подкупил, вот и все. И волчью яму, конечно, Гжиба выкопал. Больше некому. Эх, напрасно – все-таки землемер заступается за него. А не поговорить ли с Настей? Не знает ли она что-нибудь о Фоме?
Миша позвал девочку и усадил рядом с собой.
– Ну, как у тебя дела, поваренок? Все в порядке? – спросил он, с интересом рассматривая смуглое лицо девочки, озаренное радостно сияющими, но все же чуть-чуть настороженными глазами. Видно было, что она гордится ответственным поручением.
Настя кивнула.
– Я лапшу варю.
– А я твоего отца видел, – проговорил Миша и рассказал Насте о своей встрече с Ли-Фу. Девочка довольно равнодушно отнеслась к этому известию. «Какая скрытная», – подумал Миша.
Он начал расспрашивать девочку о Гжибе, о Ли-Фу, о Фоме. Но Настя отвечала односложно, иногда отрицательно качала головой. Мише удалось узнать лишь одно важное обстоятельство: не Гжиба обидел девочку, когда она защищала понравившуюся ей липку, а Фома. Это он драл лыко и чуть не за волосы оттаскивал девочку от дерева, а Гжиба заступился за нее и прогнал Фому.
«Ну и плут! – подумал Миша о Фоме. – Обманул он, значит, нас. Такой может сделать любую подлость! Нет, видно, в самом деле Фома не в ладах с Гжибой. Иначе зачем ему наговаривать на него?»
– Как считаешь, Фома друг нам или нет? – спросил Миша напрямик.
Лицо девочки затуманилось. Она молча отвернулась.
«Что-то знает, но не хочет сказать», – решил Миша.
– Хорошо, не отвечай, если не хочешь, – сказал он. – Но все-таки ты должна нам помочь.
Настя помолчала, подумала, глядя вдаль.
– Хорошо. Помогу… – Она помедлила и добавила, как бы решившись на откровенность: – Давно бы помогла, если бы не Фома… – После этого нахмурилась и умолкла, давая понять, что более точного объяснения Миша от нее не добьется.
Отпустив девочку, Миша достал папку с поэмой и так углубился в работу, что уже через десять минут забыл обо всем на свете.
3
Когда начало темнеть, Миша услышал голоса возвращающихся рабочих. Он собрал листочки, сложил в папку и, не без труда поднявшись с постели, вышел ив палатки. Его мучили угрызения совести. Что, если Настя не справилась с заданием? Ведь он ни разу не проверил ее. Тогда отряд останется без ужина. Но, кажется, все было в порядке. Настя поила Чалого. Жарко пылал костер. Бурлила вода в котле, и язычки огня старательно лизали его шершавые, закопченные, прогнутые боке. Крышка огромного чайника стучала, подпрыгивая, из-под нее вырывался пар. Миша облегченно вздохнул.
Его не покидало сознание, что все вокруг них полно не разгаданных еще тайн. Юноша был озабочен этим, и все же его вдруг охватило чувство безотчетного восторга.
Ловкая, подвижная девочка, напоив лошадь и кинув веселый взгляд в сторону Миши, будто давая понять, что она разделяет его радость, подбежала к костру и принялась помешивать лапшу в котле.
Все как-то изменилось за последнее время, и сам он уже не тот Миша, что любил отплясывать по утрам индейский танец. Он почувствовал себя возмужавшим, закалившимся в опасностях и трудах. Да и Настя выглядела сегодня не такой, как всегда. Движения у нее были уверенные, в глазах лукавство. Что же, собственно, произошло?
Миша, удивляясь своему настроению, смотрел на рабочих.
– Костер-то, костер! – закричал Фома, который рыскал по лагерю, ища к чему бы придраться. – Костер загасишь. Снимай чайник! Вишь, льется в огонь.
Землемер, осведомившись у Миши, как тот себя чувствует, подошел к девочке и ласково потрепал ее по плечу.
– Ну, хозяюшка, – оказал он, – управилась вовремя? Сейчас попробуем твоей стряпни.
– Все одно – отравит, – бурчал между тем Фома. Он сновал теперь возле Чалого, проверяя, накормлен ли конь. – Я и чаю-то не буду пить. Набросает туда волчьих ягод. Да мало ли здесь пакости в тайге! Вот у нас подле Фомичевки трава растет такая – красавка: цветы синие-синие, красивые, пахучие. А понюхаешь – и ослепнешь. И ягода у нее крупная, блестящая, как вишня. На возьмешь в рот – и всего тебя в дугу сведет, корчит, помертвеешь с головы до пят, да и поминай как звали, дух ион.
Миша не слушал Фому. Он внимательно наблюдал за Настей. «Молодец девочка, – думал он, – толк из нее выйдет. Перестала дичиться. Но что-то угнетает ее… Что бы это могло быть?» Миша посмотрел на Кандаурова. О том же, видно, думал и землемер. Трубка его давно погасла, а землемер машинально сосал ее и рассеянно уминал табак пожелтевшим пальцем.
Уже все было готово к ужину. Миша подошел к костру. Фома, хоть и говорил, что не будет есть, первый положил себе полную тарелку лапши. И то сказать, кушанье выглядело очень аппетитным. С обиженным и мрачным видом покопавшись в дымящейся тарелке, возчик вытянул оттуда самую маленькую лапшинку и долго опасливо нюхал. Потом положил ее в рот и сидел, не шевелясь, не закрывая рта и выпучив глаза с таким видом, как будто лапшинка эта могла взорваться от неосторожного движения. Фома нерешительно прижал ее языком к щеке и боязливо сморщился, отчего вся кожа со лба собралась у него возле переносицы. Но ничего неприятного он не почувствовал. Наоборот, челюсти непроизвольно сжались, и неразжеванная лапшинка проскользнула в глотку.
Это произошло так неожиданно, что у Фомы даже вырвалось испуганное:
– Ух!
Он секунду подождал, закатив глаза и прислушиваясь к тому, что творилось у него в животе, и уже смелее, но вое с таким же видом, словно его заставляют есть под страхом пытки, снова склонился над тарелкой.
– Вот еще есть у нас в Фомичевке такая крапива, – забормотал Фома, набивая рот лапшой, – чуть тронешь ее и… – Но в этот момент он поперхнулся, закашлялся и выплюнул лапшу на землю.
– Отравлена! – закричал Фома. – Я ж говорил, а вы не верили: еда отравлена. – Он плевался, стонал, хватался за голову.
– Ну вот еще, – сказал недовольно Миша, – выдумываешь! – и покосился на Панкрата, который инстинктивно отодвинул от себя тарелку.
– Не ешьте, – кричал Фома, – бросьте, бросьте, отрава! – Он протянул руку и чуть не выбил миску из рук землемера, подскочил к котлу и вывалил бы содержимое в костер, если бы Миша не схватил возчика за плечи. Фома вырвался и погрозил Насте кулаком.
– Говори, глупая, чего в лапшу подсыпала?
– Ну, чего вы расшумелся? – оказал Кандауров. – Пища присолена, вот и все. И это действительно странно. Настя достала где-то доли. – Он испытующе взглянул на девочку. – Не кричите на нее. Она нам все расскажет.
Но Настя была обижена, испугана. Она глядела исподлобья и ничего не хотела объяснять.
Видя, что землемер ест охотно, рабочие взялись за еду. Только Фома все еще отплевывался. Он был очень испуган, сердито глядел на девочку и жаловался на резь в животе.
Неизвестно, что за приправу нашла Настя в тайге, но лапша в самом деле оказалась соленой. Она была посолена даже сверх меры. Настя пользовалась приправой без сноровки.
Миша успокаивал Настю и вое пытался узнать, где она раздобыла соль.
– Оставь ее, – сказал землемер. – Иди-ка ешь.
– Ой, ой! – застонал опять Фома. – Смертушка приходит! Не ешьте, братцы. Отравитесь. Не соль это, а зелье проклятое. Всех наведет, злодейка!
Но на него уже никто не обращал внимания. Рабочие ели и похваливали. После того как им в продолжение долгих дней пришлось довольствоваться пресной пищей, пересоленное блюдо казалось всем необыкновенно вкусным. Один лишь Фома наотрез отказался от всего, к чему прикасалась девочка. И даже чаю не пил. Он лежал в палатке, держась за живот. А когда рабочие стали ложиться Спать, вышел, постоял у костра, уныло посмотрел на Чалого и зашагал к лесу, что-то бормоча.
– Странно ведет себя Фома, – шепнул Кандауров Петру. – Глянь-ка, куда пошел!
Петр побежал за Фомой. Тот шел по лесу, сгорбившись, будто высматривая что-то у себя под ногами.
Ночь была лунная, и тени сосен казались совсем черными на отливающей серебром земле.
– Что это ты ищешь? – окликнул Фому старший рабочий.
– И чего ты увязался? – оказал с беспокойством и раздражением возчик. – Горюн-траву ищу. Она раны лечит, от болезней хранит. Жжет у меня внутри, отравила меня китаянка. Ну уж, отравила! Все здоровехоньки, один ты пострадал.
– Не знаешь ты, – оказал Фома, таинственно понизив голос и боязливо оглядываясь, – это она вам глаза отводит. Все вы отравлены, да только час не подошел, не видите своей участи. Ну, сделай милость, отстань от меня. Горюн-трава двоим не дастся, ее в одиночку искать положено. Ужо погоди, найду и с тобой поделюсь.
– Дурак ты, Фома, совсем дурак!
Петр не отставал от возчика.
Тот плюнул с досады, выругался и поплелся назад.
– Ла-адно, – тянул он, вышагивая. – Жизнь вам не мила, так пропадайте, а я за что гибну?
Он улегся на свое место и долго еще бранился, жаловался и стонал
