Текст книги "Хозяин тайги"
Автор книги: Н. Старжинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Н. Старжинский
Хозяин тайги
ЧЕРНАЯ ЛЕНТА
1
Поздно вечером в деревню принесли на носилках юношу, укушенного ядовитой змеей. Это был Миша Вершинин, практикант из землеустроительного отряда, отводившего переселенческие участки в глубине тайги. Нога у него распухла, потемнела; он несколько раз в течение долгого и мучительного пути по бездорожной тайге терял сознание, и рабочие, принесшие Мишу в деревню, были уверены, что он уже не жилец на белом свете.
Интервенты, недобрая память о которых была тогда, в 1925 году, еще совсем свежа, сожгли в деревне больше
десяти домов, в том числе и больницу. Уездный Совет не успел построить новой. Поэтому положили Мишу в просторном, отделанном по-городскому доме бабушки Фрыкиной, в котором всегда останавливался, наезжая в деревню, землеустроитель Кандауров.
Второй день лежал Вершинин без всякой медицинской помощи. Почти все жители деревни – взрослые мужчины, ребята-подростки и даже девушки – были на охоте.
Неделю назад ушел в тайгу и фельдшер Степан Егорыч, семидесятилетний старик, обслуживающий население редких деревень и заимок, разбросанных на территории в пятьсот или шестьсот квадратных километров.
Степана Егорыча ждали Только дня через три-четыре, а Миша чувствовал себя все хуже и хуже.
– Батюшки мои, да не выживет же он, сердечный! – причитала хозяйка дома Пелагея Семеновна.
Все валилось у нее из рук. И практиканта жалко, и беспокойства сколько, если помрет! Поохав и повздыхав, она позвала вдову Ерофеевну, умевшую заговаривать и пускать кровь. Знахарка принялась ходить вокруг Миши, припадая на отдавленную медведем ногу и что-то неразборчиво бормоча. Но когда старуха подпалила высушенную змеиную кожу, больной вдруг пришел в себя, приподнялся на локтях и с недоумением уставился на Ерофеевну запавшими, лихорадочно горевшими глазами. – Еще чего!.. – сказал он, поняв, что происходит. – Уходите вы все! Тоже мне надумали: комсомольца заговорами лечить! Лучше б фельдшера раздобыли… – Он в изнеможении повалился на подушку. – Пошла, пошла, бабка!
Знахарка бочком шмыгнула в дверь.
2
В соседней комнате за дощатой перегородкой разговаривали двое.
– Сам виноват, поделом досталось, – слышался густой, басовитый голос. – С тайгой, шалопуты, сладить хотят. Вот она и показала им, что это есть – тайга!
– Всем бы им тут пропасть! – хрипло, с оттенком злорадства проговорил другой собеседник.
Миша старался сообразить: кто же это разговаривает? Болела голова, было трудно сосредоточиться.
Хриплый голос казался Мише мучительно знакомый. Похоже, что это говорил Силаитий, грубиян, и пьяница, уволенный из отряда. Мише очень хотелось узнать, кто это желает им всем погибели, но он не мог поднять головы и посмотреть через открытую дверь. Не было сил.
Но вот голоса умолкли, будто затаились, и Миша совершенно явственно услышал отрывистые слова на ломаном русском языке:
– Тебе почему зыдесь смотри?.. Тебе иди свой дорога…
И сразу же гулко хлопнула дверь в сенцы, тяжело затрещали ступени крыльца, и на улице послышались удаляющиеся шаги.
Вслед за тем в комнату вошел пожилой, похожий на китайца человек с умными, очень быстрыми глазами. Одет он был в короткую кофту и широкие синие шаровары, обмотанные у щиколотки тесемкой, а в руках держал небольшой сверток, аккуратно перевязанный тонким шпагатом. Увидев, что Миша не спит, вошедший поспешно снял _ свою черную крошечную шапочку и с достоинством поклонился.
– Моя есть рабочий класс, – представился он, – Ли-Фу – Василь Иваныч. Моя батрака работай, кули работай, фанза строй – все умей. – Ли-Фу помедлил и показал в добродушной улыбке два ряда удивительно белых ровных зубов, отчего все морщинки на его бронзовом лице сбежались к тонким губам.
– Который люди куш-куш нету, тот все умей, – продолжал он. – Как ваша руссы к а говори: «Голод – все равно мачеха».
– «Голод – не тетка», – поправил Миша слабым голосом, присматриваясь к странному гостю. – Ну что же, садись, Василий Иванович. Зачем пожаловал?
– Тебе думай – моя китайсыка люди? – настороженно спросил Ли-Фу, не отвечая на вопрос и не садясь.
– Ну да, китаец! – подтвердил Миша. – А что, не угадал?
– Нет, – сказал Ли-Фу и улыбнулся. – Моя – дунган.
– Ну, а хоть бы и китайцем был, что ж тут такого? – удивился Миша. – Значит, дунган ты? Признаться, не слышал о таком народе.
– Дунган, дунган! – Ли-Фу радостно закивал.
Моя папа-мама мусульмансыка религия, моя сам – руссыка религия, моя и женись на руссыка бабушка, моя Василь Иваныч зови…
– Ты, Василий Иванович, зачем пришел? – нетерпеливо прервал Миша. – Я, видишь, нездоров.
– Твоя хворай, – согласился Ли-Фу, соболезнующе покачав головой, – а тут разны люди ходи. – Дунган присел на краешек стула, положил сверток на колени и погрозил узловатым пальцем в сторону двери. – Его подглядывай, подслушивай. Моя прогоняла его.
– Ну, это пустяки. – Миша с трудом перевел дыхание. – Пустяки все это!..
Они помолчали.
– Твоя хворай мала-мала, – повторил дунган, с беспокойством приглядываясь к Мише. – Болезнь шибко злой, а Степан Егорыч тайга ходи. Кому лечи, кому забота есть? Чужой люди кругом. – Ли-Фу стал торопливо развязывать сверток.
– Тебе не бойся, моя худа не делай, – продолжал он. – Моя двенадцать года ваша берега живи. Хорошо теперь живи, охота промышляй, прииска работай, чумиза, риса сей, фанза строй – моя все умей, шибко сочувствуй рабочий люди.
– Это хорошо, – сказал Миша. – Вот ты какой человек…
Голова у Миши была тяжела, все тело ныло и горело, словно натертое крапивой. Правой ногой он не мот пошевелить, – казалось, на нее навалили огромный жернов.
– Значит, все умеешь? – опросил Миша и болезненно, через силу усмехнулся. – Может, и лечить умеешь?
Дунган оживился, радостно закивал головой:
– И лечи могу… Тебе помирай не нада. Моя узнал: молодой землемера змея кусай – скорей сюда ходи, лекарства неси. Тибетский медицина лучший лекарства имей.
Миша с сомнением взглянул на Ли-Фу.
– Что же это за средство? Хуже не будет от него?
Ли-Фу будто ожидал этого вопроса. Нисколько не обидевшись, он с готовностью протянул Мише листок бумажки и карандаш.
– А твоя записка начальнику пиши: «Моя лечись у Ли-Фу». Худо будет – Ли-Фу башка долой.
– Ну-ну, – сказал Миша, – верю и так. Выбирать мне не приходится. Давай лечи.
– Вот правильно, товарищ, шанго! – обрадовался Ли-Фу, вынимая из свертка какие-то пакетики и баночки. – Твоя говори: давно змея кусай? Покажи ранка.
Миша с усилием приподнялся и откинул одеяло, обнажив опухшую тогу. Укушенная пятка была совсем багровая.
Дунган сердито щелкнул языком.
– Ай-ай, худо!.. Давно кусай!..
Миша нахмурился. Его обветренное лицо с острыми скулами и запавшими от болезни глазами приняло упрямое выражение.
– А ты не пугай, – оказал он сердито. – Давно… Ничего не давно! Три дня назад. Хотел обуться, а она в ичиге сидела. Вот и ужалила.
Дунган настороженно слушал.
– Его через портянка кусай? – спросил он недоверчиво.
– Ну да, через портянку!.. – Миша усмехнулся. – Что же она ждать будет, пока я портянку намотаю? Хорошо вот у Пушкина сказано: «Как черная лента вкруг ног обвилась…»
– О, Пушкин! Моя знай, моя читай Пушкина. -
Дунган заулыбался. – Его шибко большой люди, его… Ну, ладно, – прервал он себя, видя, что лоб Миши покрылся каплями пота. – Моя лекарства приготовляй.
Ли-Фу засучил широкие рукава кофты и, вынув из свертка круглую чашечку, стал растирать в ней белую мазь, прибавляя время от времени порошок то из одного кулечка, то из другого.
– Эй, хозяюшка, – позвал он Пелагею Семеновну, – твоя ходи сюда. Моя тебе покажи, как нога тереть надо, как трава заварить и молодой капитана поить…
Миша слышал эти олова уже в полузабытьи.
– Это был человек, – сказал он заплетающимся языком, но довольно явственно.
– Какой человека? – удивился дунган. – Тебе чего говори?
– Человек, – повторил Миша. – Человек положил змею в ичиг…
Больной хотел что-то добавить, но не смог. Лицо его еще больше побледнело, и он закрыл глаза.
3
А произошло это так.
Миша проснулся ночью от подозрительного шороха. Казалась, кто-то ползет по земле, затаив дыхание. Практикант, схватив двустволку, выскользнул из палатки. Костер потух, лишь слегка тлели угли. Над озером стоял туман.
Миша прислушался. И вдруг затрещали, зашумели кусты у самой палатки, будто кто-то быстро продирался сквозь них. Миша поднял двустволку. Ну, а если это медведь? Дробью его только раздразнишь. Пулей надо было зарядить ружье!
Миша бросился к костру, где сушились ичиги. Он хотел обуться и последовать за ночным пришельцем, чтобы узнать, кто это. Босиком в тайге, да еще ночью, и шага не ступишь. Ичиги почему-то валялись на земле, портянки тоже были не на месте. Кто-то скомкал их и засунул в голенище. Но Мише некогда было удивляться. Выдернув портянки, он стал поспешно натягивать ичиг на босу ногу.
Вдруг он почувствовал прикосновение чего-то скользкого и холодного, затем болезненный ожог. Он вскрикнул от неожиданности и сдернул ичиг. Гибкое тело выскользнуло оттуда и, извиваясь, упало на землю.
– Ах ты, гадина, ах ты, мразь! – воскликнул Миша и ударил змею прикладом дробовика.
– С кем ты тут воюешь? – спросил рабочий отряда Панкрат Саяпин, Мишин однолеток, рослый парень с широким, скуластым лицом. Он проснулся и вышел на шум.
– Да вот змея меня ужалила, гадюка, – пояснил Миша, уверенный в глубине души, что это безвредный уж. Мешкав, житель здешних мест, пожилой крестьянин, работавший в отряде померщиком, говорил ему, что ядовитые змеи здесь почти не водятся.
Пока Саяпин разжигал костер, Миша добивал змею, которая еще шевелилась, хотя у нее была раздроблена голова.
– Плохо твое дело, – сказал сочувственно Саяпин. – Надо начальника будить, пока не поздно.
– Пустяки! – ответил Миша небрежно. – Я сам приму меры. Никто ничего и не узнает. И ты не смей: никому говорить, а то рабочие будут бояться в лесу.
Весело запылали в костре сухие сосновые ветки, огонь взметнулся и осветил в(се вокруг.
– А ведь в самом деле гадюка, – сказал Панкрат, вглядываясь в серое длинное тело, украшенное на спине черной полосой.
У Миши похолодело на сердце. Он оглянулся на палатку, но решил выдержать характер и никого не будить.
– Слушай, Панкрат, – сказал Миша хрипловатым голосом: – возьми дробовик и обшарь вон те кусты, и дальше Пройди, в лес. Кто-то здесь ходил. А я тут приму меры. Да, смотри, не говори никому…
Саяпин удивленно посмотрел на товарища и скрылся в кустах.
Миша прочел много книг о путешествиях по дальним странам и знал, как сейчас действовать.
Промыв ранку, он сделал острым ножом крестообразный разрез на пятке. Пытался высосать кровь, но как ни изгибался, какие акробатические позы ни принимал, не смог дотянуться до разреза губами. Тогда юноша развязал вещевой мешок, достал щепотку пороха из своих охотничьих запасов, насыпал его горкой на укушенное место и поджег.
Превозмогая боль, он смазал пятку йодом и туго перевязал ее.
Когда вернулся Панкрат, Миша встретил его вопросом:
– Ну как?
– Никого нет.
– Плохо смотрел. Тс-с!.. Тише! – Миша погрозил Панкрату пальцем и прислушался. – Нет, показалось… А тогда ясно видел, как кто-то прыгнул в кусты. – Миша подошел к Панкрату вплотную и прошептал: – За нами следят, понимаешь? Но ты, смотри, никому не говори пока! – Миша показал на змею и добавил уже другим, просительным тоном: – Ты сними с нее шкуру, ладно?..
Спал Миша плохо: болела нога. Проснулся он чуть свет. В палатке уже надоедливо звенели комары. Миша подошел, прихрамывая, к костру, осмотрел со всех сторон убитую гадюку, сказал: «Ого-го!» – и оттащил ее в траву. Затем занялся осмотром кустов.
Густые заросли шиповника были помяты и поломаны в одном месте. Кто же это был? Никаких следов обнаружить не удалось. Все же, дрожа от холода, практикант долго ползал на коленях, обследуя каждую ветку, каждый сантиметр земли, но не нашел ничего, что объяснило бы ночное происшествие.
Зато, внимательно осмотрев обувь, Миша обнаружил, что ночью по ошибке пытался надеть ичиги Кандаурова.
Миша решил, что человек, посадивший змею в ичиг и плотно прикрывший ее портянкой, чтобы гадюка не выползла раньше времени, покушался на жизнь землемера. Раздумывая над случившимся, Миша вернулся в палатку. Там все еще спали, кроме кашевара Фомы, который лениво скреб обеими руками волосатую грудь и зевал во весь рот.
Миша лег на свое место. «Что же это такое? – думал он. – Кто и зачем это сделал?» Нога одеревенела и плохо повиновалась. Понимая, что больше не уснет, Миша принялся энергично растирать ее, хотя каждое движение причиняло сильную боль.
Это, конечно, было неразумно – скрывать свою болезнь, но Миша не любил жаловаться. Его огорчали обычно не трудности и лишения походной жизни, а то, что этих трудностей и лишений было, по его мнению, слишком мало.
Стиснув зубы, он поднялся и стал «расхаживаться». Нога теперь так саднила и ныла, что даже отдавало в паху, но Миша успокаивал себя тем? что он принял необходимые меры. Теперь важно было «не поддаться болезни», перебороть ее. Он старался не обращать внимания на боль. К сознанию опасности примешивалось и какое-то волнующее, горделивое чувство. Оказывается, ночью ему пришлось пережить не одно, а целых два приключения: он обнаружил, что кто-то следит за ними, замышляя недоброе; кроме того, ему удалось перехватить и принять на себя удар, который предназначался другому.
– Ну, как дела? – спросил Панкрат, проснувшись.
Миша показал свою тяжелую опухшую ступню.
– Что это у тебя с ногой? – послышался суровый отрывистый возглас. Миша оглянулся. Сзади стоял землемер Кандауров. Откуда он вдруг взялся? Пришлось рассказать все, как было.
В этот день землеустроительный отряд вышел на работу с опозданием. Кандауров, сердито попыхивая трубкой, долго обдумывал случившееся. Теперь уже поздно было ругать практиканта за то, что тот сразу же не рассказал об укусе змеи. Нога опухла до колена. Миша не мог ею пошевелить без того, чтобы не ощутить острой ноющей боли.
Долгая работа в тайге приучила землемера обходиться во многих случаях без врачебной помощи. Он умел остановить кровь, сделать перевязку, вправить вывих, привести в сознание оглушенного молнией или получившего солнечный удар. Но теперь, когда болезнь была запущена, Мише мог помочь только врач. Не теряя времени, Кандауров поручил двум рабочим отнести Мишу в ближайшую деревню на берегу Амура.
Напрасно Миша доказывал, что это пустяки, что его крепкий организм способен перебороть любой яд. Землемер был неумолим.
Быстро сделаны были носилки из куска брезента и двух жердей. Прощаясь с отрядом, Миша предупредил всех, что жизни землемера угрожает опасность и необходимо срочно принять меры предосторожности.
– Хорошо, хорошо, – сказал Кандауров. – Обо мне не беспокойся. – И по тону его Миша понял, что землемер не очень верит ему.
Миша начал горячиться, попытался вызвать землемера на опор, но тот отмалчивался, с беспокойством посматривая на больную ногу практиканта. «По-видимому, боится за мою жизнь… Неужели в самом деле опасно?» – с тревогой подумал Миша.
– Ну, запасись терпением! – сказал землемер, крепко пожав Мише руку на прощанье. – Скучно будет, больно будет, а ты не сдавайся. И чтобы никаких там фантазий!.. – Кандауров выбил трубку и погрозил Мише пальцем: – Знаю я тебя!
НАЗЛО ВРАГАМ
1
Уже два дня Ли-Фу лечил Мишу, но состояние больного не улучшалось. Дунган навещал юношу утром и вечером, натирал ногу какой-то оранжевой пахучей мазью, поил настоями из трав, а чтобы развеселить своего пациента, рассказывал ему забавные истории и показывал фокусы.
Миша слабел день ого дня. Его мучили кошмары. Стоило хотя бы на минуту забыться, и опять он видел, чувствовал, как его жалит змея. Миша убивал ее, а гадюка оживала и снова с шипением бросалась на него. Он просыпался со стиснутыми до боли в суставах кулаками, со сжатыми зубами и принимался – в который уже раз! – раздумывать, мучительно морща лоб. Кто же это сделал? Если у землемера есть враг, то почему он не попытался убить Кандаурова другим способом, ну хотя бы выстрелом из-за угла? Кто же это? Кто… И зачем так сделал? С какой целью?
Однажды Миша поведал новому другу свои мысли.
Дунган задумался, долго смотрел в окно, прищурив свои и без того узкие глаза.
– Моя так думай, его мала-мала пугай! – сказал он, не поворачивая головы. – Когда один люди помирай, другой шибко боиса, все бросай, уходи из тайга.
– Вот как!.. Но с какой целью нас хотят выжить отсюда?
– Э, какой цель! – хитро усмехнувшись, воскликнул Ли-Фу. – Наша деревенсыка люди, который побогаче, далеко тайта мака сей, потихоньку опиума собирай, большой барьгш получи. Его все равно хозяин по тайге ходи, а тебе сюда новый людн зови. Новый люди ему мешай, новый люди ему не надо. Вот его и пугай. Его все равно тебе худо делай. Один люди не удалось, его другой люди пугай.
– Но кто же так делает: змею в ичиг?
Ли-Фу удивленно посмотрел на Мишу и пожал плечами, давая понять, что не видит в этом ничего странного.
– Его правильно рассуди, его шибко хитрый люди, – сказал Ли-Фу, погладив Мишу по здоровой ноге. – Как иначе делай? Из винтовка стреляй? Нет, его не дурака. Его боиса. Тогда пограничника приезжай. А если змея кусай, кто виноват? Тайга виноват…
– Запугать хотят, – протянул Миша, отирая слабой, дрожащей рукой пот со лба. – Хорошо же!..
После этого разговора Миша попросил Пелагею Семеновну достать из его вещевого мешка тетрадь, карандаш и принялся за работу. Он писал, преодолевая гнетущую слабость, головокружение, стараясь забыть про сверлящую боль в ноге, торопясь поскорее, пока есть еще силы, выполнить задуманное. По временам он впадал в забытье, но, приходя в себя, отыскивал на одеяле или на полу выпавший из рук карандаш и снова принимался писать.
Со стороны Миша мог показаться теперь одержимым: он боялся истратить без пользы лишнюю минуту, и даже когда Ли-Фу растирал ему мазью ногу, он молчал, не смотрел на него, продолжая торопливо писать.
– Тебе чего пиши, Миша? – опросил однажды с любопытством Ли-Фу, заглядывая сбоку в тетрадку. – Тебе отдыхай мала-мала надо.
– Ничего, ничего, – отмахнулся Миша и прикрыл написанное рукой. – Это назло вратам! Чтобы им неповадно было! Запугать нас хотят? Не выйдет! – Миша блеснул запавшими глазами и погрозил в пространство кулаком.
– Тебе заявление пиши? – снова спросил дунган, понимающе кивнув толовой. – Ну-ну, шанго!
На следующий день Ли-Фу пришел раньше обычного, осторожно заглянул в комнату и вдруг, всплеснув руками, подбежал к кровати и склонился над Мишей. Вслед за тем он бросился из комнаты, пронзительно крича:
– Эй, хозяюшка, иди скорей! Молодой капитана помирай!
Миша в самом деле лежал на кровати с закатившимися, помертвевшими глазами. На его безжизненно-бледном лице застыло выражение обиды.
На призывы Ли-Фу никто не явился. Дом был пуст. Дунган опустился на колени и, качая головой, стал собирать клочки исписанной бумаги, сплошь устилавшие пол возле кровати.
Отыскав под кроватью случайно уцелевший листок из тетради, Ли-Фу быстро пробежал его глазами и с недоумением покачал головой.
– Ты зачем? Отдай! Нельзя! – послышался за его спиной хриплый, прерывистый шепот.
Дунган вздрогнул, оглянулся. Широко раскрытыми, воспаленными глазами смотрел на него Миша.
– Не смей читать! Порви сейчас же! – приказал Миша, задыхаясь.
– Твоя живой, капитана? Не помирай? – радостно пролепетал Ли-Фу. Бросив исписанный листок на кровать, он начал поспешно обмахивать Мишу пестрым веером. – Ай – ай-ай, как моя испугалась, – твердил он. – Такой молодой капитана помирай!.. Не дыши, сердце не бейся… совсем помирай… Тебе кто здесь был, кто тетрадка порвал? – Дунган показал на обрывки бумаги.
– Сам я, – устало признался Миша. – Не получается у меня.
Морщась, как от сильной зубной боли, он порвал на мелкие клочки уцелевший листок бумаги, вытер вздрагивающими пальцами пот со лба и повернулся к стене.
Миша не проронил ни звука, пока Ли-Фу занимался его ногой, а как только за дунганом закрылась дверь, вынул из-под подушки чистый лист бумаги и снова начал писать.
2
Итак, пропало напрасно два драгоценных дня! Миша понял это сегодня утром, перечитав написанное. Он хотел передать в этом очерке, посвященном тайге, свою горячую любовь к ней. Когда очерк будет напечатан в газете, тысячи людей захотят увидеть и пережить то, что увидел и пережил в тайге минувшим летом Миша; он хотел увлечь их своими чувствами и мыслями, чтобы они загорелись желанием переехать в замечательный таежный край н навсегда поселиться здесь.
Так он решил ответить на попытку неизвестных врагов запугать землеустроительный отряд и воспрепятствовать заселению этих удивительных мест.
Но, перечитав тетрадку, Миша убедился, что с очерком ничего не вышло. Торопливые, разрозненные записи вызывали только одно чувство – скуку. Тайга выглядела совершенно не такой, какой он ее видел в действительности.
С разочарованием и горечью уничтожил Миша написанное. Это был тяжелый удар…
«Неужели я отступлю после первой же неудачи? – думал Миша. – Все дело в настойчивости и в том, чтобы ясно видеть цель».
Пусть это будет лучше не очерк, а рассказ или повесть о том, как он полюбил тайгу!
Рассказ должен быть ярким, взволнованным. Что, если разбить его на восемь глав? Да, на восемь, по числу примечательных событий, случившихся с отрядом за лето. Миша свяжет их единым, логически развивающимся, увлекательным сюжетом. Еще лучше, если рассказ будет в стихах.
Снова он писал весь день, писал торопливо, словно в каком-то чаду, и когда вечером перечитал написанное, то с удовлетворением заметил, что это в самом деле стихи, правда, без рифмы и размера, но все же в них явно проступал ритм. На этот раз практиканту понравилось то, что он написал.
«Стихи, так стихи!» – решил он и упорно продолжал писать. Ему хотелось создать нечто похожее на «Песнь о Гайавате». Он читал ее давным-давно, но помнил содержание до сих пор. В памяти у него сохранилось мерное звучание стиха, запомнился мужественный, строгий ритм. Он даже вспомнил несколько строчек из «Песни».
Шли вожди от всех народов,
Шли чоктосы и команчи,
Шли шошоны и омоги,
Шли гуроны и мэндены,
Делавары и могоки.
Эти строчки он в свое время заучил наизусть, – так ему понравились названия индейских племен. Теперь строчки о чоктосах и гуронах служили ему меркой для собственных стихов о тайге.
