Текст книги "Хозяин тайги"
Автор книги: Н. Старжинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
3
Даже во сне Миша иногда видел то, о чем он хотел написать. Кошмары больше не мучили больного. Он был всецело поглощен своей поэмой.
Если что-нибудь не удавалось в описании или дрожали руки и пальцы не в силах были удержать карандаш, Миша представлял себе, как обрадовался бы его слабости таинственный враг, и это сразу же прибавляло больному сил.
И странное дело: напряженная работа, которой он посвящал теперь все свое время, не только не изнуряла его, не отнимала последних остатков здоровья, но, напротив, делала его сильнее.
По-видимому, и снадобья Ли-Фу начали, наконец, оказывать свое благотворное влияние.
Дело шло на поправку. Миша ясно чувствовал это.
Он настолько уверовал во врачебное искусство своего нового друга, что отказался даже от услуг фельдшера Степана Егорыча, который вернулся из тайги.
Степан Егорыч был старик, похожий на мельника из оперы. На вопросы он отвечал неохотно.
Миша Попытался втянуть его в разговор, но из этого ничего не вышло.
Зато как интересно было разговаривать с Ли-Фу! Он так много знал, так много видел! Его внимательные раскосые глаза редко меняли свое выражение, а морщинистое лицо казалось бесстрастным. Но Миша догадывался, что у дунгана пылкий темперамент и большая сила воли, помогающая ему держать себя в руках.
Ли-Фу рассказывал о скитаниях по Китаю, в котором он так и не нашел пристанища, а также о своем заветном плане, который давно уже не дает ему покоя.
– Моя трудовой артель поступай, сообща хлеб сей, – говорил Ли-Фу. – Работай там один года, два года, а потом обратно Китай ходи и народа учи: вот как делай, тогда тебя никто не обмани.
– Правильно, – согласился Миша.
– Моя сейчас Трудный положение, – признался Ли-Фу: – мала-мала заработай надо.
– Ничего, Василий Иванович, я тебе помогу, – ободрил его Миша. – Хочешь, поговорю с землемером? Он примет тебя в наш отряд.
– Сыпасиба! Твоя шибко добрый люди!
– Ну-ну, ничего! – Миша смущенно отвернулся. – .Я тебе многим обязан. Ты мне жизнь спас-
Они помолчали.
– Не столько лекарства меня оживили, – продолжал задумчиво Миша, – сколько твои слова о том, что кто-то запутать нас хочет…
– А ваша отряда еще долго тайга работай? – поинтересовался Ли-Фу.
– Да с месяц еще поработаем, пака снег не ляжет. Вот как закончим съемку участка Восточного, перейдем к Долгоозерному. Это немного севернее Волчьих болот, но захватывает краешком и болота, вернее – заболоченную тайгу. Хороший участок. Я уже бывал там. Отведем его и закрепим за кем-нибудь. Люди сразу строиться начнут. Знаешь это место?
Ли-Фу ничего не ответил, будто не слышал. – А ты не знаешь, там бандиты не шалят? – снова спросил Миша. – Я очень беспокоюсь за отряд, особенно за товарища Кандаурова.
Ли-Фу и на этот вопрос не ответил. Он встал, подошел к окну, потер виски, потом вернулся к Мише и, глядя на него сосредоточенным, напряженным взглядом, сказал:
– Моя завтра тайга ходи. Промышляй надо. Пять-шесть солнца ходи: тетерка, фазана стреляй… А твоя лечиса! Твоя другой люди ходи лечи, моя его скажи. – Ли-Фу помолчал и добавил, не меняя тона: – Моя тебе, Миша, шибко привыкла. Твоя хороши люди. Моя тебе добра желай. – Ли-Фу выглянул за дверь, плотно притворил ее и, подойдя к Мише, шепнул на ухо: – Твоя остерегайся. Есть деревня плохой люди. Богатый охотника – все равно кулака. Его плохо замышляй.
Ли-Фу постоял, пристально поглядел на Вершинина, поклонился и вышел.
4
На другой день, рано утром, когда обычно приходил Ли-Фу, Миша был разбужен осторожным стуком в дверь.
– Входи, входи, Ли-Фу! – дружелюбно крикнул он, сладко потягиваясь.
Дверь медленно приотворилась, и в комнату вошла девочка-китаянка, лет двенадцати, худенькая, гибкая, с большими печальными глазами на смуглом лице и черными гладкими волосами, подстриженными в кружок. Одета она была в синюю короткую курточку и стеганые синие штаны.
Не поворачивая головы, девочка обвела глазами комнату и, убедившись, что ей не угрожает опасность, подошла к постели Миши.
– Здравствуй, – сказал весело Миша. – Ты что, лечить меня пришла? Тебя Ли-Фу прислал?
Девочка молча кивнула.
– Ты дочка Ли-Фу? – допытывался Миша, сразу проникнувшись симпатией к девочке. – Вот не знал, что у него дочь есть! А где твоя мама? А братья, сестры есть у тебя?
Девочка молчала. «Стесняется, – подумал Миша. – В самом деле, засыпал вопросами».
Но не видно было, что девочка смущена. Сев на табуретку у кровати, она насыпала в чашечку порошку, подлила жидкости и стала растирать смесь теми же движениями, что и Ли-Фу.
– А как зовут тебя?
Девочка не ответила. Легкими, плавными движениями она принялась втирать мазь в больную ногу. «Немая, наверно, – с сожалением подумал Миша, – или плохо понимает по-русски».
– Ну, спасибо, – сказал Миша, когда она кончила. – Спасибо, дочка! – И, притянув ее к себе за руку, ласково погладил по голове.
Она Исподлобья посмотрела на него, скулы у нее порозовели. Девочка быстро собрала свои свертки, туго завернула в клочок синей материи и пошла к двери. У порога она обернулась.
– Настя, – сказала она тихим, глуховатым голосом и добавила, с трудом подбирая и медленно выговаривая слова: – Настей зовут… До свиданья!
5
Как только за Настей закрылась дверь, Миша позвал Пелагею Семеновну и принялся расспрашивать о девочке. Фрыкина охотно рассказала все, что знала о ней. «Китаяночка» не случайно носила русское Имя. Отец ее, Ли-Фу, долго жил в какой-то дальней деревушке, полюбил там русскую девушку, батрачку, и женился на ней, приняв. православие.
– Золотые руки у Василия, – рассказывала Пелагея Семеновна, вздыхая и покачивая головой: – и плотник, и столяр, и сапожник, – все умеет, а вот счастья бог не дал. К нам он пришел уже в годах. Ну, здесь-то ему больше удачи было, а там, говорят, бьется, бывало, работает день и ночь, а все без толку. Сам и избенку поставил для семьи, сам и огород разбил. Как кто строится, так его зовет. Он и плоты гонял, и зверя в тайге промышлял, и деготь гнал, а достатка все нет… Видно, незадачливый такой! Уж больно прост и доверчив. Его каждый обсчитает, обойдет и над ним же посмеется. Богатеи-то, знаешь, народ какой? Зверье! И у жены его смиренный был характер. Только три года и пожила она с ним. Так вот и зачахла. А незадолго перед тем изба у них Сгорела. Не иначе, как поджег кто-нибудь. Вот какие дела, сынок, творились. Василий-то похоронил жену, сложил в котомочку пожитки, забрал девочку и ушел куда-то в тайгу. Кто его знает, где он бродил, что делал, а потом, смотрим, в наших краях прижился. Вот тут-то мы его и узнали. С девочкой-сироткой к нам и пришел.
– А откуда вам известна его жизнь? – поинтересовался Миша.
– От людей. От кого же больше! Ну и он, само собой, тоже рассказывал… – Пелагея Семеновна доброжелательно улыбнулась. – Что же, мы его уважаем! Есть у нас такой охотник, Гжиба ему фамилия. Уж на что бирюк… – Пелагея Семеновна махнула рукой, вздохнула. – У него и взгляд какой-то дикий… Так и тот с Василием считается…
Миша уже не слушал болтовни старухи. Он думал о том, что Настя живет, к счастью, в другое время и жизнь у нее сложится радостнее, полнее, чем жизнь ее отца.
6
Иногда к больному практиканту наведывался фельдшер Степан Егорыч. Он нюхал табак, щупал ногу Миши и повторял скучным голосом: «Флегмона…»
Но дело явно шло на поправку. Вскоре Миша начал совершать небольшие прогулки. Он спускался к реке. Удобно устроившись на берегу в теми елей и ветел, практикант с увлечением продолжал писать свою поэму.
Настя приходила к нему по-прежнему. Войдет рано утром, скажет: «Здравствуйте!», посмотрит, как он натирает мазью ногу (теперь Миша делал это сам), и минут через десять-пятнадцать уйдет, поклонившись и сказав: «До свиданья».
Вызвать ее на разговор так и не удалось. Миша несколько раз пытался покормить девочку, но она всегда отказывалась: покачает головой и убежит. Зато Настя иногда брала пищу с собой, если он предлагал.
Видно, ей несладко жилось. Миша узнал у своей хозяйки, что. девочку приютила на время отсутствия Ли-Фу вдова Ерофеевна, та самая кособокая знахарка, которая пыталась лечить его от укуса змеи, и решил, как только представится случай, устроить Настю получше.
7
Землемер, по всем расчетам, уже заканчивал съемку очередного участка.
Хозяйка напекла Мише блинов, наварила мяса. Дорогу Миша знал. Он попрощался с Настей, со всеми своими деревенскими знакомыми и наутро пустился в путь.
Но не успел отойти и десяти километров, как встретил свой отряд. Практиканта окружили, жали ему руки, хлопали по плечу.
– Жив, жив! – кричали все. – Жив и здоров! Ай да Миша!
– Теперь на отдых, – радостно объяснял Фома. – Ну и загуляем! Пыль столбом, дым коромыслом!.. – Он тряс своей жиденькой бородкой, и глаза его жмурились от удовольствия.
Землемер осмотрел практиканта внимательным взглядом, заставил пройтись – не хромает ли, ощупал его ногу и только после этого поздравил с благополучным исходом болезни.
– Ну, счастливо отделался. Благодари свой крепкий организм! Очень я боялся за тебя.
– А я за вас, – признался Миша. – Все время был неспокоен. Ведь покушение могло повториться…
– Да ну?
– Вот вы не верите… Змея же не сама заползла в ичиг… – Миша покачал головой и отвернулся.
– Погоди-ка, у меня что-то есть для тебя, – сказал Панкрат Саяпин. Он развязал свой вещевой мешок и подал Мише узорчатую трость. Это была шкура змеи, натянутая на гладко выструганную палку и присохшая к ней.
– Та самая, – пояснил он.
Миша улыбнулся, потом нахмурился и молча пожал товарищу руку.
«И Панкрат считает, что змея сама заползла в ичиг, – огорченно подумал Миша. – Нужно, чтобы они поверили мне и были настороже. Как их убедить? Где найти доказательства?»
Миша вспомнил намеки и предостережения Ли-Фу. «Вот бы уговорить его все рассказать!.. Он ведь о многом умалчивает. Наверно, боится мести…»
Отряд продолжал путь. Землемер возвращался в деревню, чтобы запастись продовольствием, произвести ремонт некоторых геодезических инструментов и немного отдохнуть, Было решено через день или два отпраздновать отвод очередного участка Это и имел в виду Фома, хвастаясь, что загуляет.
ЛИ-ФУ ПОКАЗЫВАЕТ ФОКУСЫ
1
Дружеская встреча состоялась в доме Бурденковой. За просторным столом, уставленным обильной снедью, собралось немногочисленное общество.
Миша поставил на голосование: ждать старшего рабочего или приступить к пельменям без него. Постановили – не ждать. Сам виноват, замешкался где-то.
Хозяйка торжественно внесла дымящиеся пельмени – любимое сибирское блюдо. Зазвенели рюмки, загремели ложки и ножи. Веселый говор наполнил чистую горницу, украшенную рогами оленей и семейными фотографиями. Миша время от времени вспоминал о своей поэме и даже собирался прочесть отрывок, но все не представлялось случая. Нужно было упомянуть об этом между прочим, как бы вскользь, со снисходительной усмешкой.
Неизвестно было, как примут поэму рабочие и особенно землемер. Может быть, поднимут насмех новоявленного поэта вместе с его незаконченным творением? Миша покосился на Кандаурова. Землемер устроился в большом деревянном кресле, положил локти на стол и весело посматривал на оживленных рабочих, посасывая свою неизменную трубку, которую в отряде называли «смерть комарам». Видно было, что ему очень удобно сидеть в этом устойчивом, сделанном «навечно» старинном кресле.
– Вы только послушайте, Владимир Николаевич, что он плетет, этот пустозвон! – воскликнул Миша, поворачиваясь к землемеру. – Белка ему орехи из лесу таскала…
Возчик отряда Фома, носивший странную фамилию Грех, пыхтел и чавкал, жуя пельмени, и при этом болтал без умолку. Весь вечер рассказывал он всякие необыкновенные истории о своей родной деревне в глубине тайги. – Ну и что же, – подхватил Фома, потряхивая рыжеватой бороденкой и лукаво подмигивая Мише, – приручил ее, вот и таскала. Очень обыкновенно. Ух, и ловкая, шельма, до чего ловкая, ребята! – Фома чмокал, рассказывая, и тряс головою, отчего щеки его и бороденка, реденькие усики и ухмыляющиеся толстые губы ходили ходуном. Его прищуренные хитроватые глаза загорались жадным блеском, когда отворялась дверь и хозяйка вносила новое блюдо. Он тянулся через весь стол к заливному поросенку, подхватывал по дороге, как бы между прочим, кусок колбасы, Придвигал к себе поближе блюдо со студнем и жевал, не переставая.
– Гнездо на полатях устроила и тащит, и тащит… – продолжал Фома самым серьезным тоном. – Осенью, глядь-поглядь, пуд орехов заготовлен, как по заказу.
– А белку ту не Жучкой ли звали? – опросила Бурденкова и закашлялась от смеха.
– Ну и брехун! – вставил Панкрат, сердито усмехнувшись. – Видно, эта белка ему и дом сторожила…
– И корову пасла, – добавил, поощрительно улыбаясь, Яков Мешков.
Землемер, попыхивая трубкой и сдержанно посмеиваясь в прокуренные усы, прислушивался к шутливому разговору. Сам он говорил мало (такой был отроду, а тайга и вовсе приучила к молчанию).
– Всю зиму орехи ели, а продали сколько!.. – говорил Фома, не обращая внимания на насмешки. – Орехов вокруг Фомичевки, что травы! Или ягоду взять, – ведь землянику, малину у нас ведрами собирают.
– А малину ему медведь таскал, – пояснил Миша.
– Зачем медведь? Я, бывало, как корову подоят, нацежу кружку парного и за дверь, а лес тут же, за порогом, – щиплю ягоды и молоком запиваю.
– Землянику надо умеючи собирать, – заметил Мешков, сияя всем своим добрым, приветливым лицом, заросшим густой русой бородой. – У нее листья растопырятся, а ягода под низ хоронится, сверху и не видно.
– Ерунда все это, – проворчал Фома. – Какое уж там уменье, сама тебе в руки лезет.
– Если хорошо так было в твоей Фомичевке, то зачем же уехал оттуда? – поинтересовался Миша.
– Уж так-то хорошо, уж так-то любо! А вот ушел!.. – Фома с недоумением развел руками. – Думал, в другом-то месте лучше будет. Да так и скитаюсь с этих пор. Никак не приноровлюсь к новой жизни.
– Ишь ты, «не приноровлюсь», – передразнил его Саяпин, сверкнув глазами. – Бездельник ты, вот что. Потому и бродяжишь по белу свету, и все без толку.
Известно было, что Фома не жил долго на одном месте. Придет в какое-либо село гол как сокол, подрядится лес сплавлять или пристанет к артели старателей и ломает хребет днем и ночью, не жалея сил. Смотришь, через год, через два он уже обзавелся каким ни на есть хозяйством, жилье соорудил, лошаденку немудрящую завел. Но ненадолго все это. Хоть и хитрый мужик, а обязательно на чем-нибудь да сорвется, втравят его в какое-нибудь непутевое дело, погорит он, задолжает, разорится, на все махнет рукой, избенку, лошаденку продаст, хозяйство прахом пойдет, и снова гол как сокол, я снова едет в другое место, «где получше», где «разбогатеть быстро можно». Из-за скитаний своих он и семьей не обзавелся, жил бобылем.
– А почему не вернешься в родные места? – поинтересовался Миша. – Ведь лучше их ничего, говоришь, не встречал.
– Это в Фомичевку-то? – ухмыльнулся Фома. – А туда, паря, обратной дороги нет. – Он подмигнул Мише и принялся, не торопясь, скручивать «козью ножку». – Забыл я теперича, как идти туда. Деревенька наша в самой что ни на есть глухомани таежной, об ней и начальству-то ничего не было известно.
– А как же подати и налоги? – усомнился Мешков.
– Эх, милый человек! Какие подати! Что ты! Собирать, собирали, помню, в прежние времена. И человек такой был, что обходил хозяев. Соберем по осени, сколько положено, а потом сами же сообща и пропьем. – Фома захохотал, засмеялись и другие.
– Ну, сам посуди, – продолжал Фома, затягиваясь самосадом и косясь на Мешкова. – Кто к нам туда пойдет? Леса кругом дремучие, болота зыбучие, пойди проберись. Вот оно как! Уйти оттуда – ушел, да и то не по дороге, а по тигриной тропе. Расступилась тайга-матушка: убирайся, мол, ежели не любо здесь. И сомкнулась обратно за плечами на веки вечные. А тропа та, видно, травой заросла, водой ее залило, буреломом завалило. И мыкаюсь я с этих пор по белу свету, как перекати-поле, все деревеньку свою старую ищу. Вот к вам теперь пристал, думал, поможете на след ее напасть.
– И все-то ты выдумываешь, – не выдержал Миша. – Нет такой деревни. Сам ее придумал, потому и Фомичевкой назвал.
– Нет есть, – посмеиваясь, повторил Фома. – Коли говорю, значит есть, только пути туда заказаны.
– Эх ты, несознательный элемент! – рассердился Миша. – Все о такой деревне мечтаешь, где бы никто не мешал в богатеи выйти.
– А я и здесь выйду. Изловчусь и выйду.
– Не выйдешь, Фома, условия у нас неподходящие, – суховато заметил Кандауров. – Вот если бы старое время вернуть для тебя, тогда еще, может быть…
– Верно, верно, Фома, – поддержал Кандаурова Миша и отчужденно глянул на возчика. – Смотри, ноги поломаешь на этих своих тигриных тропах. Только о себе и думаешь, только о себе и говоришь…
– А ты об ком думаешь?.. Ну, об ком?..
– Да ты пойми, ведь мы – землеустроители! Понятно тебе? Землеустроители, – повторил Миша раздельно. – Всю землю должны устроить, в порядок привести.
– Как же, устроишь ее. Устроитель!
– А вот и устроим! Только не так нужно жить, как ты живешь. Взять Ли-Фу… Он тоже уехал из родных мест, как ты на своей Фомичевки, но не для себя счастья ищет, – мечтает помочь родному народу. – И Миша принялся рассказывать о замысле Василия Ивановича. В этот момент послышался осторожный стук в дверь.
«Он, – подумал Миша. – Легок на помине! Что-то скажет Владимир Николаевич? Как бы не рассердился».
Утром из тайги вернулся Ли-Фу. Миша видел его и пригласил на вечеринку, никому не сказав об этом. Несмотря на все свои хорошие качества, Ли-Фу для них человек посторонний. Поэтому Миша решил поставить землемера перед совершившимся фактом, но из осторожности позвал Ли-Фу не к шести часам, как было назначено для всех, а к восьми, рассчитывая, что к тому времени вечеринка будет в разгаре, все придут в благодушное настроение и только обрадуются новому члену компании. На вечеринке Миша решил попросить землемера, чтобы тот нанял Ли-Фу на работу в отряд. Он сам увидит, что это за человек! Кроме того, Миша надеялся, что Василий Иванович расскажет все, что ему известно, о покушении и о людях, которые могли его совершить.
Миша вскочил и побежал к двери. Это в самом деле был Ли-Фу. Несколько смущаясь, Миша ввел его в комнату.
Василий Иванович, Ли-Фу – мой исцелитель! – торжественно отрекомендовал он дунгана.
Ли-Фу скромно, но с достоинством поклонился, пожелал всем приятного аппетита и поздоровался за руку сначала с Кандауровым, затем со всеми «стальными. Землемер вопросительно посмотрел на Мишу, а тот подсел к нему и с виноватым видом зашептал на ухо объяснения. Бурденкова поставила на стол еще один прибор. Видя это, Фома изобразил притворный ужас на лице, замахал руками.
– Ты что, сдурела? – напустился он на хозяйку. – Ты чего даешь? Тут палочки нужны. Китайцы разве вилкой едят? – Он отвернулся, прикрыл горстью рот и захихикал.
Ли-Фу привстал со своего места и, вежливо улыбнувшись, вернулся к Фоме.
– Моя родился Китай, но китайсыка обычаи моя не шибко соблюдай, – пояснил он. – Моя родом из Синьцзян, но умей и вилка-ложка кушай. – Снова сев на свое место и лукаво потупив глаза, Ли-Фу добавил: – А вот твоя к Василь Иванычу гости ходи, моя тебе дунгансыка кушанья угощай и палочка давай, а вилка-ложка не давай.
– Я тогда голодный останусь, не умею с твоими палочками управляться, – проворчал Фома под общий хохот. – Я уж тогда лучше рукой.
– Все думай: моя – китайсыка люди, – проговорил Ли-Фу, – а моя Василь Иваныч зови, моя есть дунган.
– Ну дунган, так дунган, – согласился Кандауров. – И дунган человек, и китаец человек.
Вскоре после прихода Ли-Фу к компании присоединился, наконец, и Петр – старший рабочий отряда. Это был человек средних лет, небольшого роста, но плотный, с крупными чертами лица и сосредоточенным взглядом.
Петр поздоровался, тяжело опустился на лавку и вздохнул. Присутствующие оживились, задвигали стульями, заулыбались. Саяпин налил ему водки, Мешков пододвинул заливное. Петра любили и уважали в отряде. Только Фома относился к нему как бы с усмешкой. Впрочем, он так ко всем относился, даже к самому себе. Он и сейчас не упустил случая позлословить на его счет.
– Ну его, председатель, не выбрал? – Фома звал так Петра, который был бригадиром в сельскохозяйственной артели и приехал на Дальний Восток из засушливых районов Донбасса. Чтобы лучше изучить участки и выбрать для своей артели самый хороший, Петр нанялся рабочим в землеустроительный отряд. – Все привередничаешь? За советом к старожилам ходишь? А мы тут без тебя все пельмени поели.
Широкая улыбка засветилась на лице Петра, и оно сразу стало добрым и приветливым.
– Ну и добре. Не очень-то я их люблю.
Петр отодвинул поставленную хозяйкой тарелку с пельменями и, не переставая улыбаться, разложил на столе схему переселенческих участков. После этого начались расспросы: с кем говорил Петр, как да что.
Миша, собиравшийся прочесть отрывок из своей поэмы, вздохнул, сунул рукопись в карман и занялся едой. Сейчас присутствующим было уже не до стихов. Краем уха он прислушивался к тому, что рассказывал Петр.
– Вот и надумал я к нему сходить, – продолжал Петр. – Да, видно, в насмешку меня туда послали.
– Что же, не дал он небе совета? – поинтересовался Фома. – Дать то дал… – Петр добродушно улыбнулся. -
Теперь мне самому смешно, а тогда обидно стало. Долго он молчал, это хозяин-то, все меня оглядывал, недобрым таким, медвежьим взглядом, да и сам, как медведь: голова всклокочена, грудь – что твой жернов, и бородища дремучей, как лес. Прямо леший какой-то. «Ого, – думаю, куда я попал!» Осмотрел он меня с головы до ног и на дверь показывает. «Выметайся, – говорит, – отседа! Вот и весь мой совет. Домой вертай. Нашли, – говорит, – кого в тайгу присылать! Не по барину, – говорит, – говядина!» Ну, что делать? Плюнул я и ушел.
Фома хлопнул ладонями по столу и захохотал:
– Ну дела!.. Говори спасибо, что цел ушел. Не любит Гжиба вашего брата, переселенцев. Это знаешь кто? Хозяин тайги.
Кандауров покосился на Фому.
– Кто же его так зовет и почему? – поинтересовался он.
Фома неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.
– Ну так, вообще… Хозяином он там себя держит. Как бы сказать: блюдет тайгу. А зовут… что же, все его так зовут.
– Блюдет тайгу, – повторил землемер, задумчиво наблюдая за колечком дыма, вылетевшим из трубки, – а вот кое-где «хозяевами тайги» называют самых опасных и коварных ее врагов.
Землемер умолк, попыхивая трубкой.
Мише очень хотелось расспросить Кандаурова, кого он считает врагами тайги и почему их называют хозяевами ее, но тут снова вмешался Фома.
– А кто его поймет, этого Гжибу, может, и он такой. Темный человек! А грубиян, задира – не приведи бог! Всю деревню в страхе держит. Прямо злодей…
