Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Мохандас (Мохандус) Карамчанд Ганди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

попросили, чтобы нам подавали те же вегетарианские блюда, что и старшинам

корпорации. Наша просьба была удовлетворена, и мы стали получать фрукты и

овощи с адвокатского стола.

На четырех человек за столом полагалось две бутылки вина, а так как я к

вину не прикасался, меня всегда приглашали составить четверку, с тем чтобы

получилось две бутылки на троих. В каждом семестре устраивался один

торжественный вечер, когда, кроме портвейна и хереса, подавали шампанское. В

такие вечера на меня был особый "спрос".

Я не мог понять тогда, да и сейчас не понимаю, каким образом эти обеды

могли в какой бы то ни было степени служить подготовкой к адвокатской

профессии. Когда-то на этих обедах бывали лишь немногие студенты, и потому

они имели возможность разговаривать с присутствовавшими на обеде старшинами

корпорации и произносить речи. Это способствовало расширению их кругозора и

приобретению внешнего лоска и изысканности. Здесь они совершенствовали и

свое ораторское искусство. Все это было невозможно в мое время, поскольку

старшины корпорации сидели за отдельным столом. Обычай постепенно утратил

свое значение, но консервативная Англия все же сохраняла его.

Учебный курс был несложным. Адвокатов шутливо называли "обеденными

адвокатами". Все знали, что экзамены фактически не имели значения. В мое

время надо было сдать два экзамена: по римскому праву и по обычному праву.

Были учебники, которые выдавались на дом, но почти никто не читал их. Я знал

многих, которые в течение двух недель бегло знакомились с конспектами по

римскому праву, но тем не менее выдерживали экзамены. Что касается экзаменов

по обычному праву, то студенты усваивали этот предмет при помощи таких же

конспектов за два-три месяца. Вопросы были легкими, а экзаменаторы

великодушными. Процент сдавших экзамен по римскому праву обычно колебался от

95 до 99, а процент сдавших все экзамены доходил до 75 и даже более. Так что

мы почти не боялись провалиться на экзаменах, их можно было сдавать четыре

раза в году. Таким образом, экзамены не представляли никакой трудности.

Но я сумел сделать их для себя трудными. Я счел необходимым прочесть все

учебники. Мне казалось обманом не читать их. Я истратил много денег на

покупку книг. Римское право я решил читать на латыни. Знание латыни, приобретенное мною в период подготовки к вступительным экзаменам в высшее

учебное заведение в Лондоне, сослужило мне хорошую службу. Впоследствии это

пригодилось мне и в Южной Африке, где заимствованное из Голландии обычное

право было основано на нормах римского права. Изучение кодекса Юстиниана

значительно помогло мне в понимании южноафриканского права.

Для усвоения английского обычного права потребовалось десять месяцев

упорного труда. Очень много времени ушло на чтение объемистой, но интересной

книги Брума "Обычное право". Весьма интересным, но трудным для понимания

оказалось "Право справедливости" Снелла. Интересной и полезной была книга

"Судебные прецеденты" Уайта и Тьюдора, ряд дел из которой рекомендовались

для изучения. С большим вниманием я прочел также книги Уильямса и Эдварда

"Недвижимость" и Гудива "Движимое имущество". Книгу Уильямса я читал, как

роман. Припоминаю, что лишь еще одна книга вызвала у меня такой же интерес -

"Индусское право" Мейна, которую я прочел уже по возвращении в Индию. Но

здесь не время говорить о литературе по индийскому праву.

13 июня 1891 года я кончил экзамены и получил разрешение заниматься

адвокатской практикой. 11 июня мое имя было занесено в списки адвокатов при

Верховном суде. 12 июня я отплыл на родину.

Невзирая, однако, на свои занятия, я был бесконечно беспомощен и полон

тревоги. Я не чувствовал себя достаточно подготовленным к юридической

практике.

Но о своей беспомощности я расскажу в следующей главе.

XXV. МОЯ БЕСПОМОЩНОСТЬ

Стать адвокатом было легко, но заниматься юридической практикой – трудно.

Я прочел законы, но не знал, как их применять. С большим интересом я

проштудировал "Принципы законности", но не представлял себе, как правильно

применять их в своей деятельности. "Sic utero tuo ut alienum non laedas"

(пользуйся своей собственностью так, чтобы не наносить ущерба собственности

других) – таков один из этих принципов, но я не знал, как извлечь из него

пользу для клиента. Я прочел обо всех судебных делах, основанных на данном

принципе, но так и не понял, как применять его в юридической практике.

Кроме того, я не изучал индийского права и не имел ни малейшего

представления ни об индусском, ни о мусульманском праве. Я не знал даже, как

вчинять иск. Я слышал, что сэр Фирузшах Мехта рыкает, как лев, во время

заседаний в суде. Каким образом сумел он научиться этому искусству в Англии?

О такой проницательности в юридических вопросах, какой обладал он, я не смел

и мечтать. У меня были серьезные опасения, смогу ли я, занимаясь адвокатской

практикой, заработать себе на жизнь.

Меня терзали подобные сомнения и беспокойство, еще когда я изучал право в

Англии. Как-то я рассказал об этом друзьям. Один из них посоветовал мне

обратиться к Дадабхаю Наороджи. Я уже говорил о том, что, уезжая в Англию, запасся рекомендательным письмом к нему, но счел неудобным беспокоить столь

великого человека. Когда объявляли о его лекции, я садился, бывало, где-нибудь в уголке и по окончании уходил, насладившись виденным и

слышанным. Чтобы сблизиться со студентами, Дадабхай основал ассоциацию. Я

часто приходил на заседания ассоциации, восхищался его заботой о студентах.

Они в свою очередь платили ему уважением. Наконец я осмелился вручить ему

рекомендательное письмо. Он сказал: "Можете зайти ко мне в любое время". Но

я так и не воспользовался этим приглашением, так как не счел возможным

беспокоить его без особой на то необходимости. Поэтому я не решился внять

совету своего друга и не обратился тогда к Дадабхаю. Не помню, кто мне

порекомендовал встретиться с м-р Фредериком Пинкаттом. Он был консерватором, но его отношение к индийским студентам было чистым и бескорыстным. Многие

студенты обращались к нему за советом. Я также попросил его о встрече, и он

дал согласие. Никогда не забуду беседы с ним. Он встретил меня как друг и

посмеялся над моим пессимизмом.

– Не думаете ли вы, что все должны быть похожи на Фирузшаха Мехту? Такие, как Фирузшах и Бадруддин, встречаются редко. Будьте уверены, можно стать

рядовым адвокатом, не обладая особым мастерством. Честности и трудолюбия

вполне достаточно для того, чтобы заработать на жизнь. Не все дела сложные.

Расскажите мне о том, что вы вообще читали.

Когда я назвал то немногое, что прочел, он был, как я мог заметить, весьма

разочарован. Но это длилось недолго. Вскоре его лицо озарилось приятной

улыбкой, и он сказал:

– Я понимаю ваше беспокойство. Вы читали явно недостаточно. У вас нет

глубоких знаний о мире, которые являются sine qua non (*) для вакила. Вы не

знаете даже истории Индии. Вакил должен знать природу человека. Он должен

уметь читать мысли человека по его лицу. И каждый индиец обязан знать

историю Индии. Она не имеет прямого отношения к юридической практике, но

знание ее необходимо. Насколько я понял, вы даже не читали историю восстания

1857 года Кея и Маллесона. Прочтите сначала ее, а потом еще две книги для

того, чтобы понять природу человека.

(* Непременное условие (латин.). *)

Это были книги по физиогномике Лаватора и Шеммельпенника.

Я был чрезвычайно благодарен моему высокочтимому другу. В его присутствии

все мои страхи исчезли, но как только я ушел, тревога вернулась. Как узнать

человека по его лицу? Этот вопрос не давал мне покоя на обратном пути домой.

На другой день я приобрел книгу Лаватора. Книги Шеммельпенника в магазине не

было. Я прочел книгу Лаватора и нашел, что она гораздо труднее, чем "Право

справедливости" Снелла, и мало интересна. Я изучал лицо Шекспира, но не мог

понять, откуда взялась у Шекспира привычка бродить по улицам Лондона.

Книга Лаватора не дала мне новых знаний. Совет м-ра Пинкатта практически

мне ничего не дал, но его доброта оказала мне хорошую услугу. Его

улыбающееся открытое лицо сохранилось в моей памяти. Я положился на его

мнение о том, что проницательность, память и способности как у Фирузшаха

Мехты совсем не обязательны для того, чтобы стать преуспевающим юристом: вполне достаточно честности и трудолюбия. А поскольку этого у меня было

достаточно, я стал чувствовать себя увереннее.

Я не смог прочесть фолиантов Кея и Маллесона в Англии, но сделал это в

Южной Африке, так как решил прочесть их при первой возможности.

Итак, с каплей надежды, смешанной с отчаянием, я сошел с парохода "Ассам"

в Бомбее. Море в гавани было бурным, и пришлось добираться до причала на

катере.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I. РАЙЧАНДБХАЙ

В последней главе я говорил, что море в бомбейской гавани было бурным, это

обычная картина для Аравийского моря в июне-июле. Оно было неспокойным все

время, пока мы плыли из Адена. Почти все пассажиры страдали морской

болезнью; один я чувствовал себя превосходно и, стоя на палубе, глядел на

бушующие валы и наслаждался плеском волн. За завтраком, кроме меня, было еще

два человека; они ели овсяную кашу из тарелок, которые держали на коленях, стараясь не вывалить содержимое.

Шторм на море был как бы символом моей внутренней бури. Но я спокойно

переносил шторм, и, думаю, мои волнения также не отражались на моем лице.

Беспокоила каста, которая могла противодействовать моей деятельности. Я

уже говорил о мучившем меня чувстве беспомощности. Я не знал, как приступить

к делу. Но меня ожидали гораздо большие испытания, чем я предполагал.

Старший брат пришел встретить меня на пристани. Он уже познакомился с д-м

Мехтой и его старшим братом, и так как д-р Мехта настаивал, чтобы я

остановился у него в доме, мы отправились к нему. Таким образом, знакомство, начавшееся в Англии, продолжалось и в Индии, вылившись затем в постоянную

дружбу между нашими семьями.

Мне очень хотелось увидеть мать. Я не знал, что ее уже нет в живых и она

не сможет вновь прижать меня к своей груди. Только теперь мне сообщили эту

печальную весть, и я совершил полагающиеся омовения. Брат не сообщил мне в

Англию о ее смерти, так как не хотел, чтобы удар постиг меня на чужбине. Но

и на родине весть эта была для меня тяжелым потрясением. Я переживал потерю

матери гораздо сильнее, чем смерть отца. Большинство моих сокровенных надежд

рухнуло. Но помнится, внешне я никак не проявлял своего горя и смог даже

сдержать слезы и жить, словно ничего не случилось.

Д-р Мехта познакомил меня с некоторыми своими друзьями и братом Шри

Ревашанкар Джагдживаном, с которым мы подружились на всю жизнь. Но особенно

я должен отметить знакомство с зятем старшего брата д-ра Мехты поэтом

Райчандом, или Раджачандрой, участвовавшим на правах компаньона в ювелирной

торговой фирме, носившей имя Ревашанкара Джагдживана. Райчанду было тогда не

более 25 лет, но уже с первой встречи я убедился, что это человек большой

учености, с сильным характером. Было известно, что он шатавадани (человек, обладающий способностью одновременно запоминать или следить за сотней

вещей). Д-р Мехта посоветовал мне испытать его исключительную память. Я

исчерпал свой запас слов из всех известных мне европейских языков и попросил

поэта повторить эти слова. Он повторил и даже точно в том же порядке, в

каком я их назвал. Я позавидовал такой способности, но не это очаровало

меня. Черты, действительно восхитившие меня, я открыл позже. Это были его

глубокое знание священных книг, безупречность характера и горячее стремление

к самопознанию. Впоследствии я убедился, что в самопознании он видел

единственный смысл своей жизни. Следующие строки Муктананда никогда не

сходили с его уст и всегда жили в его сердце:

Я буду считать себя счастливым только тогда,

Когда буду видеть Его в каждом своем поступке;

Поистине Он – нить,

что поддерживает жизнь Муктананда.

Коммерческие операции Райчандбхая выражались в сотнях тысяч рупий. Он был

знатоком жемчуга и бриллиантов. Он умел разрешить любой, даже самый

запутанный деловой вопрос. Но не это было основным в его жизни. Главным у

него была страсть к созерцанию бога. На его рабочем столе всегда лежали

религиозные книги и дневник. Закончив дела, он тотчас брался за них. Многие

из его опубликованных сочинений представляют собой воспроизведение записей

из дневника. Человек, который сразу после разговора о важной коммерческой

сделке начинал писать о сокровенных тайнах духа, был, разумеется, не

дельцом, а подлинным искателем истины. Не раз и не два, а очень часто я

наблюдал, как в разгар коммерческих дел он погружался в благочестивые

размышления. Я никогда не видел, чтобы он выходил из себя. Нас не связывали

ни деловые, ни другие эгоистические отношения, я испытывал удовольствие от

самого общения с ним. Я был в то время всего лишь адвокатом без практики, но

где бы мы ни встретились, он всегда заводил со мной беседы на религиозные

темы. Я шел тогда ощупью, нельзя сказать, что у меня был серьезный интерес к

религии, но беседы с ним захватывали меня. С тех пор я встречался со многими

религиозными деятелями, стремился увидеться с главами различных религий, и

должен сказать, что ни один из них не произвел на меня такого сильного

впечатления, как Райчандбхай. Его слова проникали мне глубоко в душу. Я

преклонялся перед его умом, его высокой нравственностью и был уверен, что он

никогда не стал бы преднамеренно сбивать меня с пути, что он вверяет мне

свои сокровенные мысли. Поэтому в моменты духовного кризиса я неизменно

искал прибежища у него.

Однако, несмотря на уважение к нему, я не смог отвести ему в своем сердце

место гуру. Оно все еще не занято, и я продолжаю поиски.

Я верю в индусское учение о гуру и его значение для духовного познания.

Думаю, есть большая доля истины в том, что истинное познание невозможно без

гуру. Несовершенный учитель может быть терпим в мирских делах, но не в

вопросах духовных. Только совершенный гнани заслуживает, чтобы его считали

гуру. Необходимо всегда стремиться к самоусовершенствованию, ибо каждый

получает такого гуру, какого заслуживает. Бесконечное стремление к

совершенству – право каждого. Оно его собственная награда. Остальное все в

руках бога.

Итак, хотя я не мог отвести Райчандбхаю место гуру в своем сердце, он

неоднократно, как увидите дальше, направлял меня и помогал мне. Три

современника оказали сильное влияние на мою жизнь: Райчандбхай -

непосредственным общением со мной, Толстой – своей книгой "Царство божие

внутри нас" и Раскин – книгой "Последнему, что и первому". Но о них я скажу

ниже.

II. КАК Я НАЧАЛ ЖИЗНЬ

Старший брат возлагал на меня большие надежды. Он жаждал богатства, известности, славы. У него было благородное, чрезвычайно доброе сердце. Это

качество в сочетании с простотой привлекало к нему многих друзей, и с их

помощью он надеялся обеспечить меня клиентами. Он рассчитывал, что у меня

будет громадная практика, и в расчете на это чрезмерно увеличил домашние

расходы. Он прилагал все старания, подготовляя поле деятельности для меня.

Буря, разразившаяся в касте в связи с моим отъездом за границу, еще не

утихла. Члены касты разделились на два лагеря: одни сразу же снова признали

меня, другие не были склонны допускать меня в касту. Для того чтобы

польстить первому лагерю, брат повез меня в Насик, где я омылся в священной

реке, а прибыв в Раджкот, он дал обед в честь касты. Мне все это не

нравилось. Но любовь брата ко мне была безграничной, а моя преданность ему -

под стать этой любви, и потому я беспрекословно выполнял все его желания, считая его волю законом. Таким образом, затруднения, связанные с

возвращением в касту, были фактически преодолены.

Я никогда не пытался искать доступа в секту, не захотевшую принять меня, не было у меня и никакой обиды на руководителей секты. Некоторые из них

относились ко мне неприязненно, но я тщательно старался не задевать их

чувств, уважая предписания касты об отлучении. Согласно этим предписаниям, никто из моих родственников, в том числе тесть, теща и даже сестра и зять, не должен был принимать меня; и я не должен был даже пить воду в их доме.

Они были готовы тайно обойти запрещение, но мне было не по душе делать тайно

то, чего я не мог делать открыто.

Своим поведением я ни разу не подал касте повода причинить мне

беспокойство; мало того, я не испытывал ничего, кроме привязанности и

великодушия со стороны основной части секты, которая все еще смотрела на

меня как на отлученного. Мне даже помогали в моей работе, не рассчитывая, что я сделаю что-нибудь для касты. Я убежден, что вся эта доброта -

следствие моего непротивления. Если бы я шумно добивался приема в касту, пытался разбить ее еще на несколько лагерей, провоцировал бы членов касты, они наверняка отплатили бы мне тем же, и вместо того, чтобы остаться в

стороне от бури, я, вернувшись из Англии, оказался бы в водовороте страстей, и, возможно, мне пришлось бы обманывать и лицемерить.

Мои отношения с женой были все еще не такими, как мне хотелось. Пребывание

в Англии не излечило меня от ревности. Я по-прежнему был привередлив и

подозрителен, и потому все мои благие намерения оставались невыполненными. Я

решил, что жена должна научиться читать и писать и что я буду помогать ей в

занятиях; но моя страсть мешала нам, и жена страдала из-за моих собственных

недостатков. Однажды я не остановился перед тем, чтобы отослать жену в дом

ее отца, и согласился на ее возвращение только после того, как причинил ей

глубокие страдания. Лишь позже я понял, что поступал безрассудно.

Я намеревался провести реформу в воспитании детей. Брат имел детей, а

моему ребенку, родившемуся еще до отъезда в Англию, было уже почти четыре

года. Мне хотелось научить малышей физическим упражнениям, воспитать их

выносливыми, причем самому руководить их воспитанием. Брат поддержал меня, и

я более или менее преуспел в своих усилиях. Мне очень нравилось проводить

время с детьми, а привычка играть и забавляться с ними сохранилась у меня и

по сей день. Думаю, что мог бы быть хорошим воспитателем детей.

Необходимость проведения "реформы" питания была очевидна. Чай и кофе уже

заняли свое место в доме. Брат считал нужным к моему возвращению создать в

доме некое подобие английской атмосферы, и поэтому посуда и тому подобные

вещи, использовавшиеся лишь в особых случаях, теперь употреблялись

ежедневно. Мои "реформы" были призваны завершить это начинание. Я ввел

овсяную кашу и какао, которое должно было заменить чай и кофе. Но на деле

какао стало лишь дополнением к чаю и кофе. Ботинки и полуботинки уже

употреблялись. Я завершил европеизацию своих близких введением европейской

одежды.

В результате расходы наши возросли. Новые вещи появлялись в доме каждый

день. Нам удалось "привязать у своих дверей белого слона" (*). Но где взять

необходимые средства? Начинать практику в Раджкоте было бы смешно. У меня

едва ли были познания квалифицированного вакила, а я рассчитывал, что мне

будут платить в десять раз больше, чем ему! Вряд ли найдется клиент, который

будет настолько глуп, чтобы обратиться ко мне. А если бы такой и нашелся, мог ли я присовокупить к своему невежеству высокомерие и обман, увеличить

тяжесть моего долга перед обществом?

(* Белый слон – символ разорения. *)

Друзья советовали мне отправиться на некоторое время в Бомбей, чтобы

приобрести там опыт, и проработав в Верховном суде, изучить индийское право

и постараться получить какую-нибудь практику. Я согласился и уехал.

Создавать свое хозяйство в Бомбее я начал с того, что нанял повара, неопытного, как и сам. Он был брахманом. Я обращался с ним не как со слугой, а как с членом семьи. Он никогда не мылся, а только обливался водой.

Его дхоти и даже священный шнур были грязными. Он был совершеннейшим

младенцем в вопросах религии. Но где мог я взять повара лучше?

– Хорошо, Равишанкар (так звали его), – говорил я ему, – ты не знаешь, как

стряпать, но ведь ты должен знать свою сандхья (ежедневная молитва) и т. п.

– Сандхья, сэр? Плуг – наша сандхья, а заступ – наш ежедневный обряд. Вот

какой я брахман. Я должен жить, пользуясь вашими милостями, или пахать

землю.

Итак, мне предстояло обучать Равишанкара. Времени для этого у меня было

достаточно. Половину блюд я стряпал сам, экспериментируя с вегетарианскими

блюдами английской кухни. Я поставил плиту и стал хлопотать возле нее вместе

с Равишанкаром. Я не имел ничего против совместной трапезы, Равишанкар

также, и мы весело садились вместе за стол. Было только одно неудобство: Равишанкар поклялся оставаться грязным и не мыть продукты.

Однако я не мог прожить в Бомбее дольше четырех – пяти месяцев: не хватало

средств, чтобы покрывать постоянно растущие расходы. Вот как я начал жизнь.

Я понял, что профессия адвоката – плохое занятие: много показного и мало

знаний. Во мне росло чувство ответственности.

III. ПЕРВОЕ СУДЕБНОЕ ДЕЛО

В Бомбее я начал изучать индийское право и в то же время продолжал свои

опыты по диететике. К этому занятию присоединился Вирчанд Ганди, мой

приятель. Брат со своей стороны делал все возможное, чтобы обеспечить мне

адвокатскую практику.

Изучение индийского права оказалось скучным занятием. Я никак не мог

совладать с кодексом гражданского судопроизводства. Иначе, правда, обстояло

дело с теорией судебных доказательств. Вирчанд Ганди готовился к экзамену на

стряпчего и рассказывал мне всякие истории об адвокатах и вакилах.

– Умение Фирузшаха, – не раз говорил он, – основано на глубоком знании

права. Он наизусть знает теорию судебных доказательств и все прецеденты по

32-му разделу. Чудесная сила аргументации Бадруддина Тьябджи внушает судьям

благоговение.

Рассказы об этих столпах права лишали меня присутствия духа.

– Нередко случается, – добавлял он, – что адвокат влачит жалкое

существование в течение пяти-семи лет. Вот почему я избрал карьеру

стряпчего. Если вам удастся года через три стать независимым, можете

почитать себя счастливчиком.

Расходы мои росли каждый месяц. Я не в состоянии был открыть адвокатскую

контору и одновременно с этим готовиться к профессии адвоката, так как не

мог уделять занятиям всего внимания. У меня появился известный вкус к теории

судебных доказательств. С большим интересом я прочел "Индийское право"

Мейна, но все еще никак не мог решиться взять какое-нибудь дело. Я

чувствовал себя невероятно беспомощным, словно невеста, впервые входящая в

дом будущего свекра.

Приблизительно в это время я взялся за дело некоего Мамибая. Это было

совсем мелкое дело. Мне сказали:

– Вам придется заплатить комиссионные посреднику.

Я решительно запротестовал.

– Но даже такой известный адвокат по уголовным делам, как X, зарабатывающий три – четыре тысячи в месяц, тоже платит комиссионные.

– Мне незачем подражать ему, – возражал я. – С меня достаточно и 300 рупий

в месяц. Отец зарабатывал не больше.

– Теперь другие времена. Цены в Бомбее чудовищно возросли. Надо быть

практичным.

Но я был непреклонен. Я не заплатил комиссионных, тем не менее дело

Мамибая получил. Оно было очень простым. Гонорар свой я определил в 30

рупий. Дело, по-видимому, не могло разбираться дольше одного дня.

Мой дебют состоялся в суде по мелким гражданским делам. Я выступал со

стороны ответчика и должен был подвергнуть перекрестному допросу свидетелей

истца. Я встал, но тут душа моя ушла в пятки, голова закружилась, и мне

показалось, будто помещение суда завертелось передо мной. Я не мог задать ни

одного вопроса. Судья наверное смеялся, а адвокаты, конечно, наслаждались

зрелищем. Но я ничего не видел. Я сел и сказал доверителю, что не могу вести

дело и что пусть он лучше наймет Пателя и возьмет мой гонорар обратно. М-р

Патель был тут же нанят за 51 рупию. Для него это дело было, разумеется, детской игрой.

Я поспешил уйти, так и не узнав, выиграл или проиграл дело мой клиент. Я

стыдился самого себя и решил не брать никаких дел до тех пор, пока у меня не

будет достаточно мужества, чтобы вести их. И действительно, я не выступал в

суде до переезда в Южную Африку. Мое решение было продиктовано не моей

добродетелью, а необходимостью. Не было ни одного глупца, который доверил бы

мне дело, зная наверняка, что проиграет его!

В Бомбее для меня нашлась другая работа – составление прошений. В

Порбандаре конфисковали землю одного бедного мусульманина. Он обратился ко

мне как к достойному сыну достойного отца. Дело его казалось безнадежным, но

я согласился написать прошение, возложив на истца расходы по перепечатке

текста. Я составил прошение и прочитал его своим приятелям. Они одобрили

прошение, и это до некоторой степени внушило мне уверенность, что я

достаточно подготовлен для составления юридических бумаг, что действительно

так и было.

Мое дело могло бы процветать, если бы я составлял прошения без всякого

вознаграждения. Но тогда я не имел бы никакого дохода. Поэтому я стал

подумывать о том, чтобы заняться преподаванием. Английский язык я знал

довольно прилично и охотно преподавал бы его в школе юношам, готовящимся к

поступлению в высшие учебные заведения. Это позволило бы мне покрывать хоть

часть своих расходов. В газетах я прочитал объявление: "Требуется

преподаватель английского языка для занятий по часу в день. Вознаграждение

75 рупий". Объявление исходило от известной в городе средней школы. Я

написал письмо, и меня пригласили на беседу. Шел я туда в приподнятом

настроении, но когда директор узнал, что я не окончил университета, он с

сожалением отказал мне.

– Но я выдержал в Лондоне экзамены, дающие право поступить в высшее

учебное заведение, сдав латынь как второй язык.

– Да, но нам нужен преподаватель с высшим образованием.

Ничего нельзя было поделать. В отчаянии я ломал руки. Брат мой тоже был

очень огорчен. Мы решили, что нет смысла больше оставаться в Бомбее. Я

должен был обосноваться в Раджкоте, где брат, который сам был неплохим

адвокатом, мог дать мне работу по составлению заявлений и прошений. А так

как в Раджкоте у нас уже имелось хозяйство, то ликвидация хозяйства в Бомбее

означала серьезную экономию. Предложение мне понравилось. И таким образом

моя маленькая контора в Бомбее, просуществовав шесть месяцев, была закрыта.

В Бомбее я ежедневно бывал в Верховном суде, но нельзя сказать, чтобы

чему-нибудь там научился. Для этого у меня не было надлежащей подготовки.

Часто я не мог уловить сущности рассматриваемого дела и начинал дремать.

Другие посетители суда составляли мне в этом отношении компанию, облегчая

тем самым бремя моего стыда. Скоро я утратил всякое чувство стыда, поняв, что дремать в Верховном суде – признак хорошего тона.

Если в Бомбее и теперь есть такие адвокаты без практики, каким был я, мне

хотелось бы дать им маленький практический совет. Я жил в Гиргауме, но почти

никогда не пользовался экипажем и не ездил на трамвае. Я взял себе за

правило ходить в суд пешком. На это уходило целых 45 минут, и, конечно, домой я тоже неизменно возвращался пешком. Я приучил себя к солнцепеку, кроме того, прогулки эти сберегали мне порядочную сумму денег. И в то время

как многие мои друзья в Бомбее нередко хворали, я не помню, чтобы хоть раз

заболел. И даже когда я начал зарабатывать, привычка ходить пешком в контору

и обратно у меня сохранилась. Благие последствия этой привычки я ощущаю до

сих пор.

IV. ПЕРВЫЙ УДАР

С чувством разочарования покинул я Бомбей и переехал в Раджкот, где открыл

собственную контору. Устроился я сравнительно неплохо. Составлением

заявлений и прошений я зарабатывал в среднем до 300 рупий в месяц. Работу

эту я получал скорее благодаря связям, чем своим способностям. Компаньон

брата имел постоянную практику. Все бумаги, которым он придавал серьезное

значение, он направлял известным адвокатам, на мою же долю падало

составление заявлений для бедных клиентов.

Должен признаться, что мне пришлось отступиться от правила не платить

комиссионных, которое столь щепетильно я соблюдал в Бомбее. Мне сказали, что

условия здесь совсем иные, чем в Бомбее: там надо было платить за комиссию

посреднику, здесь – вакилу, который поручал вести дело. Подчеркивали, что

здесь, как и в Бомбее, все адвокаты без исключения отдают часть своего

гонорара в виде комиссионных. Но самыми убедительными оказались для меня

доводы брата. "Ты видишь, – сказал он, – я работаю в доле с другим вакилом.

Я всегда буду стараться передавать тебе все наши дела, которые ты сумеешь

вести, но если ты откажешься платить комиссионные моему компаньону, то

поставишь меня в затруднительное положение. У нас с тобой общее хозяйство, и

твой гонорар поступает в общий котел; таким образом, я автоматически получаю

свою долю. Ну, а как же быть с компаньоном? Ведь если бы он передал дело

другому адвокату, то, безусловно, получил бы от него комиссионные". Этот

аргумент был неопровержим. Я чувствовал, что если займусь адвокатской

практикой, то мне нельзя будет в подобных случаях настаивать на своем

принципе – не давать комиссионных. Так я убеждал или, скажем прямо, обманывал себя. Должен, впрочем, добавить, что не припомню случая, чтобы я

платил комиссионные по какому-либо другому делу.

Работая таким образом, я начал понемногу сводить концы с концами, но

примерно в это же время я получил и первый в жизни удар. Я слышал, что

представляют собой британские чиновники, но ни разу не сталкивался с ними.

До восшествия на престол Порбандара покойного ранасахиба брат был его

секретарем и советником. С тех пор над ним тяготело обвинение, что, пребывая

в этой должности, он как-то подал неправильный совет. Дело поступило к

политическому агенту, который был настроен против моего брата. В бытность

свою в Англии я познакомился с этим чиновником, и он относился ко мне весьма

дружелюбно. Брату хотелось, чтобы, воспользовавшись этим знакомством, я

замолвил за него словечко и постарался рассеять предубеждение политического

агента. Мне это было не по душе. Я считал, что не следует пытаться

использовать мимолетное знакомство. Если брат действительно виноват, то я

ничего изменить не смогу. Если же он невиновен, то должен подать прошение в

обычном порядке и, будучи уверен в своей невиновности, ожидать результатов.

Брагу рассуждения мои, однако, не понравились.

– Ты не знаешь Катхиавара, – сказал он. – Ты еще не знаешь жизни. Здесь

имеет значение только протекция. Тебе как брату нехорошо уклоняться от

исполнения своего долга, если ты можешь замолвить за меня словечко перед

знакомым чиновником.

Я не смог отказать ему и против своей воли пошел к чиновнику. Я знал, что

у меня не было никакого права обращаться к нему, и понимал, что