Текст книги "Белая малина Сборник повестей)"

Автор книги: Музафер Дзасохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

Навстречу мне выбежал наш пес Хуыбырш. Собаке нашей не зря дали такую кличку. Дзыцца мне рассказывала, что Баппу был хорошим охотником. На охоту он ходил чаще всего с Бимболатом. Целыми днями они пропадали в Большом лесу. Отец ходил с собакой. Однажды она вступила в единоборство с диким кабаном и победила. С тех пор ей дали кличку Хуыбырш, что означает «Поборовшая кабана», А этого пса мы принесли из Джермецыкка. Совсем маленьким щенком был. Хозяин нам его даром отдал, но Дзыцца все-таки оставила за щенка три рубля. Говорят, купленная собака бывает злее. А назвали мы его так же – Хуыбыршсм.

Хуыбырш очень умный пес. Меня даже самой темной ночью узнает. И наших родственников, которые живут в других селениях, узнает. Когда бы они к нам ни пришли, Хуыбырш на них не бросается, по запаху узнает, по голосу, по походке. А уж меня встречает как лучшего друга. Хоть и не вижу его в темноте, но чувствую, как виляет хвостом.

– Чему радуешься, Хуыбырш?

Я присел около него на корточки. Он положил передние лапы мне на плечи. Я погладил его голову, он радостно заскулил.

Сестер я не видел уже два дня. Когда я ухожу на работу, они еще спят. А когда возвращаюсь, они уже в постелях. Вот и сейчас спят, посапывают.

Скоро нам в школу. Бади опять останется одна. В прошлом году мы с Дунетхан ходили в первую смену.

Интересно, трудно ли будет в шестом классе? Мне ведь и помочь некому. Впрочем, каждый раз бывает не так уж трудно, как пугают старшеклассники.

– Ложись, чего еще ждешь? – спрашивает Дзыцца.

– Завтра разбуди меня.

– Отдохнул бы перед школой.

– Еще денек поработаю.

– Только смотри не задевай Гадацци.

– Я его не задеваю. Лишь бы он меня не трогал.

– Все равно не огрызайся. Хоть об отце подумай.

V

Школьный двор заполнен смехом и говором. Сколько времени мы не видели друг друга! Хоть и маленькое у нас село, но летом я встречался только с соседскими ребятами. Как все загорели, как вытянулись за лето! На многих новая одежда. У меня тоже новая рубашка, и дзабырта новые, и сумка.

Теперь товары в магазин привозят редко. Но на этот раз и Дзыцца посчастливилось: достала ситцу. Она сама сшила мне рубашку. Алую, как флаг. А на сумку Жамират дала кусок материи. «От меня, – говорит, – тебе подарок».

Теперь мне надо было подстричь волосы. Парикмахерской у нас в селе нет, но «парикмахеров», можно сказать, на каждой улице несколько человек – стричься-то людям ведь надо. Потому многие и научились этому ремеслу, стригли кто лучше, кто хуже. Но среди всех самым умелым считался Мыширыко. Вот вчера Мыширыко и подстриг мне мои сильно отросшие волосы. Теперь там, где прошлась машинка, на шее белая полоска. А сам-то я весь коричневый от загара.

Вот и Царадзон, сын Гадацци. Я только сейчас его увидел, он целое лето жил у родственников. Раньше товарищами были. Не знаю, разрешит ли теперь Гадацци ему дружить со мной.

Царадзон подошел ко мне. Поздоровался.

– Почему ты меня оставил? – промолвил он обиженно.

Наверно, Гадацци еще ничего не рассказал ему, а то бы он не был со мной так дружелюбен.

– А когда ты приехал?

– Вчера.

– Я не знал.

Мы делились новостями. Царадзон одних фильмов целый десяток насчитал. Я не меньше люблю кино. И я тоже поехал бы в город, если бы у меня там жили родственники.

Как-то я просился у Дзыцца туда на скачки. Но, во-первых, она побоялась отпустить меня одного. Во-вторых, и денег не нашлось.

– Ничего! Тебе еще надоест в город ездить!

Как же, надоест. Еще пока ни разу не был там. А время было удобное, мы в тот день не работали. Да и соседские ребята собирались…

А вот Бешагур появился. Наверно, уже опять придумал какую-нибудь «забаву». Он у нас заводила и задира. Ростом невелик, но ребята его остерегаются, даже те, кто постарше. Особенно мальчишки с верхней улицы. Они хотя и хвастуны, но Бешагура побаиваются. Он со многими дрался.

Я тоже невысок ростом. Хотя за последнее время немного подрос. А раньше я в классе был самым маленьким. И на уроке физкультуры обычно стоял последним. Я перерос Бешагура. Но он все равно не уступает свое место, так что я по-прежнему в самом хвосте…

Девчонки почему-то разбежались во все стороны, визжат. А Бешагур стоит один посреди двора. Что же это у него в руках? Ну вот, опять змею поймал… Я вздрогнул. Очень змей боюсь. Я уже приготовился бежать. Бешагур приближается к нам, а мы с Царадзоном отступаем.

Бешагур смеется:

– Не бойтесь!

– Брось ее! – просит Царадзон.

– Да вы что, девчонки, что ли? Это же уж.

Мне все змеи одинаковы. Даже если на картинке увижу, сердце от страха бьется. А Бешагура хлебом не корми, дай только со змеей повозиться. Когда ходим на рыбалку, он ни за что мимо змеи не пройдет, обязательно поймает. А ужи-то ему и вовсе не страшны, он их даже за пазуху кладет. Мы тогда к нему и подойти боимся. А сколько он их перетаскал учителю зоологии! Еще и лягушек, и ящериц. Как ему не противно?

Класс Дунетхан весь собрался. Среди них их учительница Фатима. «Их» учительница. Будто не была она и моей учительницей, ведь в первом классе я тоже у нее учился. Мы тогда собрались со всех концов села. Но я только одного Бешагура и знал, все остальные были с других улиц. Однако мы скоро привыкли друг к другу и учительницу нашу полюбили. Она нам часто рассказывала про своего сына. Ее муж погиб на фронте. Она вернулась к отцу. А мальчик остался в доме мужа. Фатима иногда брала сына к себе и к нам его приводила. И много разных историй рассказывала про него. А мы слушали, слушали…

Однажды, когда мы уже учились в четвертом классе, Фатима позвала нас к себе домой. Попросила помочь выкопать картошку. Отец ее был болен, а одной ей выкопать не под силу. Мы пришли всем классом. Даже корзинок не хватило. Чуть не поссорились из-за этого – всем хотелось таскать корзинки.

С картошкой мы управились быстро. И Фатима принесла нам из сада желтых ароматных яблок.

«Берите. Хорошие яблоки».

Она взяла одно и надкусила. Я очень удивился. В первый раз я увидел, как Фатима ест. А мне почему-то казалось, что учителя никогда не едят. Кто знает, может, и другие ребята так же думали. Только вслух я об этом не сказал.

Да лучше бы я и не видел этого. Теперь вот я думаю, что учитель такой же человек, как и все люди. И он, оказывается, ест, пьет, картошку копает…

Бешагур так и не захотел бросить змею. Все, кто с ним встречался, вскрикивали и шарахались от него.

Зазвенел звонок. Ребята разошлись по классам. А мне идти в класс не хочется, так бы до вечера и простоял с мальчишками, наговорился бы.

Первый урок у нас осетинский язык. Учительница Чежаду у нас строгая. Она ни на минуту не отвлечется. Не сможешь ответить на вопросы – она сразу:

– Садись. Двойка.

Мы так и прозвали ее: «Садись – двойка».

Чежаду объясняет новый материал. Она стоит рядом с моей партой, но слова ее доносятся ко мне как сквозь вату. Я делаю вид, что слушаю, а сам смотрю в окно.

Что за черт сюда принес Хаматкана? Стоит под окном и делает мне какие-то знаки… Хаматкану хорошо – в школу ходить не надо, уроков учить не надо. Гуляет по улицам в свое удовольствие.

А может, он хочет к нам в школу? Не зря же он сюда пришел. Ребята все учатся, ему, наверно, скучно стало, играть не с кем. Вот и ждет, когда у нас урок кончится. Конечно, если бы у него отец и мать были живы, все было бы по-другому. И школу бы он не оставил. В прошлом году Хаджумар посылал меня за Дзалмышша – это жена Хаматканова дяди, – а она даже и не подумала прийти. «У сирот, – говорит, – нет времени учиться».

Звонок на перемену. И опять шум, смех, звонкие ребячьи голоса заполнили двор. В коридоре беготня, прямо пол трещит. Школа у нас в доме одного из сельчан. Школу нашу немцы разрушили, остались одни стены. Места всем в этом доме не хватило, пришлось директору отдать одну из своих комнат – третьему и пятому классам.

Первый день в школе тянется долго. Особенно последний урок. У Дунетхан всего четыре урока, и она убежала домой. Есть хочется. Уж скорей бы и нас отпустили…

Хуыбырш выбежал мне навстречу. Радуется, будто давно не видел меня. Прыгает вокруг, забегает вперед и так поглядывает, словно упрекает: чего, мол, так медленно идешь?

Я бросил сумку на стол, достал из-под сита кусок чурека – Дзыцца туда кладет чурек, – взял в бумажку соли и помчался в огород. Хуыбырш – за мной. Виляет хвостом, чурека хочет. А мне и самому мало. Но кусочек все же дам, жалко собаку. Кинул ему мякиш, корочку-то я и сам люблю. Хуыбырш подпрыгнул и поймал чурек на лету, даже крошки не уронил. Бывает, что он у ребят чурек выхватывает, но аккуратно, так, что никого из них ни разу даже не царапнул. Подкрадется тихонько, а ребятишки иной раз и не замечают, как он у них утащит чурек.

Я присел на корточки у грядки с луком, быстро нарвал молодых луковых перьев, подравнял концы, обмакнул в соль. Очень вкусно с чуреком! И совсем не горько…

Попробовал и чесноку. Но чеснок уже начал твердеть, не так вкусен. Вырвал несколько редек, да все мелкие, рано еще их трогать. Добрался до кинзы[11]11
  Кинза – зелень для приправы.


[Закрыть]. Но от кинзы вместе с луком у меня во рту так стало палить, что пришлось поскорей закусить чуреком. Сразу стало полегче.

Я поднялся и блаженно вздохнул. Сыт! От моего чурека даже кусочек остался, а я-то думал, что не хватит. Хуыбырш уставился на мою руку, в которой держу чурек.

– На!

Хуыбырш, как всегда, поймал кусок. Будто я ему прямо в рот целился.

А вот и наша лыштаг яблоня. «Лыштаг» – значит «мелкая». И в самом деле яблоки на ней не больше сливы. Сначала на нее никто у нас не обращает внимания. Кому охота есть эту мелочь, когда полно крупных яблок летних сортов. Потом созревают белые сливы, вишни…

Но наступает время, когда ранние фрукты съедены, а зимние сорта еще не поспели. Вот тут-то вспоминаем и про нашу лыштаг. В прошлом году, правда, на ней ничего не было. Но зато сейчас ветки согнулись под тяжестью плодов. Яблочки маленькие, выбирай любое, самое красное, сотри только легкий белый налет и клади в рот целиком…

Я взобрался на самую верхушку лыштаг, сел на ветку, усыпанную яблоками. Отсюда хорошо видно весь край села. Вон и кладбище. Рядом, у оврага, амбары. А за амбарами дорога. Как мне хочется отправиться по этой дороге! Интересно, куда бы она меня привела?..

Баппу тоже по этой дороге ушел на войну. Домой он придет по другой дороге, по Елхотовской. На поезде приедет до Карджына. А от Карджына до нас недалеко, можно и пешком пройти. А может, подвода какая повстречается. Наши часто туда ездят на мельницу.

А вдруг он без ноги? Нет, не может быть. Зря, что ли, говорили сельчане, что он нигде не пропадет…

А если у него большой чемодан будет? Ну и что же, Баппу сильный, ему ничего не стоит принести этот чемодан.

У него, наверно, куча медалей. Может, и мне их иногда разрешит надеть. Вот уж тогда похвастаюсь!

Пойду посмотрю на вещи Баппу.

Я быстро слез с дерева, набил карманы спелыми яблоками и побежал домой. Открыл огромный сундук, здесь аккуратно сложены все вещи Баппу. Сначала достал рубаху. Длинная какая – ниже колен. Узкий ремень, отделанный серебром. Пришлось три раза обернуть вокруг себя. Но конец, как и полагается, повис слева – так носят мужчины.

Я влез на стул, достал из-за зеркала золотистую каракулевую папаху, надел. Папаха сползла на нос. Я сдвинул ее на затылок.

А, кинжал!.. Я быстро прицепил его к поясу. И залюбовался собой…

У вещей Баппу свой, особый запах. Мохсет быть, потому, что давно лежат в сундуке.

Слышу какой-то шум в коридоре. Кто-то идет.

– Габул! – Это Дзыцца.

И снова:

– Габул, я тебя зову!

Что это она так рано вернулась? Знал бы, не полез в сундук. Я стал поспешно стягивать рубашку, но кинжал зацепился за ремень.

– Что ты там делаешь?

Я так растерялся, что даже не мог ответить. Дзыцца вошла.

– Рубашка Баппу? – начала она и замолчала, вконец пораженная.

– Я просто примерил… – сказал я смущенно.

Я не хотел примерять, думал, положу в сундук яблоки, чтобы там хорошо пахло. А говорить об этом сейчас Дзыцца не имело смысла, она же все равно не поверит.

Дзыцца долго стояла молча. Потом сказала:

– Тебе еще расти и расти до Баппу…

И глубоко вздохнула. Мне стало легче – значит, браниться не будет. Я быстро сложил все обратно в сундук. Здесь лежат только его вещи. И еще шелковая шаль Дзыцца. Подарок Баппу. Перед свадьбой ей купил. Но я ни разу эту шаль на ней не видел. Только изредка, вместе с другими вещами, выносит во двор проветрить. Тогда она обычно долго разглядывает ее, а потом снова прячет в сундук.

– Дзыцца, у Баппу разве не было сапог?

– Как же, чуть не все село к нему ходило одалживать сапоги, – ответила Дзыцца, глядя куда-то вдаль, мимо меня.

– Сколько женихов в них свадьбы справили…

– А где же они тогда?

Я искал сапоги, но в сундуке были только кожаные голенища.

– Пропали, когда немцы были здесь. Наверно, эти проклятые собаки утащили… А из этой кожи он хотел новые себе заказать. Когда мы бежали в Ставд-Дурта, я взяла с собой кое-что из вещей, сложила в мешок. Эти голенища тоже там были. Тебя и Дунетхан я тогда отправила с семьей Бимболата. А сама пошла с Бади на руках, ей еще году не было. И мешок на спину взвалила… Да, все-таки вынослив человек! Ноша не тяжелая, но в дальней дороге и пушинка свинцом давит. Не помню, сколько мы прошли, как вдруг навстречу немец.

– Фашист? – спросил я испуганно.

– Да, сынок. Только мы перевалили за Джермецыкский хребет, как слышим – конь скачет. Оглянулись – какой-то военный. Подъехал ближе, по одежде видим – немец. Шли одни женщины, мужчин с нами не было, а от верхового ведь не убежишь. Оставалось только Богу молиться…

Но вот он догнал нас. Мы даже смотреть на него не решались. Думали, возьмет у нас из вещей что понравится и поедет дальше. А он – нет. Придержал около нас коня. Заговорил о чем-то по-немецки. Потом вроде попробовал по-русски. Но мы ни того, ни другого языка не поняли. Лишь только торопливо шли вперед, сжавшись от страха: думали, как бы спастись от него. Тут Бади, будто ждала этого момента, заплакала. И никак я не могла ее успокоить.

Немец опять заговорил. Я посмотрела на него, а он на мой мешок показывает. Я немца про себя проклинаю: «Чтоб все мои беды к тебе перешли, если тебе мало досталось!»

– Отдай ему этот мешок, ради Бога, – шепнула мне Кыжмыда, – может, отстанет!

Я передала ей Бади, сняла с плеч мешок и протянула немцу. Он прикрепил его к седлу и пустил коня шагом.

Едет рядом с нами. Вот беда, никак не отстает! Сердце к горлу подкатывается. Айшаду и Кыжмыда тоже дрожат. Бади все плачет. А как вошли в лес, страх уже совсем одолел нас. Немец снова заговорил. Я взглянула на него, и колени у меня подкосились – он показывает на Бади.

Я прижала ребенка к себе, залилась слезами. Говорю Кыжмыда:

– Кажется, пришел мой конец.

Она утешает:

– Не бойся, Дзьтлла, – и заслонила меня спиной.

А я все плачу:

– Спасите меня от этого зверя… Защитите мое дитя!

Смотрим – немец что-то ищет в нагрудном кармане. И вдруг спрыгнул с коня, говорит по-своему, а в руках у него фотография. Показывает ее Кыжмыда.

– Смотри-ка, чудо какое! – говорит Кыжмыда.

А я стараюсь уйти вперед, не гляжу.

– Подожди.

Айшаду отстала. А я все иду дальше. Они догнали меня.

– Да погляди, – говорит Кыжмыда, – наверно, это его семья.

Я взглянула на фотографию. Под деревом на скамейке сидят четверо. В середине – мужчина. Я осторожно взглянула на немца – он. На коленях у него маленькая девочка лет трех-четырех. Справа сидит молодая женщина. Слева – девочка лет одиннадцати, руку положила ему на плечо.

Немец подошел ближе. Но теперь я его уже не так боялась. Бади тоже перестала плакать. Немец ткнул пальцем в мужчину на фотографии, потом показал на себя. И смотрит – поняли мы или нет? Мы с Айшаду молчали, а Кыжмыда закивала головой.

Потом немец показал на девочек, улыбнулся и показал на Бади. Достал еще несколько фотографий. То возле дома они стоят, то купаются в реке, то играют с собакой… И всюду они все вместе, веселые, беззаботные.

Немец взял Бади на руки, начал забавлять ее. Бади тоже ему улыбается, хватает его за лицо. Он качает головой, а Бади заливается смехом. Потом вместе с ней сел на коня. Я не очень доверяла ему, шла рядом, держалась за стремя. А Бади уже и не смотрела на меня. Она разворачивала конфету – немец ей дал.

Наконец мы вышли к Тереку. Лес остался позади. Немец начал оглядываться – наверное, боялся, как бы его кто из своих не увидел. Он осторожно передал мне Бади, снял мешок и протянул мне. Еще что-то сказал по-своему, стегнул коня и ускакал.

– Какой-то чудной он, непохожий на них! – сказала я, уже окончательно придя в себя.

– Да, как видно, и среди этих зверей попадаются люди… – со вздохом сказала Кыжмыда. – Его тоже семья ждет. Может, и не хотел воевать, да пришлось покинуть свой дом.

В Ставд-Дурта мы добрались уже вечером. Видно, затем и шли, чтобы увидеть, что шли напрасно: фашистов и там было полно…

Дзыцца замолкла, задумалась. Потом начала снова.

– Прошло несколько дней, вдруг фашисты куда-то исчезли. Ушли среди ночи, даже следов от них не осталось. Мы тоже собрались домой. Опять я взвалила на себя мешок. Вернулись к своему дому, а тут – разгром… Только стены остались целыми. Ни тарелки, ни чашки… А ты говоришь – сапоги!.. Кое-что потом у Гадацци обнаружилось, а многих вещей и след простыл. Цаманкуыд советовала съездить к его сестре: там, мол, все пропавшее найдется. Но я махнула рукой. Мне это сделать было бы слишком тяжело – пусть их Бог рассудит. Спасибо, что сами-то живыми пришли. А вещи – дело наживное. Только бы Баппу наш вернулся!

– Ну когда же он вернется? – уже в который раз спрашиваю я Дзыцца.

– Наступит и такое время.

– «Наступит, наступит»… Вот приедет, а чем мы его встретим? Что у нас на куывд[12]12
  Куывд – пир.


[Закрыть] есть?

– Эх ты, дурень! – Лицо у Дзыцца сразу повеселело. – Да за одну ночь все было бы готово! Ты еще не знаешь, какой он, твой Баппу!..

На улице потемнело, а еще рано, еще солнце не зашло. Я вышел во двор. Небо затянуло черными тучами. Будет гроза. Люди говорят, что если над Казбеком появились тучи, то обязательно будет дождь. И действительно упало несколько капель. Потом все чаще, чаще… Крупные капли падают с шумом, распадаются на мелкие, поднимают пыль.

– Скорее, скорее, из-за тебя и я промокла! – кричит Дунетхан, торопя Бади.

Девочки, тяжело дыша, вбежали во двор и спрятались под яблоней.

– Бегите домой! – зову я их.

Загремел гром, и Бади больше не пришлось уговаривать. Она бросилась к дому, Дунетхан за ней.

– Габул, скорее на чердак!

Это Дзыцца. У нас кое-где разбилась черепица, и крыша протекает. В дождь мы подставляем туда миски, ведра. Где побольше дыра – ведро, где поменьше – миску. Надоедает это, особенно когда дождь затяжной. Без конца лазишь на чердак выливать воду.

Я быстро поднялся по лестнице. Сначала в темноте ничего не видно, пока глаза не привыкнут. Дождь все сильнее, уже кое-где капли со звоном падают в подставленную посуду. Когда там побольше наберется воды, шум станет глуше.

– Ну, что ты там делаешь? – кричит Дзыцца. – В крайней комнате уже капает!

Я осторожно перешагнул через балку, подошел к трубе.

Так и есть, вода здесь ручьем бежит. Я подставил ведро под капель. Эти дожди совсем измучили нас. Сколько раз, бывало, Дзыцца из-за дождя бежала с поля домой. Но, увы, каждый раз заставала наши постели совсем мокрыми. На мое одеяло просто стыдно смотреть – все в желтых пятнах, не отмывается даже в щелоке. А мыла у нас нет.

Дзыцца сняла со стен фотографии и отнесла к Жамират: боится, что намокнут, испортятся. Я часто хожу посмотреть на них. Когда же мы их снова на свои стены повесим? Наверно, когда починим крышу и в комнатах станет сухо. Но когда это будет? Черепицу найти трудно. Да если и найдешь, чем платить? А уже балки гниют.

– Чтоб мои беды съели этого Гитлера! – проклинала Дзыцца.

Сегодня она решила, что как только установится погода, нужно будет сходить за камышом.

– Если отпустят… – добавила она.

Одна сторона дома у нас покрыта камышом, и там почти не течет. Надо и другую половину накрыть плотным слоем. Но времени никак не выберем. Дзыцца некогда, она целый день в поле.

– Над Хадахцыко смеялись, – Дзыцца разговаривает сама с собой, – а ведь у него другого выхода не было.

Это она про соседа. Самый работящий человек у нас в селе. Днем и ночью в поле. Куда бы ни послали работать – идет. Так и привыкли посылать его на самые трудные участки. В прошлом году, весной, пришел он как-то в правление колхоза. Сидит, ждет. Народу собралось много. Один просит телегу, другой – лошадь, третий – борону. А когда стали расходиться, Хадахцыко подошел к председателю и громко, чтобы все слышали, сказал:

– А мне на завтра отдай меня самого!

Все засмеялись. Председатель было рассердился. Но увидел, что люди смеются, тоже скривил рот – так он всегда делает, прежде чем засмеяться.

Дзыцца недаром о Хадахцыко вспомнила. Боится, что не отпустят с работы. А самовольно уйти нельзя. Да кроме того, надо подумать, на чем привезти камыш. Срезать его нетрудно, но если председатель не даст лошадь, то камыш там и останется, а то и вовсе его кто-нибудь увезет.

Дзыцца мечтала о таком вот солнечном дне, как сегодня. Нам дали повозку и двух коней. Мы бы выехали пораньше, да пока искали председателя, солнце поднялось уже довольно высоко. Мы ходили к председателю еще вчера, но он велел прийти утром. А пока он писал записку, да пока мы искали повозку, время-то и ушло.

Дзыцца волнуется:

– Гони быстрее!

Я натягиваю вожжи, и кони прибавляют шагу. Но ненадолго. Опять еле плетутся. Обижаться на них нельзя – каждый день они у разных людей. Кто-то их, наверно, и бьет, кто-то старается нагрузить сверх силы. А кормят когда придется. Вот они и стали какими-то вялыми, безразличными. Жалко мне их. Скотина должна быть в заботливых руках, и чтоб хозяин у нее был один.

Вот и речка. Теперь нужно повернуть к северу. Я отпустил вожжи: здесь крутой спуск, кони хотят или нет, а побегут.

– Вон наша землянка, – говорит Дзыцца, показывая на тот берег речки. – Не помнишь? Мы там жили, когда фашисты пришли.

Как же я сам-то не увидел ее?

– Конечно, помню! – ответил я. – Около нее курган небольшой.

– Это отсюда небольшой, а так он огромный. Я нарочно выбрала место около него, тут легче спрятаться.

С нашей улицы многие тогда жили у речки. Немцы не пускали нас в дома, пришлось здесь устраиваться, вырыли себе землянки. Но немцы и тут покоя не давали, устраивали по ночам обыски. А однажды появились вечером. Земля здесь мягкая, мы и не услышали, как они подошли. Вдруг застучали в дверь, подняли шум. Дзыцца открыла. Теперь куда ж денешься? Не открыть нельзя.

Как вошли, так и стали шарить по углам. Дзыцца спрятала нас всех троих за спину и только смотрит на них. Фашисты все обшарили, даже постели перевернули. Видно было, что они недовольны: не нашли ничего стоящего. Но вот один из них направил луч фонаря на стену. А там Дзыцца устроила нишу для посуды и продукты тоже там прятала. Немец сорвал занавеску, и так резко он ее рванул, что концом задел Дзыцца и чуть не уронил лампу. Зазвенели ложки, тарелки. Немец увидел две банки варенья, внимательно их разглядел и передал другому. И пошли к дверям, о чем-то разговаривая по-своему.

«Чтоб вы сквозь землю провалились!» – крикнула им вслед Дзыцца, закрывая дверь…

Ехать осталось недалеко. Я начал тревожиться. А вдруг кто-нибудь увез наш камыш, который мы вчера заготовили? Но неужели у кого-нибудь рука на это поднимется? Хотя, вору все равно, вор никого не пожалеет… Скорей бы добраться до тополей. А там уже рядом…

– Вон наш камыш! – обрадовался я, увидев связки.

Я остановил повозку. Дальше ехать нельзя – завязнешь в трясине.

– Давай сюда перетаскаем. – Дзыцца показала на ровную луговинку рядом с повозкой. – Может, все за один раз увезем. А то когда нам еще дадут лошадей!

Мы начали таскать камыш. Дзыцца захватывает сразу три связки, а я только две. Но все же стараюсь. Я не могу захватить их как следует, они рассыпаются, и я злюсь. Пот с меня льет ручьями.

– Не торопись, – сказала Дзыцца, – бери по одной.

А мне досадно, что я не могу справиться с камышом и что Дзыцца видит это.

Возле повозки уже выросла целая гора связок. Теперь надо грузить. Но ясно, за один раз не увезти. Дзыцца не зря волновалась. Что делать? Оставить половину здесь? Увезут…

Вдруг послышался какой-то шум, шорох. Откуда-то появилось целое стадо овец.

– Здорово, джигит!

Я вздрогнул и обернулся. Это наш колхозный чабан Гажмат. Чего я испугался, и сам не знаю.

– Что ты здесь делаешь?

– За камышом приехали.

Дзыцца кинула в кучу последние связки, подошла к нам, поздоровалась с Гажматом.

– Помочь вам погрузить? – спросил Гажмат.

– Сказать по правде, я в этом деле не сильна. Но ведь и овец нельзя оставить без присмотра…

Гажмат снял камзол, кинул его на ивовые кусты и сказал, берясь за вилы:

– Казбек, последи за отарой, а то овцы разбредутся.

– Иди, иди! – крикнула мне Дзыцца.

Я взял посох Гажмата и пошел за овцами. Нет, я бы не смог стать пастухом. Мы своих овец пасем по очереди. Мне пасти приходится два раза в год, так я и от этого устаю! А Гажмату – как ему не надоедает каждый день ходить за ними? Привык, наверно. Правда, он иногда и рыбы половит, и ружье у него всегда за спиной – зайцев стреляет. Когда он пригоняет отару в село, мальчишки выбегают ему навстречу – посмотреть, принес он с собой что-нибудь или нет? Спрашивать не решаются, только тихонько заглядывают сзади в его сумку. Увидят зайца и начнут от радости прыгать вокруг Гажмата, будто и они тоже с ним охотились. А когда Гажмат убивает лису или другого зверя, чье мясо несъедобно, об этом никто не знает, он снимает шкурку, кладет в сумку и туго завязывает ее. А уток обычно привязывает к поясу. И когда он шагает, утки раскачиваются, будто хотят взлететь.

Гажмат искусный рыболов. На крючок ловит. В Куыройыдоне. И как ему удается поймать форель в этой родниковой воде? Ведь в самых глубоких местах вода прозрачная, как слеза, леску видно. Я знаю, как трудно поймать форель в такой прозрачной воде, а Гажмат ловит!

Я оглянулся. На повозке уже целая гора. А наверху – Гажмат. Увязывает воз.

Я повернул овец и медленно погнал их обратно. Мне стал слышен разговор Дзыцца и Гажмата.

– Я не очень надеюсь… – говорит Гажмат.

– Ничего, все будет хорошо, – успокаивает его Дзыцца.

– Но ведь я все слова забываю, когда нужно сказать…

– А ты как думал? Если бы так просто было засватать такую гордую девушку, как Жамират, она бы уже давно вышла замуж. Но если очень постараешься, все будет хорошо.

– Не знаю, как с ней и заговорить об этом… Да еще, кажется, Маирбег хочет посвататься к ней.

Дзыцца промолчала.

– Ну, готово! – сказал Гажмат и, держась за веревку, спустился с воза.

Он помог мне взобраться на повозку, и мы тронулись. Дзыцца медленно шла сзади. До самого дома она молчала, о чем-то думала.

Весь двор у нас завален камышом. Ребятишки со всей улицы собрались сюда и так шумели, что я и не заметил, как появилась Жамират. В руках у нее ведра и коромысло. За водой шла. Но увидела Дзыцца и завернула к ней. Они очень дружны, хотя и не родня.

Дзыцца спросила с любопытством:

– Ты, кажется, от меня что-то скрываешь?

Жамират улыбнулась:

– Почему ты так думаешь?

– Пусть счастливым будет этот день!

– Я тебя не понимаю, Дзылла.

– Эх ты, лгунишка, – толкнула ее Дзыцца, – прикидываешься! Но я отдам тебя только за того, за кого хочу!

Жамират покраснела. Дзыцца обняла ее.

– Чего испугалась? Я пошутила. Только за того, за кого сама захочешь.

– Я ни за кого не хочу…

– Хочешь, хочешь… Всему свое время. Пока молода, надо определить свою судьбу. В нашем селе много хороших джигитов. Маирбег, Гажмат…

– Маирбег? – вскинулась Жамират.

– А что ж? – удивилась Дзыцца. – Я ничего плохого о нем сказать не могу.

– В этой семье все одинаковы. Мне Маирбег казался лучше, но и он от них недалеко ушел.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– Ну а все же?

– Ладно, открою тебе секрет. Хотя какой же это секрет! Недавно прибежала ко мне в поле Цаманкуыд и сунула несколько яблок: «Это он тебе прислал». – «Кто?» – спрашиваю. «Маирбег», – говорит. И подмигнула Потом встречаю Маирбега. «Тебе ничего не передавали?» – спрашивает. Я молчу, вспоминаю. «Цаманкуыд». – Это он напомнил. «Ах да, говорю, хорошие были яблоки». А Маирбег, гордый собой, спрашивает: «А сколько их было?» Ну, я говорю: «Не знаю, не считала». А он-то сосчитал, значит.

Дзыцца внимательно слушала ее.

– Не знаю, не знаю, Жамират… – вздохнула она. – Чтобы человека узнать, не один день нужен. Я нарочно про Маирбега заговорила, хотела услышать, что ты скажешь.

– Бывает, что люди зря говорят, – сказала Жамират, – но большей-то частью они бывают правы. Когда это в дом Уырышхана свободно входили гости? А Маирбег – не сын Уырышхана, что ли? Тоже будет чуреки считать да на сырах пометки ставить…

– Да Бог с ним!.. – прервала ее Дзыцца. – Вот Гажмат хороший парень…

Жамират схватила ведра и побежала. Дзыцца крикнула ей вслед:

– Подумай о том, что я сказала!

Но Жамират уже скрылась за воротами.