Текст книги "Белая малина Сборник повестей)"

Автор книги: Музафер Дзасохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

– Что это ты так долго, никак, тебе здесь подковы прибивают! – говорит Дзепс, делая вид, что не замечает моей растерянности.

«У тебя что, без меня кусок в горло не лезет?!» – так и подмывает меня ответить ему, но я сдерживаюсь.

– В редакции тебя кто-то спрашивает, – продолжает Дзепс, приблизившись к моему столу.

– Кто спрашивает?

– Не знаю, кажется, твоя сестра. У тебя есть сестра?

– Целых две…

– Думаю, это как раз одна из них…

– А ты откуда узнал, что я здесь?

– А где же еще быть молодому неженатому парню перед началом работы? И потом, если память мне не изменяет, я уже имел удовольствие видеть тебя…

Дзепс оказался прав, меня и в самом деле спрашивала Дунетхан. Ее я и застаю у входа в редакцию.

– Ты что так рано? – удивляюсь я.

– Где я тебя только не искала, – как бы оправдываясь за ранний визит, говорит Дунетхан. – Вахтер говорит, что сегодня ты еще не появлялся, а потом подошел этот мужчина, спасибо ему, он и взялся тебя разыскать…

– Что-нибудь случилось?.. – перебиваю я ее сбивчивый рассказ.

– Да нет, ничего.

– Я сегодня в село собирался…

– Может, в другой раз съездишь, а сегодня посмотрим квартиру.

– Какую квартиру?

– Вчера в магазин пришла одна женщина и говорит, если кто случайно будет искать квартиру, направляй их ко мне.

– А ты что?

– Я говорю, зачем кого-то искать, если квартира нам самим нужна.

Дунетхан окончила торговый техникум и теперь работает в продовольственном магазине. Живет она у родственников. Люди это хорошие, только им втроем и без Дунетхан тесно в одной комнате.

Устали мы с Дунетхан искать квартиру, никак не можем найти подходящую. А как было бы хорошо обзавестись хотя бы на время собственным углом, перестать беспокоить друзей и родственников и наконец-то объединиться в единую семью. Мы с Дунетхан еще куда ни шло, люди взрослые, а вот Бади, малышку, жалко. Впрочем, какая она малышка, если успела десять классов окончить, такую впору невестой назвать. И все же она младшая из нас, и мы о ней никогда не забываем, то и дело наведываемся к ней в село.

Женщина, о которой говорит Дунетхан, не зря пришла в магазин: людей сюда заходит много, а где много людей, там можно узнать самые разные новости.

– Адрес она тебе дала? – спрашиваю я сестру.

– Да, это здесь близко. Лишь бы нас никто не опередил…

Квартира и в самом деле оказалась близко. Семья замечательная. Как бы в подтверждение этого хозяйку зовут Дзандзабах, то есть отличная, прекрасная, муж ее – Дзапар. У них два чудных мальчугана. Семья живет в двух комнатах, ту, что поменьше, хотят сдавать квартирантам, хотя я не совсем представляю, как они вчетвером собираются жить в одной комнатке. Видно, с деньгами у них туговато.

Откровенно говоря, мы бы согласились и на более худшие условия, а тут и придраться было не к чему. Квартира в самом центре города. Близко к работе и мне и Дунетхан, для Бади же нет особой разницы, где жить: она пока свободна. После окончания десяти классов Бади не прошла в институт по конкурсу, и теперь ей надо как следует подготовиться к следующему году. Одним словом, нам впервые представляется возможность собраться и жить вместе.

Наши новые знакомые пришлись мне по душе. Да и плату они попросили сносную – по тридцать рублей в месяц. Мы с Дунетхан согласились на эти условия без колебаний.

– Значит, обо всем договорились? – перед уходом спросил я хозяина, все еще не веря, что нашим мытарствам пришел конец.

– Договорились, договорились, можете перебираться хоть сегодня, – с улыбкой отвечал Дзапар.

– К вашему приходу вещи из комнаты мы уберем, и располагайтесь на здоровье, – добавила Дзандзабах. – О кроватях можете не беспокоиться, пользуйтесь пока нашими, нам их все равно убирать некуда.

Возвращались мы с Дунетхан в веселом настроении. Кажется, нам улыбнулось счастье, и мы снова будем жить все вместе, как в былые времена.

– Я все же съезжу в село, – сказал я Дунетхан, когда мы подошли к редакции. – А ты пока перенеси на квартиру кое-что из вещей. По-моему, с хозяевами нам повезло, как ты думаешь?

– И мне так кажется.

– Да, как же это я забыл!..

– Что такое?

– Надо бы дать им задаток.

– Я это сама сделаю.

– Вот и хорошо, – я полез в карман за деньгами.

– Сегодня я получаю зарплату…

– А мне и получать не надо.

Недавно мне выдали первую зарплату. Откровенно говоря, я не рассчитывал получить так много. К зарплате добавился еще и гонорар. Сумма получилась довольно внушительной. Во всяком случае на мои деньги вполне можно было купить три пары хорошей обуви. Как раз в это время мне нечего было надеть на ноги. Свою первую зарплату я еще не успел растратить. Теперь деньги оказались как нельзя кстати.

– У тебя есть деньги? – удивляется Дунетхан. – Ведь до зарплаты еще целых шесть дней…

– Откуда ты это знаешь?

– Ты же сам мне недавно говорил, что зарплата у вас первого и шестнадцатого числа…

Дунетхан любит иметь дело с числами. С детских лет у нее эта тяга к математике. И уж если ей надо запомнить какие-нибудь числа, можно не сомневаться, что они навсегда отпечатаются у нее в памяти.

– У экономного человека всегда найдутся деньги, сколько бы дней ни оставалось до зарплаты, – с важным видом заявляю я и отсчитываю ей тридцать рублей. В кармане у меня остается не больше десятки, зато каким рачительным предстаю я в глазах своей сестренки!..

III

Сон все не выходит у меня из головы. Как бы наш дом в конце концов и впрямь не превратился в груду развалин.

Если еще и Бади покинет его… что будет тогда, даже не хотелось думать. Мысли мои невольно унеслись в село.

Было это несколько лет назад. Тогда пошло такое поветрие – бежать из села в город. Переехали жить в город и некоторые из наших соседей. Собрали свой скарб, продали дома – и будь здоров! Однажды вместе с Надыго, матерью Акбе, мы сидели у дверей ее дома и у нас завязался душевный откровенный разговор. Мысли наши во многом совпадали. Мне хотя и шел всего восемнадцатый год, но, как и старушка Надыго, я крепко держался за отчий дом, за родное село. Дороже родного села и дома на свете нет ничего, решили мы, и тогда же я дал твердое слово, что никогда им не изменю и не променяю их не только на наш город – столицу республики, но ни на один из самых крупных и красивых городов на земле.

Минуло не так уж много времени, а я успел нарушить данное мною слово. С какой теперь совестью я предстану перед Надыго, как оправдаюсь? Какими словами смогу объяснить, что решил навсегда покинуть дом, в котором узнал, как устроена жизнь и чем славен человек, тот самый дом, где я, крошечный и несмышленый, барахтался в деревянной колыбели, где сделал свои первые шаги и откуда распахнул дверь в большой и прекрасный мир? Разве могу я заглушить в себе голос совести, или она уже ничего не стоит?

Нет, нельзя нам жить, пренебрегая своим добрым именем! В человеке прежде всего замечаешь не ум и не сердце, а честь и совесть, поэтому и беречь их надо пуще всего. Доброта, отзывчивость, совестливость лежат в основе всех народных традиций и обычаев. Честь и совесть также мерило каждого из нас. И если хоть однажды ты забудешь о них, на тебя ляжет грязное пятно бесславия, смыть которое будет ох как непросто. Помнить об этом надо всем нам живущим, мужчинам и женщинам, детям и старикам, всему роду человеческому.

Чем ближе я подъезжаю к селу, тем все сильнее одолевают меня тяжкие думы, тем все чаще оказываюсь я в собственных глазах в положении провинившегося. Я и в самом деле виновен, это точно! Никогда не предполагал, что жизнь моя может так круто измениться. Пять лет назад я уезжал из села, чтобы приобрести специальность учителя начальных классов, после чего рассчитывал вновь вернуться в родные места. Но судьба распорядилась по-своему, и вместо техникума я неожиданно для себя оказался в институте. Радости мне это не принесло никакой, скорее муки и беспокойство. Что станет с сестренками, как они будут одни, без меня? Но, как говорится, нет судьи более сурового и неподкупного, чем время. Оно все ставит на свои места, всему дает точную оценку.

Пять лет пролетели как одно мгновенье. И с сестрами, к счастью, ничего плохого не случилось. Как говорит старушка Надыго, судьба каждого предопределена свыше, чему суждено быть, того не миновать. Впрочем, о чем говорить? Сестры-то были вдвоем, это я был один все эти годы. Ну, это я так, для красного словца, а вообще-то Дунетхан и Бади оказались в более трудном положении, чем я. Когда умерла Дзыцца, они были еще совсем детьми. Бади шел всего двенадцатый год, она училась в пятом классе. Дунетхан была старше ее лишь на год. После моего отъезда девочки оказались одни, но не испугались трудностей, даже меня, случалось, поддерживали и подбадривали в трудную минуту. При этом они умудрялись и от подружек ни в чем не отстать. Бывало, Дунетхан даже в общежитие ко мне приезжала. Соберет нестираную одежду, а на следующий день приносит мне ее чистой и отутюженной. Потом и она упорхнула из родительского гнезда. Но о нашей малышке Бади мы никогда не забывали, наведывались к ней и вместе, и порознь. Так вот и бежали годы.

С той поры, как мы с Надыго сидели под тутовником, Уршдон унес немало воды к Тереку, ну и Куыройыдон тоже не дремал. Конечно, пять лет назад у меня были одни понятия, сейчас другие, более твердые, устоявшиеся. И все же с таким чувством вины я еще никогда не ехал домой. Эх, будь жива наша мать, сейчас все было бы иначе!

Дзыцца, Дзыцца! Подвела ты нас, покинула безвозвратно, навсегда, теперь одинокая лесная ворона и та, считай, богаче нас. Каждый твой завет служил для нас твердой опорой в жизни. Не смог я запомнить всего, чему ты нас учила, не то сумел бы избежать ошибок, не нуждался бы так остро в помощи, как теперь. Но и сейчас, благодаря тебе, я чувствую в себе достаточно сил, чтобы не потеряться в жизни. А в ней немало поворотов, каждый из которых надо учитывать. Порой, чтобы сорваться в пропасть, достаточно бывает скользкого камешка под ногами. Преодолеть все преграды удается лишь немногим. Нет людей, которые бы не ошибались. Но и ошибки бывают разные. Не обратишь внимания на маленькую ошибку, она незаметно превращается в большую, исправить которую уже бывает невозможно.

Но если уж ты решился оставить отчий дом, счастье и благополучие этого дома не должны бесследно исчезнуть, на новом месте они должны пустить новые, еще более крепкие и могучие корни. У меня же пока не было сил покинуть дом, равно как и уверенности поселиться на новом месте. Я боялся оказаться в положении человека, который, отплыв от одного берега, не может пристать к другому. Беда, если свои перестанут считать тебя своим, а другие отторгнут тебя, как чужого. Выбрать предстояло единственный и самый верный путь. Ошибаться мне было нельзя: оставшись за старшего в семье, я не имел права обмануть доверия своих сестер.

Рейсовый автобус мчал меня знакомой дорогой. Раньше до села надо было добираться на поезде, к тому же приходилось делать целый крюк. Пассажиры тратили уйму времени, проводили в дороге мучительную ночь. Теперь же всего через час я уже в Ардоне. Автобус миновал Таргайдон, на повороте к Алагиру остановился. Отсюда надо топать пешком. Во многие близлежащие села теперь ходят автобусы, но наше пока не в их числе. Как любит говаривать старушка Надыго, Бог нас обделил.

Бог многим обделил Барагуын. Средней школы у нас нет, сколько помню, мы ходили в школу в Джермецыкк. Учителей у нас до сих пор не хватает, они приезжают к нам из других сел. Немалую трудность для жителей создает отсутствие базара. Скажем, понадобилось тебе продать курицу, так шагай за шесть-семь километров, а если где поближе об этом заговоришь, тебя осмеют, как ненормального. Еще одна проблема связана с мостами. Прежде чем перебраться на другой берег Уршдона, жителям приходится совершать немалый окольный путь. Сколько раз мы наводили мосты у реки, столько же раз их уносило половодье, так что людям опять приходилось прибегать к обходам.

Услышь меня кто-нибудь, так наверняка решил бы, что из такого села надо бежать без оглядки, ночью и днем, в любое время суток. И ошибся бы! Второго такого села, как наше, не сыскать нигде на свете. Узнаешь его уже издали, по высоким тополям, а все село вообще утопает в зелени.

Кажется, что это не село, а лес. Особенно часто у нас встречается вишня. Летом мы не знаем, куда ее девать. Свой или чужой, взбирайся на дерево и рви, сколько тебе захочется. Никто на тебя в обиде не будет. Ведь это всего лишь вишня!

Ничего плохого не скажешь и о наших реках. Зимой они не замерзают, летом вода в них холоднее льда. Не только жители Джермецыкка, куда мы ходим в школу и на базар, но и жители других соседних сел приезжают на наши мельницы молоть зерно. О рыбе, что водится в реках, я и говорить не стану, потому что слава о нашей форели разошлась далеко вокруг.

Электрический свет не во всех селах появился сразу, у нас же он с каких пор горит! Провода Беканской электростанции прошли через Барагуын, так что наши дома были в числе тех, у кого свет зажегся первым. Сколько веселых насмешек претерпели мы из-за земляной груши – кервеля, а в голодные военные годы кервель спас от голода не один десяток людей.

Ну вот, я, кажется, увлекся и стал расхваливать свое село, как тот кулик – болото. Но что, если достоинств у него и в самом деле больше, чем недостатков. Во всяком случае, для меня нет на этой земле места, дороже моего родного села. Ничто не доставляет мне такого удовольствия, как вид холмов вокруг села, ничто так не радует, как пронзительно синее небо и золотое солнце над ними!

Вон Каууат. Если бы я не завидел его с околицы села, мне бы показалось, что мир перевернулся, ведь все те годы, что я провел здесь, Каууат стоял перед моими глазами. Когда-то там размещались овчарни и мы ходили туда за кизяком. Этим древним видом топлива когда-то пользовались наши отцы и деды, кизяк обогрел немало бедняцких жилищ. Ну а глиной, доставленной из Каууата, еще и сегодня обмазаны стены нашего хлева.

Старожилы рассказывали, что когда-то на Каууате смастерили приспособления, с помощью которых из подсолнечных семян давили масло. Там же вроде бы были найдены запасы каменного угля, правда, их пока решили не трогать до лучших времен. Скорее всего эти времена давно настали, однако об угле почему-то больше никто не вспоминает. Забвению порой предаются не только мелкие дела, но и крупные.

Холмы Карджына и Джермецыкка поднимаются высоко, но и Каууат рядом с ними выглядит достойно. Есть в его суровой внешности нечто горделивое. Он лежит вытянувшись, формой своей напоминая большой продолговатый батон. Впрочем, все в природе красиво, уместно, соразмерно.

Слева взгляду открывается цепь белоснежных горных вершин, ниже линии гор – поросшие лесом холмы, зеленые луга, просторные ровные поля. Смотришь на эту сказочную красоту и понимаешь, как едина, сплочена природа, и в это единение составной частью входит и мое родное село с его высокими тополями и прямыми улицами, с серебристыми ручьями и говорливым Уршдоном, с его сердечными и хлебосольными людьми.

Каждому из нас дорого место, где ты родился, место же, где родился и вырос, – дорого вдвойне. Мои предки родились в горах, там же увидели свет мои мать и отец. Там, в горах, прошла жизнь многих поколений их и моих предков. Могу ли я не дорожить горами! Люблю я их безумно, меня влечет к ним неведомая сила. Не раз и не два доводилось бывать мне в горах, я посетил родину отца, побывал на родине матери, и все же есть какая-то особая, ни с чем не сравнимая прелесть в моем родном селе, сердце воспринимает его с обостренным чувством нежности.

Направляясь в село, я рассчитывал избавиться от тревожных мыслей, на деле же оказался вовлеченным в их водоворот. Да, от жизни не убежать, в противном случае каждый старался бы схорониться где-нибудь в укромном местечке и жил бы себе припеваючи, без всяких забот и треволнений. Хотя порой и говорят, что человеческая жизнь коротка, она способна вместить в себя многое. Ее с лихвой хватит на то, чтобы вкусить от сладкого плода счастья и испить из горькой чаши беды. В отпущенное тебе судьбой время ты вполне можешь оступиться – кто из нас не ошибался? – но этих же весен вполне достаточно для того, чтобы, исправив ошибку, идти дальше. Будь иначе, многократно воспетое, хваленое благоразумие природы было бы лишь неудачным измышлением человечества.

С кладбищенского холма мне открылось все село целиком. Если до сих пор я видел только его «голову» и «туловище», то теперь появились и «ноги». Никогда прежде оно не казалось мне таким маленьким, уютным, должно быть, сказывалось мое долгое отсутствие здесь. Особенно крошечной выглядела околица села, куда я, бывало, прибегал в поисках нашей живности. Как и прежде, здесь с удовольствием пасся скот: телята и ягнята, гуси и овцы, тут же слонялся чей-то ослик. Судя по всему, тесноты из них никто не ощущал, всем места хватило. Здесь, на лужайке, можно было вдоволь порезвиться и передохнуть, пощипать травки и полежать в тени.

Нет, не выбежал мне навстречу Хуыбырш, как бывало прежде. Мне это показалось недобрым знаком. Дом, в котором нет собаки и кошки, выглядит необжитым, недостает ему какой-то теплоты. Зато, будто из-под земли, появился наш пушистый серый кот, видно, обязанности Хуыбырша он взял на себя, вот и трется то об одну мою ногу, то о другую.

Я опустился на ступеньку лестницы, ведущей в коридор. О том, что могут испачкаться брюки, я и не подумал. Здесь, бывало, садилась Дзыцца после рабочего дня. Мы сразу с веселым гомоном окружали ее. Как недавно это было и как давно! Вот соседский дом. Многое изменилось в жизни соседей, самые старые успели умереть, молодые достигли среднего возраста, дети подросли, а четырехугольное окошко их дома по-прежнему, неуставая, глядит на мир. Дзыцца часто вспоминала, как щедрая Надыго угощала ее через это окно. Особенно ей запомнился соседский квас, холодный и вкусный. «Бывало, – рассказывала Дзыцца, – работаю в поте лица на огороде, занимаюсь прополкой или окучиванием, под жгучими лучами солнца едва держусь на ногах, только надумаю сходить домой выпить глоток воды, а Надыго уже тут как тут, каким-то чудом узнает о моей жажде. Откроет окошко, с улыбкой протянет мне большую полную чашу, полную ледяного кваса. Пьешь его и чувствуешь, будто перерождаешься, словно в чаше не квас, а настоящий бальзам».

Дом наш стоял целый и невредимый на том самом месте, на котором я оставил его в прошлый свой приезд. И яблоня все также высилась во дворе. Только ветка, на которой росли самые вкусные яблоки, теперь стала засыхать. В огороде, как в былые времена, паслась скотина. Урожай давно убрали: кукурузу, картошку, фасоль, тыкву, но для скота осталось еще достаточно лакомств: трава, кукурузные стебли, тыквенные листья, недозрелые кочаны кукурузы, картофельная мелочь – ничего не пропадает зря. Все это отыскивают на земле, под опавшими листьями коровы, овцы, свиньи. От них не отстает гуси и утки, так и рыщут они по уголкам сада, уплетают вкусную и редкую пищу. Подобно другим садам и огородам, наш огород осенью полон всякой скотины и птицы. Что общего между этой явью и тем, что привиделось мне во сне!.. Выходит, не каждый сон оказывается вещим. И слава Богу!

IV

Я едва успел войти в дом и переброситься с Бади парой слов, как в гости пожаловали Темиркан и Бесагур – друзья моей далекой детской поры. В юном возрасте у человека бывает немало друзей, прежде всего среди сверстников, соседей, одноклассников. После этого границы дружбы значительно расширяются. Растет число друзей, и все же наиболее близки сердцу те, кого ты узнал еще в пору детства и в преданности которых не раз убеждался. К их числу как раз и относятся Темиркан и Бесагур. Во многом с ними схож и Хацама. Никогда он не дал мне повода усомниться в своей честности и искренности, но поскольку срок нашей дружбы с ним поменьше, я считаю Хацаму просто младшим среди братьев. А младшего вроде бы принято любить даже больше других.

– Каким солнцем, каким дождем тебя занесло? – улыбаясь, трясет мою руку Темиркан. – Обычно ты по воскресеньям приезжаешь.

– Вот соскучился, проведать вас решил, – отвечаю я. – Заодно, глядишь, и для газеты какой-нибудь материал подвернется.

– Как же, читаем твои статьи! – с важным видом замечает Бесагур.

– Написал бы ты о наших овощеводах. Как-никак, а в целом районе они заняли первое место. – Эта мысль, похоже, давно пришла Темиркану в голову, и теперь ему представилась возможность высказаться.

Спрашиваю его:

– Откуда такая осведомленность, ведь я еще и слова не успел сказать?

– Ты о чем? – вопросом на вопрос отвечает Темиркан.

– Да ведь я как раз из-за овощеводов и приехал!

– Правда?

– А ты думал, только вы в селе все знаете? В городе тоже наслышаны об успехах овощеводов.

– Только, прошу, о Гадацци больше ни слова. – Темиркан слегка хмурится. – Позавчера в районной газете его расхвалили, так людям это не понравилось. Гадацци носит звание бригадира, а пользы от него никакой. Сняли бы его поскорей, так было бы лучше. Ну, в общем, сам во всем разберешься.

По правде говоря, я и сам удивился, как это Гадацци, который если и любит работать, так только на своем приусадебном участке, вдруг оказался среди колхозных передовиков. Если Темиркан говорит правду, – а я в этом ни на секунду не сомневался, – то в этой ошибке есть изрядная доля моей вины. Недавно в номер надо было заслать небольшую информацию. Товарищи из районной газеты посоветовали похвалить бригаду Гадацци. Я поверил им, и, выходит, напрасно.

– С каких это пор Гадацци стал передовиком?! Если бы бригадир третьей бригады не уехал на учебу, никто бы и знать не знал о существовании этого Гадацци, а тут на тебе – передовик! – Бесагур не удержался, тоже вступил в разговор.

– Гадацци всего месяц-другой бригадиром работает, а бригада при нем только снизила свои показатели!

– Человек, можно сказать, в лучах чужой славы купается, а вы ему еще в ладоши хлопаете! – распаляется Бесагур.

– Ладно, – уже более миролюбиво заявляет Темиркан, – не будем журналисту свое мнение навязывать, он и сам не слепой, до правды докопается. Лучше расскажи нам, какие новости в городе?

– Что вам рассказать, не знаю.

– Да ведь ты в газете работаешь…

– Вот там мы и публикуем все новости… Лучше вы мне о своих новостях расскажите.

– Тогда спрашивай того, кто из Дейыкау, – кивает Темиркан на Бесагура.

– Ты, кажется, собираешься злословить о селе, в котором живут мои родственники по матери? – улыбаюсь я.

– Зачем злословить? Речь идет о том, что было на самом деле.

В нашем селе живут выходцы из самых разных горных ущелий, при случае они любят пошутить, посмеяться друг над другом. Злые упреки в споре, конечно, отпадают, а на добрую шутку разве можно обижаться? Вот они и стараются метким, к месту сказанным словцом одержать над соперником моральную победу. В этой перепалке острые языки не щадят ни одно село, но, кажется, особенно достается Дейыкау. Вот и теперь Темиркан пытается сразу же избрать это село мишенью для своих шуток.

– Благородство жителей Дейыкау – для многих предел несбыточных мечтаний, до них им еще тянуться и тянуться. – Бесагур держится достойно. – И потом, почему жители Бадыкау, потешаясь над другими, сами себя считают безгрешными ангелами?

– Ничего мы не считаем, – отвечает Темиркан. – Пожалуйста, если хочешь сказать что-нибудь о нас, говори, не стесняйся, а мы послушаем.

– В таком случае, ты, Казбек, извини, если чуточку задену односельчан твоего отца. Сам видишь, Темиркану очень хочется меня завести, а чего не сделаешь ради друга…

– Давай, давай, – как бы благословляет его Темиркан. – Интересно, что ты там придумал.

– Я вот спросить тебя хочу… – спокойным тоном начинает Бесагур.

– Пожалуйста, спрашивай!

– Про каких это жителей говорят, что они любят полоть гармошками?

– Во-первых, как это можно полоть гармошкой? – удивляется Темиркан. – Не знаю я таких мастеров, может, они недавно появились.

– Появились они давно, и первыми появились, да благословит тебя Бог, не где-нибудь, а в твоем Бадыкау, – едва сдерживая смех, говорит Бесагур.

– Чистейшей воды вранье! – ни в какую не соглашается Темиркан.

– Вранья здесь ни грамма. Только было это давно, и твои сородичи уже успели забыть об этом. А вот от стариков можно услышать, что много лет назад, когда горцам выделили земли на равнине, ранней весной жители сел обычно собирались, чтобы вместе, сообща, ехать на полевые работы. В их числе, конечно, и бадыкауцы. День или два они ехали на арбах, кто знает, только рано или поздно добирались до своих земель. Вот как-то прибыли бадыкауцы на полевые работы, скинули на землю свой скарб, разбили палатки, собрались уже работать, шарят, ищут повсюду, а мотыг нет, дома забыли. Вместо них в телегах – гармошки, и не по одной, а по пять, шесть штук. Вот после этого они и получили прозвище любителей полоть поле гармошками.

– На этот раз ты меня одолел! – смеется Темиркан и в знак поражения поднимает над головой руки. – Только умоляю, скажи, кто тебе эту историю рассказывал?

– Э-э, хитрец, чего захотел!..

– Ну, расскажи!

– Не дождешься! А если я хоть раз еще услышу, что ты поносишь Дейыкау, берегись!.. Пощады не жди.

Откровенно говоря, мне тоже никогда не доводилось слышать об этих гармошках, но дело даже не в этом. Шутка всегда шла в ногу с жизнью, значение ее всегда было огромно. Даже в самые тяжелые годы, испытывая нужду и голод, люди не расставались с добрым веселым словом, никогда не отворачивались от него. Вот и сегодня острая перепалка Темиркана и Бесагура подбодрила меня, придала мне новые силы. «Только бы Гадацци не испортил мне поездки, а там все будет хорошо», – заверил я себя. Под той публикацией в газете не было указано фамилии автора, и слава Богу, не то сейчас беседовать с Гадацци было бы непросто. Удивительная штука – жизнь! Радость и печаль в ней неотделимы друг от друга. Они живут и шествуют по жизни рядом. Кстати, то же и среди людей: на один-два десятка вполне нормальных индивидуумов всегда найдется один какой-нибудь урод типа Гадацци. До поры до времени такой поганец скрывает свое истинное лицо, но приходит время, и ты замечаешь его хищнический оскал. Мерзавец сам, Гадацци и детей своих учил быть похожими на себя. Не зря в народе говорят: от козы рождается козленок, значит, от волка рождается волчонок, иного быть не может!

Что мне особенно часто вспоминается, так это игры, в которые мы играли в детстве: прятки, догонялки, чижик. Мы, ребята, пробовали играть даже в дыччыта[27]27
  Дыччыта – игра с использованием круглых камешков.


[Закрыть], и получалось это у нас не хуже, чем у девочек. Бросили мы эту игру только после того, как над нами стали смеяться. А игра в карты! В то время настоящие карты были несбыточной мечтой. Мы пользовались, конечно, самодельными, причем сделать карты было для нас легче, чем найти для них бумагу.

Вспоминается мне и то, как однажды мы всей детворой решили организовать базар. Заранее оповестили всех жильцов на улице, что через два дня на окраине села, под акациями, откроется базар. Каждый из нас принес из дому куски досок, ящики, коробки, из них мы соорудили полки. А было это после войны, в том самом сорок седьмом году, когда людям нечего было есть и они опухали от голода. Но дети всегда остаются детьми и их ничто не может остановить, даже такая суровая пора. Своей игрой мы хотели, забыв о нужде, как бы приблизить счастливое время изобилия.

И вот настал этот базарный день. Что можно было принести на базар в то голодное время? Только то, что было в ту пору у людей. Мы притащили сюда свои рисунки, дыччыта, плоские камешки, самодельных кукол, цветы. Каждый удивлялся «товару» другого, потому что у каждого он был свой, особенный. Рисунки и карты были выполнены аккуратнее, чем обычно, дыччыта выглядели особенно круглыми, камешки – особенно плоскими, куклы и цветы – особенно красивыми. И сам базар тоже не был похож ни на один из прежних базаров, ибо здесь в ходу были не деньги. «Товар» можно было только обменивать, но не продавать и не покупать. Вот мы и меняли камешки на цветы, кукол – на рисунки… Базар проходил весело, оживленно, и все же он не перерос в праздник, а виновата в этом была дочь местного буржуя, я говорю о Гадацци. «Товар» маленькой Фатимы мы ни на что не могли обменять, не было у нас равноценного обмена, на него можно было только смотреть, не отрывая глаз, жадно глотая слюну. Что же это был за «товар», который превратил всех нас в недвижных, молчаливых истуканов?

Небольшие круглые чуреки, выпеченные из кукурузной муки! Настоящая кукурузная мука и настоящие чуреки! В них наверняка не добавляли ни соевых отжимок, ни сока кервеля. Мы забыли, когда в последний раз такие чуреки видели, не то чтобы есть. Все начисто позабыли об игре, наши взгляды лихорадочно устремились на лакомства. Да и как тут не обомлеть, если дочь Гадацци вполне съедобные чуреки превратила для себя в игрушки, в развлечение!..

С того момента, как появилась дочь Гадацци, базар наш незаметно распался. А Фатима осталась со своими тремя чуреками, ни на что их так и не обменяв. Не то что у нас, у детей, во всем селе не найти было равноценного обмена этим румяным кукурузным лепешкам. Вот и побрел каждый из нас домой, потупив голову и опустив плечи.

Сколько лет минуло с той поры, а этот базар все так же стоит у меня перед глазами. И эти три маленьких чурека величиной с ладонь, поблескивающие румяной золотистой корочкой. Но вот что мучило меня уже тогда, мучает и сейчас: как могло случиться, что в ту лихую годину нужда нисколько не коснулась дома Гадацци, как случилось, что голод обошел их стороной и они не почувствовали на себе его страшного дыхания?!