Текст книги "Эротизм без берегов"

Автор книги: Моника Спивак

Соавторы: Сергей Ушакин,Юрий Левинг,Александр Лавров,Ольга Матич,Маргарита Павлова,Евгений Берштейн,Дмитрий Токарев,Джон Малмстад,Эрик Найман,Татьяна Мисникевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Глава одиннадцатая

В Москве мы расстались с Пекарским.

Я пошел в свою московскую квартиру; мама с сестрой жила на даче, и опустелые комнаты показались мне такими глухими и неприятными. Было уже темно, когда я вошел. Не зажигая свечи, не раздеваясь, бросился я на кровать. Горло сдавило судоргой. Я ненавидел за что-то и себя, и весь мир. До самого утра я лежал так, о чем-то думая, что-то разбирая. К утру ненадолго заснул тревожным сном.

На другой день я поехал к своим на дачу. Встретили меня с изумлением.

– Что с тобой?

Я посмотрел в зеркало – действительно, я был бледен, глаза ввалились.

Маме я рассказал все, что было, сказав, однако, что я думал жениться на Нине, и скрыл нашу ссору.

Странно – а, впрочем, все матери таковы, – мама в ответ укоризненно покачала головой:

– Жениться в твои годы! Ах, Альвиан, Альвиан! Ведь она на четыре года была старше тебя.

Мне стало неприятно, и я вышел.

И вот потекла тихая, однообразная жизнь.

Напрасно было бы мне бороться с воспоминаниями – они всецело овладели мною. Я желал одного – говорить о Нине, слышать о ней, хоть об ее семье. Сначала ко мне очень часто заезжал Пекарский, и мы с ним целые вечера до поздней ночи проводили в разговорах о недавнем прошлом. Потом Пекарский стал бывать все реже и реже: кажется, он захворал нервным расстройством и его начали лечить.

У Кремневых перестал бывать не только я, но и Пекарский; его приняли так холодно после моих разоблачений, что он не решился повторить визита. Насущным вопросом для меня – стало достать фотографии Нины. При ее жизни мне как-то не пришлось получить этой карточки, теперь же, после смерти, Кремневы раздавали всем своим знакомым портреты Нины на память. Но я, и даже Пекарский, были исключены из числа этих знакомых.

Я написал письмо М<арии> В<асильевне>, но она отвечала, <что> не может идти против желания Ал<ександра> Александровичах В отчаяньи я написал другое письмо, глупое и дерзкое, с грубыми намеками. М<ария> Вас<ильевна> написала мне в ответ, что «перед дорогой нам всем могилой не надо говорить того, что было бы неприятно покойнице», но фотографии все-таки не прислала. На третье письмо я не получил ответа, а между тем я страстно ждал его, как ждут записки от любимой женщины.

У меня уже являлись самые странные планы, но делу помог Барбарисик. Он был единственный из общества Кремневых, продолжавший кланяться со мною на улице. Он и подарил мне полученный им портрет.

Она! Нина – прежняя гордая Нина, с непонятными глазами. Затуманившийся образ вдруг воскрес в моей душе. Нина! Нина!

Я часами смотрел на фотографию и все более и более отдавался полному бездействию. Первые дни я еще пытался овладеть собой, заставлял себя работать, начал поэму на смерть Нины, но все эти усилия не приводили ни к чему. Я читал до изнеможения, но смысл прочитанного как-то ускользал от меня. Я рифмовал целыми днями; созвучия и размеры начинали наконец производить на меня ощущение прямо физической боли, – но все созданное было бледно или ничтожно. Я бросал все, ложился на кровать и начинал думать о прошлом.

Впоследствии я оставил даже попытки работать. Пекарский перестал посещать меня. Других знакомых я встречал так, что они больше не возвращались. К ужасу моих родных, я проводил целые дни в своей комнате. Лениво вставал я утром, как бы исполняя обязанность, пил кофе и потом шел к себе мечтать. После обеда мама со слезами умоляла меня идти гулять; я отказывался от общества сестры, шел один в лес или поле, – и там опять являлась мне она – Нина! моя Нина! Вечер приходилось провести в кругу семьи, если же у нас кто бывал, я спешил распростить<ся>, я торопился забыться, надеясь увидать во сне Нину.

Иногда меня охватывало непобедимое желание беседовать с ней, и я – слишком хорошо знавший тайны спиритизма – брал карандаш, бумагу, просиживал с ними целые часы и потом тщательно старался прочитать слова в тех случайных чертах, которые вывела моя усталая рука.

Бывали минуты, когда мною овладевало такое отчаяние, что я как безумный искал хоть минуты утешения. Тогда я бросался на колени перед образом, молился Ему, издавна забытому мною. На уста приходили слова молитвы, глаза затуманивали слезы. На другой день я бывал недоволен собой. Эти часы давали мне облегчение.

Глава двенадцатая

Настала осень.

Я уже настолько свыкся со своей жизнью, что и не искал лучшей. Я похудел, оброс бородой, стал нервным; малейшая неожиданность меня пугала. [Мне было как-то странным общество людей. Неудивительно, что я встретил сначала очень неприязненно приглашение участвовать в каком-то литературном вечере, устраиваемом дачниками.] Но потом, решившись прочесть свою поэму о Нине, согласился.

Надо было спешить, и я засел за работу. В два дня поэма была окончена. Затем начались считки и репетиции.

Сперва я дичился общества, но две или три удачи в споре и перестрелке остротами вернули мне мою самоуверенность. Как-то раз я поймал восхищенный взор белокуренькой Лиды, и это придало мне смелости начать с ней один из тех оригинальных разговоров, которыми я так умею очаровывать. Но в тот же вечер я наткнулся в темной аллее на Лиду, которую целовал гимназист Бородкин. Я вернулся домой недовольным.

В следующий раз просто из упрямства я начал борьбу с Бородкиным. Он был красивее меня, но я был опытнее. Через неделю Бородкин был уже смешным для Лиды, а мы с ней целовались и говорили друг другу «ты».

На литературном вечере я имел громадный успех, хотя, конечно, это мало меня интересовало. Тогда же Лида поклялась мне в вечной любви, а я, играя своей честностью, сказал ей, что она мне «очень нравится».

– Я не могу ответить «люблю»! Такое слово не должно раздаваться попусту.

После литерат<урного> вечера мы продолжали видеться. В Москве я тоже добился свиданий – сначала на бульварах, потом, когда стало холодно, в пассажах, в кофейной и, наконец, в гостинице. Такая игра не доводит до добра, и к октябрю Лида была моей.

Лида не отличалась ни особенной красотой, ни развитием. Мне хотелось просто победы, чтоб увериться, сохранилось ли мое могущество после пролетевшей грозы. Несколько месяцев мы жили прекрасно, когда же Лида почувствовала себя беременной, вышла некрасивая суета. Я до сих пор не могу простить себе, каким трусом я вел себя. Лида хорошо поняла меня и сумела отплатить как следует. Она не стала плакать или упрекать меня.

– Прошу, чтобы я никогда больше не слыхала об вас.

Моя Лида! Моя маленькая, белокурая Лида! Я никогда не ожидал, чтобы она могла произнести это с таким достоинством, чтобы она могла уйти с таким величественным видом.

Я не писал ей ничего, слышал стороною, что они уехали из Москвы, но не разузнавал подробнее, так как был занят. Я издавал второй сборник своих символических стихотворений и работал над диссертацией. Появились новые знакомства и новые интересы.

Появился опять и старый друг Пекарский. Он был опять безумно влюблен, и я поспешил помочь его <так!>. Как друг я начал ухаживать за сестрой его предмета, за скучной, высокой Катей. Опять начались старые обманы, полупризнания, пожимания ноги под столом и первые поцелуи.

Месяца полтора продолжался мой роман с Катей. Но тут ее сестра внезапно изменила моему другу и вышла замуж за богатого купчика. Пекарский с отчаяньем в сердце должен был оставить их дом. Не долго думая, я сделал то же и с головой ушел в свою диссертацию, предоставив своей сестре утешать моего друга. Тут случайно я получил маленькое наследство, позволившее мне некоторую роскошь. Я решился на лето и осень уехать за границу, во Францию, в Италию. О дивные страны искусства! Цезарь и Рафаэль! Овидий и Данте!

Перед отъездом я заехал как-то к знакомым в Царицыно. Было часов семь вечера, когда я возвращался на станцию через парк. Роскошные тенистые аллеи, горделивые развалины, когда-то прелестный Миловид с его теперешней отвратительной торговлей пряниками, – случайно все это мне приходилось видеть в первый раз. Я наслаждался и бродил под зеленью лип. Весна! опять весна, как в те дни, когда умерла Нина.

На желтой скамейке я заметил две женские тени. Подошел ближе, дерзко оглядываю – Катя и ее сестра.

– Альвиан Алекс<андрович>!

– Я. Здравствуйте. Вы здесь на даче?

Бросив этот вопрос и услыхав утвердительный ответ, я уже хочу проскользнуть дальше, но Катя останавливает меня.

– Альв<иан> Алек<сандрович>, нам надо с вами поговорить.

Делать нечего, подаю ей руку, и мы идем.

– Скажите, неужели вы считали меня игрушкой?

(О, как это старо!)

– Конечно, вы не делали мне предложения, но ведь я вправе была думать, что вы любите меня, когда позволяла обнимать себя. Я даже не понимаю, какое удовольствие вы находили в том, чтобы смеяться надо мной?

– Катя…

Липы шумят, пруд сверкает. Откуда-то долетает смех влюбленных – не с лодки ли?

– Катя…

– Впрочем, вы и не могли любить меня… вы любите только себя и плачете только о себе. И напрасно воображаете вы, что счастливее других, что вы играете людьми… Вы просто один из несчастных… Мне жаль вас.

Молчание. Голос Кати начинает дрожать.

– Я слышала, вы уезжаете… Ну что ж! разве я сержусь!.. но… но почему ни одного слова! почему хоть не написали мне, что больше вы не хотите меня видеть… Зачем… так… сразу…

Ее рука сжимает мою. Она плачет, опускаясь на скамейку. В душе моей ни злобы, ни сострадания. Я освобождаю свою руку, бросаю ее одну, плачущую в темной аллее, и опять иду под тенью вечера и лип.

Откуда-то долетает смех влюбленных – не с лодки ли? впрочем, какое мне дело.

Я покидаю все окружающее меня. Прощай, моя прошлая жизнь и дорогие тени счастья.

Завтра паровоз умчит меня из этой знакомой Москвы, умчит к новой жизни и новой любви.

Amici mei, addio.

3 ноября <18>94 г.

Комментарии

Кремневых—первоначально фамилия была «Камневых», и Брюсов в нескольких местах оставил прежнее именование (а однажды даже назвал семейство «Каменскими»). Мы позволили себе унифицировать написание на протяжении всего повествования.

«Флюид», «периспри» – см.: «Дух по своей сущности бесконечен и невеществен и не может иметь прямого воздействия на материю; ему нужен был посредник; этим посредником служит флюидическая оболочка, которая есть в некотором роде составная часть Духа, оболочка полуматериальная, т. е. приближающаяся к материи по своему происхождению и к духовности – по своей эфирной природе; как и всякая материя, она имеет своим источником всемирный космический флюид, который в этом случае претерпевает особое изменение. Эта оболочка, носящая название периспри, как бы дополняя абстрактное существо Духа, делает его конкретным, уловимым для мысли; она делает его способным действовать на материю, подобно всем невесомым флюидам, составляющим, как известно, самые могущественные двигатели» ( Кардек А.Бытие: чудеса и предсказания. Ростов-на-Дону, 1995. С. 207–298).

20 лет. Первоначально стояла иная цифра – 18.

Сборник моих стихов. На самом деле первый сборник «Русские символисты» (который Брюсов имел основания считать своим) вышел в начале 1894 г., уже значительно позже романа с Е. Масловой, и, таким образом, в семействе Красковых и их компании он был как раз в «смешном положении непризнанного поэта».

«Ребус»—спиритический журнал (1881–1917); Брюсов сотрудничал в нем в 1900–1902 гг.

Вряд ли ее можно было назвать хорошо образован<ной >.Первоначально фраза звучала: «Вряд ли она была хорошо образованна», потом Брюсов исправил начало, забыв согласовать конец.

Эглинтон – Уильям Иглинтон (1857 —?). Подробнее о нем см.: Дойл А. К.История спиритизма. СПб., 1999. С. 268–276. В контексте брюсовской повести стоит отметить, что У. Иглинтон проводил опыты с грифельными досками.

Юм—ошибочная (но общеупотребительная) русская транскрипция имени английского медиума Даниэля Дангласа Хоума (1833–1886), которого тот же А. К. Дойл называет «величайшим физическим медиумом современности» (Там же. С. 135–154). Был тесно связан с Россией и похоронен по православному обряду в Париже.

Трагедия «Рим» и трагедия «Гамлет» были действительными замыслами Брюсова в 1894 г. (черновики «трагедии в 5 действиях, с прологом» «Рим» – РГБ. Ф. 386. Карт. 2. Ед. хр. 11. Л. 4–6, черновики «Гамлета» – Там же. Ед. хр. 14, 16).

«Ars Amatoria» (или «Ars amandi», «Искусство любви») – поэма Публия Овидия Назона (43 до Р.Х. – 17 или 18 по Р.Х.). Брюсов прозой переводил ее в 1890-е гг. Ср. также стихотворение Брюсова 1893 года «К задуманной поэме „Ars Amandi“ (по Овидию)» (РГБ. Ф. 386. Карт. 14. Ед. хр. 3. Л. 53).

Как девочка робка, ты вышла на эстраду – в тетради Брюсова «Мои стихи» (РГБ. Ф. 386. Карт. 14. Ед. хр. 3. Л. 58 об) стихотворение датировано ночью со 2 на 3 апреля 1893 г. У него есть заглавие «Второе апреля», и вторая строфа читается:

 
И я смутился сам, и страх мне сердце обнял,
С безмолвным трепетом я первых звуков ждал.
Замолк приветствий шум… Твой голос зазвучал,
И как тебя люблю, здесь в первый раз я понял.
 

Мундир его был на белой подкладке. Белая подкладка студенческого мундира символизировала богатство и «аристократизм» его обладателя.

«Муза, погибаю! сознаю бессилье…» – это стихотворение под загл. «К Музе!» записано в тетради «Мои стихи» 16 ноября 1892 г. (Там же. Л. 31 об.) с пометой: «См. дневник. Варя надо мной смеялась, Саблин „изводил“ остротами. Даже дурак Андруссек позволял себе насмешки надо мной. <…> Ср. Надсона». Стихотворение это было много длиннее.

Паладино Евзапия (1854–1918) – известный итальянский медиум.

«Как холодное небо бездонное» – стихотворение под заглавием «Умерла» и с датой 20 <мая 1893> – РГБ. Ф. 386. Карт. 2. Ед. хр. 7. Л. 21. Черновой автограф под заглавием «Панихида» – Там же. Л. 21.

Поэма на смерть Нины—Брюсов долго работал над поэмой на смерть Е. Масловой, но так и не закончил. Первоначальные наброски – РГБ. Ф. 386. Карт. 2. Ед. хр. 7–9. Один из вариантов под заглавием «Утро», законченный 29 марта 1894 г. – Там же. Ед. хр. 11.

…к октябрю Лида была моей. История, рассказанная здесь, находит аналогии в отношениях Брюсова с Н. А. Дарузес. Попытка описания этих отношений в художественной форме была предпринята им в прозаическом отрывке без названия:

«Свечи удвоены в зеркале, исчерченном вензелями, но блеск их еле проникает за драпри. Только над перегородкою полоса белого света.

Подушки на кровати давно сбились – одеяло сползло к стене – было душно.

– Альвиан, вернемся на диван.

– Что за пустяки! ты боишься меня? здесь так хорошо – полутьма – С нами вино, давай чокнемся.

– Ты хочешь меня напоить?

– Глупая! – милая! – птичка!

Она смеется. Смех полувоздушный, ласковый.

– Как я тебя понимаю, Альвиан. Только это тебе не удастся.

– О, но <1 слово нрзб> не кажется, что с <милым другом?>. Но ты ошибаешься – чего я хочу? – ты с тобой рядом, это – ты. Я целую тебя – разве я не счастлив без конца, как море – так, так, минуту – ляжем – слышишь, как плещут…

И она отдается тревожной игре – дыхание замирает на миг.

Молчанье. Тьма. Они лежат рядом, овеянные каким-то ароматом. Точно гигантское, гигантское тело раскинулось по морскому берегу. Ноги омывает океан, волоса опутали прибрежные пальмы, а руки далеко раскинуты по дюнам. О, как подымаются круглые груди под магической луной!

– Лидочка, ты любишь меня?

– Тебе не смешно так спра<ши>вать? – Тише, оставь меня.

– Зачем на тебе корсет? броня? щит?

– Оставь, что ты делаешь!

Альвиан расстегивает грудь; она смеется, ее тешит опасная игра – Альвиан приникает жадными устами к шее – она смеется.

– Оставь меня, пусти.

– Это ничего… я люблю… не люблю —

Бессвязн<ые> слова. Она сопротивляется. Они молчат и борются. Молчанье. Тьма. Во мраке кровать, как целый мир. Каждое место на ней ожило, каждый угол получил значение. Тяжело дыша , Лидия от<ходит?> вглубь – Подуш<ки> <1 слово нрзб> – <3 слова нрзб> – <1 слово нрзб> Хриплые звуки – Тьма – Какие-то сети <2 слова нрзб>, над кроватью – больше, больше.

– Не надо, ми<лый>, Альвиан – я буду кричать.

– Я тебя люблю.

Послед<ним> усилием она вырывается – он хватает ее за плечи и валит – она не чувствует боли, а он не сознает своей грубости —

– Пусти…

Они <сплетены?> – и она неподвижно откинулась навзничь – они не хотят разорвать объятий и судорожно держат друг друга.

– Альвиан…

У него нет слов.

Он рыдает – она плачет. Где ж дерзость —

– Что ты со мной сделал.

– Милая – птичка! – .»

(РГБ. Ф. 386. Карт. 3. Ед. хр. 16. Л. 38–39. Текст написан весьма неразборчиво, со множеством сокращений, которые часто малопонятны.)

Катя – ее прототипом явно служила Мария Павловна Ширяева, сестра жены А. А. Ланга, роман Брюсова с которой начался в 1894 г. и тянулся довольно долго.

Т. В. Мисникевич

Федор Сологуб, его поклонницы и корреспондентки

Я хочу иметь любовницу холодную и далекую. Приезжайте и соответствуйте.

Ф. Сологуб. Мелкий бес

…очарование порока – мудрейшее и злейшее из очарований.

Ф. Сологуб. Очарование печали

Федор Сологуб долго оставался «в тени» литературной славы и популярности, что, несомненно, обостряло интерес писателя к мнению современников – литераторов, критиков, читателей [693]693
  Сологуб неоднократно жаловался на отсутствие интереса к его творчеству со стороны критиков и читателей (см., например: Литературный календарь-альманах 1908 / Сост. О. Норвежский. СПб., 1908. С. 49; Книга о русских поэтах последнего десятилетия / Под ред. М. Гофмана. СПб.; М., 1909. С. 240). Писатель коллекционировал любую печатную информацию о себе: в его архиве сохранилась обширная подборка газетных и журнальных вырезок, в том числе на английском, немецком и французском языках, со статьями и заметками о его произведениях и лекционных выступлениях, а также альбомы с рецензиями на сборники его стихов, романы «Мелкий бес» и «Творимая легенда», трагедию «Победа смерти» (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 2–15, 17–19).


[Закрыть]. По свидетельству Е. Я. Данько, посещавшей Сологуба в последние годы его жизни, писатель «часто говорил, что его книги читают только истерички и дефективные подростки» [694]694
  Данько Е. Я.Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения / Вступ. статья, публ. и коммент. М М. Павловой // Лица: Биографический альманах. Вып. 1. М.; СПб., 1992. С. 218.


[Закрыть]. О. Н. Черносвитова, сестра Ан. Н. Чеботаревской, разбиравшая архив Сологуба для передачи в Пушкинский Дом, отметила в корреспонденции писателя большое количество писем от «читателей и почитателей обоего пола» [695]695
  См.: Письмо О. Н. Черносвитовой Т. Н. Чеботаревской / Публ. М. М. Павловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993. С. 318–319.


[Закрыть]. Эти письма, не попадавшие до настоящего времени в сферу внимания исследователей, содержат интересный материал для изучения проблемы литературной репутации Сологуба. Они позволяют представить, кто же в действительности читал его книги и как «бытовал» «миф о Сологубе» в сознании массового читателя и в окололитературной среде. Письма «почитателей» дают и определенный «ключ» к постижению творческого «я» и «внутренней загадочной жизни» писателя, чрезвычайно «закрытого» для окружающих. Любые сведения, даже достаточно косвенные, которые помогают «разомкнуть» всегда присутствовавшее, по определению З. Гиппиус, «кольцо холодка» вокруг Сологуба [696]696
  См.: Гиппиус З. Н.Живые лица. Л., 1991. С. 164.


[Закрыть], являются ценными и важными.

В настоящую публикацию вошла небольшая часть имеющихся в архиве Сологуба писем поклонниц его таланта. По-видимому, писатель сохранял практически всю поступавшую к нему корреспонденцию «барышень и дам». Интерес к современницам вполне соответствовал творческой установке Сологуба – собирать и изучать «натуру» [697]697
  Подробнее об особенностях творческого метода Сологуба см.: Павлова М. М.Преодолевающий золаизм, или Русское отражение французского символизма (ранняя проза Ф. Сологуба в свете «экспериментального метода») // Русская литература. 2002. № 1. С. 211–220.


[Закрыть]. «Альдонсы-Дульцинеи» самого разного возраста и социального положения – «маленькие актрисы», начинающие писательницы, «барышни от мелопластики», домашние учительницы, конторские служащие и т. д., жительницы столицы и «провинциалочки восторженные» – охотно открывали перед любимым писателем «завесы души». В 1913–1916 гг. Сологуб побывал с лекциями «Искусство наших дней» и «Россия в мечтах и ожиданиях» во многих частях империи. В своем интервью о первой поездке по городам России Сологуб отмечал: «Мне интересно было посмотреть на своего читателя. Из этого знакомства я вывел заключение, что читатель в массе относится более непосредственно и, пожалуй, даже глубже к писателю, чем критика. <…> Цель моей поездки была – выступить хоть однажды перед публикою без посредства прессы и критики» [698]698
  В.Т. <Тер-Оганезов В.Т.>Федор Сологуб о своей поездке // День. 1913. № 112. 28 апреля.


[Закрыть]. Полные залы на лекциях Сологуба нередко обеспечивала именно «дамская» часть аудитории. Любимому поэту рукоплескали и юные гимназистки, и «дамы в бриллиантах» [699]699
  В феврале 1914 года он сообщал Чеботаревской: «Вчера читал в Воронеже. Людишек набралось очень много. Учащихся пустили, и потому было довольно много гимназисток»; «приходили за билетами, больше барышни и дамы» (Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская / Вступ. статья, публ. и коммент. А. В. Лаврова // Неизданный Федор Сологуб. М., 1997. С. 334, 345). О восторженном приеме, оказанном писателю провинциальными «барышнями», писали и журналисты. Например, корреспондент газеты «Волынская почта» дал «отчет» о лекции Сологуба «Искусство наших дней» от имени одной из слушательниц: «Боже! бедная, несчастная я! Наконец я увидела, посмотрела, оглядела, почувствовала глазами, ощутила взором себя, Сологуба, не все ли равно, свою мечту, мечтательней мечты… услышала, моих ушей коснулся тихий шепот… что со мной! <…> Полный зал… битком молодежи, гимназисток, учеников, несколько учителей, много барышень, дам…» (Sic. Заметки из дневника житомирянки // Волынская почта. 1913. № 315. 5 декабря. С. 3).


[Закрыть].

Е. З. Гонзаго-Павличинская. Открытое письмо Федору Сологубу. 23 июня 1915. ИРЛИ.

Трудно сказать, что, кроме писательского любопытства, подталкивало Сологуба к общению с «читательницами» – тщеславие, сочувствие или стремление педагога воспитывать «малых сих». Они же видели своего кумира отзывчивым, чутким и мудрым, и он старался этому представлению соответствовать. В образе «кирпича в сюртуке» редко кому удавалось рассмотреть «живого» Сологуба [700]700
  Г. Иванов вспоминал о своих встречах с Сологубом:
  «„Кирпич в сюртуке“ – словцо Розанова о Сологубе. По внешности действительно не человек – камень. <…> Когда меня впервые подвели к Сологубу и он уставил на меня бесцветные ледяные глазки и протянул мне, не торопясь, каменную ладонь (правда, мне было семнадцать лет), зубы мои слегка щелкнули – такой „холодок“ от него распространялся».
(Иванов Г. Петербургские зимы. Нью-Йорк, 1952. С. 177–178)

[Закрыть]. Р. Иванов-Разумник, с которым Сологуб жил подолгу в одном доме в Детском Селе в середине 1920-х гг., писал по этому поводу: «…я благодарен судьбе, что она дала мне узнать милого, простого, детски смеющегося Федора Кузьмича, а не того Сологуба, каким я его знал (вернее – представлял): „комантного“, обидчивого, брюзгливого, резкого, тщеславного. Все это – было, но было той внешней шелухой, за которой таилась детская, добрая душа; он был очень застенчив (право!) – и скрывал эту застенчивость в резкости; он был очень добр и отзывчив – и стыдился своей доброты; был широк – и окутывал себя часто досадной мелочностью» [701]701
  Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка / Подгот. текста Т. В. Павловой, А. В. Лаврова и Д. Мальмстада; Публ., вступит. статья и коммент. А. В. Лаврова и Д. Мальмстада. СПб., 1998. С. 553.


[Закрыть].

Сологуб во многих случаях благожелательно отвечал на письма своих «мудрых дев» и их просьбы – прислать фотографию или книгу с автографом, билет на спектакль, лекцию и т. д., оценить первые творческие опыты: «девушки» нередко обращались к Сологубу во второй раз; иногда между писателем и «поклонницей» устанавливалась переписка, как, например, с одной из первых корреспонденток – домашней учительницей из Петербурга Еленой Брандт (см. п. 1).

Демократическое происхождение писателя, сочувствие «униженным и оскорбленным» в его творчестве располагали «читательниц», «находящихся в крайней нужде», к просьбам оказать им помощь деньгами [702]702
  Например, в образе «усталой и больной» «интеллигентной дамы», давшей в газету объявление с просьбой о помощи, приходит «милая смерть» к герою рассказа «Смерть по объявлению» (впервые: Золотое руно. 1907. № 6):
  «Какая-то интеллигентная молодая дама, красивая и воспитанная, находясь в крайней нужде, просила добрых людей одолжить ей пятьдесят рублей; согласна была на все условия. Просила писать в семнадцатое почтовое отделение до востребования, предъявительнице квитанции за № 205824».


[Закрыть]. Курсистка Нина Пожарская так объясняла Сологубу, почему она именно его просит одолжить двести рублей на продолжение образования: «У Вас есть одно маленькое, но прекрасное стихотворение, которое я, к сожалению, наизусть не помню. Содержание его приблизительно такое: если выйдешь в глухую ночь на улицу и услышишь зов о помощи, то, хоть сам погибни, а тому, кто зовет, помоги. Из-за этого стихотворения я и обращаюсь к Вам, а не к кому-либо другому» [703]703
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 548. Сологуб, по-видимому, иногда помогал обратившимся к нему за помощью; одна из «просительниц» писала ему:
  «Я, несмотря на то, что Вы сказали, если у Вас будут деньги, Вы сами мне пришлете, решаюсь Вас просить, уж очень мне хочется устроиться так, чтобы иметь возможность учиться. Не сердитесь, что Вы раз помогли в очень тяжелую минуту, так я обращаюсь к Вам уж и не с такой насущной нуждой».
(ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 756)

[Закрыть].

Интерес некоторых «читательниц» к Сологубу не всегда ограничивался восхищением его писательским талантом. По словам А. Блока, «просто поклонницы иногда неуловимо переходят во влюбленных» [704]704
  См.: Александр Блок. Переписка: Аннот. каталог. Вып. 1: Письма Александра Блока. М., 1975. С. 17.


[Закрыть]. «Роман в письмах» с одной из «почитательниц» воплотился в реальный сюжет, полностью изменивший жизнь Сологуба: «просто» поклонницей, увлеченной творчеством Сологуба, была в начале знакомства с писателем его будущая жена – Ан. Н. Чеботаревская [705]705
  Об истории отношений Ф. Сологуба и Ан. Н. Чеботаревской см.: Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская. Указ. изд. С. 290–384.


[Закрыть]. После премьеры трагедии Сологуба «Победа смерти», состоявшейся 6 ноября 1907 г., Чеботаревская писала «мэтру»: «Дорогой Федор Кузьмич! Пишу Вам эти слова за ту радость и муку, которые я ощущала вчера в театре. О, какой Вы счастливый, как я завидую Вам (нет, впрочем – последнее неправда), как радуюсь Вашему торжеству (пожалуй, это „торжество смерти“?). Может, пьеса оттого так волновала меня, что многое было слишком близко мне, слишком пережито. Нет, конечно, главное, что она написана великим мастером, чудесным пером „Великого (!) беса“, огромным, ценным талантом. Счастье, что можно пользоваться им, – и большое, большое спасибо за 6-е ноября» [706]706
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 937. Л. 1–2.


[Закрыть]. Восторженное «поклонение» писателю стало и движущей силой в стремлении Чеботаревской «творить» его жизнь. «Она по-своему любила его, – вспоминал Конст. Эрберг, – но, ценя талант Сологуба, думала, что шумиха, ею создаваемая вокруг его имени (причем часто неумелая!), может как-то способствовать „славе“ писателя» [707]707
  Эрберг Конст.( К. А. Сюннерберг). Воспоминания / Публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1977 год. Л., 1979. С. 140.


[Закрыть].

Многие из окружения поэта с иронией и некоторым сожалением отнеслись к нарушению «красивой тишины» в его доме [708]708
  См., например: Тэффи Н. А.Федор Сологуб // Воспоминания о Серебряном веке. М., 1993. С. 80–93; Добужинский М.Встречи с писателями и поэтами // Там же. С. 358–359; Белый А.Начало века. М., 1990. С. 488.


[Закрыть]и даже позволяли себе «бранить Анастасию (Чеботаревск<ую>), испортившую жизнь и творчество Сологуба» [709]709
  Чуковский К.Дневник 1901–1929. М., 1991. С. 18.


[Закрыть]. Злой намек на союз Сологуба и Чеботаревской был сделан М. Горьким в Сказке III из его цикла «Русские сказки». Герой Сказки поэт Смертяшкин женится на своей поклоннице – «знакомой модерн-девице Нимфодоре Заваляшкиной»: «Евстигнейка же на радостях решил жениться: пошел к знакомой модерн-девице Нимфодоре Заваляшкиной и сказал ей: „О, безобразна, бесславна, не имущая вида!“ Она долго ожидала этого и, упав на грудь его, воркует, разлагаясь от счастия: „Я согласна идти к смерти рука об руку с тобой!“ „Обреченная уничтожению!“ – воскликнул Евстигней. Нимфодора же, смертельно раненная страстью, отзывается: „Мой бесследно исчезающий!“ Но тотчас, вполне возвратясь к жизни, предложила: „Мы обязательно должны устроить стильный быт!“» [710]710
  Горький М.Полн. собр. соч. Художественные произведения: В 25 т. М., 1968–1976. Т. 12. С. 178–179. Об отношении Сологуба и Чеботаревской к Сказке Горького см.: Федор Сологуб и Ан. Н. Чеботаревская. Переписка с А. А. Измайловым / Публ. М. М. Павловой // Ежегодник Рукописного отдела на 1995 год. СПб., 1999. С. 233–237. Подробно об истории конфликта между Горьким и Сологубом, возникшего в связи с публикацией Сказки, см.: Никитина М. А.М. Горький и Ф. Сологуб: (К истории отношений) // Горький и его эпоха: Исследования и материалы. Вып. 1. М., 1989. С. 185–203.


[Закрыть].

З. Шадурская. Открытое письмо Федору Сологубу. <1908–1910>. ИРЛИ.

Один из самых трагических рассказов Сологуба – «Мышеловка» (1913) [711]711
  Впервые: Огонек. 1913. № 22. 23 июня; вошел в сборник рассказов Сологуба «Слепая бабочка» (М., 1918).


[Закрыть]посвящен истории любви одинокого, умудренного жизнью поэта и юной поклонницы: «Вечером, когда поэт только что зажжет лампу, иногда приходила к нему Анночка Алеева – его поклонница, барышня, служившая в какой-то технической конторе. Поэт любил ее за то, что она любила его стихи и многие знала на память. <…> Анночка, сама того не замечая, мало-помалу влюбилась в поэта». Поэт видит в Анночке спасение от одиночества, но именно она приносит в дом поэта мышеловку, воплотившую для него весь ужас жизни [712]712
  Возможно, именно к рассказу «Мышеловка» отсылает Л. М. Клейнборт в своем мемуарном очерке о Сологубе, рассуждая об изменении жизни писателя после женитьбы:
  «Смотришь на него в его изысканной гостиной – в синем костюме, с пестрыми носками, – а приходит на ум мелкий дождичек, темнота, и мыши, мыши без конца…».
(Клейнборт Л. М. Встречи. Федор Сологуб / Публ. М. М. Павловой // Русская литература. 2003. № 2. С. 102)

[Закрыть].

Своего рода «мышеловкой» обернулось для писателя изменение его жизненного уклада [713]713
  Г. Чулков писал по этому поводу:
  «Теперь Сологуб жил не в скромной, тихой, серьезной и задумчивой своей квартире, где когда-то бесшумно ходила по комнатам его молчаливая сестра. Пришлось нанять большую квартиру, где была гостиная с пышною мебелью. Этот салон посещали теперь люди разнообразные. Прежде Сологуба навещали одни поэты, теперь шли в его квартиру все – антрепренеры, импресарио, кинематогравщики…»
(Чулков Г. Годы странствий. М., 1999. С. 174)

[Закрыть]. Присутствие в салоне на Разъезжей «разнообразных» людей способствовало «трескучему буму сомнительной славы» вокруг имени Сологуба, в том числе и усиленному распространению разного рода слухов и сплетен о его декадентской «порочности». Л. Клейнборт писал в мемуарном очерке о Сологубе: «Когда он ставил свои „Ночные пляски“ [714]714
  Постановка драматической сказки Сологуба «Ночные пляски» состоялась 9 марта 1909 г. в Литейном театре (режиссер Н. Н. Евреинов; в спектакле принимали участие С. Городецкий, Ю. Верховский, О. Дымов, Л. Бакст и др., а также жены литераторов).


[Закрыть], в которых подвизались двенадцать оголенных дев, говорили, что эти девы его „глубины сатанинские“, в которых он и купается. Особняком стояла сама Чеботаревская, которая не то сама секла своего супруга, не то он ее, после чего они предавались половому безумству. <…> Сама по себе Чеботаревская была для него ничто. Но Чеботаревская, как подруга Сологуба…это уже марка, действовавшая на воображение» [715]715
  Клейнборт Л. М.Встречи: Федор Сологуб. Указ. изд. С. 103–104.


[Закрыть].

Образ «рыцаря смерти» и его «почтительной служительницы» стал «маркой», полюбившейся экзальтированным любительницам «декадентских отрав». Поклонницы «нового» искусства, мечтавшие об «утонченных наслаждениях» или просто страдавшие от одиночества и непонимания, «цитируя» любимого писателя в обращенных к нему письмах, тем самым обозначали наиболее привлекавшие их темы и мотивы творчества Сологуба – красоты обнаженного тела, «безмерной и невозможной» любви лунной Лилит, освобождающей от «бредов бытия» «милой смерти». Несомненно, одной из причин массового увлечения Сологубом была своего рода мода на «декадентство» в литературе и жизни. «Мне приходило в голову, что Сологуб, – писала Е. Я. Данько, напрямую связывая популярность писателя с „культом порочности“ „эпохи безвременья“, – цветок, взлелеянный именно той почвой, тем временем, когда в другом кругу царил Распутин» [716]716
  Данько Е. Я.Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения. Указ. изд. С. 226. В архиве Сологуба сохранилась его неопубликованная заметка «Встреча с Распутиным», где, в частности, отмечалось:
  «Суммируя свои тогдашние впечатления, мы не могли назвать их интересными. Ничего оригинального, интригующего для нас, людей интеллекта и искусства, не мог представить этот грубый, неопрятный мужик, с потным лицом, с взлохмаченными волосами, с его не то наивным, не то наглым бахвальством, с его абсолютным равнодушием ко всему „умственному“ и закономерному, с его самовлюбленностью и высокомерием выскочки, плохо прикрытыми личиною грубоватой простоты и прямоты. Я забыл сказать, что мужчин, по крайней мере присутствующих, он как будто и не заметил, обращая внимание исключительно на женщин, опять же безотносительно к их социальному или общественному положению. Был какой-то огромный цинизм в его поведении, в его манере обращения с окружающими. На наших дам он тоже, по-видимому, не произвел шармирующего впечатления. Но легко было представить его среди лиц, которых он „эпатирует“ своим бахвальством и невежеством. По моему глубокому убеждению, эта среда и породила это мрачное явление нашей современности».
(ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 257. Л. 4–5)

[Закрыть]. Параллель, проведенная мемуаристкой между столь непохожими явлениями, не была лишена некоторых оснований. Писательница Вера Жуковская, интересовавшаяся личностью Распутина и принимавшая участие в собраниях его поклонниц в 1914–1916 гг. [717]717
  Вера Александровна Жуковская (1885–1956) – племянница ученого-механика Н. Е. Жуковского, автор сборников рассказов «Марена» (Киев, 1914) и «Вишневая ветка» (М., 1918), повести «Сестра Варенька» (М., 1916); интересовалась нетрадиционными формами религиозного сознания, оставила воспоминания о Распутине (опубликованы: Российский архив. Вып. II, III. М., 1992. С. 252–317). Подробнее см. о ней: Эткинд А.Хлыст: (Секты, литература и революция). М., 1998. С. 522–528.


[Закрыть], в феврале 1915 г. обращалась к Сологубу: «Я заблудилась на пути своем и затеряла след, но в Вас я часто находила огонь путеводный. Вы знаете то, о чем мы можем только догадываться и что ищем на ощупь. Вы внесли так много опьяняющего яда в магию человеческих отношений. Вы разрушили старый грех и освятили страсть. Если бы Вы захотели, Вы могли бы так помочь мне. Вы знаете то, что слаще яда, но эта сладость – сладость нитроглицерина, а Вы над погребом пороховым как царь на троне, как властелин подземных сил» [718]718
  Жуковская В.Письмо Ф. Сологубу от 7 февраля 1915 г. // ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 265.


[Закрыть].

Неизвестная. Открытое письмо Федору Сологубу. Б. д. ИРЛИ.

Критики и публицисты дружно отмечали «взрывоопасный» характер некоторых сочинений Сологуба, наряду с такими произведениями, как «Санин» М. Арцыбашева и «Крылья» М. Кузмина [719]719
  См.: Баран X.Федор Сологуб и критики // Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. М., 1993. С. 234–263.


[Закрыть]. «Временами Сологуб омокает свое перо в едкие чернила, чтобы писать о „темном сладострастии“, – предупреждала „молодых и неопытных“ харьковская газета „Южный край“. – Он изобразил тех страшных змей, которые ползают в низинах человеческих сердец, те отвращения „темного сладострастия“, которого должен бежать большой и маленький писатель» [720]720
  Станкевич А.Суд над Сологубом // Южный край. 1909. № 2621. 25 февраля.


[Закрыть]. Сологуб, наоборот, стремился к тому, чтобы читатели находили в его творчестве не «низкие истины», а «возвышающий обман». Он полагал, что художник слова имеет право затрагивать любые, даже самые откровенные темы, но должен делать это с особым искусством, соблюдая чувство меры и вкуса. Получив «на суд» от писательницы А. Мар ее скандально известный роман «Женщина на кресте» (см. наст, публ., п. 22–23) [721]721
  Анна Мар (псевд.; наст, имя и фамилия Анна Яковлевна Бровар; 1887–1917) – прозаик, журналист. Подробно о судьбе романа см.: Грачева А. М.«Жизнетворчество» Анны Мар // Лица: Биографический альманах. Вып. 7. М.; СПб., 1996. С. 56–76.


[Закрыть], Сологуб писал ей: «Роман кажется написанным ради двух-трех страниц, и то, что на этих страницах, – громадные кучи точек, очень неприятно. <…> Опасность точек в том, что читатель подставит в эти пробелы не картину воображения, к чему ведут слова, хотя бы очень осторожные, а самые слова, угадываемые кое-как. То, о чем Вы пишете, требует таких изысканных слов и такого элегантного воображения, каких у читателя, обыкновенно, нет. Если бы Вы заполнили эти пробелы Вашими словами, Вы могли бы внушить читателю те образы, какие Вам нужны. Ведь для всякого предмета в нашей действительности искусство может, если захочет, найти очаровательные названия и восхитительные определения» [722]722
  Сологуб Ф.Письмо Анне Мар от 4 июня 1916 г. // ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 2. Ед. хр. 9.


[Закрыть].

В своих выступлениях писатель неоднократно говорил о «демократическом наклоне» «нового искусства» и его «воспитательной» роли для современников – детей «больного века» [723]723
  Например, в лекции «Искусство наших дней» Сологуб отмечал: «Толпа, захотевшая не только хлеба, но и зрелищ, уже готова отдать свою душу искусству» ( Сологуб Ф.Искусство наших дней // Русская мысль. 1915. № 12. С. 47).


[Закрыть]. Письма «читательниц» показывают утопичность и сугубо «теоретический» характер подобных рассуждений. «Всякий шаг модного человека, – писал А. Измайлов в связи с выходом первых частей романа „Навьи чары“, – подхватывается и пародируется сотнями литературных ничтожеств, и вот почему я считаю последний роман Сологуба не только ошибкой, но и преступной ошибкой» [724]724
  Измайлов А.Загадка сфинкса // Измайлов А. Литературный Олимп. М., 1911. С. 324.


[Закрыть]. В произведениях Сологуба видели «образец для подражания» не только «литературные ничтожества»; люди, далекие от литературы и нередко, по словам того же Измайлова, «судящие о писателе по пародистам и фельетонистам», воспринимали их как «библию» «новой» морали и «руководство к действию». Тонкости художественного мира Сологуба зачастую оказывались недоступными зачитавшимся его книгами. Конст. Эрберг приводит пример воздействия сологубовской лирики на «рядового читателя»: «Зашел я как-то к двум „маленьким актрискам“ (выражение М. А. Кузьмина <так! – Т.М.>) театра Комиссаржевской. Застал их во время спора по поводу „Тихой колыбельной“ Сологуба, – „Она уверяет, будто Сологуб говорит там про смерть“, – обратилась ко мне одна из хозяек. „Чем жаловаться, лучше сама, вот, прочти“, – говорит другая, раскрывая перед подругой книгу. Та вся устремилась в строчки. – „Ох, как жутко, – сказала она, прочитав, – а я-то, дура, каждый вечер, как моего Васеньку укачиваю, пою это ему, – Васеньке моему милому…“ И вышла из комнаты со слезами на глазах. Скоро, впрочем, вернувшись, она прибавила с какой-то извиняющейся улыбкой: „Ах, этот Сологуб, – что он с человеком сделать может!“» [725]725
  Эрберг К.( К. А. Сюннерберг). Воспоминания. Указ. изд. С. 142.


[Закрыть]